Евгений Николаевич Гусляров
Самоубийство Пушкина. Том первый
Приведенное замечание А.П. Керн, что в зиму 1827— 1828 гг. Пушкин был мрачен, рассеян, объясняется тем, что в это время ему грозила новая беда. Именно в 1827 г. началось уголовное дело по найденным у кандидата Московского университета Леопольдова стихам Пушкина «Андрей Шенье», на которых Леопольдов сделал пометку, что они написаны «на 14-е декабря 1825 г.». Дело длилось почти два года (до сентября 1828 г.), прошло много инстанций и доходило до государственного совета, и Пушкин подвергался неоднократным допросам, которые, к удивлению, однако не касались отобранной у Леопольдова Пушкинской же «Оды на свободу», не идущей ни в какое сравнение с невинными стихами, послужившими поводом к началу дела.
П.А. Ефремов. Русская-старина, 1880 г., с. 146.
В этот вечер мы говорили о Льве Сергеевиче, который служил на Кавказе, и я, припомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала их Пушкину. Вот они:
Как можно не сойти с ума,
Внимая вам, на вас любуясь;
Венера древняя мила,
Чудесным поясом красуясь,
Алкмена, Геркулеса мать,
С ней в ряд, конечно, может стать,
Но чтоб молили и любили
Их так усердно, как и вас,
Вас спрятать нужно им от нас,
У них вы лавку перебили!
Л. Пушкин.
Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень наивно: «И он тоже очень умен…».
А.П. Керн. Воспоминания…
Она хотела сделать меня своим историографом, и чтобы историограф сей был бы панегиристом. Для этого привлекала меня к себе и поддерживала во мне энтузиазм к своей особе. А потом, когда выжала бы из лимона весь сок, корку его выбросила бы за окошко, – и тем все кончилось бы. Это не подозрения мои только и догадки, это прямой вывод из весьма недвусмысленных последних писем её.
А.В. Никитенко. 24 июня 1827 г.
Замечательно, что с 1827 года обуянный каким-то лихорадочным стремлением к перемене мест стремясь то в Италию, то в Турцию, то в Китай, Пушкин, вместе с тем, выказывал странную, юношескую (чтобы не сказать – ребяческую) влюбчивость в каждое хорошенькое личико, в каждую женщину, оказывавшую свое внимание великому поэту. С 1827 по 1831 год, кроме нового стихотворения Анне Петровне Керн, Пушкин воспевал: княгиню З А. Волконскую, К.А. Тимашеву (ей были посвящены стихи: «Город бедный, город пышный»), Оленину («Её глаза», «Счастлив, кто избран своенравно»), и мн. др. В письмах своих к А.Н. Вульфу и Н.М. Языкову Пушкин не без нежности отзывался о барышнях семейства П.А. Осиповрй.
П.А. Ефремов. «Русская старина», 1880 г., с. 140
Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, как мне кажется, не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться не раз привлекало поэта гораздо более, чем истинное и глубокое чувство, им внушённое. Сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их и в этом был сыном своего века, про который он сам же сказал, что чувство было дико и смешно…
А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине…
Приехав в конце 27 года в Тверь, напитанный мнениями Пушкина и его образом обращения с женщинами, предпринял я сделать завоевание Кат. (Кат. Ив. Гладковой-Вульф, двоюродной его сестры). Слух о моих подвигах любовных давно уже дошёл и в глушь берновскую. Кат. рассказывала мне, что она сначала боялась приезда моего, как бы и Пушкина.
А.Н. Вульф. Дневник.
Вчера, говоря с ней о человеческом сердце, я сказал:
– Никогда не положусь я на него, если с ним не соединена сила характера. Сердце человеческое само по себе беспрестанно волнуется, как кровь, его движущая: оно непостоянно я изменчиво.
– О, как вы недоверчивы, – возразила она, – я не люблю этого. В доверии к людям все мое наслаждение. Нет, нет! Это нехорошо!
Слова сии были сказаны таким тоном, как бы я потерял всякое право на её уважение.
А.В. Никитенко. 23 июня 1827 г.
Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки, – это и гораздо короче и гораздо удобнее.
Пушкин – Е.М. Хитрово в 1828 году(?).
В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи: «Город пышный, город бедный…» и «Пред ней задумавшись, стою…». Несмотря, однако же, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностью и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: «Вот, например, у ней вот такие маленькие ножки, да черт ли в них?». В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в её альбом». – «А вы что сказали?» – спросила я. «А я сказал: ого!». В таком роде он часто выражался о предметах своих воздыханий.
А.П Керн. Дневник…
Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени.
А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине.
Пообедав у Ушакова жирным гусем, мною застреленным, пробудился я от вечерней дремоты приходом Дельво, который принёс большой пук писем. В нём нашлось и два ко мне: оба сестрины от Октб., в одном же из них приписку от Пушкина, в то время бывшего у них в Старице проездом из Москвы в Петрб. Как прошлого года писал он ко мне в Птрб. о тамошних красавицах, так и теперь, величая меня именем Ловласа, сообщает он известия очень смешные об них, доказывающие, что он не переменялся с летами и возвратился из Арзрума точно таким, каким и туда поехал, – весьма циническим волокитою.
А.Н. Вульф – Анне Вульф. 1829 г.
По письму Анны Петровны он (Пушкин) уже в Петербурге; она одного мнения с тобой, что цинизм его увеличивается.
А.Н. Вульф – Анне Вульф. 1829 г.
6 февраля 1829 г. В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин, «Слава наших дней, поэт, любимый небесами» – как его приветствует костромской поэт г-жа. Готовцева. Он принёс в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, от чего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны…
А.Н. Вульф. Из «Дневника»
Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и прибыл в Старицкий уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились! то-то побесили бы баронов и простых дворян!.. В Бернове я не застал уже толсто…(задую?) Минерву. Она с своим ревнивцем отправилась в Саратов. Зато Нетти, нежная, томная, истерическая, потолстевшая Нетти – здесь. Вы знаете, что Миллер из отчаяния кинулся к её ногам; но она сим не тронулась. Вот уже третий день как я в неё влюблён… Разные известия. Поповна (ваша Кларисса) в Твери. Писарева кто-то прибил, и ему велено подать в отставку. Князь Максютов влюблён более чем когда-нибудь. Иван Иванович на строгом диэте (е… своих одалисок раз в неделю). Недавно узнали мы, что Нетти, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие ее постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд, ею освященный…
Пушкин – А.Н. Вульфу. 16 октября 1829 г. (Из Малинников в Петербург).
Тут кстати заметить, что Пушкин говорил часто: «Злы только дураки и дети». Несмотря, однако ж, на это убеждение, и он был часто зол на словах, но всегда раскаивался… В поступках он был добр и великодушен.
А.П. Керн. Дневник…
После Пушкин неоднократно встречался с Керн, между ними возникали и более близкие отношения, но подлинная весна любви уже окончилась…
Б.Л. Модзалевский. Анна Петровна Керн (по материалам Пушкинского дома). Л.,1924 г.
Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о м-ме Керн, которую с помощью божией я на днях у.б.
Пушкин – С.А. Соболевскому, в конце марта 1828 г. Из Петербурге.
И опять несколько слов от автора
…И тут, как кажется, самое время прибегнуть к еще одному авторскому отступлению, которое поможет нам понять важную для данного повествования вещь. Гениальный Пушкин слишком часто бывал заурядным человеком, сам ставил себя в положения, из которых не мог выйти с достоинством великого человека. Со стороны и с расстояния в две сотни лет многие из чувств и поступков его кажутся недостойными Пушкина. Они делают его жизнь излишне земной и, одновременно, человечной. Делают его гениальность более понятной и доступной, облегчают её восприятие. И даже это добавляет обаяния его личности. Излишняя простота и непостижимость высших проявлений духа не отталкивают ни обескураживающей недоступностью его духа, ни демонстративной ординарностью появлений личности, очень близкой к пошлости.
Что же мешало ему чувствовать истину о самом себе?
«Пушкин, либеральный по своим воззрениям, – пишет лучший из его друзей,– имел какую-то жалкую привычку изменять своему характеру и очень часто сердил меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вертеться у оркестра (теперь вернее было бы сказать – у оркестровой ямы театра, перед первым рядом кресел), около Орлова, Чернышёва, Киселёва и других. Они с покровительственной улыбкой выслушивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сделать ему знак – он тотчас прибежит. Говоришь бывало: “Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим народом; ни в одном из них ты не найдёшь сочувствия”. Он терпеливо выслушает, начнёт щекотать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется. Потом, смотришь, – Пушкин опять с тогдашними “львами”. Странное смешение в этом великолепном создании! Невольно, из дружбы к нему, желалось, чтоб он, наконец, настоящим образом взглянул на себя и понял свое призвание».
Среди знатоков жизни Пушкина были и такие, которые взяли на себя неблагодарный труд докопаться до того, кто же были эти «львы», внимания которых столь настойчиво и напрасно добивался Поэт.
А М. Чернышёв, например, умерший светлейшим князем, был большой, махровый мерзавец. Выдвинулся он, рассказывали, тем, что, имея внешность редкой красоты и редкое же сластолюбие, через преданную ему женщину, в Париже, при Наполеоне, добыл важные военные документы и смог благополучно скрыться с ними, заодно и от успевшей поднадоесть возлюбленной.
Член следственной комиссии по делу декабристов, он настоял на ссылке в Сибирь почти не виновного юного кавалергарда Захара Чернышёва только потому, что надеялся присвоить его славное имение, предварительно распространив слух, что является близким родственником этого ссыльного Чернышёва.
Делалось это с наглой беззастенчивостью.
Когда Захар Чернышёв был приведен в тайную канцелярию для допроса, А.М. Чернышев воскликнул как бы в крайней степени сочувствия;
– И вы тоже виновны, кузен?
Молодой кавалергард со слишком поспешным остроумием ответил:
– Виновен – может быть, но кузен – никогда!
Это остроумие обошлось ему дорого. Граф Чернышёв был лишён прав на состояние и сослан. Единственное, что хоть сколько-то утешает в этой истории, так это то, что мерзавец Чернышёв не получил того, чего домогался. Комиссия под председательством Сперанского нашла, что на майорат тот не имеет никакого права, поскольку и в самом деле не состоит с уничтоженным им человеком даже в отдалённом родстве.
Получалось так, что лучшие из друзей Пушкина считали долгом напомнить ему о достоинстве.
«Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, – чуть ли не в каждом письме пытается внушить ему Жуковский. – У тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное. Ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом. Будь же достоин этого. В этой фразе вся твоя мораль все твое возможное счастье и все вознаграждения…».
«Теперь ты получил первенство только по таланту. Присоедини к нему и то, что лучше ещё таланта – достоинство. Дорога, которая перед тобой открыта, ведёт прямо к великому. Но неужели из этого будут одни развалины жалкие?».
«Перестань быть эпиграммой, будь поэмой».
Теперь, когда жизнь Пушкина восстановлена едва ли не по мгновения, мы знаем, что подразумевал Жуковский под этой «эпиграммой».
Здесь и то, что в полицейском списке заядлых карточных понтёров столицы отмечен он не меньше, как шестым «почетным» местом;
что, говоря о Чацком как о человеке неумном, потому что тот делится сокровенным с первым попавшимся, сам сплошь и рядом поступал так же, давая повод к насмешкам и кривотолкам; что унизительным для себя считал почти ежедневное испытание, когда при разъездной выкличке – «Карета Пушкина!» на вопрос швейцара «Какого?» отвечали просто: «Сочинителя».
Но вернёмся поближе к тому, что должно быть поближе к существу именно этого повествования.
Порой жаль того, что самые интимные письма, размноженные миллионным тиражом, теряют статус неприкосновенности. Мне не приходилось встречать людей настолько щепетильных, чтобы они засомневались, достойно ли открывать, допустим, десятый том, который весь состоит из того, что Пушкин не позволил бы знать не только миллиону, но и мне одному. Но раз уж кто-то побеспокоился снять с нас груз щепетильности…
Этот-то именно том наталкивает на одну догадку, которая, признаюсь, и сейчас кажется мне достаточно кощунственной.
То, как Пушкин умел говорить о своём чувстве к женщине, было гораздо, значительнее того, как он умел чувствовать.
Впрочем, как оказалось, особой смелости в этом предположении нет. Пушкин это сам сознавал и мог бы подтвердить. В пору далеко ещё не остывших отношений с Анной Керн он говорит о том откровении.
«Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце моё совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские. Я пресытился интригами,
чувствами, перепиской и т.п. Я имею несчастье быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я её и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».
Пушкин-гений сделал случайно встретившейся женщине то, чего сделать никому не под силу. Он подарил ей бессмертие. С такой же легкостью и изяществом, как дарят гвоздику. Благословенна великая случайность, не давшая этим людям пройти мимо друг друга.
Но тот же Пушкин, без нужды унизивший себя до разряда заурядного сочинителя писем на потеху, придает вдруг этому прекрасному случаю черты вполне банальной истории из отношений мужчины и женщины. Жизнь ещё раз дала ему возможность попробовать себя в роли гения житейских обстоятельств. Он как будто не почувствовал этого…
…Получаете ли вы письма от Анны Николаевны (с которой мы, между прочим, помирились перед её выездом) и что поделывает Вавилонская блудница Анна Петровна? Говорят, что Болтин очень счастливо метал против почтенного Ермолая Фёдоровича.
Пушкин – С. А. Соболевскому. 1828 г.
Ты мне переслала записку от м-ме Керн; дура вздумала переводить Занда, и просит, чтоб я сосводничал её со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил Анне Николаевне отвечать ей за меня, что перевод её будет так же верен, как она сама верный список с м-ме Занд, то успех её несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею.
Пушкин – Н.Н. Гончаровой.
Н.О. Лернер (в «Русской старине», 1905 г., № 11) собрал целый ряд доказательств тому, как часто Пушкину приходилось успокаивать жену и оправдываться от обвинений в неверности и делает совершенно справедливое заключение, что грубый отзыв поэта о предмете его прежнего преклонения вызван лишь подозрительностью его супруги…
Л.Б. Модзалевский, стр. 111
И тут нужны несколько слов от автора
…Поэзия Пушкина утвердила образ Анны Керн нежным и незапятнанным. Не ложатся строки низкой прозы в созданный и доработанный воображением поколений читателей чудесный облик женщины. Образ, который, вне всякого сомнения, стоит в одном ряду с другими, возвеличенными веками поэзии.
Но нечто роковое, вошедшее в её житейскую судьбу ещё в ранние годы, помешало и счастливому совершенству судьбы её лирического воплощения. Жизнь её не назовешь трагической, но нескладность всей этой жизни проникла даже в самую идеальную её часть. И, пожалуй, это тоже относится к характеристике её неодолимой незадачливости.
И всё-таки: есть странные трагедии, смысл которых доходит не сразу, но тем он пронзительнее. Трагедия не родиться, например, глубже трагедии умереть. Трагедия несостоявшейся встречи порой страшнее несчастья разлуки.
Так надо думать и об истории Анны Керн и Пушкина. Шелуха и мелочи этой-истории унесены ветром времени. И их больше не существует. Есть великая история двух сердец, продолжавшаяся мгновение, но по прекрасной логике жизни мгновение это обернулось вечностью.
И этим можно утешиться…
Впрочем, еще одно маленькое отступление от хронологии, нужное лишь для того, чтобы убедиться, насколько женское сердце бывает более благородным: «Зима прошла. Пушкин уехал в Москву, и, хотя после женитьбы и возвратился в Петербург, но я не более пяти раз с ним встречалась. Когда я имела несчастье лишиться матери и была в очень затруднительном положении, то Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал, со свойственной ему живостью, по всем соседним дворам, пока наконец нашёл меня. В этот приезд он употребил всё своё красноречие, чтобы утешить меня, и я увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он предлагал мне свою карету, чтобы съездить к одной даме, которая принимала во мне участие, ласкал мою маленькую дочь Ольгу, забавляясь, что она на вопрос: “Как тебя зовут?” – отвечала: “Воля” – и вообще был так трогательно внимателен, что я забыла о своей печали и восхищалась им как гением добра. Пусть этим словом окончатся мои воспоминания о великом поэте».
Одно время я занимала маленькую квартиру в том же доме (где жили Дельвиги). Софья Михайловна, жена Дельвига, приходила в мой кабинет заниматься корректурою «Северных цветов», потом мы вместе читали, работали и учились итальянскому языку у г. Лангера, тоже лицеиста.
А.П. Керн. Воспоминания…
Жена Дельвига, несмотря на значительный ум, легко увлекалась, и одним из её увлечений была её дружба с А.П. Керн, которая наняла небольшую квартиру в одном доме с Дельвигами и целые дни проводила у них, а в 1829 г. переехала к ним и на нанятую ими дачу.
А.И. Дельвиг (мл. брат друга Пушкина, барона А.А. Дельвига). Дневник.
Однажды Дельвиг и его жена отправились, взяв и меня, к одному знакомому ему семейству; представляя жену, Дельвиг сказал: «Это моя жена», и потом, указывая на меня: «А это вторая». Шутка эта получила право гражданства в нашем кружке, и Дельвиг повторил её, написав на подаренном мне экземпляре поэмы Баратынского «Бал»: «Жене № 2 от мужа безномерного».
А.П. Керн. Воспоминания…
Однажды у Дельвига, проходя гостиную, я был остановлен словами Пушкина, подле которого сидел Шевырев: «Помогите нам составить эпиграмму…». Но я спешил в соседнюю комнату и упустил честь сотрудничества с поэтом: возвратясь к Пушкину, я застал дело уже оконченным. Это была знаменитая эпиграмма: «В Элизии Василий Тредьяковский…». Насколько помог Шевырев, я, конечно, не спросил.
В другой раз, у Дельвига же, Пушкин стал шутя сочинять пародию на моё стихотворение:
Когда, стройна и светлоока,
Передо мной стоит она,
Я мыслю: Гурия Пророка
С небес на землю сведена… – и пр.
Последние два стиха он заменил так:
Я мыслю: в день Ильи Пророка
Она была разведена…
Нелишне, однако же, заметить, что к этой будто бы в день Ильи разведённой написаны и самим Пушкиным стихотворения:
Я помню чудное мгновенье,
(Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты… – и пр.
И другое:
Я ехал к вам, живые сны…
А.И. Подолинский. По поводу статьи г. В.Б. «Моё знакомство с Воейковым в 1830 году». С. 123
Странная характеристическая черта: великий поэт весьма часто обращал предметы недавнего благоговейного восторга в предметы язвительных насмешек – и, наоборот, благоговел перед вещами, недавно возбуждавшими в нём насмешливость, глумление и сарказм… Одни и те же лица нередко служили ему сюжетами восторженных похвал и злейших эпиграмм. Таковы: Карамзин, Гнедич, Жуковский, кн. Шаховской и мн. др.
П.А. Ефремов. Русская старина. 1880 г., т. 1, с. 145
Мне почему-то казалось, что она (А.П. Керн) хочет с непонятною целию поссорить Дельвига с его женою, и потому я не был к ней расположен. Она замечала это и меня недолюбливала.
А И. Дельвиг (брат друга Пушкина).
А.П. (Керн) сидела больше с А. Ив. Д. (Дельвигом, братом друга Пушкина), юношей, начинавшим за ней волочиться…
А.И. Вульф. Дневник. 16 января 1829 г.
Между тем она свела интригу с братом моим Александром. Вскоре они за что-то поссорились. В 1829 г., когда А.П. Керн была уже в ссоре с братом Александром, она вдруг переменилась ко мне. Это, конечно, нравилось мне, тогда 16-ти летнему юноше, но ее ласки имели целию через меня примириться с братом, что, однако же не удалось.
А. Ив. Дельвиг (брат друга Пушкина).
…за А.П. в другой комнате обыкновенно волочился А. Ив. Д.
А.И. Вульф. 16 февраля 1829 г.
С. (жена барона А.А. Дельвига Софья) и А.П. (Керн) были очень рады меня увидеть; Первая кокетничала со мною по-старому, слушая мои нежности и упрекая в холодности; другую же, как прежде, вечером я провожал до её комнаты, где прощальными сладострастными поцелуями ей удавалось иногда возбудить мою холодную и вялую чувственность. Должно сознаться, что я с нею очень дурно себя вёл…
А.Н. Вульф. 16 января 1829 г.
Вчера получил я письмо от А.П.; кроме обыкновенной своей любезности – всегда новой – и нежной любви ко мне, покуда всегда постоянной, она ничего мне нового и занимательного не сообщает.
А.Н. Вульф. 7 мая 1830 г.
А. Пет. сказала мне, что вчера поутру у нее- было сильное беспокойство: ей казалося чувствовать последствия нашей дружбы. Мне это было неприятно и вместе радостно: неприятно ради её, потому что тем бы она опять приведена была в затруднительное положение, а мне радостно, как удостоверение в моих способностях физических. Но кажется, она обманулась.
А.Н. Вульф. Дневник.
…Никого я не любил, и вероятно, не буду так любить, как её…
А. Н. Вульф. 18 августа 1831 г.
Близость её с Вульфом относится к 1828—1832 гг.
Л.Б. Модзалевский, с. 91
…верный приют любовное чувство Вульфа находило всегда у Анны Петровны. Анна Петровна, конечно, знала о любовных историях Вульфа, и это знание не мешало их взаимным наслаждениям; в свою очередь, близкие отношения к Вульфу нисколько не мешали и Анне Петровне в её увлечениях… Нет сомнения, что и Пушкин был осведомлен в любовных успехах Вульфа… И Пушкин продолжал относиться к А.П. Керн с великим уважением и любовью.
П.Е. Щёголев «Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы» (Москва; Ленинград, Гос. изд-во, 1928). С. 126
Своеобразное в отношениях к А.П. Керн и Пушкина, и Вульфа, несомненно, – отголосок эпохи, вернее, – жизни определённого круга, круга общественного, к которому принадлежали и Вульф, и Пушкин.
П.Е. Щеголев. С. 129
Я часто посещал барона Дельвига; кроме его милой и весьма любезной жены, жила там так же любезная и миловидная барыня Керн. В июне барон с женою, г-жою Керн и Орестом Сомовым (литератором, весьма умным человеком и любезным), отправились в четырехместной линейке на Иматру; мы с Корсаком поехали вслед за ними…
Глинка М.И. Записки Михаила Ивановича Глинки. 1804-1854. // «Русская старина». Ежемесячное историческое издание. 1870 г. Том I. Санкт-Петербург, 1870, стр. 334
Между многими катаниями за город мне памятна одна зимняя поездка в Красный Кабачок, куда Дельвиг возил нас на вафли. Мы там нашли совершенно пустую залу и одну бедную девушку, арфянку, которая черезвычайно обрадовалась нашему приезду и пела нам с особенным усердием… Под звуки её арфы мы протанцевали мазурку и, освещенные луной, возвратились домой. В катании участвовали, кроме Дельвига, жены его и меня, Сомов, всегда интересный собеседник и усердный сотрудник Дельвига по изданию «Северных цветов», и двоюродный брат мой А.Н. Вульф.
А.П. Керн. Воспоминания…
Красный Кабачок искони славился своими вафлями; в Немецкую Масленицу прежде весь Петрб., т.е. немцы и молодежь, катился сюда, чтобы их есть, но нынче это вывелось из обыкновения, катанье опустело, и хотя вафли все ещё те же, но ветреная мода не находит их уже столь вкусными, как прежде. Нельзя нам тоже было не помянуть старину и не сделать честь достопримечательности места. Поужинав вафлями, мы отправились в обратный путь. – Соф. (жена барона Дельвига) и мое тайное желание исполнилось: я сел с нею, третий же был Сомов,– нельзя лучшего, безвреднейшего товарища было пожелать. Он начал рассказами про дачи, мимо которых мы мчались (слишком быстро), занимать нас, весьма кстати, потому что мне было совсем не до разговору. Ветер и клоками падающий снег заставлял каждого более закутывать нос, чем смотреть около себя. Я воспользовался этим: как будто от непогоды покрыл я и соседку моей широкой медвежьей шубою, так что она очутилась в моих объятиях, – но это не удовлетворило меня, – должно было извлечь всю возможную пользу от счастливого случая… Ах, если бы знал почтенный Орест Михайлович, что подле него делалось, как слушали его описания садов, которые мелькали мимо нас.
А.Н. Вульф. Дневник.16 января 1830 г.
Софья становилась с каждым днём нежнее, пламеннее, и ревность мужа, казалось, усиливала ее чувства. Совершенно от меня зависело увенчать его чело, но его самого я слишком любил, чтобы так поступить с ним.
А.Н. Вульф. Дневник 1828—1831 гг. Пушкин и его современники. Вып. XXI—XXII
Помнится, что вскоре после поездки и по возвращении из Иматры мы угостили Дельвига, Керн, Сомова – Колмаковым И. Е. и Отнским, и удачно.
М.И. Глинка. Записки.
…сделались нашими собеседниками и Иван Екимович (Колмаков), а к нему присоединился приятель его Алексей Григорьевич Огинский, переводчик Голдсмита, Гиллиса и других английских историков, муж учёный и трудолюбивый. Наружный вид его составлял разительную противоположность с Ив. Ек. Алексей Григорьевич был роста высокого, черезвычайно лыс, лицо его несколько походило на обезьяну, говорил же важно, протяжно, в нос, густым басом, при чём воздвигал торжественно правую руку для большего убеждения слушателей.
Наши дружеские литературные беседы, при содействии пунша, оканчивались почти всегда философскими прениями. По третьему и четвёртому пуншу И. Ек. приходил в восторг и нередко восклицал: Диспутовать буду! Буду диспутовать, довольно!
М.И. Глинка. Записки.
С дачи А.П. Керн переехала на квартиру, ею нанятую далеко от Дельвигов, и они более не виделись.
А.И. Дельвиг (брат). Дневник.
Должно признаться, что женщины умеют придавать особенную прелесть их любезностям – напр., А.П., описывая новую свою квартиру, говорит, что она так просторна, что если я приеду в Петерб., то нам обоим будет просторно, и просит, чтобы я непременно обещался у ней остановиться, хотя бы для того только, чтобы в будущем она имела бы одну приятную надежду.
А.Н. Вульф. 27 января 1830 г.
…я нашел… письмо от А.П., на которое ей сегодня и отвечал. К общему удивлению, пишет она, что черезвычайно теперь щастлива, т.е. что страстно любит одного молодого человека и им так же любима. Вот завидные чувства, которые никогда не стареют; после столь многих опытностей я не предполагал, что ещё возможно ей себя обманывать. Посмотрим, долго ли эта страсть продолжится и чем она кончится…
А.Н. Вульф. 29 июля 1830 г.
Между тем вот тебе известие: за твой перевод дают 300 рублей. Согласна ли ты на это?
Софья М. Дельвиг – А. П. Керн. 1829—30 гг.
Я продолжал у неё бывать, но очень редко; впрочем, произведенный в 1830 году в прапорщики, был у неё у первой в офицерском мундире.
А.И. Дельвиг (брат). Дневник.
Что-то А.П. давно не пишет, – не от того ли, что её любовные восторги может уже прошли…
А.Н. Вульф. 27 августа 1830 г.
Что-то давно я не получаю писем, особенно от А.П.
А.Н. Вульф. 29 августа 1830 г.
А.П. все еще в любовном бреду, и до того, что хотела бы обвенчаться с своим любовником. Дивлюся ей!
А.Н. Вульф. 1 сентября 1830 г.
Благодарю тебя, мой ангел, за резеду— ты мне этим доставила большое удовольствие.
Софья М. Дельвиг – А. П. Керн. 1829—30 гг.
С Мат(ерью) и Сестр. я говорю почти только о моей нужде в деньгах, а с А.П. ,об ее страсти, черезвычайно замечательной не столько потому, что она уже в летах не пламенных восторгов, сколько по многолетней её опытности и числу предметов её любви. Про сердце женщин после этого можно сказать, что оно свойства непромокаемого… – опытность скользит по ним. Пятнадцать лет почти беспрерывных несчастий, уничижения, потеря всего, чем в обществе ценят женщину, не могли разочаровать это -сердце, или воображение, – по сю пору оно как бы первый раз вспыхнуло. Какая разница между мной и ею! Едва узнавший, однажды познавший существо любви – в 24 года, я кажется, так остыл, что не имею более духу уверять, что я люблю!!!
А.Н. Вульф. 17 октября 1830 г.
Впоследствии я у неё бывал в 1831 и 1832 гг., когда она была в дружбе с Флоренским, о котором говорили, что он незаконнорожденный сын Баратынского, одного из дядей поэта.
А.И. Дельвиг. Дневник.
Голубинин, оставшийся в Сквире, привёз мне письма от А.П. и Сестры. Первая пишет, что она черезвычайно счастлива тем, что родила себе сына (!!!)…
А.Н. Вульф. 5 марта 1831 г.
А.П. сообщает мне приезд отца её и, вдохновлённая своею страстию, – велит мне благоговеть перед святынею любви!!!
А.Н. Вульф. Дневник.
Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на мальчишник, приглашал особыми записочками. Собралось обедать человек десять, в том числе были Нащёкин, Языков, Баратынский, Варламов, кажется, Елагин (А. А.) и пасынок его, Ив. Вас. Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был необыкновенно грустен, так что гостям было даже неловко. Он читал свои стихи, прощание с молодостью, которых после Киреевский не видал в печати. Пушкин уехал перед вечером к невесте. На другой день, на свадьбе, все любовались весёлостью и радостью поэта и его молодой супруги, которая была изумительно хороша,
П.И. Бартенев. Рассказы о Пушкине.
28 июня <1830 г.> … Сестра сообщает мне любопытные новости, а именно две свадьбы: брата Александра Яковлевича и Пушкина на Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть счастливу, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему, бедному, носить рогов, это тем вероятнее, что первым его делом будет развратить свою жену. Желаю, чтобы я во всем ошибся…
