Евгений Михайлович Сидоров
Атомные в ремонте
Мы потребовали собрать совещание. Оно состоялось в Ленинграде, в ЦНИИ «Прометей». Руководил совещанием заместитель министра судостроительной промышленности Артемий Александрович Хабахлашев. Участвовали: заместитель Главкома В.Г.Новиков, начальник Главного управления кораблестроения (ГУК) вице-адмирал Владимир Александрович Фоминых, начальник 1-го главка Минсудпрома Павел Александрович Черноверхский, директор «Прометея» Капырин.
Первый докладчик, главный инженер «Прометея» Игорь Васильевич Горынин, превозносил «маломагнитку», оперируя наукообразной фразеологией и обращаясь к щедро развешанным графикам и таблицам. Он явно хотел «выехать на кривой», как говорят в таких случаях. Недостатки «маломагнитки» он замалчивал, порочащую информацию пытался представить как недоброкачественную.
Затем выступил крупный ученый-кораблестроитель Фирсов из ЦНИИ им.Крылова. Лейтмотивом его выступления были преимущества кораблей с малыми магнитными полями. О конкретных корпусных материалах он благоразумно умолчал.
Следующим докладчиком был я. Я нарисовал бедственную картину состояния легких корпусов лодок, на которых применена «маломагнитка». У нас уже появились такие лодки, которые в базе постоянно поддувались с берега воздухом низкого давления, иначе их осадка за сутки увеличивалась бы на метр. Попросту говоря, лодки тонут у пирсов. Затем я сказал, сколько нужно времени и денег, чтобы отремонтировать маломагнитный корпус одной лодки, как будут загружены заводы и доки, какова окажется боеготовность соединений лодок. Чтобы выйти из тупика, я предложил в течение пяти лет на всех лодках по очереди заменить «маломагнитку» на традиционную сталь, совмещая эту работу с ранее запланированной модернизацией ракетных комплексов на этих лодках.
Представители военно-морской науки Н.С.Соломенко и М.М.Четвертаков отмалчивались, выжидая, чья возьмет. Правда Четвертаков, мой наставник в академии, в перерыве похвалил меня за доклад.
Неожиданная поддержка пришла от главного инженера северодвинского судостроительного завода Ивана Михайловича Савченко. Он сказал, что на заводе с «маломагниткой» измучились, так как ее нельзя ни варить, ни гнуть, ни резать. Если она еще и ненадежна, нужно немедленно снимать ее спроизволства.
Выступили еще человек семь из команды Горынина. Они яростно тыкали указками в свои графики, доказывая превосходные качества «маломагнитки» по результатам своих опытов.
Подводя итоги, А.А.Хабахлашев остановился только на моем выступлении, как будто других и не было. Он сказал, что ему очень горько и больно, но «маломагнитку» придется похоронить. Ехал он на совещание с другим намерением, но убийственные факты заставили его изменить свою точку зрения.
Когда я пришел отметить свой разовый пропуск у секретаря директора, Горынин попросил меня задержаться, «попить чайку». На «чаепитие» в кабинет Капырина собралось руководство совещания и несколько ленинградских адмиралов и директоров заводов и НИИ Минсудпрома.
В.А.Фоминых предложил тост за здоровье А.А.Хабахлашева, назвав его корифеем отечественной науки и инженерного дела. Артемий Александрович был польщен и ответил тостом, который произносил целый час. Он рассказал о создании танков «Т-34» и «КВ», в чем принимал активное участие. Эти танки были лучшими в мире, и американцы очень хотели овладеть технологией их производства. Тогдашних союзников допустили к документации и на заводы, но скопировать танк им не удалось. Судя по присылаемым из США вопросникам, по 80 и более вопросов, он бились над освоением сварки. Спрашивали о силе тока, флюсах, обмазке электродов, микроклимате в цехе: есть ли сквозняки, на каком расстоянии от места сварки дверь или окно. Повторить танк им не удалось, так как они отстали от нас в вопросах сварки лет на десять, а такое отставание враз не преодолеть.
Хабахлашев заботился о том, чтобы этот просвет не уменьшался, и наша технология все время опережала американскую. Он напомнил, что технологию нпрерывной разливки стали изобрели в СССР, а потом она была внедрена во всех странах, кроме… нашей. Первая в мире атомная электростанция была пущена в Обнинске в 1954 году, а в 1972 году наша страна была на восьмом месте в мире по выработке электроэнергии на АЭС. Думали, что вышли вперед по маломагнитной стали, да вот… И он показал на меня пальцем, как на виновника.
К сожалению, совещание не завершилось принятием конкретного решения. Было сказано, что надо еще посмотреть, справится ли размагничивающее устройство с новыми условиями работы.
Подождав месяц, мы опять принялись тормошить Главное управление кораблестроения и промышленность. На сей раз совещание собрал П.А.Черноверхский в Москве. Я накануне совещания зачитал В.Г.Новикову свой доклад и, как мне потом передал Акулов, он ему очень понравился.
Открылось совещание докладом того же И.В.Горынина, который затянул старую песню о преимуществах «маломагнитки». Новиков обратился Черноверхскому с заявлением о том, что доклад не соответствует предмету совещания. Черноверхский согнал с трибуны Горынина и вызвал меня. Игорь Васильевич был просто унижен, и я чувствовал себя перед ним очень неловко. Предложения, изложенные в моем докладе, были взяты за основу решения, разработка которого была поручена бюро-проектанту подводной лодки. К решению прилагался график замены легких корпусов с указаниями, когда, в каком доке и какими силами эта работа выполняется.
Главком и министр судостроительной промышленности, заботясь о своем престиже, договорились встречаться друг у друга по очереди. Очередная встреча состоялась у Б.Е.Бутомы. Решение по «маломагнитке» они с Главкомом подписали при беседе с глазу на глаз. Решение сразу же стало выполняться, и я о «маломагнитке» больше не думал, так как дело было поставлено на поток.
Неожиданно этот вопрос, и в очень острой форме, возник снова. Об этом я расскажу далее.
ВМЕСТЕ С ГЛАВКОМОМ
Накануне отъезда в Ленинград на сборы инженер-механиков флотов я перечитывал свое выступление там, когда меня вызвал заместитель Главкома В.Г.Новиков.
Он сказал, что Главком направляется в Северодвинск, а затем в поездку по Северному флоту. Поскольку Новиков должен был в это время руководить сборами в Ленинграде, то вместо него сопровождать Главкома в поездке выпало мне. Мы обсудили, какие вопросы целесообразно поставить перед Главкомом во время этой командировки, и мне было строго настрого наказано не отходить от Главкома ни на шаг, запоминать каждое его указание и при случае доложить намеченные нами вопросы.
На другой день рано утром я приехал в аэропорт Внуково, где нас ждал автобус, чтобы довезти до самолета.
В автобусе стоял незнакомый мне жирненький капитан 3-го ранга, держа одну руку в кармане, а другую выставив, как поп для поцелуя. Входящие в автобус генералы и адмиралы подобострастно жали эту руку. Особенно истово кланялся Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Мироненко, командующий авиацией ВМФ.
В автобус набралось довольно много начальства: заместитель начальника кораблестроения и вооружения Б.Д.Костыгов, начальник ГУК В.А.Фоминых, начальник Главного инженерного управления Н.В.Анфимов, А.К.Носков из политуправления, О.Б.Комаров из Главного штаба, мой любимец В.М.Прокофьев из Управления боевой подготовки, главный штурман ВМФ А.Н.Мотрохов и другие. Капитан 3-го ранга оаказался адъютантом Главкома.
Нас посадили в военный самолет, и вскоре подъехал Главком. Не заходя в наш салон, он вызвал к себе специалистов из инженерного управления и все время полета знакомился с проектом строительства одной из баз на Севере, где нам предстояло побывать.
Приземлились мы в Лахте, там была подготовлена торжественная встреча. Оркестр играл гимн, потом проходил почетный караул. Встречали Главкома первый секретарь Архангельского обкома партии Попов, заместитель министра судостроительной промышленности И.С.Белоусов, командующий Северным флотом Лобов и много других лиц. Затем мы расселись в вертолеты. Начальства было так много, что всем места не хватило, и многие поехали в Северодвинск на машинах. Я в вертолет, хоть и не главкомовский, все-таки проник.
В Северодвинске мы ходили за Главкомом по порту и слушали, как он распекал командира Беломорской военно-морской базы за нерасторопность и бесхозяйственность. Затем все потянулись в штаб базы, в кабинет командира. В дверях стоял Лобов и не пустил меня и Анфимова, сказав, что инженерам пока заходить не надо. Я вызвал офицера из технического отдела базы и стал с ним в «предбаннике» уточнять, у какого пирса какая лодка стоит.
Вдруг распахивается дверь кабинета командира базы, выскакивает Олег Борисович Комаров с вытаращенными глазами и искаженным лицом и выкрикивает «Техупр!!!». Так он вызвал меня на ковер, хотя обычно звал меня по имени отчеству.
Я вошел в кабинет и представился Главкому, который сидел в центре и был предельно возбужден. Лицо красное, глаза мечут молнии. Вдоль стен сидели адмиралы, одни из которых изображали сочувствие Главкому, другие съежились и старались не попасть ему под руку.
Выслушав мое представление, Главком выкрикнул на высокой ноте: «Почему?» и стал ждать ответа. Переведя дух и вспомнив, что я не знаю, о чем идет речь, он уточнил вопрос: «Почему док до сих пор в Северодвинске?» Я сообразил, что имеется в виду плавдок, арендуемый заводом у флота. Этот док Главком еще в прошлом году хотел передать одной из флотилий атомных лодок. Я ответил, что док оставлен в Северодвинске в соответствии с решением, подписанным Главкомом в мае этого года.
Главком распалился еще пуще прежнего, он кричал, артистически апеллировал к окружающим, заявляя, что его обманули, подсунули бумажку, в которой игнорируются его прямые указания, что кто-то глухо сопротивляется его приказаниям и навязывает ему свою волю. Лобов ему поддакнул: иногда подсовывают бумажки с номерами воинских частей, а разве может крупный военачальник удержать в голове такие мелочи? Закончилась сцена вопросом: «Что же теперь, снимать?» Имелся в виду Новиков. Дав приказание Костыгову расследовать это дело, а Фоминых освободить док от лодки, чтобы до ледостава вывести его из Северодвинска, Главком перешел к следующему вопросу.
Помощник командующего флотом генерал-лейтенант Борковский докладывал о ходе строительства той базы, с проектом которой Главком знакомился в самолете. Обнаружив какое-то упущение в строительстве Главком объявил Борковскому выговор и успокоился. Все облегченно вздохнули –гроза миновала.
Было уже поздно, никто не обедал и не ужинал. Главком объявил, что поедет осматривать заводской музей, назвал трех спутников, а остальным разрешил действовать по собственному плану.
Я пошел звонить в Москву. В управлении был уже только дежурный. Через него я связался с Акуловым, который посоветовал мне позвонить Новикову, который в Ленинграде обосновался в главкомовской квартире. Я дозвонился до Новикова и доложил ему о прошедшей бурной сцене. Он спросил: «Главком сильно ругался?» Я подтвердил: «Сильно». Помолчав, Новиков неожиданно со злобой в голосе приказал мне доложить Главкому те вопросы, которые мы наметили накануне.
Я разыскал В.А.Фоминых и попросил его организовать мне аудиенцию у Главкома, так как у того все было расписано по минутам, и вклиниться со своими вопросами было невозможно. Рассказал я Фоминых и о моем разговоре с Новиковым. Владимир Александрович сказал мне, чтобы я завтра в восемь утра был на квартире Главкома, тогда между утренним чаем и выездом на заводы можно будет успеть доложить ему свои вопросы.
Тут уместно рассказать, как были размещены приезжие.
В квартире, где разместился Главком, кроме апартаментов для него и командующего флотом, была довольно большая комната, в которой стояло восемь кроватей для свиты. Самым младшим из свиты, контр-адмиралам Прокофьеву и Мотрохову, а также мне, места в этом «кубрике» не хватило. Мы были размещены в гостинице, где каждый получил по номеру «люкс». Свита Главкома харчилась при нем же, в той самой квартире, а для нас троих в Доме офицеров работал так называемый «греческий зал», где все было изыскано и бесплатно.
Так что мы не прогадали, тем более, что мои спутники были приятнейшими людьми. О Владимире Матвеевич я уже рассказывал, а Александр Никанорович был интереснейшим человеком и уникальным специалистом. Будучи флагманским штурманом ВМФ, он лично прокладывал все новые маршруты наших боевых кораблей и гражданских судов. Его бесконечные рассказы о Малаккском и Магелановом проливах, о «ревущих сороковых», об индонезийских и филиппинских морях и островах я слушал с открытым ртом и ловил каждое слово. Мы с ним играли в шахматы, ходили перед сном гулять. Я ему показывал Северодвинск и в близком общении оценил его высокую интеллигентность, проявлявшуюся, в частности, в предупредительности, чувстве юмора и обширных познаниях.
Северодвинск к тому времени был городом с 200-тысячным населением. В городе остались старые кварталы в том же виде, какими мы их видели в 1947 году, с деревянным театром, деревянной гостиницей и рестораном Эйдельмана. Рядом возвышались кирпичные дома новой части города, выполненные в стиле московской улицы Горького. В этой части города сосредоточились дворцы культуры, гостиницы, кинотеатры, магазины, госпиталь и больницы. А дальше, на запад, простиралась сверхновая часть города. На намытом земснарядами песчаном грунте стояли блочные и панельные дома, как в новых жилых районах Москвы и Ленинграда.
Когда я прибыл в квартиру Главкома, свита пила чай и уписывала бутерброды. Главком был у себя, и Олег Комаров, обратившись ко мне на этот раз по имени и отчеству, пригласил меня к нему.
Главком оглядел меня с ног до головы и довольно мирно спросил: «Ну, что там у вас?» Я сказал, что Новиков приказал мне доложить ряд вопросов, и часть из них уместно изложить именно сейчас, перед посещением заводов. «Докладывайте». Я доложил ему три вопроса. Первый он отверг, как, на его взгляд, неправильно поставленный. Второй и третий он признал очень важными и похвалил меня за то, что я их своевременно доложил. А потом спросил, как же это получилось с доком? Я ответил, что действительно, подписывая решение, он мог не заметить упоминания о доке, так как оно содержалось в примечаниях к приложению, а подсказать было некому, так как они с Бутомой были наедине. «Вот видите, я ведь даже не помню, что док называется ПД-7. Новиков ходит ко мне с пустяками, а этот важный вопрос не доложил».
Я попросил разрешения изложить свое мнение и сказал, что маломагнитные лодки находятся в ужасном состоянии, они тонут у пирсов, их надо срочно спасать, и нет лучше мер, чем те, которые предусмотрены в подписанном им решении. Плавдок находится в гуще событий, на нем ежедневно работает по 800 квалифицированных рабочих, а на флотилии он не нужен. По своим характеристикам он не может поднять новые лодки. Завод перед постановкой лодки в док облегчает ее за счет выгрузки батарей и оборудования, подлежащего ремонту в цехах. И даже после этого есть опасность сбить кильблоки, и лодку заводят по струне в тихую погоду.
Главком сказал, что он что-то про «маломагнитку» слышал, но не представлял, что дело обстоит так серьезно.
Адъютант давно уже стоял в дверях, держал за плечики тужурку Главкома и бросал на меня испепеляющие взгляды. Главком оделся и велел мне быть с ним на заводах.
Сначала мы были на судостроительном заводе. Послушав директора, Главком взял слово и изложил мои вопросы. Дар красноречия у него был редкий, мне самому так изложить эти вопросы ни за что не удалось бы. Войдя в азарт, Главком заодно решил и первый мой вопрос, забыв, что отверг его утром.
Затем мы переехали на судоремонтный завод. Там задавалось много вопросов, и каждый раз Главком поднимал меня. Я подыгрывал ему, подводя дело к тому, чтобы окончательное решение принял Главком, хотя эти решения мог принять и я сам. На этом заводе у меня не было серьезных проблем. Вопросы сыпались не от руководства завода, а от каких-то сановников, которых я никогда раньше не видел, теперь же их в кабинете директора набилось множество.
Когда закончилось совещание, я попросил директора завода Григория Лазаревича Просянкина поднять вопрос о доке, считая, что железо надо ковать пока горячо. Просянкин спросил: «Сергей Георгиевич, а как будет с доком? Мне нужна ясность. То его оставляют, то забирают. Если ты его забираешь, я не буду брать в ремонт маломагнитные лодки, и всем все будет ясно». Главком ответил: «А док я у тебя заберу».
На другой день Главком и мы при нем поехали в учебный отряд, там был выпуск специалистов. На плацу состоялся парад. Главком стоял на импровизированной трибуне, а мы в шеренге по одному рядом с ней. После прохождения матросов выстроили перед трибуной в каре и Главком, похвалив их за хорошую строевую подготовку, выступил с напутствием минут на сорок. Он так хорошо говорил о службе, долге, родителях и девушках, что матросы слушали затаив дыхание, а нас, стариков, и меня в том числе, прошибла слеза.
Потом пошли по учебным классам. Запомнилось, как у маневрового устройства турбины лихо докладывал главстаршина с орденом Красной Звезды. Начальник учебного отряда сказал Главкому, что это один из немногих спасшихся с погибшей в Атлантике атомной лодки. Главком потрогал орден и молча обнял главстаршину.
В этот же день Главкома вызвал министр, и мы продолжили проверку Северного флота уже под руководством О.Б.Комарова.
По приезде в Москву я доложил Новикову обо всех перипетиях командировки, и чем дальше я говорил, тем больше он надувался. Он ревновал меня к Главкому, а на «маломагнитку» ему было наплевать.
Через месяц, когда Новиков был в отпуске, от командующего флотом Лобова пришла шифровка о том, что завод требует продления аренды дока, и флот просит решения по этому вопросу. Я подготовил разрешение продлить аренду на два года, и Б.П.Акулов поехал к Главкому его подписывать. Главком подписал, подмигнул Борису и сказал: «Через два года опять просить о продлении аренды».
Так были спасены лодки с маломагнитными корпусами.
БОРЬБА С ТРЕЩИНАМИ
В середине 60-х годов погибла американская атомная подводная лодка «Трешер». По некоторым признакам считалось, что у нее лопнул сварной шов на циркуляционной трассе главного конденсатора турбины. Мы тогда считали, что американцы поплатились за свое легкомыслие: слишком малые запасы прочности закладывали они в свои расчеты. У нас же разница между предельно допустимой глубиной погружения и расчетной была очень большой, и мы считали, что подобного с нашей лодкой произойти не может.
Но уже в 1968 году наши взгляды на этот счет коренным образом изменились.
Однажды, в начале мая 1968 года, меня вызвал В.Г.Новиков. У него сидел офицер из ГУК ВМФ капитан 1-го ранга Юрий Александрович Ходилов, он докладывал о своей поездке на Камчатку.
Там произошла такая история. Одна из атомных подводных лодок после докования осуществляла контрольное погружение, и на стометровой глубине в турбинном отсеке появилась течь забортной воды. Течь была своевременно замечена, лодка всплыла и была возвращена в док. Текло из сварного шва на горловине корпуса захлопки циркуляционной трассы. На чертежах этот сварной шов не значился. Находившиеся на Камчатке военпреды из Комсомольска уговорили флотилию шума не поднимать, вызвали из Комсомольска необходимых рабочих и инженеров и доложили по команде в ГУК ВМФ. В ГУКе встревожились, послали на Камчатку Ходилова, а от нас тоже затаились.
Как выяснилось, при формировании прочного корпуса лодки корпус захлопки циркуляционной трассы приварили неправильно. Его ориентировали относительно линии вала, а нужно было относительно диаметральной плоскости. Это обнаружилось при монтаже циркуляционной трассы, и вырезать корпус захлопки для его правильной установки было уже нельзя, так как прочный корпус уже прошел гидравлические испытания и был насыщен оборудованием. Тогда и появился этот «незаконный» сварной шов: верхнюю часть корпуса захлопки отрезали, развернули, как надо и приварили. Этот шов и потек. Сварщики из Комсомольска довольно быстро разделали и заварили шов, а во время его гидравлических испытаний корпус захлопки опять потек, но уже в другом месте. Появилась сквозная трещина в юбке корпуса захлопки. Представители Комсомольска заявили, что эта трещина к ним отношения не имеет, и уехали. Уехал и ХОдилов. И вот теперь он нас предупреждал, что на нашей лодке течет конструкци прочного корпуса.
Мы были поражены. Как же можно было увидеть трещину и, не приняв никаких мер, уехать? Новиков любил такие моменты обыгрывать и тут случая не упустил.
Была назначена комиссия под моим председательством и направлена на Камчатку. Мы летели вдвоем с Юрой Ходиловым, которого отругали и послали обратно на Камчатку.
Летели трудно. По расписанию единственная посадка была в Красноярске. В этом аэропорту мы сильно задерживались с вылетом, и у нас было время немного посмотреть город. Сели на троллейбус и поехали в центр. Город старинный, кварталы старых домов перемежаются с промышленными массивами и новыми микрорайонами, застроенными в стиле «баракко». Енисей и его мосты – величественное зрелище. Но люди казались худыми, замученными, были одеты настолько ненарядно, что было неприятно смотреть.
После Красноярска, из которого мы с трудом вырвались, нас ожидала непредвиденная посадка в Якутском аэропорту. На нас были плащ-пальто и белые фуражки, а в Якутске в это время было -50 градусов по Цельсию, так что из здания аэровокзала мы не выходили. Аэровокзал был полон народа. Половина пассажиров была стандартного кавказского типа, как будто мы не в Якутске, а в Москве на Центральном рынке. Группами стояли молодые якутские «стиляги» с длинными волосами и в иностранных шмотках. В Якутске мы проторчали до утра.
Но вот и Камчатка: лесистые склоны сопок, из которых поднимаются заснеженные вершины вулканов, некоторые из них слегка курятся. Город Петропавловск расположен на берегу Авачинской бухты. Эта огромная бухта надежно защищена от штормов и тайфунов и может принять в свои многочисленные заливы и на рейд чуть ли не все военно-морские флоты мира. Если Неаполитанский залив украшен Везувием, то на берегах Авачинской бухты находятся три огромных вулкана, которые вместе с буйной растительностью и быстрыми речками придают пейзажу неповторимое очарование. К сожалению, Петропавловск с Неаполем в сравнение не идет. Распланирован он неряшливо, застроен как попало. В нем нет, пожалуй, ни одного здания, достойного быть запечатленным даже на видовой открытке.
Переночевав в аэропорту Елизово, мы добрались до бухты Сельдевой – места своего назначения. На заводе я неожиданно встретил знакомого офицера, который командовал
Плавучей технической базой перезарядки, и мы попросились к нему на постой. Мы с Юрой Ходиловым прожили на этой плавбазе около 40 суток, и это было очень удобно, так как нас поставили на довольствие в кают-компании корабля. К тому же плавбаза стояла рядом с доком, в котором находилась наша лодка.
Члены комиссии прилетели из Ленинграда и Комсомольска-на-Амуре. Из Ленинграда прилетели мой заместитель Борис Павлович Баранов, кандидат наук из «Прометея» и конструктор бюро, проектировавшего лодку. Из Комсомольска прибыли начальник ОТК завода Мирошниченко, два военпреда и сварщик высокой квалификации. Разместили их по каютам на доке и плавмастерской. На плавмастерской нам выделили рабочую комнату.
Первым делом посетил начальника завода. Им был Виктор Борисович Кольнер, ранее мне известный по Северу, здесь он работал первый месяц. Кольнер понял нашу задачу и приказал главному инженеру Черноризскому обеспечить работу нашей комиссии всем, что нам потребуется. Черноризский несколько раз участвовал в наших совещаниях и дал ряд ценных советов. Это был пожилой человек, работавший на этом заводе не первый десяток лет, толковый инженер, но очень уж притерпевшийся к здешним порядкам. Его любимым занятием была охота на медведя. Он посвящал ей все свои отпуска.
Мы наметили следующий порядок работы:
– осмотреть все четыре корпуса захлопок, разделать выявленные трещины и принять решение о методе исправления дефектов;
– произвести исправление дефектов (пока мы не знали еще, каким образом);
– испытать корпуса захлопок гидравлическим давлением;
– мне и Баранову принять участие в глубоководных испытаниях лодки.
Работу мы планировали вести круглосуточно, так как лодка находилась в доке уже полтора месяца и занимала чужое время.
Один из членов комиссии, представитель военно-морской науки из Ленинграда, не прибыл, а нам требовался специалист по прочности. Военпред из Комсомольска неофит Петрович Попов давал толковые советы, но нам нужны были не советы, а расчеты.
Второй военпред из Комсомольска Леонид Петрович Савельев, паросиловик нашего выпуска из училища, был очень говорлив и громогласен. Им овладела идея о том, что судоремонтный завод для испытания корпусов захлопок приваривал к ним специальные заглушки, не используя штатные приспособления. Варварская, по его мнению, сварка и явилась причиной образования трещины в юбке корпуса. Не исключалось, что он был прав, но нельзя же было все время говорить об этом, нужно было работать, все обследовать, а потом уже формулировать причины. Но Савельев торопился с выводами, будучи уверен, видимо, что при тщательном обследовании обнаружатся дефекты, пропущенные военпредами при приемке лодки. Совещания превращались в базар. Я так работать не привык и придумал «ход конем»: велел Савельеву засекретить большой журнал и провести на заводе расследование по всей форме. Почему не использовали штатное приспособление? Кто распорядился приваривать заглушку? Какие при этом были режимы сварки? Какие еще лодки ремонтировались таким способом? Так я одним выстрелом убил трех зайцев: получал объективную информацию, держал в страхе завод и занял Савельева делом, чтобы он нам не мешал.
Но наша работа никак не настраивалась.
В первый день рабочие пришли на два часа позже, поработали пару часов, ушли обедать и не вернулись. После них под кильблоками остались две пустые бутылки. Я стал пенять Черноризскому, тот прятал глаза, отвечал междометиями. Ни вторая, ни третья смены не явились. На следующий день все повторилось, только бутылок было больше. Я рассвирепел и пошел к Кольнеру. Я ему сказал: «Если ты сегодня же наладишь трехсменную работу, я дам шифровку Караганову (начальнику ГУСРЗ) и потребую прислать мне бригаду с другого завода». Кольнер был мужик самолюбивый, трехсменку он организовал, а уж рабочий процесс пришлось организовывать нам самим.
Дело осложнялось двумя обстоятельствами:
– в доке было очень холодно, ветер в нем дул, как в аэродинамической трубе. То снег, то дождь неслись горизонтально и исхлестывали людей так, что, действительно, хотелось согреться спиртом;
– док находился в двух километрах от завода, и переходы на обед, за инструментом или по другой надобности не оставляли времени для работы.
Кроме того, рабочие не совсем представляли, что им надо делать. Баранов и Мирошниченко каждому рабочему стали давать конкретные задания, учили, как их надо выполнять, и говорили, что к следующему разу нужно принести из материалов и инструментов.
И вот была разделана та трещина, из-за которой мы приехали. До разделки ее можно было разглядеть невооруженным глазом только в двух-трех местах, а сейчас открылась такая картина, что мороз пошел по коже. Трещина была сквозной, шла по всей окружности юбки и, чтобы закрыться в кольцо, ей не хватало 20-30 сантиметров. Я представил себе картину, как эта трещина замыкается, юбка отваливается, и в прочный корпус лодки через образовавшееся отверстие метрового диаметра потоком льет вода… Лодку ожидала судьба «Трешера».
Все члены комиссии, экипаж лодки и рабочие осмотрели трещину. Надо сказать, что с этого момента рабочие трудились с энтузиазмом, и никого не надо было подгонять.
Баранов написал инструкцию по заварке трещин. В ней содержались все необходимые указания: какими токами варить, какие электроды применять, как их готовить к употреблению, в какой последовательности накладывать швы, когда их зачеканивать и т.д. Мирошниченко подтвердил эту инструкцию, согласился с ней и Попов. Так что по сварке проблем не ожидалось, но меня беспокоили вопросы прочности. Выдержит ли шов предельную глубину погружения? А если трещина не одна, а их,скажем, пять? Нужен был прочнист.
И тут ко мне приводят капитана 3-го ранга из ленинградского НИИ. Оказалось, что он прилетел два дня назад, все время спал (разница с Ленинградом по часовым поясам девять часов) и не знал, к кому нужно явиться. Я спросил его, может ли он сделать расчеты, но он оказался специалистом по остойчивости корабля. Пришлось отправлять его назад.
Я дал шифровку Фоминых с просьбой прислать толкового расчетчика. Сообщение о трещине подняло в Москве и Ленинграде страшный переполох, и на другой же день к нам прилетел капитан 2-го ранга Якобсон, самый лучший специалист по прочности корпусов. Теперь дело у нас пошло увереннее.
Между тем, обследование показало, что в каждом из четырех корпусов захлопок были такие же огромные трещины и штук по десять менее крупных. Кроме того, в корпусах вскрылись пороки литья – такие пустоты, что там, по выражению литейщиков, «могут воробьи летать».
Мелкие трещины шли от бобышек, приваренных изнутри к корпусам захлопок для установки штатных приспособлений, предназначенных для опрессовки этих корпусов. Стало ясно, что дело не только в том, что на заводе приваривали заглушки, но еще и в том, что материал корпусов захлопок (литая сталь АЛ-6) не терпит сварки и не должна допускаться к установке на лодки. Комсомольчане признались, что есть извещение от проектанта лодки о том, что эту сталь снимают с производства, и впредь требуют применять не литую, а катаную сталь. Но несколько лодок к тому времени уже плавали с АЛ-6, а эксплуатационников никто не поставил в известность о необходимости замены деталей из этой стали.
Я пригласил заместителя командующего флотилией лодок капитана 1-го ранга Виктора Николаевича Леонтьева, чтобы он посмотрел на открывшееся зрелище и намотал себе на ус, что так же надо обследовать и остальные «больные» лодки. В это время на Камчатку прилетел первый заместитель командующего Тихоокеанским флотом вице-адмирал В.П.Маслов. Мне передали его приказание прибыть к нему. Я доложил о состоянии дел и получил указание ежедневно сообщать ему по телефону о ходе работ.
Наплавка велась во всех четырех корпусах захлопок одновременно. Комсомольск прислал еще одного сварщика-аса, и оба умельца заделывали самые трудные трещины. Мелкие трещины заплавляли местные рабочие. Мирошниченко проверял прибором Польди не только законченные сварные швы, но и промежуточные наплавки. Он пару раз заставил все переделать, поэтому все работали исключительно внимательно и строго по инструкции.
