Евгений Михайлович Сидоров
Атомные в ремонте
У ИСТОКОВ ОСВОЕНИЯ АТОМНОЙ ТЕХНИКИ
В нашей стране так повелось, что долговечности техники должного значения не придавалось. Такие задачи, как увеличение ресурса механизмов и обеспечение их ремонтопригодности, как правило, не ставились. Предприятия-изготовители механизмов не заботились даже об их сбыте; это за них делал Госплан. А о гарантиях и обслуживании при эксплуатации (то есть о сервисе) не было и речи. В то же время на Западе, особенно в США, технический сервис, который приносит прибыли больше, чем изготовление новой продукции, набрал силу еще до войны.
Продление жизни машины приводит к экономии всех ресурсов: материальных, энергетических и трудовых, а потому делает страну богаче. Если бы, начиная с первых пятилеток, у нас была введена система технического сервиса, то, может быть, сейчас мы имели бы в этом сложнейшем деле хоть какие-то достижения. Но, увы, и сегодня мы видим, что в этой области сделано крайне мало.
Наша тракторная промышленность выпускала тракторов больше всех в мире, а на полях тракторов не прибывало. Тысячи и тысячи тракторов стояли без запчастей и ржавели, поскольку предприятие-изготовитель за долговечность своей продукции не отвечало, ее эксплуатация предприятие не волновала. У предприятия была одна забота – план. И сходили с конвейера новые трактора, чтобы через короткое время стать металлоломом и пойти на переплавку. То же творилось и с автомобилями, пока в начале 60-х не появились зачатки автосервиса, инициатором которого выступ л завод в Тольятти, построенный итальянской фирмой «Фиат». Наши дурные традиции, впрочем, не удалось преодолеть до конца, и гримасы этого «сервиса» известны всем автолюбителям.
Перед промышленностью ставились задачи, считавшиеся самыми престижными в те времена. Даешь количество! Даешь рекордные характеристики! Летать выше всех, дальше всех, быстрее всех! – так были намечены приоритеты. Конструктора, добившегося рекордных показателей, превозносили до небес, хотя рекорды часто были липовыми. Например, сверхдальние перелеты бомбардировщиков из Москвы на Дальний Восток совершались без бомбовой нагрузки, со снятым вооружением, при сверхштатных запасах топлива, со специально построенного аэродрома. После начала войны оказалось, что даже с такого аэродрома под Москвой наши бомбардировщики не способны долететь до Берлина, и летали они туда с Балтики, с острова Эзель (Сааремаа).
Самая сложная техника вначале была именно в авиации, и там существовала довольно приличная служба эксплуатации. Но вся эта служба крутилась в пределах мизерных ресурсов, гарантированных промышленностью. Как пишет маршал авиации Руденко в своей интересной книге «Крылья победы», при подготовке к Курской битве подсчитали, что наша авиация выполнит поставленные задачи, если у самолетов будет ресурс 40-50 часов. Были приняты экстренные меры, привлечено много авиазаводов, и проблему решили до начала операции. А конструкторы рассуждали просто: через два-три вылета самолеты все равно будут сбиты, так зачем ломать голову над увеличением ресурса? Этот же подход допускался и для ресурса танков и артиллерийских орудий.
Но подобные рассуждения неприемлемы, когда речь заходит о кораблях. Корабль – это долговечное инженерное сооружение. Уже в его проект закладывается требование об эксплуатации в течение 25-30 лет с непрерывной работой механизмов периодами до 1500 часов.
Получалось, что за ресурс и ремонтопригодность в стране боролись одни моряки. В Военно-Морском Флоте существовала система, обеспечивающая эксплуатацию кораблей в течение многих лет. Ее элементами были гарантированные ресурсы, планово-предупредительные осмотры и ремонты, обеспечение запасными частями (возимый и базовый ЗИП). Планово-предупредительные ремонты включали в себя навигационные (ежегодно силами личного состава корабля), текущие ( один раз в два-три года силами завода) и капитальные с модернизацией (один раз за всю службу). Но вся эта система работала с превеликим трудом, не встречала понимания в планирующих органах, отставала от потребностей. В результате ремонты, особенно капитальные, длились годами, и число кораблей в боевой готовности было меньше, чем того требовала оперативная обстановка.
На флотах все понимали, что основа боеготовности – хорошо поставленное дело ремонта. Адмирал Трибуц в своей книге «Балтийцы сражаются» пишет, что Военный Совет Ленинградского фронта на зиму 1941-1942 годов поставил Балтийскому флоту главную боевую задачу – ремонт кораблей. А ведь враг стоял у стен Ленинграда и Кронштадта, и у флота было множество сугубо боевых задач.
К началу 60-х годов, когда на флот стали поступать атомные подводные лодки, качественного сдвига в обеспечении долговечности оборудования не произошло. В это время внимание было приковано к ракетам, а у них проблемы ресурса нет: надо пролететь несколько минут и взорваться.
И вот в такой обстановке мне, 33-летнему капитану 3-го ранга, предстояло организовать ремонт атомных подводных лодок – самой сложной техники, когда-либо у нас создававшейся, основной ударной силы флота.
В январе 1959 года я был переведен в Москву и назначен старшим офицером в отдел ремонта подводных лодок Технического управления Военно-Морского Флота. Начальник отдела, капитан 1-го ранга Осип Федорович Яковлев сказал мне, что к моему ведению будут относиться ремонт атомных подводных лодок и перезарядка их реакторов. К этой работе я смогу приступить только после получения допуска от органов госбезопасности, а пока должен заниматься ремонтом дизельных подводных лодок.
Так я впервые услышал, что в нашем флоте существуют атомные подводные лодки. Даже не зная еще толком ни устройства этих лодок, ни физических принципов действия энергоустановки, ни проблем, ни истории вопроса, можно было предположить, что ставить атомные лодки в ремонт некуда, что охватить все возникающие технические и организационные вопросы одному человеку не под силу, что новая работа опасна для здоровья. Но я, конечно. Согласился принять на себя предложенные обязанности, так как предстояло новое интересное дело, появлялась возможность все сделать по-своему, а запас энергии и веры в себя был такой, что хоть отбавляй.
Отдел был небольшой. Заместителем у Яковлева был капитан 1-го ранга Василий Алексеевич Мотыльков, а капитаны 1-го ранга Константин Алексеевич Амплеев и Аркадий Иванович Чиликин были старшими офицерами. Амплеев в войну плавал на «щуке», остальные ранее служили в различных флотских учреждениях.
В конце марта пришел допуск, я оформил длительную командировку и поехал в Северодвинск на стажировку. Остановился я там в общежитии подводников и жил вместе с холостыми офицерами. Довольно быстро получив разрешение на работу с документами, на лодку я сразу попасть не смог, так как нужен был еще один допуск – по здоровью.
Комиссовали меня на бригаде лодок. Врачи были весьма придирчивы, особенно их волновали родинки, бородавки, металлические зубы. Что-то они искали в глазах, помню, что после атропина я целый день ходил полуслепой, обливаясь слезами. Наверное, это мой организм оплакивал расставание с радиационной девственностью.
Получив выданный «со скрипом» допуск, я устремился в зону строгого режима и отыскал там ответственного сдатчика нашей первой атомной лодки Николая Николаевича Довганя. На этой, стоявшей тогда на заводе, лодке устранялись недостатки, выявленные при опытной эксплуатации. В силу этого Довгань был предельно загружен, ходил с красными от недосыпания глазами, и было видно, что он порядком взвинчен. Я ему представился и сказал, что не смею отнимать у него время на свое образование, а прошу лишь указать те кардинальные вопросы, без знания которых не смогу выполнять свои обязанности, и назвать специалистов, которые смогли бы меня просветить.
Николай Николаевич немедленно выполнил мою просьбу. Я должен был изучить сварку нержавеющей стали, дефектацию сварных швов гелиевым течеискателем, технологию нанесения на корпус лодки противогидролокационных покрытий, работу вакуумных машин, приготовление сорбентов, обеспечение радиационной безопасности, водные режимы энергоустановки, химическую отмывку трубопроводов.
Я спросил, кого мне взять в экскурсоводы по лодке, может быть, командира БЧ-5, моего друга и однокашника Бориса Петровича Акулова? Довгань ответил: «Акулов от техники отстал, стал деятелем и заседает в комиссиях. Лучше всех знает лодку командир дивизиона движения капитан-лейтенант Рудаков, который являет фактическим хозяином на корабле. Советую полазить по строящимся лодкам, там можно увидеть еще не закрытые биологической защитой механизмы и системы».
В тот же день я отловил Владимира Андреевича Рудакова. Он обещал позаниматься со мной, но так и не смог этого сделать ввиду крайней занятости. Водил меня по лодке Н.В.Сигачев, помощник флагманского механика бригады. Мы с ним лазили по отсекам, этажам, трюмам четыре раза по два часа, и после такой двухчасовой «экскурсии» физических сил уже не оставалось.
Здесь было бы уместно рассказать о том, что я увидел. Это был огромный подводный корабль, верх совершенства в моем представлении о подводных лодках. К этому времени я уже был неплохим их знатоком. Я знал лодки серий М,Щ,С,Л,К, проектов 611 и 613, плавал на трофейных немецкой и румынской лодках, бывал на лодках с «единым» двигателем проектов 615 и 617, учился проектированию подводных лодок в академии. И вот передо мною появился идеал, шедевр кораблестроительного искусства. Позже мне довелось видеть более сложные подводные лодки: могучие ракетоносцы, интереснейшие опытные корабли, многие из которых меня восхищали, но такого ощущения, как при свидании с первой атомной лодкой, испытать больше не доводилось. Другие лодки были только улучшением той первой, а она олицетворяла собой качественный скачок в развитии инженерной мысли по сравнению со своими предшественницами.
Во-первых, это был высокоскоростной подводный корабль, который имел в подводном положении более высокую скорость, чем у боевых надводных кораблей, а это очень важное качество для подводной лодки. При обнаружении цели командир в перископ определяет элементы ее движения: скорость и курсовой угол. После этого решается задача с построением так называемого «торпедного треугольника». Когда же из решения этой задачи выясняется необходимая собственная скорость, часто наступает разочарование: атака не состоится, так как нужной скорости лодка развить не может. Успешно атаковать можно было практически лишь, идущие встречными курсами или стоящие на якоре. Атомная же подводная лодка была способна выйти в торпедную атаку на любой обнаруженный корабль. Скорость обеспечивалась за счет огромной мощности принципиально новой, атомной энергетической установки и за счет идеальной с точки зрения гидродинамики формы корпуса. Этот каплеобразный корпус с небольшой рубкой представлял собой прекрасное зрелище, поистине ласкал глаз.
Во-вторых, это был настоящий подводный корабль. Его предшественники плавали под водой только днем, а ночью всплывали для зарядки аккумуляторной батареи. С появлением радиолокации они потеряли главное боевое качество подводной лодки – скрытность. Стремление обеспечить скрытность в новых условиях привело к таким конструкторским решениям, как устройства для работы дизеля под водой (РДП), «единые» (для надводного и подводного хода) двигатели с окислителями в виде жидкого кислорода и перекиси водорода. Устройства РДП вскоре стали легко обнаруживать теми же радиолокаторами, да и шум от работающих под водой дизелей раздавался на много миль вокруг, что также лишало лодку скрытности. Различные «единые» двигатели являлись причиной частых взрывов и пожаров, и это направление было признано неперспективным. И вот, наконец, появилась подлинно подводная лодка, способная плавать под водой неограниченное время, лодка, которой стало не нужно всплывать в надводное положение.
В-третьих, это была лодка, качественно отличающаяся от дизельных условиями обитаемости: на ней была установлена система кондиционирования, поддерживающая температуру и влажность в обитаемых отсеках, а также множество вентиляторов с фильтрами, удаляющими вредные газы, выделяемые аккумуляторной батареей, дизелями, торпедами, камбузом и т.д. На лодке были решены проблемы хранения провизии и приготовления питьевой воды. Каждый член экипажа получил постоянное спальное место, в основном в каютах, превосходящих по комфорту купе мягкого вагона.
В-четвертых, это было средоточие достижений науки и техники того времени: не только атомная установка и совершенные системы вооружения, а еще и множество новинок в общекорабельных системах и устройствах. Как потом выяснилось, все важнейшие системы были спроектированы принципиально правильно, всякие «улучшения» могли их только испортить. Здесь полностью оправдывалась поговорка «лучшее – враг хорошего»: начнешь улучшать одно – испортишь другое, нарушится гармония и получится общий проигрыш.
В последующие дни я прилежно изучал вопросы, намеченные Довганем. Некоторые специалисты уделяли мне время, рассказывали и показывали, другие ограничивались тем, что по телефону называли мне номер соответствующей инструкции. Мое внимание было обращено на ряд других вопросов, которые на этом заводе уже выстрадали и с которыми другие заводы еще не сталкивались. Все, что я в эти дни изучил, оказалось самым нужным и послужило надежным фундаментом в моей последующей работе.
Срок командировки истекал, голова была забита новыми впечатлениями и сведениями, и я уже собирался брать билет домой, когда узнал, что вскоре состоится перезарядка одного из реакторов на головной атомной лодке. По моему телефонному звонку командировку продлили, и я решил досконально изучить всю технологию перезарядки активной зоны, до малейшей операции, до мельчайшей прокладочки, расходуемой при этой работе. Особенно интересовали меня возможные неполадки и трудности, так как опыт из преодоления необычайно ценен.
На следующий день на заводе появилась группа офицеров и матросов во главе с энергичным капитаном 3-го ранга Львом Максимовичем Беляевым. Познакомились. Оказалось, что он начальник отдела технического управления Северного флота, ведает перезарядкой реакторов и прибыл с командой перегрузчиков, которая впервые будет выполнять такую работу. Я ему тоже представился, и он сразу воспринял меня как своего начальника по специальности. Позже мы с Львом Максимовичем, как говорится, съели вместе не один пуд соли. Мы очень любили и уважали друг друга.
Лев максимович окончил паросиловой факультет Высшего военно-морского инженерного училища им. Дзержинского на год раньше меня. Я его немного помнил как старшину парадной роты в Москве и как хорошего фехтовальщика. По окончании училища его назначили командиром группы на крейсер «Железняков». Служил он там неистово, был любим командой и довольно быстро занял высокую должность командира БЧ-5 крейсера. Потом уже с должности помощника флагманского механика дивизии, он был переведен в техническое управление флота, где, как и я, осваивал новую специальность.
Это был высокий 35-летний брюнет, деловитый, порывистый, с энергичной манерой говорить. У него в стиле работы было несколько особенностей: никогда сам не исполнял документы, и даже не имел рабочего портфеля. Все заставлял делать подчиненных. Все вопросы внутри отдела решал сам быстро и категорично, за пределами же отдела выжидал, пока кто-нибудь примет решение, и охотно его выполнял. Он умело пользовался телефоном – когда приходилось туго, обзванивал всех флотских знакомцев, и они его выручали. Если его о чем-нибудь просили, он расшибался в лепешку, а просьбу выполнял. Более обязательного человека я в жизни не встречал.
Однажды он рассказал мне о свое тщательно скрываемом хобби: он собирал пластинки с записями романсов. Тут же он спел мне пару романсов не своим голосом, издавая какие-то странные носовые звуки. Возможно, именно на почве своего увлечения он водил знакомство с представителями «богемы» Ленинграда: композитором Дмитриевым и поэтом Голяковым, а также с московским актером и режиссером Андреем Поповым.
Лева умер от обучения, не дожив и до пятидесяти.
АТОМНЫЕ ТРЕБУЮТ РЕМОНТА И ПЕРЕЗАРЯДКИ
Для перезарядки реактора лодку поставили в железобетонный плавдок, в котором по указанию академика А.П.Александрова было оборудовано небольшое хранилище для отработавшей активной зоны. На случай аварии для этой же цели был еще переоборудован лихтер-4, который потом сослужил нам хорошую службу и не раз приходил на выручку в различных качествах: был и станцией для приготовления сорбентов и хранилищем для отработавшей активной зоны реактора с жидкометаллическим теплоносителем, и транспортом для перевозки контейнеров с отработавшими каналами. Лишь в 1980 году он «доработался» до такого состояния, что Морской Регистр запретил его выходы в море.
Перегрузочная команда работала круглосуточно, в четыре смены по шесть часов. Четыре часа в смену занимала собственно перегрузка, полтора часа уходило на уборку за собой радиоактивной грязи и полчаса на пересменку. Исполнители работ старались поменьше находиться над реактором и нужную работу выполняли проворно. Выглядело это так: матрос прыгает на крышку реактора, быстро там что-то отвинчивает или стропит и выпрыгивает обратно. Так обучали во время боевой подготовки и делали правильно, потому как незачем получать лишние дозы облучения.
Мне запомнилась операция по подрыву крышки реактора. Чувствовалось, что Довгань нервничает и не уверен в благополучном исходе. Так оно и вышло. Крышка приподнялась боком, образовалась щель, и давление в контуре больше нельзя было поднять. Три дня тянули крышку гидродомкратами, пока, наконец, не вырвали ее, повредив при этом внутреннюю поверхность корпуса реактора. Царапины шабровкой исправить не удалось, и пришлось корпус растачивать, взгромоздив на реактор расточный станок. После расточки перестали подходить штатные никелевые уплотнительные кольца. Пришлось заказывать новые в Горьком. Все это было связано с потерей времени и являлось серьезной неудачей.
По окончании перегрузки мы провели совещание с конструкторами перегрузочного устройства и внесли в протокол соответствующие предложения по его совершенствованию. После этого я уехал в Москву полный впечатлений и новых устремлений.
Начал я с плана мероприятий, предусматривающих строительство новых объектов, формирование новых подразделений, поручения флотским управлениям и службам. Этот план после согласования с исполнителями должен был утверждаться Главкомом.
План был принят всеми начальниками благосклонно, так как всем хотелось порядка в этих вопросах. Одни подписывали план «с ходу», другие давали дельные предложения. Только Главное инженерное управление, которому было предусмотрено очень много серьезных поручений, проявило сугубые осторожность и осмотрительность. В конце концов, и его специалисты план подписали, но с тех пор от них было не отбиться. Каждый день они стали вызывать меня на совещания, для рассмотрения проектов, смет. В экспертные комиссии. Большинство вызовов было в Ленинград, в проектные институты ВМФ и Минсредмаша. Зато я перезнакомился со всеми строителями в центре и на местах. Меня принимали как своего, без очереди и редко в чем-либо отказывали. Эта дружба со строителями длилась у меня до конца службы и всегда мне очень помогала.
Но порядкам, существующим в строительстве и в корне отличающимся от порядков в кораблестроении, я никогда не мог найти оправдания. По их правилам заказчик сам должен разрабатывать технологию, производить пуско-наладочные работы, писать инструкции по эксплуатации, а строители должны сдать объект не в действии, а на соответствие чертежам. За что ни возьмешься , никак строителей не ухватишь. А они, если обидятся, вытащат на свет такой закон, что ты сам будешь копать траншеи, а они будут получат твою зарплату. Одним словом, Шемякин суд.
Главком утвердил мой пан, и колесо закрутилось, только поспевай. В этом плане было и мне непростое поручение. Я должен был оформить постановление Совета Министров СССР о строительстве двух больших заводов для ремонта атомных подводных лодок, одного в Архангельском, другого в Приморском совнархозах. Это постановления я должен был согласовать в Госплане РСФСР, Госкомитете по судостроению, в министерствах транспортного строительства, строительных и монтажных работ, станкостроения и в Госплане СССР. Постановление я оформил за неделю, установив, думаю, всесоюзный рекорд. Согласовав текст в Госплане РСФСР, я стал обходить до трех министерств в день, причем сам с ними договаривался о встрече. Только в Госплане СССР заявили, что к ним такая мелюзга не ходит, и предложили мне прийти с начальством. Я попросил главного инженера управления Ивана Владимировича Коваленко, чудесного человека, бывшего подводника-североморца, и он, по его выражению, «меня сопровождал». Вскоре Н.С.Хрущев подписал постановление, и это явилось началом строительства заводов «Звездочка» и «Звезда». Эти заводы я посещал каждый год, а на «Звездочке» мне было приказано бывать раз в квартал, чтобы там оперативно решались и не накапливались вопросы. Я часто вспоминал об этом постановлении, глядя, как поднимаются эллинги, док-камеры, огромные кают-поселки, а потом целые города с дворцами культуры, стадионами, бассейнами, кинотеатрами и ресторанами.
Из множества событий и дел того времени запомнилось лишь несколько.
В августе 1959 года я был включен в комиссию по выбору места для строительства технической базы на Тихоокеанском флоте. База предназначалась для перезарядки реакторов, а также приема, переработки и хранения радиоактивных отходов, появляющихся при эксплуатации и ремонте атомных подводных лодок. Председателем комиссии был назначен командующий подводными силами флота контр-адмирал Лев Петрович Хияйнен. От флота в комиссии были начальник технического управления контр-адмирал Петр Федорович Котосов и заместитель командующего по строительству генерал Гордиенко. Из Москвы было четверо: строитель В.В.Борисов, химик (не помню фамилии), доктор из Минздрава А.Д.Спиридонов и я. Из Ленинграда двое: главный инженер проекта Н.Н.Панов и доктор О.В.Варнаков.
Впервые я летел на ТУ-104. Во Внуково вылет задерживался на восемь часов. Первую посадку сделали в Свердловске вместо Омска и прождали 24 часа. Затем сели в Омске и тоже ждали 12 часов, затем ночевали в Иркутске, так как ночью запрещалось летать через Китай. Утром полетели, но не через Китай, а в Хабаровск. В Хабаровске лил дождь, и отлет во Владивосток был настолько проблематичным, что мы взяли билеты на поезд. Мы доехали до Угольной (поезд шел на Находку), там пересели в машины и так добрались до Владивостока. При форсировании вброд Второй речки, уже в черте города, в нашу машину сзади врезался грузовик, у которого намокли тормоза. От этого столкновения я получил огромную шишку на затылке, поскольку на меня упал мой же собственный чемодан.
Казалось бы, трудная дорога, усложненная беспорядками в Аэрофлоте, но мы неудобств не ощущали и на беспорядки не обращали внимания. Мы были молоды, жизнерадостны и выносливы. Нам очень понравился самолет ТУ-104, острота ощущений от рева реактивных двигателей и полета над облаками, аэрофлотовские обеды, подаваемые стюардессами, тогда еще самыми красивыми девушками страны. До полета все мы были незнакомы друг с другом, а на место прибыли спаянным коллективом, в котором «каждый знал свой маневр».
Поселили нас в лучшей гостинице города «Челюскинской», расположенной у самого Амурского залива, в начале главной улицы Владивостока – Ленинской. Прибыли мы в субботу и сразу же пошли купаться в Японском море. Это лучшее из всех морей, в каких мне доводилось купаться, а купался я в Черном, Каспийском, Балтийском, Белом и Баренцевом морях. Японское море теплое, чрезвычайно соленое и какое-то живое. Это ощущение создается присутствием в воде медуз, крабов, чилимов, морских звезд и ежей, трепангов и множества всякой мелочи.
В воскресенье был день Военно-Морского флота, и я решил побывать в Уссурийске, куда и отправился с утра на автобусе. За 18 лет, что я не был здесь, город мало изменился. Основная застройка по-прежнему состояла из одноэтажных белых домиков, утопающих в зелени, однако появилось несколько новых монументальных зданий военного ведомства, не менявших, впрочем, общего вида города. Все улицы были заасфальтированы, и столь характерная раньше пыль исчезла.
Я подошел к нашему дому на Пушкинской улице и к школе. В доме жители многократно сменились, а школа была закрыта на каникулы. Перед школой сильно выросли посаженные нами деревья, здания даже не было видно с улицы. Приятно было побывать там, где начиналась юность, только было жалко, что не встретил никого из знакомых. Было очень жарко и я забрел в пивную около ГУМа, где я в свое время потискался в очередях за пластинками. Я взял кружку пива и пригляделся к соседу по стойке. Это был довольно потрепанный дядька, но в лице было что-то знакомое. Спрашиваю: «Терпугов?» Отвечает: «Да». Это был мой одноклассник. Он побывал на фронте, был тяжело ранен, работал на заводе мастером, имел двух сыновей. Меня он так и не вспомнил, но на автобус проводил.
На следующий день нас собрал контр-адмирал Хияйнен и поставил задачу: найти подходящую бухту в пределах залива Петра Великого для строительства базы. Ранее намеченная бухта находилась под сомнением, так как она подвержена сейшам, или на местном жаргоне «тягуну». Сейши – это род волнения, характерный для озер и закрытых морей. При длительном ветре в одном направлении вода сгоняется в одну сторону водоема. Как только ветер прекращается или меняет направление, вода отливает от берега подобно тому, как это происходит в блюдце, если его наклонить, а потом выпрямить. В некоторых бухтах сейши достигают большой силы и могут утащить в открытое море корабли вместе с причалами.
Мы должны были обследовать бухты Посьет, Троицу, Витязь, Бойсмана, Славянку, Большой Камень, Сысоева, Конюшково, Разбойник, Абрек, Тинкан, Павловского, Тихую Заводь, Американку, Большой и Малый Врангель, Анну и Подосенова. По составленной нами методике в каждой бухте мы проверяли акваторию: ее защищенность от волн, глубины, господствующие ветры, возможность маневрирования кораблей; ведомственную принадлежность территории; наличие дорог или возможность их прокладки; наличие пресной воды; возможные источники получения электроэнергии; удобство территории для строительства; влияние будущего объекта на окружающую среду, особенно морепродукты; скрытность от постороннего взгляда. В качестве средства передвижения нам выдали торпедный катер, на деревянной палубе которого мы загорали, пока он преодолевал расстояние между бухтами.
Первый и последний раз в жизни я оказался в своей любимой стихии: путешествие с целью военно-географической оценки местности. Поскольку я увлекался географией с юных лет, то из всей комиссии оказался самым подготовленным к решению такой задачи. Кроме меня только Хияйнен и Котосов были знакомы с подводными лодками, но на Тихоокеанском флоте атомных лодок еще не было. Стечением этих обстоятельств было предопределено, что весь анализ собранного материала, подготовка выводов и предложений легли на меня.
Сейчас встают в памяти все эти бухты, освещенные южным солнцем, с не затоптанными берегами и пляжами, каждая со своими особенностями: Троица с оленьим заповедником и олениной на первое и второе в местной столовой, Тихая Заводь с живописными берегами и водой такой чистоты и голубизны, что не верилось, наяву ли это, Большой Врангель с подступившей тайгой, Тинкан с песчаным пляжем не хуже юрмальского. В программу обследования, естественно, входило купание, придававшее рутинной работе эмоциональные оттенки. В бухте Американка нас встретил начальник штаба бригады «малюток» капитан 2-го ранга Петр Иванович Шешулин, мой бывший командир на подводной лодке «М-216». Мы оба обрадовались встрече. ОН пригласил нас отобедать и сказал Хияйнену обо мне много хорошего.
В результате обследования на первое место вышла бухта Большой Врангель, а на второе та, которая была выбрана ранее. Бухта Большой Врангель находится в заливе Америка, недалеко от международного порта Находка. Раньше в бухте базировалось соединение гидросамолетов. Прошедшие сокращения вооруженных сил оставили от этого соединения легкий причал да человек восемь одичавших прапорщиков, которые промышляли дарами тайги (виноград и кедровые шишки) и огородничеством. Продукцию такого хозяйства их жены продавали на базаре в Находке. Жили они весьма зажиточно.
Место для строительства было идеальное, но его отвергли в связи с тем, что Находка посещается японцами, у которых сильно развит нюх на радиоактивность. Позже на этом месте был построен первоклассный морской порт «Восточный» для торговли с Японией.
Вторая бухта перед всеми прочими имела преимущество в дешевизне стройки. Там все уже было: и железная и шоссейная дороги, и линия электропередачи, и вода, и даже казарма. Дно углублять было не нужно, следовало построить только производственные здания. Но был «тягун».
Я поинтересовался, а как же поступают с сейшами японцы, ведь они на этом же море строят свои порты. Оказалось, что для строительства порта японцы выбирают не бухты, а прямую линию берега с подходящими глубинами, и образуют акваторию порта путем строительства молов. Хияйнен тут же заметил, что в Поти на Черном море после постройки мола «тягун» исчез.
Тогда мы предложили защитить нашу бухту молом, для которого глубины моря были идеальными. Даже с молом эта стройка была втрое дешевле своего ближайшего конкурента.
Мы написали акт с таким предложением. Хияйнен почесал затылок, генерал-строитель был доволен. Пошли к заместителю командующего флотом по тылу вице-адмиралу Сутягину. Хияйнен предложил докладывать мне. Сутягин задал один вопрос: входить в бухту и выходить из нее лодка будет со вскрытым корпусом? Узнав, что в соответствии с технологией съемный лист прочного корпуса снимается только у причала, он принял наше предложение, и Хияйнен подписал акт. Докладывать акт командующему флотом опять поручили мне. Адмирал Виталий Алексеевич Фокин молча выслушал доклад и, по-прежнему не говоря ни слова, утвердил акт. Видимо «строительный генерал» его уже проинформировал.
Так закончилась моя интереснейшая, давшая мне полное удовлетворение командировка на Дальний Восток.
