Евгений Николаевич Гусляров
Самоубийство Пушкина. Том первый
Символ тут настолько прозрачный, что братья сразу уразумели, что к чему.
«И сказали ему братья его: неужели ты будешь царствовать над нами? И возненавидели его ещё более за сны его и за слова его».
«И видел он ещё другой сон и рассказал его (отцу своему и братьям своим), говоря: вот, я видел ещё сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звёзд поклоняются мне.
И он рассказал отцу своему и братьям своим. И побранил его отец его и сказал ему: что это за сон, который ты видел? Неужели я и твоя мать и твои братья придём поклониться тебе до земли?»
Дальше мы опустим несколько эпизодов и включимся в библейское действо, которое разворачивается уже у фараона на земле египетской. Иосиф заключён в темницу.
«Однажды виночерпию и хлебодару царя Египетского, (тоже) заключенным в темницу, виделись сны, каждому свой сон, обоим в одну ночь, каждому сон особенного значения.
И пришел к ним Иосиф поутру, увидел их, и вот, они в смущении.
И спросил он царедворцев фараоновых, находившихся с ним в доме господина его под стражею, говоря: отчего у вас сегодня печальные лица?
Они сказали ему: нам виделись сны, а истолковать их некому. Иосиф сказал им: не от Бога ли истолкования? расскажите мне.
И рассказал главный виночерпий Иосифу сон свой и сказал ему: мне снилось, вот виноградная лоза передо мною; на лозе три ветви; она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды; и чаша фараонова в руке у меня; я взял ягод, выжал их в чашу фараонову и подал чашу в руку фараонову.
И сказал ему Иосиф: вот истолкование его: три ветви – это три дня; через три дня фараон вознесёт главу твою и возвратит тебя на место твоё, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием; вспомни же меня, когда хорошо тебе будет, и сделай мне благодеяние, и упомяни обо мне фараону, и выведи меня из этого дома…
Главный хлебодар увидал, что истолковал он хорошо, и сказал Иосифу: мне так же снилось: вот на голове у меня три корзины решетчатых; в верхней корзине всякая пища фараонова, изделие пекаря, и птицы (небесные) клевали её из корзины на голове моей.
И отвечал Иосиф и сказал ему: вот истолкование его: три корзины – это три дня; через три дня фараон снимет с тебя голову твою и повесят тебя на дереве, и птицы (небесные) будут клевать плоть твою с тебя.
На третий день, день рождения фараонова, сделал он пир для всех слуг своих;
и возвратил главного виночерпия на прежнее место, и он подал чашу в руку фараонову; а главного хлебодара повесил (на дереве), как истолковал им Иосиф».
Сам же Иосиф по-прежнему томится в темнице.
«По прошествии двух лет фараону снилось; вот, он стоит у реки; и вот вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике;
но вот после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров, на берегу реки; и съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон, и заснул опять, и снилось ему в другой раз; вот, поднялись на одном стебле семь колосьев тучных и хороших; но вот, после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром; и пожрали тощие колосья семь тучных и полных колосьев. И проснулся фараон и понял, что это сон».
Иосиф, призванный из темницы (вспомнил-таки его, наконец, виночерпий), разгадал эти сны так: «Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один; и семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет; и семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода».
Дальнейший рассказ говорит, что так оно и вышло.
Мог Пушкин знать и о первом профессиональном сногадателе из Далдиса греке Артемидоре (135 – 200 гг. по Р. X.). Он – автор знаменитого сочинения на эту тему. Все его толкования пересказывать мы не будем. Приведём только несколько примеров толкований, основанных на разгадке символов, увиденных во сне. Именно такой подход к гаданию распространился после Артемидора повсюду, стал как бы интернациональным, в том числе повлиял и на русских толкователей.
«Если ремесленник видит, что у него много рук, то это хорошее предвестие: у него всегда будет довольно работы. Сон именно означает, что ему нужно будет много рук. Кроме того, этот сон имеет хорошее значение для тех, кто прилежен и ведёт добропорядочную жизнь. Я часто наблюдал, что он означает умножение детей, рабов, имущества. Для мошенников такой сон, напротив, предвещает тюрьму, указывая, что много рук будет занято ими".
«Некто привез своего сына на олимпийские игры в качестве метателя диска и затем увидел во сне, что сын его убит на ристалище и похоронен. Молодой человек, конечно, возвратился победителем и имя его было увековечено на мраморной плите, как делается это на памятниках покойников».
«Некто видел сон, что его трость сломана. Он заболел и охромел. Трость означала здесь его благосостояние и здоровье. Он был очень огорчён и грустил, тяготясь своим калечеством; и снова увидел сон, что его трость сломалась. Немедленно после этого он выздоровел. В этом случае сон обозначал, что ему не нужна больше трость».
«Некто видел, что ест хлеб, макая его в мед. После этого он занялся философиею, сделался мудрым и этим приобрёл большие богатства. Мёд означает сладость познания, хлеб – богатство и обилие».
Значительную коллекцию снов-символов собрал из многих древних и средневековых авторов и сочинений Эдуард Тайлор в книге «Первобытная культура».
Дурной запах означает неприятность, а мытьё рук – избавление от беспокойства. Обнимать кого-нибудь из самых любимых – очень счастливое предзнаменование. Отнятые ноги означают путешествие; плакать во сне – к радости, а потерять во сне зуб значит потерять друга (к этому можно добавить одно любопытное свидетельство: «… он (Пушкин),– пишет М.Н. Погодин, – сказывал, что в бытность свою в своей деревне ему приснилось накануне экзекуции над пятью повешенными известными преступниками (декабристами), будто у него выпало пять зубов»). Тот, кто видел, что у него вынули ребро, вскоре увидит смерть своей жены. Гонятся за человеком – к прибыли. Женитьба во сне означает, что умер кто-нибудь из родных. Кто видит много кур вместе, тот будет ревнив и ворчлив, а тот, кого преследует змея, должен остерегаться злых женщин. Видеть во сне смерть – к счастью и долголетию. Плавать и ходить по воде вброд – хорошо, лишь бы голова была над водой. Ходьба во сне через мост предвещает, что вы оставите хорошее положение, чтобы искать лучшего, а видеть во сне дракона означает, что вы увидите важного господина, вашего начальника или какого-нибудь чиновника…
Конечно, собранный здесь краткий «сонник» имел бы больше смысла, если бы мне ведомо было, каким образом наши далёкие предки пришли к тому или другому толкованию сна, на чём они основывались, какая нить ассоциаций и утраченного знания могла привести древнего знатока именно к такому заключению. Пушкин, «добиваясь смыслу» в суеверных символах, конечно, хотел в первую очередь знать это. Много ли он узнал, об этом нам неведомо. А жаль. Моя задача намного облегчилась бы. Сейчас же по поводу толкования сновидений ясность есть только в одном. Мотивы предсказаний уже не восстановить. Ассоциативный ряд, приводящий от символа к разгадке его, утрачен навсегда. Отгадка каждого сна настолько неожиданна, что воспринимается как полный произвол. Но надо быть уверенным, что не всегда так было.
Насколько непростой путь должна была проделать мысль толкователя сна, подтверждает вот такой пример. Ключ к разгадке тут сохранился случайно и говорит о том, насколько далекие зацепки могут быть приведены в действие при разгадке сновидения… Если вам снятся, к примеру, куриные яйца, то это обязательно намекает на то, что вас ожидает свидание с женщиной. Какая тут связь? Оказывается, по известному когда-то крылатому выражению какой-то священной книги, женщина уподоблялась «яйцу, укрытому в гнезде». Такой путь надо восстановить для каждого сновидения, но это, конечно, невозможно, дело это несбыточное.
Это было ясно уже и при Пушкине. Поэтому Татьяна у него разгадывает сон совсем иным манером. Чтение символов, на котором держится всё древнее толкование, упрощается. Сон Татьяны, между тем, опять же служит чрезвычайно важной завязкой романа и готовит читателя, даже не совсем образованного в снотолкованиях, к суровому течению сюжета.
И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, но скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий гибельный мосток,
Положены через поток;
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился
И кто ж из-под него явился?
Большой взъерошенный медведь;
Татьяна ax! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла – и что ж? Медведь за ней!
Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
И от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берёз и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.
Татьяна в лес, медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук её за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед.
И сил уже бежать ей нет.
Вообще-то обо всем этом можно прочитать в любом издании «Евгения Онегина». Но переписываю я здесь весь сон Татьяны, чтобы мы вместе внимательнее отнеслись к некоторым, очень важным деталям этого описания. Заметьте для себя, как подробно Пушкин называет, настойчиво перечисляет всё, что попадается Татьяне в её волшебном пути. Попытаемся и мы заметить и запомнить эти предметы и объекты. Это позже пригодится и Татьяне, и нам. Мы в данный момент начали уже осваивать ещё один способ толкования сновидений в энциклопедии пушкинского русского суеверия.
Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несёт;
Она бесчувственно покорна,
Не шевелится, не дохнёт;
Он мчит её лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогий;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесён,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум.
Согрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идёт
И на порог её кладёт.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щёлку,
И что же видит?..
Следующая за этим жуткая сцена, как утверждает Михаил Семевский, скопирована Пушкиным с какой-то старинной картины, которая висела в гостиной у соседок поэта по Михайловскому. В его отчёте о поездке в Тригорское, уже после смерти поэта опубликованном в «Санкт-Петербургских ведомостях», есть такие строчки:
«На стене висит потемневшая картина: как видно, писана давно и сильно потемнела от времени: она изображает искушение святого Антония – копия чуть ли не с картины Мурильо: перед святым Антонием представлен бес в различных видах и с различными соблазнами… Вспоминая эту картину, Пушкин, как сам сознавался хозяйкам, навел чертей в известный сон Татьяны…»
…за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Ещё страшней, ещё чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
Он знак подаст – и все хлопочут;
Он пьёт – все пьют и все кричат;
Он засмеется – все хохочут;
Нахмурит брови – все молчат;
Так, он хозяин, это ясно;
И Тане уж не так ужасно,
И, любопытная теперь,
Немного растворила дверь…
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола гремя встаёт;
Все встали; он к двери идёт.
И страшно ей: и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений,
И взором адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыта, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Все указуют на неё.
И все кричат: моё, моё!
Моё! – сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Её на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул;
Онегин руку замахнул
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустилась; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня в ужасе проснулась…
Такой-то уж сон, да еще привидевшийся молоденькой деревенской барышне первой половины девятнадцатого века, конечно, тут же был подвергнут тщательному разбору. Под подушкой у нее томик Мартына Задеки, «главы халдейских мудрецов». «Гадательные книги, – замечает сам Пушкин, – издаются у нас под фирмою Мартына Задеки, почётного человека, не писавшего никогда гадательных книг…». Такого редчайшего «Мартына Задеку» довелось мне держать в руках. Это бесполезное чудо сохранилось в библиотеке одного близкого мне по собирательской страсти человека. Надо сознаться, что я был несколько взволнован, когда пробегал глазами те же строчки, что и в то утро потрясенная сном Татьяна. Как и она, отыскал я «в оглавленьи кратком» слова: бор, буря, ведьма, ель, еж, мрак, мосток, медведь, метель… Против каждого слова, означавшего конкретную, запомнившуюся Татьяне деталь её сна, стоял короткий комментарий.
Татьяна в оглавлении кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель
Ёж, мрак, мосток, медведь, метель,
И прочая. Её сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений…
В самом деле, сонник «Мартына Задеки» растолковывает виденное Татьяной так:
Еж – встреча со старым другом.
Ель – прибыль, успех в хозяйстве.
Буря – опасность, испытание.
Бор (зелёный)– здоровье.
Медведь – лютый враг, жених.
Ведьма – опасность, печаль, болезнь.
Метель – оскорбление от родного человека.
Мост – неудача.
Тьма – будешь неприятно удивлён.
Раз уж представился такой случай, заглянул я и в раздел, где можно было узнать о сне Гришки Отрепьева. Как помним, ему снится, что он падает с башни.
Падать – испытать неудачу.
Подобный томик непременно держал в руках и сам Пушкин. Детали сна Татьяны подсказаны им. Пушкин вначале прочитал этот сонник и с ним сообразовал конструкцию ночных видений своей героини. Видеоряд сна, как бы выразился нынешний киношник, взят оттуда. Так становятся драгоценными бесполезные вещи.
* * *
Попадались мне и иного рода толкования снов. Они принадлежали яростным противникам всяческого волшебства и напитаны были материализмом до скуки. Сон о падении Лжедмитрия с башни на московской площади был в этом случае пояснен бы примерно так:
«Такие сновидения обыкновенно связаны с неловким положением ног, причём кровообращение в одной из них нарушено вследствие давления на большой сосуд. Чтобы восстановить равновесие, сердце принуждено усилить работу, и с этим связано чувство страха, делающегося исходною точкой целого сновидения. Когда положение делается невыносимым, спящий делает резкое движение, нога скользит, и получается ощущение падения, которым и заключается сон».
Может быть, объяснение и верное, только как было бы жаль, если бы всё толкование сна Гришки Отрепьева у Пушкина свелось к этому, и мы не узнали бы блистательного взлёта и падения мятежного самозванца в его передаче.
* * *
Еще один сон, легший в основу нового произведения. Свидетельство это зафиксировано на страницах «Русской старины» за 1874 год:
«В 1812 году, во время нашествия французов, из Петербурга вывозили многие драгоценные предметы, архивы, библиотеки, собрания рукописей и проч. Заботиться об этом было поручено кн. А.И. Голицыну, который предполагал вывезти из столицы даже конную статую Петра I – знаменитое произведение Фальконета. Между приготовлениями к этому раз является к кн. Голицыну почтдиректор Булгаков и рассказывает сон, пригрезившийся ему прошлой ночью. Булгакову снилось, что он, пройдя мимо памятника, вдруг услышал за собою страшный топот коня; обернувшись, увидел он бронзового Петра, скачущего на коне своём; Петр проскакал мимо, по направлению к Каменному острову, и Булгаков, поражённый этим явлением, следовал за медным всадником; на Каменном острову Пётр, встретив императора Александра, остановил его и сказал:
“Бедствие великое грозит тебе, но не бойся за Петербург: я храню его, и доколе я здесь – мой город безопасен!”
По выслушании Булгакова кн. Голицын не мог освободиться от веры в это сновидение, хотя несколько раз возобновлял заботы о вывозе памятника из Петербурга, но никак не мог приступить к этому, боясь лишить столицу её хранителя. Вот причина, почему памятник не был вывезен.
Случай этот подал Пушкину мысль написать поэму “Медный всадник”».
Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошёл
И взоры дикие навёл
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решётке хладной прилегло,
Глаза подёрнулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой чёрной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье,
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясённой мостовой.
И озарён луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несётся Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы не обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжёлым топотом скакал.
* * *
Тут опять возникает в нашем сугубо материалистическом сознании резонный вопрос. На сколько процентов все эти толкования, вся вековая вера в пророческие сны является чепухой? И стоит ли в наше время заикаться об обратном?
В принципе, это тоже не наша задача. Ведь главная наша цель – констатировать то, что было, что имеет отношение к Пушкину и его знанию духовной жизни народа. Мы не подряжались на рисковое предприятие – разделять то, что узнаем, на истину и заблуждение.
Тем более что это и теперь вряд ли возможно. Во все времена было всё-таки больше тех, кто смеялся в глаза гадателям. Но вот со временем появляются необычайно серьёзные люди, которые смогли заронить в этот смех оттенок сомнения.
Всю теорию и практику психоанализа Зигмунд Фрейд построил на толковании сновидений.
Размышляя над картинками некоторых снов, Павел Флоренский сделал невероятнейшее открытие, которое почему-то мало кому известно. В некоторых снах наших время течёт наоборот. Из будущего навстречу настоящему и прошедшему. Может быть, именно в этом кроется загадка нашего интуитивно почтительного отношения к тем знакам, которые подаёт во сне наше грядущее…
* * *
Рассказы о необычайном. Предчувствие Рылеева. В 1813 году русские войска, на пути к Парижу, заняли Дрезден. Комендантом города был назначен Михаил Николаевич Рылеев. Это был один из близких родственников Кондратия Рылеева, будущего декабриста и замечательного поэта. Сановный родственник доверил Кондратию Фёдоровичу довольно ответственную должность при комендантском управлении и даже поселил его в собственном доме.
Тут и произошла эта история. Кондратий Рылеев был человеком, общение с которым мало доставляло удовольствия. Он обладал живым умом и большой склонностью к обидным остротам. Он не щадил никого. И вскоре стал пугалом для добропорядочного русского общества в Дрездене. Стали всё чаще жаловаться на него генерал-губернатору, должность которого исполнял здесь князь Репнин. Наконец, всё общество стало требовать, чтобы его оградили, наконец, от злого насмешника.
Репнин вынужден был поговорить о том с комендантом, родственником поэта. И намекнул ему, что при сложившейся обстановке лучше бы забияке Рылееву оставить должность и уехать из Дрездена.
Служаке-коменданту было очень неприятно это замечание, оно могло отразиться на его карьере, потому домой он приехал взвинченным.
Всего домашнего разговора теперь никто, конечно, не знает, но небольшая часть его для истории осталась.
Комендант очень строго выговорил Кондратию Рылееву, объявил ему, что от должности он отставлен и в двадцать четыре часа должен убраться из Дрездена.
– А если ты ослушаешься, – пригрозил вышедший из себя комендант, – то под суд отдам, а надо будет, и расстреляю…
– Кому быть повешенным, того не расстреляют, – в пылу перебранки выскочило у Рылеева. Он не стал дальше слушать, хлопнул дверью. Не простившись ни с кем, в тот же день уехал.
Весь разговор этот происходил в семейном кругу. Многие его слышали. Последняя фраза запомнилась. Двенадцать лет спустя она приобрела свой пророческий смысл. Стала зловещим преданием…
* * *
…Есть несколько очень полезных для нашего рассказа признаний Пушкина, которые мы можем без ошибки отнести к разряду самохарактеристик. Они дадут нам мимолётные, но верные наброски некоторых состояний его души, как верное же представление дают о его лице мгновенные наброски собственного долгоносого изысканного профиля, щедро разбросанные в рукописях. Неважно, что в одном случае описание относится к Татьяне, в другом – к Германну или другому какому несуществующему лицу. В каждом случае – это, конечно, автопортрет.
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь
«Имея мало истинной веры (это из «Пиковой дамы» – Е.Г.), он имел множество предрассудков».
Или вот ещё из «Евгения Онегина»:
Меж ними всё рождало споры
И к размышлениям влекло:
Племён минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду,
Всё подвергалось их суду.
Упоминавшаяся уже г-жа А.А. Фукс, наверное, выразила общее мнение современников: «Суеверие такого образованного человека меня очень тогда удивило…». Оно удивляет и сейчас. Но только до тех пор, пока мы не умеем правильно определить место суеверия в той идеальной сфере, которую мы называем духовной жизнью. В системе культурного наследия. Если поднять отдалённую историю этого вопроса, то окажется, что суеверие, колдовство, шаманство, ведовство прежде было единственным выражением поэтической натуры. Колдуны это и были первобытные поэты. Они первые догадались лечить магией слова. И мы, вероятно, забыли теперь, что подлинное значение поэзии – лечить наши изболевшиеся души, а может, и тела. Магия слова продолжается, только принимает она иные формы. И теперь уже никому не придёт в голову подозревать в колдовстве даже самого лучшего поэта, хотя он напрямую продолжает это тайное дело. Душа поэта это и есть тот магический сосуд, в котором молодой сок нынешних откровений перемешан с тёмным вином древнего знания, неистребимого своим генетическим порядком наследования. Колдовская сила и ныне сопутствует поэзии. Причём в самом натуральном смысле. Некоторое время мне казалось, что всё это я первый придумал. Потом обнаружилось, что и об этом уже успели подумать умные люди. Зато у меня появилась возможность поставить подпорки из классики под мои построения.
«Когда метафорический язык утратил свою общедоступную ясность, – выписал я у знаменитого А.Н. Афанасьева из “Поэтических воззрений древних славян на природу”, – то для большинства понадобилась помощь вещих людей. Жрецы, поэты и чародеи явились истолкователями разнообразных знамений природы, глашатаями воли богов, отгадчиками и предвещателями».
Эту идею углубляет Чокан Валиханов в своих записях о следах шаманства у киргизов (казахов): «Шаманы почитались как люди, покровительствуемые небом и духами.
Шаман – человек, одаренный волшебством и знанием, выше других, он поэт, музыкант, прорицатель и вместе с тем врач.
Киргизы шамана называют бахши (бахсы), что по-монгольски значит учитель, уйгуры бахшами называют своих грамотников, туркмены этим именем зовут своих певцов…».
Пушкин вполне мог согласиться с такой постановкой вопроса. Да и согласился однажды. О том есть вполне достаточные свидетельства в его «Путешествии в Арзрум»: «Один из пашей (побежденных предводителей турецкого войска. – Е.Г.), сухощавый старичок, ужасный хлопотун, с живостью говорил нашим генералам. Увидев меня во фраке, он спросил, кто я таков. Пущин дал мне титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: “Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли, и ему поклоняются…”».
Для пущей убедительности обратимся мы совсем ненадолго к другой гениальной поэтической личности.
Личность Лермонтова, насколько я понимаю, в наибольшей степени воплотила в себе предположенную нами связь поэтического гения с колдовскими задатками. Захватывающий для такого предположения интерес представляет самое начало его родословия в том виде, как реконструировал его русский мистический философ Владимир Соловьёв. Не хочется передавать эту реконструкцию собственными словами, поскольку она может потерять в какой-то степени свою силу авторитетнейшего показания.
«В пограничном с Англиею краю Шотландии, вблизи монастырского города Мельроза, стоял в XIII веке замок Эрсильдон, где жил знаменитый в своё время и ещё более прославившийся впоследствии рыцарь Томас Лермонт. Славился он как ведун и прозорливец, смолоду находившийся в каких-то загадочных отношениях к царству фей и потом собиравший любопытных людей вокруг огромного дерева на холме Эрсильдон, где он прорицательствовал и между прочим предсказал шотландскому королю Альфреду III его неожиданную и случайную смерть. Вместе с тем эрсильдонский владелец был знаменит как поэт, и за ним осталось прозвище стихотворца, или, по-тогдашнему, рифмача. Конец его был загадочен: он пропал без вести, уйдя вслед за двумя белыми оленями, присланными за ним, как говорили, из царства фей. Через несколько веков одного из прямых потомков этого фантастического героя, певца и прорицателя, исчезнувшего в поэтическом царстве фей, судьба занесла в прозаическое царство московское. Около 1620 года “пришёл с Литвы в город Белый из Шкотской земли выходец именитый человек Юрий Андреевич Лермонт и просился на службу великого государя, и в Москве своею охотою крещён из кальвинской веры в благочестивую. И пожаловал его царь Михаил Фёдорович восемью деревнями и пустошами Галицкого уезда, Заболоцкой волости. И по указу великого государя договаривался с ним боярин князь И.Б. Черкасский, и приставлен он, Юрий, обучать рейтарскому строю новокрещённых немцев старого и нового выездов, равно и татар”. От этого ротмистра Лермонта в восьмом поколении происходит наш поэт, связанный с рейтарским строем, подобно этому своему предку XVII в., но гораздо более близкий по духу к древнему своему предку, вещему и демоническому Фоме Рифмачу с его любовными песнями, мрачными предсказаниями, загадочным двойственным существованием и роковым концом».
Чтобы отлить всю суть лермонтовской поэтической натуры в столь своеобразной и, надо сказать, тесной для рамок привычного нашего понимания, форме, Соловьёву приходилось, наверное, вникать в шотландские исторические хроники, составленные Боэцием и Леслеем. В них, действительно, упоминается о выдающемся барде Томасе Лермонте, который, «возбуждаемый не знаем каким духом, как некий Аполлон с треножником, предсказывает будущее. Он изложил в рифмованных стихах предсказания о событиях шотландской истории; но все эти предсказания закутаны в такой туман аллегорий и загадок, что и самый остроумный человек только тогда разъяснит их смысл, когда они сбудутся».
Поэтические откровения шотландского предка Лермонтова изданы отдельной книгой в 1615 году в Эдинбурге. Вообще Соловьев как бы намекает, что мятежная и пророческая душа вещего шотландского барда порой вырывается из волшебного царства фей на земную поверхность. В одно из своих посещений нашего бренного мира она обитала в теле неправдоподобно талантливого рифмача Лермонтова.
Анализируя все поэтические создания человека, по нынешним понятиям так и не вышедшего за пределы творческой юности, Соловьев приходит к выводу, который я бы, например, не посмел сделать с такой определенностью, хотя именно он мне и необходим для логики начатых мной соображений.
«Необычная сосредоточенность Лермонтова в себе давала его взгляду остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую связь существующего, – это была способность пророческая; и если Лермонтов не был ни пророком в настоящем смысле этого слова, ни таким прорицателем, как его предок Фома Рифмач, то лишь потому, что он не давал этой своей способности никакого объективного применения. Он не был занят ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а единственно только своею собственной судьбой,– и тут он, конечно, был более пророком, чем кто-либо из поэтов».
После этого совсем не странным показалось мне то, как откровенно мистически воспринимала Лермонтова поэтическая душа Анны Ахматовой. Кто-то записал такой случай.
Октябрьским днём шестьдесят четвёртого года ехала она со своим провожатым в такси по Кировскому мосту в Ленинграде. Неожиданное видение потрясло её. Небо, до того покрытое тучами, вдруг на востоке открылось. Стремительный луч прорезал его напрямую, задев Неву. Нечто таинственное и страшное, при желании, можно было угадать в этом явлении. Тем более что далеко вверху на луче этом появилось нечто вроде поперечины. Потом тучи в этом месте разошлись вовсе. Солнце выглянуло, и видение исчезло. Назавтра стало известно, что в этот день со своего поста был смещен Хрущев, внушавший Ахматовой большие надежды. Она прокомментировала этот случай так:
