Евгений Михайлович Сидоров
Атомные в ремонте
Сложность заключалась в том, что работа военпредов была строго регламентирована руководящими документами, которые были ориентированы на новую продукцию и для условий ремонта часто не подходили. Поэтому при ремонте каждого корабля составлялся «перечень приемок», которым предусматривалась приемка ремонтных работ силами экипажа лодки, а работ по модернизации и установке нового оборудования – силами военпредов. Таким образом, мы и психологию военпредов не ломали, и приучали с их помощью заводы работать на высоком уровне качества.
Наличие аппарата военной приемки – еще одно отличие ремонта атомных подводных лодок от ремонта обычных кораблей.
Подходя к концу описания нашей деятельности в области ремонта атомных подводных лодок, опасаюсь, не создалось ли у читателя впечатления, что в деле ремонта раз и навсегда был установлен определенный порядок, и можно было дальше работать потихоньку, поддерживая этот порядок периодическими директивными указаниями. Ничего подобного. Покой нам даже и не снился.
Не успели мы освоить ремонт атомных лодок 1-го поколения и заменить у них парогенераторы на более надежные с высоким ресурсом, как пришлось эту работу проводить уже по атомным лодкам 2-го поколения. А у нас к этому времени уже произошла специализация заводов на ремонте лодок определенного проекта. Поэтому приходилось согласовывать с каждым заводом объем ремонта головного корабля каждого нового проекта.
Пока решались вопросы ремонта лодок 2-го поколения, сильно пострадали лодки 1-го поколения. Они уже становились в ремонт второй и третий раз, и объем работ на них стал уже не тем, что при первом ремонте. А когда разобрались с этим делом, подоспели вторые ремонты лодок 2-го поколения и первые ремонты лодок 3-го поколения. Жизнь все время ставила нам новые вопросы. Мы от них не уклонялись, поэтому застоя у нас не было, организация и технология непрерывно совершенствовались.
Конечно, после стольких согласований объема работ у нас и у заводов выработались определенная методология и общий подход к делу, но чем дальше, тем труднее становилось согласование.
Рост мощностей заводов шел с отставанием от требований обстановки, рост цен усугублял дефицит. Все заводы Минсудпрома и ГУСРЗ ВМФ, в отличие от заводов других министерств оборонной промышленности, всегда работали на полном хозрасчете и по договорам. Все деньги у них были на учете, весь «соцкультбыт», все премии и другие льготы шли из прибыли предприятий. Поэтому заводы сражались со мной за каждый рубль. Меня же интересовали не деньги как таковые, а мощности заводов, которые, к сожалению, измерялись тоже в рублях. Желая побольше лодок разместить в ремонт при известной мощности завода, мы старались уменьшить стоимость каждого ремонта. Чем острее были противоречия, тем ближе мы подходили к истинно необходимому объему ремонта и, наконец, договаривались. Если ремонт последующих лодок серии заводу удавалось несколько удешевить, я платил прежнюю договорную цену, чтобы поощрить этот процесс, а получившаяся дополнительная прибыль шла на укрепление завода, что было благом и для нас. Когда среди подчиненных начинались разговоры о том, не отобрать ли у завода эти сэкономленные деньги, я им рассказывал историю о газорезчике, который сел на бимс и стал его отрезать, а отрезав, рухнул вместе с ним в трюм и сильно ушибся. Так и нам не следовало пилить сук, на котором мы сидели.
В процессе всех этих согласований я прошел неплохую школу экономики производства, и заводские экономисты стали считать меня авторитетным специалистом в своей области. А вот тонкости работы финансистов я никогда не понимал, до конца службы этого дела так и не освоил и вынужден был консультироваться с ними.
Наши финансисты делились на четыре категории:
– Ишутинов, выслушав вопрос, говорил, что ему все ясно, и он сам все сделает;
– Белецкий, вникнув в суть вопроса, бежал к начальству и докладывал, что у Сидорова нарушение финансовой дисциплины;
– Шамрай вежливо выслушивал и обещал проконсультироваться у своего начальства, получал там запрет и передавал его мне;
– Егоров говорил, что вопрос по таким-то статьям можно решить положительно, а по таким-то – отрицательно, пойдем, дескать, вместе к начальнику финслужбы и будешь сам докладывать такие-то слова.
Я слушался, делал, что велели, а почему так, а не иначе, не понимал.
Смелее в финансовые сферы вторгался Балабанов. Он дважды возглавлял ревизионные комиссии на заводах, поднимал тонны всяких нарядов и квитанций, обнаруживал приписки и другие незаконные действия, навел такого страху, что мы имели возможность нет-нет, да и постращать: «А вот пришлем к вам Балабанова с калькулятором», и спорщики сразу же утихали.
АТОМНЫЕ ПРИХОДЯТ НА ПЕРЕЗАРЯДКУ
Летом 1961 года я руководил перезарядкой реакторов на Севере. Это была первая перезарядка силами флота. Так сложились обстоятельства, что эту перезарядку пришлось делать экспромтом, когда еще не все силы и средства были развернуты, и срочно, в более чем напряженном темпе.
С тех пор прошло уже 25 лет, подробности и эмоции стерлись в памяти, и трудно передать сейчас те страсти, которые нас то и дело охватывали во время этой пионерской работы.
Перезарядка начиналась в сложной обстановке. Уподобясь чеховскому дьячку, разделю обстоятельства на две рубрики: «во здравие» и «за упокой».
К первой рубрике можно было отнести получение Северным флотом первой плавучей технической базы (ПТБ) с комплектом перегрузочного оборудования. Эту базу построил северодвинский завод. Она была довольно крупным кораблем 2-го ранга, но несамоходным. На базе имелись два подъемных крана, хранилища для отработавших зон, для свежих зон, для твердых радиоактивных отходов, отсек дезактивации, емкости для бидистиллята и «грязных» вод. База располагала отличным санпропускником, прачечной для стирки загрязненной радиоактивными веществами одежды и могла снабжать лодку электроэнергией, паром, гелием, бидистиллятом, перезаряжать фильтры активности и вентилировать лодку.
Вторым фактором «во здравие» было то, что личный состав береговой технической базы (БТБ) был укомплектован, сколочен в дееспособный коллектив и в возможной степени обучен.
Ко второй рубрике следовало отнести нездоровую обстановку вокруг ремонта лодки. Его срок срывался. Главком уже наказал двух начальников управлений и предупредил, что этим не ограничится. Чтобы как-то выйти из положения, график оставшихся работ «обжали» до предела и дали нам на перезарядку всего 20 суток, с 26 июня по 15 июля.
Вторым неприятным обстоятельством было запутывающее всех совместное решение промышленности и ВМФ, обязывающее выполнить на лодке частичную перезарядку силами судостроительного завода, а не флота.
Поясню насчет частичной перезарядки. Физикам давно было известно, что в начале ядерной реакции энергичнее работает центральная часть активной зоны, и лишь затем к делу подключается периферийная часть. Сотрудник Института атомной энергии (ИАЭ), некто Ефим Бать оформил отчет, в котором эта мысль была подкреплена соответствующими выкладками, и внес предложение: во время перезарядок заменять только центральную часть активной зоны, а периферийную оставлять в реакторе на второй срок. Затем он оформил совместное решение, по которому северодвинский завод должен был при первой же перезарядке отработать технологию частичной замены активной зоны. С выходом этого решения предложение считалось внедренным, и Бать положил в карман не одну тысячу рублей.
Когда же решение прочли практики, они заявили, что оно абсурдно, ведь к моменту исчерпания энергозапаса зоны наступает разгерметизация тепловыделяющих элементов (ТВЭЛ), и оставлять на второй срок худые ТВЭЛ нельзя. Кроме того, оставшиеся периферийные каналы давали бы такой радиоактивный фон, что никакие работы на реакторе невозможно было бы продолжать. Завод по этим причинам отказывался выполнять решение, тем не менее, оно силу не утратило, и необходимо было добиться полной ясности.
Я поехал сначала на Северный флот уточнить сроки готовности лодки к перезарядке и определить в первом приближении, чего нам для перезарядки недостает.
В части сроков получалось, что ремонт понемногу входит в график. Вновь назначенный строитель повел дело твердо и умело, рабочие были загружены так, что даже некогда стало пить водку. Что же касалось нашей готовности к перезарядке, пробелы были значительные:
– у нас не было ни физиков, ни приборов для проведения физического пуска свежих активных зон;
– имеющиеся на ПТБ гидравлические гайковерты могли работать только при наличии системы с подпиточным водяным насосом на давление свыше 100 ат, которой у нас не было, отсутствовали также трубопроводы из «нержавейки», дюритовые шланги и некоторое другое оборудование;
– не было специалистов, способных привести в порядок уплотнительные поверхности реакторов, повреждающиеся при подрыве крышки и других операциях.
Получив эту информацию, я полетел в Северодвинск. В Архангельске тогда еще не было аэропорта, и для воздушного сообщения использовался аэродром в Кегострове. Это островок в дельте Северной Двины, затопляемый во время половодья. Летное поле принимало самолеты не больше «Дугласа». Катера ходили в Архангельск редко, и пассажиров отправляли на постой к местным жителям.
Так мне удалось побывать в поморской избе. Это бревенчатое сооружение на высоких сваях, в котором под одной крышей находятся собственно изба и хозяйственный двор. Таким способом люди, домашние животные, дрова, сено защищались от половодий и снежных заносов. Поморы с постояльцев брали по рублю, предоставляли койку с чистым бельем в общей большой комнате и, не обращая на постояльцев внимания, занимались в этой же комнате своими обычными делами.
В Северодвинске работники завода меня убедили, что делать частичную перезарядку сейчас равносильно сознательному убийству рабочих. Сначала надо изобрести и изготовить специальное оборудование. Обещали командировать квалифицированных слесарей и хорошего физика с комплектом приборов. В гайковерте мне отказали. Показали два гайковерта разной конструкции, но предупредили, что разрешение на их передачу нам во временное пользование можно получить только от директора завода.
Я уже упоминал ранее директора Евгения Павловича Егорова, а теперь постараюсь охарактеризовать этого выдающегося человека и стиль его работы.
Евгений Павлович был высоким мужчиной лет за 50 с тонкими чертами лица. Его выражение лица, манера говорить, походка – все подчеркивало чувство собственной значимости. Он уже много лет был директором этого завода, а раньше работал директором судостроительного завода в Комсомольске-на-Амуре. Отлично разбираясь во всех тонкостях судостроительного производства, он сумел так высоко поднять организацию труда на заводе, что каждый не только знал свои обязанности, но и старался изо всех сил их выполнять. Все было регламентировано, поэтому полениться и выпустить брак было невозможно. В этой машине все шестеренки крутились исправно, каждый работник постоянно вносил свою лепту в общий труд, и если эта лепта переставала поступать, сразу было видно место сбоя.
Приведу два примера.
Однажды, забравшись в темный и тесный трюм, где рабочий что-то мастерил, я попросил у него переносную лампу, чтобы осмотреть этот район лодки. Рабочий лампу не дал, объяснив, что у него будет простой в работе. Это меня просто умилило, так как нигде раньше подобного отношения к работе я не встречал.
Еще один случай. На планерке в стапельном цехе строитель лодки, докладывающий состояние дел, обратил внимание Егорова на задержку получения важной доставки. Снабженцы свои возможности исчерпали и просили подключить к решению вопроса главного инженера. Егоров в ответ заявил, что главного инженера нельзя отвлекать на такую сиюминутную ерунду, и он сам займется этой поставкой.
Подобную ответственность за выполнение функциональных обязанностей можно было видеть на каждом рабочем месте. Контроль качества осуществлялся не только ОТК, но и многочисленными лабораториями при реализации технологического процесса. На заводе говорили, что у них так отлажена организация труда, что если убрать директора, то завод будет работать по инерции еще два года, причем как часы. Но на то и директор, чтобы не было инерции, а было ускорение!
С нерадивыми Егоров расставался без сожаления, никогда их не прощал и не позволял вернуться назад. Все вопросы решал твердо и немедленно. Авторитет его был непререкаем. Работники завода между собой называли его «Папа». Евгений Павлович был еще ректором местного филиала Ленинградского кораблестроительного института и своего рода «отцом города». Все, что в городе строилось, было в титульных списках завода.
Егоров не терпел, когда в его дела вмешивалось начальство. Начальника главка он до своего кабинета не допускал. Когда приезжали заместители министра, он отправлялся в командировку утрясать с поставщиками объемы и сроки поставок. По возвращении все указания, даже правильные, сделанные приезжими чинами, отменял. Слушался он только Д.Ф.Устинова, который в то время был секретарем ЦК КПСС и председателем Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР. Но Устинов обычно задавал лишь количество подлежащих сдаче кораблей, а в заводские дела не вмешивался.
Евгений Павлович был Героем Социалистического Труда, лауреатом государственных премий, кавалером многих орденов, полученных за дело, а не ко дню рождения.
Меня он знал и принял сразу. Подтвердив договоренности, которые были у меня с работниками завода, гайковерта не дал, сказав, что у него гайковертов нет. На мою реплику, что я их видел собственными глазами, ответил: «Я директор и лучше знаю, что у меня есть, а чего нет».
Я рассказал о беседе с Егоровым начальнику отдела завода Е.О.Хазанову, и он меня успокоил тем, что завтра Егоров уходит в отпуск, и гайковерт присовокупят к отправленному нам имуществу.
После этого я позвонил В.П.Разумову, сказал ему, что частичная перезарядка – это миф, что от иллюзий нужно избавляться и браться за работу. Разумов благословил меня на эти дела и обещал, что с пресловутым совместным решением он сам все уладит.
Вернулся я в Мурманск на маленьком самолете полярной авиации, выкрашенном в оранжевый цвет, а оттуда на теплоходе «Кировабад», который все называли «Санта-Мария», пошел на базу. Со мной был Лев Максимович Беляев. Прибыли мы за восемь дней до планового срока начала перезарядки и сразу же пошли представляться возглавлявшему ремонт лодки строителю Казимиру Евсеевичу Лернеру.
Это был подполковник запаса. Он был среднего роста, чуть старше 50-и, один глаз у него был стеклянный. У него за плечами был опыт судоремонта во время войны, и сейчас он его в полной мере использовал. Все у него работали, сколько требуется, невзирая на допустимые дозы облучения. Пьянки прекратились. Выходные тоже.
Лернер чувствовал себя местным царьком, и когда я к нему пришел знакомиться, довольно нагло мне сказал, что он в таком знакомстве не нуждается. Я высказался в его же стиле, сказав, что взаимодействовать нам придется волей-неволей, так как ему предстоит сдавать мне отсек, а мне принимать. Будучи представителем генерального заказчика, я ведь могу и забраковать его работу. Лернер понял, что зарвался, но пересилить себя не мог. Я тоже не стал кланяться. На следующий день примчался из Мурманска главный инженер завода М.А.Адамкович, чтобы нас мирить. Мы условились, что к 26 июня завод закончит замену парогенераторов, испытает и промоет 1-й контур, а мы приведем в готовность свою службу, чтобы без перерыва продолжить работу в отсеке.
Мы с Левой Беляевым взялись за организацию работы перезарядчиков. Коллектив БТБ существовал уже два года, но не имел еще в своем заведовании ни одного законченного объекта на берегу и не делал пока перезарядок. Несколько сотен людей были фактически заняты самообслуживанием и хозяйственными работами по плану начальника гарнизона. Штатное жилье еще строилось, и личный состав размещался на лидере «Ленинград». Этот лидер во время войны был, наряду с лидером «Баку», самым мощным кораблем Северного флота, а теперь его механизмы и корпус одряхлели, и он стал плавказармой.
Командир БТБ капитан 1-го ранга Вит Александрович Наделяев был своеобразным человеком. Во время войны он служил в заградотряде и расстреливал наших пехотинцев за отступление без приказа. Затем он был в нашем училище командиром роты на паросиловом факультете. Курсанты переиначили его фамилию на «Негодяев». Когда он бывал дежурным по училищу, все начинали понимать, какой это был ужас, когда Русь находилась под татаро-монгольским игом. Не знаю, кто он был по национальности, но на Чингиз-хана был похож. После училища он служил на Северном флоте флагманским механиком дивизии, был снят за аварийность и вот оказался здесь.
С утра Наделяев расписывает личный состав в наряды, караулы, на уборку, чистку картошки, уход за кораблем, строевые и политические занятия, и оказывается, что заниматься перезарядкой некому. Льва Максимовича Наделяев не признавал не признавал, даже не смотрел в его сторону. Меня он, вроде бы, слушался, но явно ненавидел. Его здорово задевало, что капитан 3-го ранга дает указания ему, капитану 1-го ранга. В подчинении он находился у начальника технического управления флота Ивана Александровича Заводского. После второй стычки с Наделяевым я позвонил прямо из каюты Заводскому, сказал, что Наделяев открыто саботирует перезарядку, и попросил его наказать. Заводской тут же объявил ему строгий выговор, и Наделяев стал как шелковый.
Закончилась его служба тем, что однажды, год спустя после описываемых событий, во время подъема флага построенный на палубе «Ленинграда» личный состав БТБ не ответил на приветствие. На флоте это чрезвычайное происшествие. Созданная комиссия установила, что Наделяев своим тиранством довел беспредельно терпеливых матросов до неповиновения. Больше мы его не видели.
Итак, подчинив себе Наделяева, мы занялись составлением пооперационного графика, проверили обеспеченность каждого действия документацией, инструментами, оснасткой и сменными деталями вплоть до мельчайших шайбочек. Приятно вспомнить, что с шайбочками все было в порядке. Лев Максимович заранее поручил офицеру своего отдела Николаю Александровичу Голикову разобраться и навести порядок в материально-техническом обеспечении перезарядки. Тот изучил технологию, разыскал все инструменты и детали, велел положить их по полочкам так, чтобы для каждой операции можно было подать в отсек ящик с полным набором всего необходимого. Прекрасный пример добросовестности. Голикова отличала еще одна черта – жизнерадостность. Он всегда был приветлив, в любой обстановке не терял бодрости духа.
Личный состав занялся тренировками и расконсервацией перегрузочного оборудования. В ящике с самым дорогим и точным наводящим устройством обнаружили металлическую стружку и гвозди, попавшие туда по небрежности поставщика.
Затем мы приняли экзамены у начальников монтажных смен.
Во время проработки технологии перезарядки была обнаружена первая серьезная неувязка. По документации требовалось проверить свежие технологические каналы на герметичность гелиевым течеискателем. До этого и, как оказалось, после этого подобные проверки выполнялись на заводе-изготовителе активных зон, и эта работа не была знакома ни судостроителям, ни, тем более, флоту.
Я попросил течеискатель и моряка, знакомого с его использованием, у начальника ПМ-6 Яна Петровича Вукса. Мы с ним были знакомы по училищу, он учился на младшем курсе в классе, где я был помощником командира взвода. Ян Петрович пришел в училище доучиваться после фронта, был старше нас, имел звание старшего лейтенанта. Еще он обладал сладчайшим тенором и с большим успехом исполнял на концертах самодеятельности романс «Как соловей о розе».
Течеискатель быстро доставили на палубу ПТБ вместе с будкой, в которой он был смонтирован. Но еще нужен был пенал, в котором вакуумируются испытываемые технологические каналы. Пенал нашелся в подготовленном к сдаче хранилище свежих каналов на берегу. Строители его ни в какую не хотели отдавать, пока я не позвонил в Североморск своим друзьям из отдела капитального строительства. Первые сутки дело не шло, пока не догадались продуть пенал азотом. Оказывается влажные емкости невозможно вакуумировать. Проверяли каналы более 10 суток и еле-еле успели закончить во время.
В эти же дни я пытался установить контакт с личным составом лодки. Командир Марин, как я уже писал, уехал к новому месту службы. Новый командир, Владимир Федорович Першин, был в море на стажировке. Старшим на лодке был замполит, который пропадал в политотделе. Да и не нужен мне был замполит, мне нужен был механик. Механиком был Владилен Константинович Милонов – электрик, закончивший академию. Только в это время у него был запой. Его распорядок дня был таким: с 0 до 2 часов ночи он проводил тренировки с личным составом по управлению главной энергетической установкой. После двух на лодку приходили рабочие, и он отпускал моряков спать, а сам начинал «врезать», как там выражались. Шутили, что он проверяет себя на герметичность наливом до бровей. Закусывал корочкой черного хлеба (единственная еда за сутки) и ложился спать до 0 часов. Спал он по стойке «смирно», как часовой у знамени: пятки вместе, носки врозь, руки по швам. Добудиться его было невозможно.
Я пошел к помощнику флагманского механика бригады В.А.Рудакову и сказал, что не хотелось бы ябедничать, но мне нужно, чтобы экипаж лодки по нашей команде промывал контуры, поднимал и сбрасывал давление в них, дренировал воду, дифферентовал лодку, нес вахту на пульте и т.д. А разговаривать не с кем, подавать команды некому. Или сиди на лодке сам, или наведи порядок. Рудаков предпочел навести порядок. С Милоновым расправились очень строго: перевели в учебный отряд, а оттуда вскоре демобилизовали. Временно назначенный командиром БЧ-5 Калинцев очень старался и всегда был под рукой. По этой линии мы больше бед не знали.
Проблемой оставался гайковерт. Приспособить имеющиеся гидравлические ключи мы не могли, так как лодочный подпиточный насос был в разобранном состоянии в ремонте. Гайковерт из Северодвинска вместе с другим имуществом ожидался 1 июля, а отворачивание гаек крепления крышки реактора – одна из первых операций, и перенести ее на более поздний срок мы никак не могли. Начали изобретать, но как-то все не получалось. Потом меня осенило, и я предложил вынуть из гидравлического ключа головку, которая надевается на гайку, приварить эту головку к баллону из-под кислорода, а сверху приварить кусок рельса. Изготовленный таким образом ключ приводить в движение подъемным краном через систему блоков и тросов. Начальник монтажной команды Виктор Борисович Костылев подхватил эту мысль, тут же все вычертил, сбегал на ПМ-6, и через день мы были во всеоружии.
В это же время мы наладили контакт со службой радиационной безопасности (РБ) бригады. Эта служба только что получила от строителей санпропускник, расположенный на корне нашего причала. Нам разрешили им пользоваться, и мы могли обеспечить полный порядок в деле радиационной безопасности, включая принудительный обмыв каждого, кто выходит из зоны строгого режима. Начальник службы РБ нашей базы Гелий Матвеевич Потанин, впоследствии контр-адмирал, начальник Химической службы ВМФ, составил необходимые схемы, расписания, подготовил приборы и одежду, но накануне перезарядки у него случился приступ аппендицита. Пришлось вызвать начальника службы РБ с другой нашей базы. Приехал Валентин Алексеевич Петров и всю перезарядку спокойно и четко делал свое дело.
25 июня пришвартовали ПТБ к лодке, подсоединили все коммуникации и были готовы на другой день с утра работать.
Лернер известил нас телефонограммой, что свои работы он закончит 25 июня к вечеру, но мы-то знали, что он еще не начинал промывку 1-го контура. А ведь она может занять и неделю, и месяц, как повезет, и все это за счет наших 20 суток.
Я пошел к Лернеру ругаться, а он говорит: «Что же мне делать? Когда идет промывка, в отсеке работать нельзя, а у меня здесь много рабочих, которым я не могу платить за безделье. Лучше пусть поедут в Мурманск и используют накопившиеся отгулы, народ от усталости валится с ног. Может быть, Вам удастся совместить свои работы с промывкой?» В ответ я заметил, что поговорка «Бог шельму метит» как нельзя верна в данном случае. Опять позвали Рудакова советоваться. Здесь же оказался наш будущий сотрудник Женя Балалбанов, который ждал возвращения своей лодки из похода, чтобы сдать дела, а пока ему не давали скучать, посылая старшим над командой матросов, производящими разные хозяйственные работы в базе.
Посоветовались и решили лодку у Лернера принять.
Во-первых, промывка дело очень важное для лодки, и мы его добросовестнее сделаем. Тем более, что ПТБ может давать на лодку бидистиллят и принимать с нее «грязную» воду.
Во-вторых, примерно полуторасуточную работу мы могли совместить с промывкой, а остальное время использовать на отработку организации работ.
В-третьих, надо было войти в положение Лернера.
После этого Лернер бросился ко мне целоваться, но я ему заметил, что мы еще познакомились.
Итак, 26 июня утром вышла работать первая смена. Она опоздала на построение на час, потому что не был готов для нее завтрак. Наделяев не перестроил распорядок дня, а мы с Левой об этом не подумали. Урок для нас.
Руководить всеми работами должен был главный инженер БТБ Александр Александрович Киселев. Внешность его можно не описывать – точная копия императора Павла I. Голос скрипучий, глаза прячет. Он хорошо научился смотреть в рот Наделяеву, а остальное его не волновало.
Поэтому мы с Львом Максимовичем решили, что один из нас всегда должен находиться на посту управления перезарядкой (ПУП), а ночь делить пополам. У нас с ним даже был один на двоих диванчик в каюте командира ПТБ, да и тому частенько приходилось пустовать. Монтажные группы работали в четыре смены по шесть часов без выходных. Каждую заступающую смену один из нас инструктировал, а после смены ее начальник, отмывшись в санпропускнике, приходил на ПУП и по свежим впечатлениям докладывал, что он сделал, что видел, как вели себя матросы, сколько получено доз. Все действия, доклады, распоряжения немедленно заносились в журнал перезарядок, чтобы в случае аварии легче было установить истину.
Промывка длилась всего трое суток. Этому способствовало то, что мы многократно сменили воду в 1-м контуре. С этим был связан один инцидент. Однажды во время обеда вдруг раздались странные звуки, как будто слон лупил хоботом по бочке и при этом громко всхлипывал. Оказалось, что сорвался с патрубка шланг, по которому из лодки перекачивалась «грязная» вода. Помпа продолжала работать, и под напором шланг начал извиваться, вертеться и шлепать то по борту ПТБ, то по воде, то по палубе лодки. При этом из него била мощная струя «грязной» воды. Пока докричались «Стоп помпа!», все было облито этой водичкой, и пришлось объявлять пожарную тревогу, чтобы скатить ее из брандспойтов.
Вообще команда ПТБ не чувствовала себя уверенно, так как ПТБ находилась в строю всего около месяца. В самом начале работ на ней вышли из строя сразу два дизельгенератора, и оба из-за поломки охлаждающих насосов. Оказавшись самым авторитетным дизелистом, я спустился в машинное отделение и велел разобрать насосы. К счастью, дефекты у них оказались разными, поэтому из двух насосов мы собрали один и запустили один дизельгенератор. На следующий день из Мурманска на машине привезли новенький насос для второго дизельгенератора. На этой же машине приехали контр-адмиралы В.П.Разумов и И.В.Субботин присматривать за нами. К этому моменту перезарядка шла у нас полным ходом.
Наступил момент подрыва крышки, которого я ждал с тревогой, вспоминая печальный опыт «К-3». Пригласил Балабанова, и он уже подготовил лодочную систему для подрыва крышки, когда начальник смены доложил, что не может установить упор привода компенсирующей решетки. Это приспособление напоминало виселицу: два столба с перекладиной. Один столб на корпусе реактора хорошо закрепился, а второй не помещался. Раздались предложения поднимать крышку без упора, я возмутился – ведь это самая опасная с точки зрения физики операция, а мы даже рекомендованных инструкцией мероприятий не делать. Полез разбираться на месте. Кое-как двумя шпильками вместо четырех закрепили этот злосчастный столб, поставили упор и приступили к подрыву. Подрывал Костылев. Медленно доведя давление в реакторе до 80 ат и дав выйти пузырькам воздуха, он энергично открыл клапан высокого давления, и крышка вылетела как пробка из бутылки шампанского. Одновременно вверх ударил фонтан, и всех нас окатило с ног до головы. Мы были рады, что крышка не застряла. Крышку приподняли краном, хотели подвести поддон из «нержавейки», чтобы не капало, но он почему-то не встал на место. Тогда снизу подвязали полиэтиленовый чехол и убрали крышку в бак дезактивации.
К этому времени к нам стало прибывать пополнение. Из Северодвинска приехал строитель ПТБ П.Катарин, с ним 13 рабочих-слесарей и один физик. Они привезли приборы для физического пуска реактора, гайковерт и еще что-то, чего я не помню, но чему мы радовались. Из второй нашей БТБ приехали монтажники, и народу стало хватать для работы сразу на двух реакторах. Из Ленинграда приехал В.М.Голмдин, единственный в ВМФ обученный физик, в помощь ему из Москвы приехали четверо офицеров, обучавшихся в ИАЭ им.Курчатова.
Работа спорилась. Из одного реактора таскали каналы, на другом готовили крышку к подрыву. Для физиков заказали по их эскизу будку для размещения и защиты от дождя многочисленной аппаратуры.
Кстати, о погоде. Был разгар полярного лета, погода стояла теплая, порой даже жаркая. Чем было жарче, там больше появлялось комаров, и тем активнее они были. Особенно много их собиралось в реакторном отсеке, вблизи реакторов рой заметно густел. Что-то комаров привлекало к радиоактивности. И позже от старых перезарядчиков я слышал, что комары чувствуют радиоактивность. Нам, впрочем, было не до изучения повадок комаров. Отбивались мы от них обеими руками, они не давали работать, и я обратил на это внимание медиков (на БТБ была сильная медицинская служба). Медики восприняли это очень серьезно. Дело в том, что кожный покров защищает нас от альфа- и бета-лучей, испускаемых аэрозолями, а комары его нарушают, и неизвестно было, к каким это приведет последствиям. Занялись дезинсекцией. Стали выдавать морякам мазь «Тайга», и они мазались ею на вахте. Бывало, намажешь лицо «Тайгой», комары подлетают сантиметра на три, а ближе не могут и жужжат от злости.
