Евгений Михайлович Сидоров
Атомные в ремонте
Просьба была удовлетворена. Кольнер же был вознагражден тем, что его деятельность была описана начальнику главка в крайне лестной форме.
Пока сборка каталась на карусели, на реакторе дела тоже не стояли. На место извлеченной сборки поставили фильтр, закрыли реактор крышкой, с большим трудом уплотнили ее с помощью старой прокладки и начали промывку. Когда после промывки осмотрели фильтр, увидели, прежде всего, что блестевшая когда-то сетка из «нержавейки» стала черной, как бы лакированной. Все отверстия в сетке были залеплены какой-то черной тушью. При вскрытии фильтра было обнаружено около 1,5 кг неизвестного вещества. Особенно разглядывать его не пришлось, так как этого не позволяло сделать мощное гамма-излучение, однако все увидели, что в желеобразной массе присутствуют какие-то красноватые окатыши размером с рисовое зерно, а также несколько кусочков растрепанного паронита.
Из этих наблюдений следовали два вывода:
– грязи в первом контуре много;
– нельзя поручиться, что вымыта вся грязь, так как ячейки сетки забиты, и неизвестно, когда это произошло, в начале промывки или в конце.
Таким образом, в один день мы испытали радость от приведения в порядок новой сборки и огорчения от результатов промывки реактора.
Мы сразу же решили, что повторим промывку, но для этого нужно было время. Монтаж фильтра, монтаж и уплотнение крышки реактора, промывка и последующий демонтаж требовали трое суток, а отпущенное нам время уже кончалось. Кроме того, нужно было решить два технических вопроса: как восстановить сетку на фильтре и как в третий раз уплотнить реактор старым кольцом. Пошел звонить заместителю Главкома, который отреагировал нужным мне образом: сколько потребуется, столько раз и отмывайте, но чистота должна быть полной. Теперь часы можно было остановить на время отмывки, и это несколько снимало напряжение.
Сетку восстановили быстро: сунули ее в бак с какой-то кислотой и вынули ее оттуда уже не черной, а красной, с очищенными ячейками. Крышку уплотнили с грехом пополам, но ведь это было временное уплотнение. Промывку проводили в обратной очередности: первыми промыли те парогенераторы, которые в прошлый раз были последними. Когда осмотрели фильтр после промывки, обнаружили, что 60% ячеек сетки уже не залепились, а в фильтре собралось около 200 граммов грязи. Таким образом, отмывка была сделана надежная.
Владимир Михайлович Макурин из ИАЭ им. Курчатова захотел сделать экспресс-анализ тех самых красноватых окатышей. Ему достали из фильтра чайную ложечку массы, положили ее в свинцовый сейфик, и он пошел в заводскую лабораторию. Там при его появлении замигали красные лампы и взвыли сирены. Оказывается, от сейфика «светило» – 15 рентгенов. С Владимира Михайловича сняли ондатровую шапку и пальто и отправили на дезактивацию. Так и не удалось ему узнать состав красных окатышей.
Пока домывали реактор, подвезли из цеха подготовленную к загрузке экранную сборку. Место расточки у нее отполировали, а всю ее протерли спиртом. Находясь поблизости от нее, хотелось закусить. Мы решили загрузить сборку, не мешкая. Плавкран нам был уже не нужен, так как грузоподъемность кранов ПТБ была достаточной для загрузки сборки без скафандра. Оставалось приварить пару трубок к днищу сборки, и мы с Кашиным и Рогачевым пошли погреться в комнату военпредов. Морозы не утихали, я отморозил ухо, идущих на работу матросов одевали, как дедов-морозов.
Перед началом погрузки нам должны были позвонить, а пока мы сидели в тепле и травили. Вдруг раньше времени раздается звонок, и почему-то в прошедшем времени нам докладывают о погрузке. Я приказал прекратить работу, и мы побежали на лодку. Сборка на кране висит над отсеком, и невооруженным глазом видно, как она скособочилась. Проверили. Оказалось, что сборка застроплена без штатного приспособления. Моя инструкция из 14-и пунктов забыта и не выполняется. После уже пережитых волнений заклинить сборку в корпусе реактора было бы совсем ни к чему. Перестропили, проверили на лодке крен и дифферент и начали с Богом. Опять руководил работой Тертычный, и опять все у него прошло, как по маслу. Вот уж поистине у человека дар Божий! Ведь это даже не мастерство, а искусство: корабли кренятся и раскачиваются на воде, а он точно опускает длинномерную махину в отверстие с полумиллиметровым зазором.
Оказалось, этого момента на флоте ждали и следили за ним внимательно. Первым пришел ко мне командир подводной лодки. Он сказал, что весь экипаж с тоской смотрел, как умирает их корабль, и вдруг лодка начала оживать и теперь будет здоровее, чем при рождении. Затем приехал командир дивизии контр-адмирал Лойканен. Этот сразу приступил к делу и стал выведывать, когда лодка будет готова и уйдет с завода. Потом появился заместитель командующего флотилией Эрлен Фомич Зенкевич, с которым нас связывали многолетние дружеские отношения. Он сказал, что на флоте всем понравилось, с какой энергией я добывал обмундирование и плавкран. Спросил, не надо ли еще чем-нибудь помочь.
Комплименты, конечно, были очень приятны, но по-настоящему порадоваться не пришлось. На соседней, плановой лодке обнаружилась большая неприятность.
После выгрузки активной зоны и перед загрузкой свежих тепловыделяющих сборок была проведена калибровка отверстий под эти сборки. В одном из отверстий обнаружили непроходимость. Два дня искали причину и выяснили, что один из титановых прутьев, из которых набрана центральная компенсирующая решетка, погнут в нижней части.
На аварийной подводной лодке дел было еще порядочно, но только работа по установке упоминавшихся уже шпонок была сложной и еще не освоенной перезарядчиками. У нас было двое специалистов: мастер-исполнитель и мастер ОТК. Я заблаговременно поручил военпреду Сергею Сергеевичу Защеринскому досконально изучить технологию установки шпонок, руководить этой работой и принять ее.
Предусмотрительность всегда себя оправдывает, а в данном случае просто выручила нас. Мы уже заметили, что мастер ОТК очень боится идти в реакторный отсек, и ждали, какой он выкинет номер, чтобы отбояриться от своих обязанностей. Он поступил просто и мудро: напился до положения риз, попался на глаза начальнику охраны завода и лишился пропуска на завод. Мастер-исполнитель добросовестно подогнал две шпонки, после чего его буквально вытащили в санпропускник, так как от усталости он не мог стоять на ногах. Ведь подгонка происходила прямо в реакторе, где нельзя ни присесть, ни прислониться. Защеринский подогнал оставшиеся шпонки и сам у себя принял работу, оформив приемочное удостоверение.
С этого момента подводная лодка перестала быть аварийной, и на ней выполнялись хорошо освоенные работы по обычной перезарядке реактора. Мы полностью переключились на бывшую плановую лодку, ставшую теперь аварийной.
Представители промышленности высказались за замену экранной сборки и на этой лодке. Во мне все восстало против этого, я не мог даже подумать о том, чтобы еще раз пережить эти волнения, когда все зависит от искусства даже не Тертычного, а менее опытного инженера. У всех кончились командировки, и я отпустил людей по домам, оставив только Вктора Ивановича Маслова для связи с бюро-проектантом.
Валентин Иванович Кашин у себя в гостиничном номере забрался на кровать под одеяло (было по-прежнему холодно) и принялся изобретать приспособления. Нам виделись два пути устранения дефекта: выпрямление погнутого прута или его отрезка. Сложность задачи обусловливалась труднодоступностью места дефекта и необходимостью жесткой фиксации компенсирующей решетки от возможных при рихтовке перемещений. Если не зафиксировать решетку, можно повредить хрупкие графитовые направляющие, по которым решетка совершала поступательное вертикальное перемещение.
Несколько суток прошло в таком режиме: ночью завод изготавливает приспособление, днем ведутся безуспешные работы по рихтовке прута, вечером проектируется новое приспособление и т.д. Ясность пришла неожиданно и с той стороны, откуда ее не ждали. Вечером я краем уха слушал какую-то околонаучную передачу по телевизору, и в ней упомянули о том, что для титана характерна так называемая «память формы». Стало ясно, что в решетке стоит отрихтованный ранее прут, который благодаря этой самой «памяти» титана, принял уже в реакторе прежнюю изогнутую форму. Поэтому вариант выпрямления прута отпал.
Приспособление для отрезки к этому времени было уже готово. Резать мы побаивались, так как опилки могли посыпаться в реактор. Особенно неприятным было бы раскалывание осуществляющего резку камня, а это явление нередкое. Но другого выхода не было. Звоню в бюро-проектант реактора, прошу разрешение на отрезку «А вы сможете?» – «Сможем». – «Тогда режьте, а мы телеграфируем, какую запись нужно сделать в формуляре реактора».
Завод выделил нам двух мастеров, умельцев на все руки. Пошел с ними знакомиться. Они говорят: «Не волнуйтесь, все сделаем аккуратно». Взяли они наше приспособление, тут же его забраковали из-за высокой вибрации и изготовили свое. Вместо камня для резки прута они применили какую-то невиданную резину. В четыре ячейки промежуточной плиты поблизости от места резки вставили раструбы от вакуумной машины, чтобы отсасывать опилки. Потом рабочие «врезали» по стакану спирта и пошли в реакторный отсек. Через два часа все было закончено. Стержень вытащили из реактора и предъявили мне для осмотра.
Просматривая журнал перезарядки, я обнаружил, что из этой ячейки канал извлекался не четыре-пять минут, как обычно, а шесть часов. Все время соскакивал или рвался тросик на перегрузочном контейнере. Перезарядчики пеняли на плохое качество тросиков, а дело-то было в изогнутом пруте.
Из этого случая можно было сделать далеко идущие выводы. Я уже рассказывал, что все перезарядки мы делали не из-за выгорания ядерного горючего, а из-за разгерметизации оболочек тепловыделяющих сборок (ТВС). ВМФ был крайне недоволен качеством активных зон, и это стало предметом разбирательств на высоком уровне. Минсредмаш признал тогда свою вину и принял меры к исключению промахов в будущем. Теперь у меня возникла мысль: а что, если в реакторе из сотен титановых прутьев попадется хотя бы один выпрямленный перед приваркой к компенсирующей решетке? Тогда он выгнется в реакторе и будет причиной разгерметизации ТВС. Но виноватым в аварийном состоянии активной зоны будет уже совсем другое министерство, а именно: Миноборонпром, которому подчиняется реакторостроительный завод.
Вот почему я должен был сам осмотреть прут, и осмотр подтвердил мои соображения. Более того, через пару месяцев уже на другой лодке были обнаружены и отрезаны два титановых прута с прогибами.
После осмотра проклятого прута я опять долго не мог встать со стула, мучился всю ночь в гостинице какой-то смесью гипертонии с желудочным расстройством. На следующий день я улетал домой. По дороге в аэропорт несколько раз останавливал машину и уходил в тундру – было дурно. Вылет самолета задерживался на шесть часов. Мне в аэропорту было так худо, что хоть ложись на пол, но, в конце концов, полегчало, и домой я приехал просто усталый.
Перед отъездом поговорили с Рогачевым. Я передал ему доверительно свою рукопись, в которой изложил недостатки, имеющиеся на Северном флоте при организации перезарядок, а также предложения по их устранению. Евгений Константинович обещал засекретить мои листки, отпечатать и проработать с офицерским составом.
О Тертычном он сказал, что за волынку осенью его следовало бы наказать, а за работу зимой наградить орденом. Плюс и минус взаимно уничтожаются. Вот так-то: ордена давали и за хороший урожай картошки, а тут и энтузиазм, и мастерство, и самопожертвование… О Кашине отозвался так: «Отличный инженер. Я бы с удовольствием взял его вольнонаемным сотрудником и выхлопотал бы ему персональный оклад. А ремонтным отделом он руководить не может». Спросил меня, кого бы я предложил на место Кашина. Я сказал, что можно посмотреть кандидатуру Защеринского – подводные лодки знает, заводы изучил, честолюбив, хоть отбавляй, будет стараться. Впоследствии его и назначили начальником ремонтного отдела.
Ни в техническом управлении, ни в штабе флота за эту командировку я так и не побывал. Начальник технического управления звонил мне в Москву и благодарил за помощь, признав, что своим составом они бы не сумели организовать работу. Сказал также, что мои заметки проработаны на совещании перезарядчиков и приняты к руководству.
Вышел я на работу в понедельник и доложил заместителю Главкома адмиралу-инженеру В.Г.Новикову о том, что задание по вводу встрой двух стратегических атомных ракетоносцев выполнено.
– Спасибо.
– Служу Советскому Союзу!
– Готовьтесь завтра лететь во Владивосток приводить Тихоокеанский флот в полную боевую готовность в связи с нападением китайцев на Вьетнам.
Так закончился один из эпизодов моей службы. Рассказать о нем подробно я смог только сейчас.
МОДЕРНИЗАЦИЯ АТОМНЫХ ПОДВОДНЫХ ЛОДОК
Прежде чем перейти к описанию третьей составляющей моей деятельности – модернизации лодок, расскажу вкратце об изменениях, происшедших в нашем управлении.
В начале 1967 года умер начальник нашего управления Василий Петрович Разумов. Новым начальником был назначен Василий Григорьевич Новиков. Вскоре после его прихода наше управление было преобразовано в Главное, а Новиков, оставаясь его начальником, стал заместителем Главкома по эксплуатации, членом Военного Совета ВМФ.
Преобразование управления произошло в основном за счет изменения его внутренней структуры. Все ремонтные и эксплуатационные отделы были сведены в первое управление, начальником которого стал Борис Петрович Акулов, а снабженческие – во второе, во главе которого стоял контр-адмирал Клавдий Павлович Сукачев. Добавлен был только один новый отдел – отдел ремонта атомных подводных лодок и перезарядок их реакторов. Его начальником назначили меня.
С образованием нашего отдела в него пришли новые люди.
Своим заместителем я хотел бы иметь Е.П.Балабанова, но назначен был Николай Захарович Бисовка. Он пришел к нам с должности заместителя командира дивизии атомных ракетных подводных лодок с Камчатки. Николай Захарович был известен на флотах как передовой офицер. Он плавал на дизельных лодках, после академии был назначен командиром БЧ-5 на один их первых ракетных атомоходов. На этой лодке он совершил подледный поход с Севера на Камчатку, за что был награжден орденом Ленина. Когда были введены звания мастеров военного дела, он первым в ВМФ сдал экзамены и получил знак мастера №1. Николай Захарович был моложе меня на три года, имел маленький рост и большую лысину. По национальности он был белорусом, как-то распознавал среди людей, которых мы всегда считали русскими, своих земляков и устанавливал с этими «братками» деловое взаимодействие.
Николая Захаровича отличало большое трудолюбие и чрезвычайное служебное рвение. Он готов был все вечера напролет изучать устройство корабля, инструкции, уставы, многое умел делать своими руками. телевизор дома чинил сам, квартиру ремонтировал сам. Он казался добродушным, любил посмеяться, пока дело не касалось его карьеры. В этом же случае он мог съесть с потрохами кого угодно.
Бисовка прослужил у меня в отделе чуть больше двух лет и ушел на повышение, начальником отдела эксплуатации атомных подводных лодок в нашем же управлении. Заметного следа в жизни отдела Николай Захарович не оставил. Он старался вникнуть в то, чем мы жили уже несколько лет, и удивлялся, как это он, опытный инженер-механик, ничего в области ремонта и перезарядки не знал и даже не подозревал о сложности этого дела. Недостаток знаний он компенсировал усидчивостью и внимательным отношением к работникам отдела. По отношению ко мне его усердие просто бросалось в глаза, но и с офицерами отдела он был обходителен, поскольку их компетенция была выше.
По сути дела, служба в нашем отделе была для Бисовки трамплином. За два года он «подтянул тылы»: получил квартиру, купил машину, вступил в садовый и гаражный кооперативы. Съездив на похороны отца, он участвовал в дележе имущества. Дети решили продать отчий дом, а деньги поделить. Николай Захарович, у которого были привезены с Камчатки изрядные капиталы, не побрезговал и наследством.
В отделе эксплуатации стали постепенно меняться традиции, заложенные Акуловым и Рудаковым. Отличные одаренные офицеры, такие как Шурыгин и Одиноков, ушли в другие управления. На их место Бисовка подбирал офицеров себе под стать и сформировал когорту, которую на флотах прозвали «опричниками Новикова». Выезжая на флот, Новиков по каким-то конъюнктурным соображениям намечал соединения кораблей, подлежащих разгрому, и спускал с поводка своих борзых. Промчавшись по кораблям с молниеносной быстротой, «опричники» добывали компромат, от которого соединениям невозможно было отмыться. При этом Бисовка щадил электромеханическую боевую часть, а обрушивался на штурманов, минеров, связистов, которые всегда в силу специфики своей службы, похуже знали устройство корабля и приемы борьбы за живучесть.
Новиков очень гордился тем, что его приезды на флот наводят ужас на флотских адмиралов, благоволил к тем, кто оказывал ему знаки внимания, а Бисовку в управлении ставил всем в пример.
Однажды механики по своей преступной халатности учинили в море серьезную аварию реактора. Авария не обошлась без жертв. Все мы сильно переживали это событие. Я восстанавливал эту лодку. В ВМФ создали инспекцию по ядерной безопасности. Бисовка не только избежал критики, а был назначен начальником этой инспекции и стал контр-адмиралом.
Пришли к нам и два старших офицера.
Капитан 2-го ранга Владимир Олегович Смирнов окончил паросиловой факультет одновременно с Е.П.Балабановым. Служил на Севере на лидере «Баку», после повышения квалификации в учебном центре был назначен командиром дивизиона движения на одну из первых ракетных атомных подводных лодок. С лодки он ушел на должность начальника плавмастерской, где работал долго и успешно. Мощная плавмастерская была оснащена новейшим оборудованием, производственный персонал состоял из нескольких сотен человек. Сверх основной задачи – обеспечения межпоходового ремонта атомных подводных лодок, Олегович, как все его называли, ухитрялся удовлетворять нужды населения довольно большого гарнизонного городка, в котором, тем не менее, не было никаких мастерских, где можно было бы починить бытовую технику. Заместитель командующего флотилией Э.Ф.Зенкевич хорошо отзывался об Олеговиче, да я и сам трижды бывал на его плавмастерской и составил о нем неплохое впечатление. В отделе мы дали Смирнову ответственный участок – ремонт лодок Северного флота, и он нас не подвел.
Владимир Олегович был человеком среднего роста, русоволосым и голубоглазым. Он подкупал всех добродушием и тонким юмором. В рядовом сюжете он мог подметить юмористическую сторону, и порой его остроты передавались из уст в уста. Он был человеком большой души, не гнался за чинами, к людям относился соответственно их человеческим достоинствам, а не в зависимости от их служебного положения. Из всех нас он был, пожалуй, менее других военным человеком, проявлял мягкость или твердость характера совсем не в тех случаях, в каких это делали мы. Вспоминается еще одна его черточка – любовь к животным. У него всегда была собачка, несколько кошек, хомяки. Причем собак он не покупал попородистее, а подбирал на улице понесчастнее.
Однажды я послал его на север разобраться в конфликтной ситуации; он докопался до ее сути и занял позицию, противоположную мнению флотского командования. Возник еще один конфликт: с флота посыпались на него жалобы и чуть ли не угрозы. Я защищал Олеговича с пеной у рта и отстоял его точку зрения.
Владимир Олегович прослужил у нас десять лет. Последнее время он сильно страдал от гипертонии. Часто его можно было увидеть за рабочим столом в зимней шапке – это был способ унять головную боль. Позже я тоже стал пользоваться этим способом.
Капитан 2-го ранга Анатолий Иванович Кузнецов пришел к нам из военной приемки в Северодвинске. Военпреды по роду своей работы сами ничего не создают, они только критически оценивают продукцию и принимают ее или бракуют. Как потом выяснилось, это мироощущение настолько крепко вошло в плоть и кровь Анатолия Ивановича, что он так и не смог перестроиться на условия работы в нашем отделе. У нас нужно было созидать, а он привык созерцать.
Участком работы, который мы отвели Анатолию Ивановичу, была модернизация лодок и ремонт их вооружения. Предполагалось, что он будет участвовать в согласовании проектов решений по модернизации лодок, вести учет выполнения этих работ на кораблях, согласовывать с вооруженцами объемы работ по ремонту подведомственной им техники и решать вопросы, возникающие при ремонте оружия. Анатолий Иванович добросовестно выполнял механическую работу: учет модернизационных работ, получение лимитов на ремонт вооружения. А вот работа по согласованию проектов решений и по техническим вопросам, связанным с ремонтом вооружения, оказалась ему не по силам. Я пытался его обучить, но получалось так, что я сам эту работу делал, а Анатолий Иванович мучился от того, что не может выполнить свои функции. Когда он нашел себе другую работу, мы отпустили его с легким сердцем.
Итак, о модернизации.
При освоении атомного флота конструкторские бюро создали у себя специальные подразделения, которые обобщали опыт эксплуатации лодок, устанавливали причины отказов техники и выпускали документацию, которая помогала устранить недостатки. В бюро эти подразделения называли по-разному и, в конце концов, они вылились в теперешние отделы надежности. Каждое бюро держало на обслуживании соединений подводных лодок по два-три конструктора, которые фиксировали неисправности и соответствующие предложения обслуживающего персонала, отправляли эти материалы в бюро, а там уж выпускались чертежи и готовились совместные решения ВМФ и Минсудпрома о модернизации того или иного узла или всей системы. По результатам государственных испытаний головных лодок каждого проекта тоже выпускались совместные решения, которые обязывали устранить выявленные при испытаниях конструктивные недостатки.
Сначала, когда лодки были еще молоденькими, эти модернизационные работы были не особенно трудоемкими и выглядели невинно. Но механизм их возникновения работал непрерывно, их количество возрастало в геометрической прогрессии и, хотя каждая из них не была трудоемкой, в сумме они представляли уже солидный объем работ.
Первым нашим желанием было, безусловно, выполнить все, что подметили подводники и конструкторы для повышения надежности лодок и удобства обслуживания техники в море.
Для этого у нас был отработан порядок:
– каждая новая работа регистрировалась в журнале, и ей присваивался свой номер;
– выдавался заказ заводам, производящим ремонт лодок, на выполнение этой работы;
– после сдачи лодки из ремонта по записи в приемном акте делалась отметка в журнале о выполнении работы.
Через пять лет после заведения журналов в них уже было зафиксировано более тысячи работ, а был еще «далеко не вечер».
Большой номенклатуры я не боялся, более того, это была моя стихия, ведь я контролировал несколько десятков тысяч объектов, отслеживая изменения их параметров.
Но в данном случае количество стало переходить в качество. Многие общекорабельные и энергетические системы претерпевали такие изменения, что нужно было их полностью заменять. Это влияло на сроки ремонта. Часто, разбираясь в объеме ремонта той или иной лодки, я стал обнаруживать, что много исправных и неизношенных систем заменяются из-за модернизационных работ, при этом появились трудности с чертежами и поставками. Заводы требовали увеличить продолжительность ремонта, а она для меня была важнее всего.
Поэтому все вновь оформляемые решения я взял под контроль, и без моей визы ни одно решение не подписывалось. Вскоре проектанты. Которые приносили ко мне на согласование эти решения, знали на зубок мои требования: приурочивать выполнение работ к средним ремонтам, указывать поставщиков и сроки поставки документации и оборудования, указывать заказчика и исполнителя. Это по форме, а вот по существу с каждым решением приходилось разбираться, что будет от этой работы: польза или вред? К устранению дефектов было одно отношение, а к «улучшательству» – другое. Вот с этим-то и не мог справиться Анатолий Иванович Кузнецов. Ведь тут нужно представлять себе техническое состояние лодок и объем их ремонта, сообразить, как эта работа скажется на соседних и взаимодействующих системах, вызвана ли работа реальной нуждой или это излишество.
По мере увеличения срока службы лодок стал меняться и характер модернизационных работ. Все больше стало появляться работ, связанных с заменой материалов.
Известно, как скомпрометировала себя нержавеющая сталь, когда ее применили для изготовления парогенераторов. Она оказалась непригодной в системах охлаждения энергетической установки лодок 1-го поколения. Свищи в трубах этой системы приводили у существенным повреждениям: морской водой заливало выгородки, в которых находилось оборудование реакторов. После устранения течи приходилось эти выгородки и расположенное в них оборудование отмывать от солевых отложений до требующейся стерильности. Это адская работа: там очень высокая радиоактивность, жара и теснота.
Появилось решение о замене всех нержавеющих труб в этих системах на электрополированные, но тоже из «нержавейки». Такое упорство объяснялось тем, что физики были проти применения цветных металлов вблизи реактора, так как при бомбардировке нейтронами их ядер эти металлы изменяют свои физические свойства.
Не успели еще на всех лодках заменить трубы на электрополированные, как они тоже потекли. Появилось решение о замене «нержавейки» сплавом МНЖ (это фактически мельхиор, который можно видеть в ювелирных магазинах).Следующим этапом оставалось поставить трубы из червонного золота, но сплав МНЖ себя оправдал.
На лодках 2-го поколения закапризничал материал в общекорабельных системах. В целях экономии цветных металлов какой-то головотяп предложил применить «короткую» бронзу вместо ранее применявшейся «длинной» (марка «длинной» бронзы обозначается восемью буквами, а «короткой» – четырьмя). Страшно было смотреть на фланцы, фитинги, вварыши, штуцеры и тройники из этой бронзы: все было изъедено, а ведь эти дефектные детали стояли в системах забортной воды, и лодке ничего не стоило утонуть. Мы стали решительно менять все эти детали на новые, изготовленные из «длинной» бронзы.
Это было нужное решение, я сам его готовил и неожиданное сопротивление встретил только в ЦНИИ металлургии судостроения «Прометей», которое, между прочим, и было повинно во всей этой вакханалии с материалами.
Деталей требовалось очень много и срочно, поэтому отливку «длинной» бронзы и выточку из нее деталей срочно организовали на судоремонтных заводах.
Через некоторое время началась еще большая беда.
Упомянутый «Прометей» разработал маломагнитную сталь для легких корпусов подводных лодок, и она стала применяться на всех проектах лодок постройки 1965-1970 годов.
Известно, что каждый корабль обладает магнитным полем. Еще стоя на стапеле при постройке, он намагничивается за счет земного магнетизма. На это физическое поле корабля настраиваются электромагнитные взрыватели мин и торпед. По магнитному полю может быть обнаружена подводная лодка. Еще со времени войны был заведен порядок, по которому у кораблей перед выходом в море проверяется уровень магнитного поля. Если он выше нормы, корабль размагничивают на специальной станции. Но в море магнитное поле опять начинает расти, и для приведения его в норму корабли оборудуются размагничивающими устройствами. Эти устройства довольно энергоемки, и чтобы снизить расход энергии на размагничивание, на корабле стараются использовать как можно больше немагнитных материалов, таких как: пластмасса, древесина, алюминиевые сплавы, хотя по прочности они значительно уступают стали.
На некоторых трофейных немецких лодках обшивка ограждения рубки была выполнена из маломагнитной стали, но немцы сами от нее отказались, так как эта сталь буквально таяла от электрохимического взаимодействия с обычной сталью остального корпуса лодки.
Поэтому настоящей сенсацией стало сообщение о том, что наш «Прометей» первым в мире, обогнав немцев и американцев, разработал маломагнитную сталь, пригодную для судостроения.
Прошло три года и в легких корпусах лодок стали появляться сквозные трещины. Доковать лодки стало мучением: пока заваривали одни трещины, раскрывались другие. Вскоре стало ясно, что легкие корпуса превращаются в решето, и «маломагнитка» не годится для применения в качестве конструкционного материала.
Стали разбираться и выяснили, что маломагнитность у этой стали была достигнута за счет создания такого сложного сплава, что его кристаллы оказались нестойкими к внешним воздействиям. Трещины образовывались от всего: от тепловых напряжений при сварке, от вибрации корпуса, от ударной волны и даже от гибки перед установкой на корпус. «Маломагнитка» оказалась очень нестойкой к коррозии. Стоило появиться малюсенькой царапине, как в морской воде возникала электролитическая пара, и царапина быстро превращалась в сквозной свищ.
Вообще-то любая сталь подвержена коррозии, этому мировому злу. Долговечнее та сталь, коррозия которой носит общий характер, распространяясь по всей поверхности. Такая сталь за 20 лет равномерно утоняется на полмиллиметра, а при хорошем уходе и того меньше. «Маломагнитка» же страдала местной коррозией, от которой спасенья нет.
Пытаясь уменьшить коррозию, на корпусе устанавливали множество цинковых протекторов, и для их крепления приваривали стальные шпильки. Противогидролокационное покрытие крепилось на корпусе множеством приваренных к нему банок. Таким образом, нестойкую к сварке сталь испещряли густой сетью сварных швов.
Я составил доклад о состоянии корпусов подводных лодок и о необходимости замены «маломагнитки» на обычную сталь.
Наши органы кораблестроения и промышленность встретили это предложение в штыки, но вынуждены были ознакомиться с проблемой и дать свой совет.
Они предложили нам «лечить» сталь путем упрочения поверхности дробеструйной обработкой. Такое предложение можно реализовать только при постройке лодки, когда корпусной лист, движущийся по конвейеру в заготовительном цехе, проходит дробеструйную обработку, будучи еще цельным и плоским. На корабле же, в составе легкого корпуса, где все листы изогнуты, скреплены корабельным набором, обклеены покрытием и сформированы в тесные объемы, предложение было неосуществимо. Кроме того, ясно было, что эта мера дает временный эффект и может оттянуть процесс разрушения стали на месяцы, а нам нужны были десятки лет.
