Евгений Зеленский
Алхимик Великой империи
Подобные суеверия стали, наконец, более чем удовлетворительными – теперь бухарские крестьяне работе почти не мешали. Может быть, генерал-губернатор кого-то из помощников понаходчивее попросил эту легенду сочинить? А что! Отлично получилось!
Первые опыты пошли прахом – стекло взрывалось. Оглушающий грохот, сопровождаемый звоном быстрее пули разлетавшихся во все стороны осколков – одним чудом никто не погиб. Записи дотошного Михаила Васильевича изобиловали предупреждениями о возможных катастрофах, так что ученые, отослав казаков и работников подальше от печи, сами прятались в сооруженной тут же кабине. Отсюда можно было и управлять основными зеркалами и чувствовать себя в относительной безопасности, не боясь получить смертельный осколок. У стальной кабины был только один недостаток – она ужасно нагревалась.
Истекая потом, Александр и Арон повторяли эксперимент раз за разом, но стекло неизменно взрывалось – не выдерживало чудовищного давления внутри – что-то было не так.
Чтобы понять, что именно, ушел почти месяц. Мельчайшие неровности в стекле, отличавшие это «философское яйцо» от близкого к идеальному шару форм, служили слабым местом, где и шел разрыв. Пришли к такой догадке почти одновременно – по форме краев осколков и в теоретических, чисто математических расчётах…
Одна задача тянула за собой другую – отлитое иначе, с помощью хитрой системы заготовочных форм, стекло теперь выдерживало растущее давление, но перестало хватать мощности луча… Графит светился изнутри, нагретый до головокружительных температур, но не таял, не испарялся и не плавился! Не получалось!
В отчаянии, ученые проверяли работоспособность линз, легко справлялись с вольфрамом, что не удавалось почти никому – шутки ли, почти три с половиной тысячи градусов Цельсия, прежде чем упрямый металл становился мягче и, наконец, плавился.
Графит не поддавался. Температура его плавления оставалась неизвестной. Надо было снова что-то придумывать.
– Послушай, если мы не можем усилить сам луч, сколько ни играем с фокусом, что еще может мешать подъему температуры? – как-то под вечер принялся рассуждать Александр.
Мужчины играли в шахматы и Арон, кажется, растеряв весь боевой дух не был настроен на научные дискуссии.
– Почем знать, может не сейчас об этом?
– Изволь! Мне пришла идея, нужно только оценить ее со стороны. Предложишь пойти к казакам порассуждать?
Арон пожал плечами и усмехнулся.
– Ну, давай свою идею, чего уж…
– Когда я работал с Габером, если помнишь – аммиак получить пытались из воздуха – мы закладывали в формулы фактор теплопотерь. Это правильно, так?
– Так, и что же? – Арон слегка оживился. Тема показалась перспективной и ему.
– Михаил Васильевич создал удивительное стекло – ничего подобного по прочности и устойчивости к нагреву мы не встречали, так?
– Так!
– Но испарял ли он там что-то тугоплавкое? Пытался ли достигнуть самых экстремальных температур?
– Мы об этом не знаем. Ну, я по крайней мере…
– И я не знаю! Зато мы оба знаем о теплопотерях и у стекла они могут оказаться…
– Довольно велики! – перебил его Арон. Глаза его снова сверкнули возрожденным энтузиазмом – черт, но как мы их уменьшим то?
– Господи, благослови термос, – улыбнулся Александр, – есть у меня идея – проверенная!
***
– Молодой человек, уж поверьте моему горестному опыту – повезет вам достигнуть хоть чего-то для науки ценного – сразу патентуйте! – сетовал Джеймс Дьюар.
Познакомившись с ученым в Эдинбурге, Александр впечатлился историей и сейчас она, кажется, словно соломинка выручала уже его собственную работу.
– Чтобы снизить обмен тепла и замедлить нагрев мне пришла в голову великолепная, как потом выяснилась, идея, простая и эффективная – рассказывал Дьюар. – Как вы помните, молодой человек, моей задачей было придать гелию уникальное для него состояние жидкости. Такое достижимо лишь при очень, очень низких температурах. Но ведь любой холодильник имеет свои ограничения и, взаимодействуя со средой, область сжижения гелия изрядно нагревается более горячей внешней средой. Как же ее изолировать…? Ах, жаль, что я не успел запатентовать такую простую идею – ушлые немецкие торгаши и чертова контора Thermos теперь делают на моих трудах целое состояние..! Попомните мой опыт, Александр! Не будьте таким же ослом – сразу патентуйте! Понимаете!? Сразу!
Александр запомнил урок. И ничуть не хуже запомнил саму конструкцию, так заинтересовавшую коммерсантов из Германии. Дьюару удалось создавать колбу с двойными стенками и вакуумом между ними. Горлышко ее было нарочито сделано узким, чтобы уменьшить теплообмен с окружающей средой, а внутреннюю стенку покрывали тонким, зеркальным слоем серебра. Все, что было внутри изолировалось тщательно и либо не нагревалось, либо не остывало – смотря какой была исходная температура и задачи.
– Блестяще! То, что надо! Немного доработать под наш проджект и… – Арон тоже ликовал. Вот только, сработает ли..?
Отлитое по тщательно подобранной технологии яйцо с новой, «двойной скорлупой» казалось, даже дрожало. Осторожно наблюдая из своего укрытия, ощущая струйки пота, стекающие по лбам, Александр и Арон неотрывно следили за происходящим в стеклянном шаре. Теплопотери должны были серьезно уменьшиться, а температура внутри «яйца» возрасти, но…Хватит ли мощи станции? Расплавится ли графит? Выдержит ли конструкция давление, которое неминуемо также возрастет?
Дрожь конструкции усиливалась, появился протяжный, словно плач ребенка звон. Отражаясь от тысяч зеркал, луч раскаленного солнца, огненным шаром висящего в бухарском небе, концентрировался с такой шипящей мощью, что стало страшно. Графит внутри конструкции стал заволакиваться какой-то едва еще наблюдаемой, но становящейся все более явной дымкой, словно он… испарялся! Не плавился – сразу испарялся!
Черные, мутные клубы внутри облепили стенки дрожащего стеклянного шара, с чудовищной силой пытаясь вырваться, освободиться, разорвать. Вихрь крепчал, словно что-то сверхъестественное кружило графитовый пар, разгоняло, заставляло вращаться. Черная как ночное небо глубина с бешеной скоростью переливалась, стекло протяжно стонало, давление росло…Выдержит ли? Ну, Михаил Васильевич, на вас вся надежда – неужели выдержит..?
Несколько раз казалось, будто закрепленный шар подпрыгивал – в эти мгновения стон становился особенно оглушительным. Миллионы, миллиарды Паскаль. Сотни, тысяча атмосфер – давление все росло, хотя ученые и не знали точных цифр – нельзя было измерить.
Наконец звон выровнялся. Вибрируя так быстро, что уже невозможно было ни услышать, ни уследить за этими колебаниями, шар расплылся, потерял контуры краев, словно находился уже где-то вне пространства, или между какими-то его слоями. Или это лишь оптическая иллюзия слишком быстрой вибрации? Может просто глаз не может различить этих колебаний?
Набрав колоссальные, немыслимые температуры, на тысячу градусов выше, чем удавалось достигнуть даже когда плавили вольфрам, стон конструкции становился все выше, выше, пока не исчез, выйдя за пределы возможностей человеческого уха слышать звук. Вжавшись в раскаленные стенки защитной кабины, ежеминутно протирая рукавами залитые потом глаза, Александр и Арон изумленно следили, как в напряженной тишине неясно мерцал казавшийся теперь миражом шар, наполненный клубами переливающихся, мерцающих паров графита. Разогнанные до предела, черные облака испаренного углерода казались маленьким космосом, плавно и неспешно двигающимся внутри своей скорлупы – сферы мироздания. Магическое зрелище гипнотизировало, завораживало.
Стекло Михаила Васильевича держалось каким-то чудом, вопреки здравому смыслу. А внутри… Внутри мерцала черная, глубокая бесконечность. Переливалась сиянием, обманывала глаза спокойствием своего движения.
– Выключай! – прошептал Александр тихо, словно боясь спугнуть мгновение.
Двинув рычажок, Арон сместил основное зеркало, цепочка разорвалась – луч сдвинулся и разорвал фокус. Смесь в стеклянном шаре стала стремительно остывать. Вновь появился свист и шум. Вновь стеклянный шар обрел четкие контуры, словно врываясь обратно в привычное пространство – по мере падения температуры все возвращалось к исходному состоянию. Все, кроме графита.
Оставшись плотно спрессованной пылью, масса черного графита теперь напоминала пойманный кусок космоса, поблескивающий крохотными, ослепительно белыми крошками. Казалось, перед лицами ученых предстало темное, черного бархата небо, усеянное тысячей, миллионом ярких звезд… Ровно как всякую южную ночь, которую они созерцали уже не первый год здесь, под Бухарой. Иногда, далеко после заката, выбираясь подышать прохладным, ночным воздухом.
Схватив пинцет, потной, трясущейся от волнения рукой, Александр утопил кончики металлического инструмента в спрессованной пыли, пытаясь поддеть сверкающие точки. Послышался тихий, робкий звон. Множество крохотных камешков, не больше любимых воробьями зернышек, звенящим дождем осыпались на стеклянную поверхность, словно из сот выпадая из спрессованной графитовой пыли. Искусственные, выхваченные у вселенной безграничной силой и смелостью людского разума, они поражали, удивляли. Собирая со дна в ладонь, разглядывая сверкающую поверхность звенящих камешков, ученых охватил благоговейный трепет, совсем скоро сменившихся буйным, невероятным возбуждением.
– Эврика! Эврика! Эврика-а-а-а! – ученые прыгали и обнимались от радости. Это были алмазы!
***
Вереницей потянулись хотя и наполненные восторгом, но в сущности однообразные дни. Граф и Арон работали каждую минуту, пока светил солнечный шар бухарского пекла, а всякую минуту после заката готовились к новому рабочему дню. Настройка линз – подготовка двуслойного философского яйца, отлитого из стекла Ломоносова – спрессованный графит – разогрев – охлаждение… Раз за разом, магическая последовательность создавала взвесь перемешанных с графитом звездочек – маленьких алмазов. Разного размера, от десятой части и до трех-пяти карат камушки в таком количестве уже накопились на станции, что можно было бы наполнить ими целый сундук. Несколько крупных партий уже отправились в Петербург, чтобы «с молотка» уйти на международные биржи, попасть в руки дельцов, разменявшись на золотые рубли, так необходимые сейчас российской казне.
Шла война, в империи быстро получившая грозное свое название – Вторая Отечественная. Ее предсказывали уже давно, но никто и подумать не мог, какой же крупной, жестокой и ужасной она окажется. К сожалению, никто не подумал также и о возможной ее длительности. Казалось, ну попалят пушки месяц-другой и договоримся. Быстро истощившейся казне отчаянно требовались средства на строительство госпиталей, государственный заказ вооружений, великое множество не менее важных расходов.
В один из слившихся в бесконечную череду дней, Александр почувствовал, будто вихрь графитовых паров заклубился как-то по-особенному, отличаясь от множества предыдущих опытов. Потрясенно разглядывая густую, темную массу, граф заметил в ней привычное уже сверкающее сияние. Ближе к центру облака графитовой пыли, казалось, сверкнуло особенно сильно. На удачу граф опустил руку в остывшее облако слипшегося порошка. Рукава халата испачкались, рука потемнела от графитовой взвеси, но… в пальцы Александру лег какой-то округлый, необычно крупный предмет.
Неужели часть графита не испарилась? Может, что-то с линзами? Передвинуть фокус? Станция повреждена? – с волнением принялся отгадывать возможные причины неполадок граф. Резко дунув на ладонь, поднимая облако черной пыли, заструившейся вниз, он обомлел. Камень размером больше ногтя на большом пальце блестел, переливаясь на солнце, ослепляя своей глубиной. Перекатывая находку в ладони, Александр едва не царапал кожу – необыкновенно крупный, алмаз обладал несокрушимо твердой поверхностью…
Тридцать четыре карата весит – весьма солидно! – восхитился Арон, снимая рукотворную драгоценность с весов. – После огранки он уж, конечно, поменьше станет, но больше двадцати карат бриллиант верно выйдет – лишь бы руки у мастера из какого надо места… – ученый протянул Александру камень. – Ну и смотря, конечно, сколько фацет 20 наделают.
Алмаз блестел и переливался в руках, отражая льющийся со всех сторон свет, словно светясь сам, изнутри.
– Как назовем?
В том, какое имя дать этому чуду, у графа не было никаких сомнений. Оправившись от первого потрясения, он уже вернул своему уму ясность и тихий восторг от собственной удачи, радующей его месяц за месяцем, ровным светом горел в сердце ученого.
– Отправьте его во дворец, лично императрице в руки. А имя алмаза? Хм… Ну, пожалуй, что я назову его Анастасия…
– Как це? Як одну из дочерей государыни зовут штоль? – улыбнулся казачий десятник простой, понимающей улыбкой.
Как и всегда, сколько видел его Александр, казак жевал какую-то травинку, перекатывая ее между левым и правым уголками широкого рта с белыми как мел зубами, особенно отчетливо сейчас выделявшимися на загоревшем, округлом лице.
На миг Александр задумался, словно смутился – нервы. Быстро обретя спокойствие, граф ответил спокойно и уверенно.
– Да, Степа. Именно! В честь Анастасии…
– Буд сделано «Ваш Сиятство» – не выпуская изо рта травинку добродушно пробубнил десятник и, звякнув закрепленной у пояса саблей, вышел.
Пора было закладывать повозку и мчать к железной дороге. Везти изумительный подарок самим Величествам в Петербурх! Неделя, а ежели повезет на путях, то даже и меньше. Вот это чудеса! Ну дают эти книжники, чего только не выдумывают! Поезда клепают – всю страну за пару недель от края до края промчишь. Пулеметы грохочут – страх один. Ночью лампочки светятся, будто маленькие солнышки – хоть до рассвета гуляй – лоб себе уже впотьмах не расшибешь. А теперь еще и вона че удумали, бриллианты в ведре стеклянном варить! И ведь как настоящие… Степан на всякий случай перекрестился. Мурашки уважения и какой-то необычайной гордости пробежали по крепкой спине простого мужика.
– Ай да граф, ай да умники – прошептал Степан и удовлетворенно покачал головой. Усы его забавно топорщились.
Глава 15
Кимберли, весна-лето 1917
– Да вы в своем уме, мать вашу? Откуда им взяться в таком количестве? – хлопнув кулаком по столу проревел Эрнест Оппенгеймер.
Сменив имя на английский вариант сразу после начала Первой мировой, когда гонения на немецких граждан достигли апогея во всем мире, мэр Кимберли не на шутку волновался. Кто-то невероятно дерзкий, ловкий и неприлично богатый запрудил рынок алмазов таким количеством камней, что цена полетела вниз, угрожая утянуть за собой и его, Оппенгеймера, и множество других алмазных дельцов. Стремительно хирела даже могучая De Beers. Весь выкованный Сесилом Родсом мир трещал и разваливался.
– Печатают они их на какой-то машинке, что ли? Чушь какая… – разочарованно пробурчал мэр.
– Не похоже, сэр, алмазы совершенно настоящие… Это подтверждают и бельгийские и голландские ювелиры, а еще…
– Да знаю я, знаю… – махнул рукой Оппенгеймер. —Вот что, разыщи-ка Уильяма – нам потребуется его помощь.
– Как? Снова? С учетом политической обстановки, а стоит ли, сэр… – неуверенный голос второго помощника Эрнеста Оппенгеймера повис с немым вопросом. От природы не слишком смелый, молодой, но уже начавший лысеть мужчина инстинктивно боялся Уильяма, как боится кролик зубастых хищников, даже если они и гонятся прямо сейчас за кем-то другим.
– Ты слышал. Или я как-то неясно выразился? – Эрнест вскинул брови и кулаки его сжались.
Второй помощник нервно поправил воротник рубашки и шустро выскользнул за дверь, пока вспыльчивое начальство не перешло от просьб к иным, еще быстрее мотивирующим формам воздействия.
Эрнест Оппенгеймер откинулся в кресле и выглянул в окно. Нервные, конечно, времена… Война изрядно пошатнула рынки – очень многие разорились. Но ведь тяжелые события не только угрозы, но и возможности – часто рассуждал про себя Оппенгеймер. – Главное знать, как использовать их в своих целях…
Эрнесту вспомнился разговор с одним из своих партнеров – весьма смышленым выпускником Оксфорда. Кажется, он был одним из первых стипендиатов Родса? Хотя может быть и нет – без разницы, Оксфорд он окончил с отличием! Никого, даже самых близких, не посвящая в детали амбициозного проекта, год за годом Эрнест скупал дешевеющие акции De Beers, выбрасываемые на рынок нетерпеливыми аристократами, ожидавшими баснословных прибылей. Война спутала карты – цены на бриллианты полетели вниз. Следом, конечно, на алмазы… Без своего могущественного императора Родса De Beers сдавала позиции. Однако, пока другие теряли веру и продавали – Оппенгеймер засыпал и просыпался с мечтой – во что бы то ни стало войти в совет директоров алмазной компании. Да, пусть она уже не так хороша, как пятнадцать, двадцать лет назад, но он… Ах, как много он сумел бы сделать! Может быть даже затмить самого Сесила Родса – вернуть De Beers былую мощь, захватить рынок алмазов без остатка! А потом…Может быть получится подчинить себе даже и слепящее южноафриканское золото? Родсу то это удалось. Кто знает…
В кабинет уверенно постучали. Совмещая позицию мэра Кимберли с многочисленными проектами, где выступал консультантом, Эрнесту удалось немало разбогатеть. Хорошие средства, большая свобода, роскошная жизнь… Нет, всего этого было мало – нужна была настоящая, неподдельная власть!
– Войдите!
В кабинет шагнул крепкий, среднего роста человек, лет тридцати пяти. Одетый в безупречный костюм, под которым угадывались железные мускулы, он держался так уверенно, что на многих его облик действительно действовал пугающе.
– Ах, да, мистер Уильям… Как вас, напомните, по фамилии?
– Это совершенно не важно, мистер Эрнест – невозмутимо улыбнулся Уильям, обнажив ровный ряд зубов, – мы обсуждали с вами, что в нашем положении лучше распоряжаться одними лишь именами… Хотя ваше, впрочем, весьма запоминается.
– Да-да, вы правы, сейчас вспомнил – немедленно согласился Оппенгеймер, – мистер Уильям, подскажите, вы бывали в России? – брови мэра вопрошающе взметнулись вверх.
– Я много где успел побывать, мистер Эрнест – неопределенно кивнул агент.
– Впрочем, я не уверен, откуда именно они берутся – боюсь, я мало чего знаю про Россию. Мне очень нужна ваша помощь в одном… весьма щекотливом вопросе. Видите ли, алмазный рынок довольно тесен и новые игроки крупного калибра…обычно я знаю, когда и откуда они появляются. Но вот Россия…Там что, нашли алмазы? – Эрнест рассуждал вслух, то ли обращаясь к Уильяму, то ли просто посвящая его в свои мысли.
– Давайте я попробую угадать, это кажется не трудным – первым перехватил диалог агент. – Мне следует отправиться в Россию, поспрашивать людей и выяснить, кто стоит за начавшейся добычей?
Несколько мгновений в кабинете было тихо, лишь мягко постукивали по крышке стола ухоженные пальцы Оппенгеймера.
– Очень ценю вас за это, мистер Уильям! Вы быстро переходите к сути дела. Множеству моих партнеров и особенно коллег из администрации стоило бы у вас поучиться… Да! Именно так. Скажите, как скоро вы сможете отправиться? Я оплачу вашу работу по двойному тарифу…
– Я возьму по тройному, сэр, – чутьем хищника Уильям почувствовал возможности и не преминул за них ухватиться. Мэр заплатит, еще как заплатит…
– Отчего же так много? – разыграв удивление возразил Эрнест, – может быть мне стоит навести справки из других источников, более умеренных в своих запросах?
– Может быть, сэр, – это решать вам. Но я скажу так – в России идет война, тяжелая. Их монарх слаб, власть неустойчива, грядут бунты, а может и гражданская война…В такой котел едва ли кто-то сунется, мистер Эрнест, впрочем, конечно же, вам виднее.
– Да…хаос, русские отступают, анархия… – я читал об этом в газетах – Оппенгеймер кивнул – и все же… впрочем… хорошо! Плачу по тройному. Вы так меня разорите, мистер Уильям – Эрнест шутливо погрозил пальцем.
Жест вышел чрезвычайно похожим на тот, что он так часто видел в Лондоне, юнцом бегая по поручениям главного, редко выносящего своего обрюзгшее тело из кабинета.
– Ну что вы, сэр – полагаю, если только мне удастся добыть подробную информацию, с которой мир еще не знаком, вы напротив, весьма и весьма обогатитесь —иронично парировал Уильям.
– Держите меня в курсе! Назревает одно серьезное предприятие, в деле крупные партнеры…не разочаруйте меня, а уж о щедрой благодарности не беспокойтесь! Я держу свое слово.
Уильям кивнул и вышел за дверь. Он узнал достаточно. Теперь слова уже ничего не решали – нужно было ехать и посмотреть на все собственными глазами. Окунаться в этот загадочный, вечно бурлящий котел под названием Россия…
***
Несколько месяцев прошли относительно спокойно. В Лондоне стояло лето, ну а тут, в Кимберли, зима. Впрочем, в Южной Африке все было наоборот. Стояли прохладные, не многим выше двадцати градусов по Цельсию дни, но и они казались теплее июльских в британской столице.
Оппенгеймеру удивительно везло. С молодости вдохновленный примером великого Родса, Эрнест замечательно понимал ценность больших людей и особенно крупных капиталов. Мечтая пробраться в совет директоров De Beers он не был наивен полагая, что однажды сможет скупить нужное число акций и ухватить контрольный пакет. Как частное лицо? Это абсурд! Нужна была компания. Своя. Крупная и могущественная компания…
Кто однажды помог господину Родсу средствами, почувствовав прибыльность дела? Эрнест Оппенгеймер отлично знал это имя – Натан Ротшильд. Европейские банкиры уже давно интересовались Африкой как лакомым, чрезвычайно богатым куском, не урвать прибыль с которого было бы преступлением перед собственными финансовыми империями. Если же Ротшильды не подойдут, то кто мог бы помочь и выдать, скажем, миллион долларов или чуточку больше? Да, на эти деньги можно было бы разгуляться… Основать компанию, весьма ощутимо ускорить поглощение De Beers… Тогда и затянувшаяся война оказалась бы лишь кстати – льющаяся кровь сохранит низкие цены на сырье, важны лишь наличные и у кого они есть – все купит по дешевке…
Еще пару лет назад Эрнест написал письмо подходящим адресатам, но лишь недавно ему соизволили ответить. Для Оппенгеймера, чрезвычайно богатого мэра Кимберли, которому не исполнилось и сорока, даже сам факт ответа был немалой честью и…еще большей радостью. Прямо сейчас плотно закрытый конверт, который еще дней десять назад, должно быть, был в Соединенных Штатах, лежал перед Эрнестом. Не используя телеграф, чтобы не посвящать в свои дела лишних людей – время позволяло – решено было сначала пользоваться старой, доброй почтой. Конечно, передавая ее через людей проверенных и верных. Внизу поместья Оппенгеймер уже выделил спальню человеку из американского банка, руководство которого Эрнест очень хотел увидеть своими старшими партнерами и инвесторами…
Мы получили Ваше письмо, мистер Оппенгеймер. Конечно, можно обсудить детали позже, ну а прежде мы хотели бы обозначить некоторое беспокойство относительно перспектив рынка, в который вы предлагаете нам вложить существенную сумму. Не то чтобы она была обременительной или мы чувствовали серьезные риски – с Вашими доводами о перспективах мы склонны согласиться. Однако, как Вам должно быть известно, в наших делах не бывает незначительны нюансов. Для спокойствия всех сторон потенциального соглашения мы считаем, что вопрос товарного давления из неясных источников должен быть изучен и решен.
P.S Мы ценим энтузиазм в деловых людях, но «Anglo-African»…Мы обсудили этот вопрос с советом директоров и позвольте нам любезно предложить иное название для возможной компании: «Anglo-American». Что скажете?
Держите в курсе обстоятельств и мы надеемся на плодотворное сотрудничество в будущем!
J.P.Morgan & Co.
Оторвавшись от перечитываемого снова и снова письма Оппенгеймер откинулся на стуле, в замок сцепив руки за затылком. После обеда тянуло в сон, но множество бумаг еще ждали внимания мэра, да и собственные планы не терпели никаких отлагательств. Пожалуй, стоит выпить чашечку кофе, – подумалось Эрнесту.
– Катарина! Загляни-ка ко мне, будь умницей – крикнул мэр.
Когда дверь приоткрылась, вместо симпатичной молодой брюнетки в кабинет заглянул серьезного вида мужчина, одной суровостью облика взбодрив Оппенгеймера куда сильнее, чем добрая пинта кофейного напитка. Даже безупречный костюм не мог скрыть привыкшего к борьбе хищника, затаившегося за дорогой тканью тонкой шерсти.
– Мистер Уильям! Как я рад вас видеть..!
***
– Как-как вы говорите? Варит алмазы в горшке? Что черт возьми вы имеете в виду, мистер Уильям?
– Я говорю о том, что видел собственными глазами, сэр. У него огромная станция, отражающая солнечные лучи, нагревающая какие-то ингредиенты в стеклянных шарах. Потом они ковыряются там, вынимают готовые алмазы. Совершенно также, как здесь их вынимают из кусков породы – я не отметил существенной разницы. Разве что эту породу они, похоже, создают сами.
– Вы же понимаете, как бредово все это звучит? Стеклянные шары, солнце, какие-то русские мужики…
– Я слышал он из аристократии, мистер Оппенгеймер.
– Кто?
– Мистер Tolstoy. Его фамилия Tolstoy. Кажется, зовут Alexander. Говорят, он долго учился за границей, а под Бухарой работает по прямому заданию царской фамилии.
– Х-м-м… интересное получается дельце!
В кабинете повисла пауза, лишь снова бегали по крышке стола холеные пальцы мэра.
– Много там было солдат? Охраны?
– Что, простите?
– Охрана! Хорошо ли охраняется объект где…ну, где они варят эти алмазы? Так вы говорите Tolstoy?
– Все верно, мистер Tolstoy. Мужчина, высокий, худощавый, лет сорока, вряд ли старше. Аристократ, но в Петербурге о нем мало кто знает – я поспрашивал наших ребят, работающих там – ничего. Под Бухарой станцию сторожат около десяти казаков. Вооружены неплохо, но скорее пугают местных, нежели готовятся к обороне. Места дикие, глухие. Проектом никто не интересуется. Да в общем никто и не знает о нем толком… – Уильям пожал мощными плечами. Британский агент чеканил фразы по-военному, словно на отчете перед армейским командованием.
– Да-а-а, такие громадные деньги, великое открытие, удивительные эксперименты и… совсем никто не в курсе… Как-то это очень, знаете…не по-нашему. Странные люди все-таки эти русские. В Англии мистер Tolstoy был бы уже, пожалуй, национальным героем. Ну, как Родс в свое время, вы не находите? Россия выбросила на международный рынок десятки тысяч карат – а это солидные деньги – да это миллионы! Так вы говорите, он даже не богат и живет едва лучше местных наших старателей?
– Да, сэр – Уильям безразлично кивнул и вновь пожал плечами. – Никакой прислуги, никаких дворцов. И он не национальный герой уж точно – его вообще практически никто не знает, будто и нет.
– Они вступят в переговоры, как вы считаете?
– Сомневаюсь, мистер Эрнест – Tolstoy отправляет алмазы партиями в их столицу – Петроград, кажется. Уже там решают, что с ними делать дальше. Правительство и царская фамилия, насколько мне известно. Почти никто не посвящен в детали и я, пока не увидел своими глазами, тоже решил, что речь о каком-то шифре. Ну, знаете, когда иносказательно рассказывают о какой-нибудь сверхважной задаче…
– Петроград? – равнодушно переспросил Оппенгеймер.
– Да, мистер Эрнест, – раньше его долго называли Санкт-Петербургом, но вы же знаете, сейчас терпеть не могут все немецкое…
Эрнест Оппенгеймер поморщился – уж он то знал. Даже сменил имя… и гражданство.
Снова повисло неловкое молчание. Слышно было, как тяжело дышит взволнованный мэр. За окном ругались о каких-то мелочах служанки. Где-то скреблась, пытаясь пролезть в щель окна кошка.
– Ну, вот что я скажу – эту проблему надо как-то решить – наконец произнес мэр. – Предоставленные вами сведения не имеют цены. Они черт возьми так удивительны, что даже без шифра, кажется, можно рассказывать о них кому захочешь – поверить все равно невозможно. Тем не менее, мистер Уильям, я знаю, что вы не из тех, кто так мудрено шутит…
Слова Оппенгеймера оборвались. Он снова задумался о чем-то, сложив руки на груди.
– Так вы предлагаете мне устранить ученого? Пойти на крайние варианты? – лицо агента ничего не выражало. Пожалуй, он был готов к любому ответу.
– Послушайте, Уильям, не так важно, что именно вы сделаете! Принимайте любые меры и… Мне нет дела до ваших секретов. Кроме того, ведь вы сами говорили мне, что в России хаос, дезертиры, анархия…
Ухмыльнувшись, Уильям понимающе покачал головой. Да, он не раз видел этот алчный взгляд. Людей, готовых на все, лишь бы не пачкать руки самим, но во что бы то ни стало решить проблему…
– Мистер Уильям, вы поймите главное – нам очень, очень нужна дружба с банком почившего мистера Моргана..! – Оппенгеймер сам не заметил, как высказал вслух давно мучавшие его мысли, детали которых предпочитал держать в тайне. – Или вы всерьез полагаете, что я могу позволить какому-то русскому алхимику нас разорить..?
Глава 16
Поезд на Петроград, сентябрь 1917
Все последние два года на станции под Бухарой царило оживление. Приходили восторженные письма. Много с благодарностями от царской семьи, от великих князей, от Ольденбургского, который даже порывался приехать и собственными глазами увидеть, что удалось сделать на щедро выделенные им без всяких гарантий деньги. Рискованный, на грани безумия проект окупился головокружительными, просто невероятными дивидендами! Пятьдесят миллионов золотых рублей – подумать только! Да годовой бюджет всей семьи Романовых был едва ли двадцать миллионов – громадные деньги!
Еще первый алмаз «Анастасия» пошел с торгов и окупил строительство госпиталя для раненых на фронте. Изрядно пострадавшие во время прорыва под командованием генерала Брусилова пехотинцы, лишившись кто ноги, кто руки, но храбрым броском переломив ход войны, восстанавливались теперь в госпитале, выстроенном на последний европейский манер. Последующие транши алмазов, регулярно отправляемые Александром Владимировичем в Петербург серьезно помогли царскому правительству и в закупках и в погашении многих кредитных обязательств, что росли как снежный ком. Полезны были при финансировании собственных уральских предприятий, Путиловских заводов…
Сейчас разогнавшийся на железном полотне паровоз стремительно нес Александра Владимировича, Арона и Степана, прихватившего еще троих казаков для спокойствия в Петроград. Столько времени прошло… Как там Анастасия, увидеть бы ее скорее, ведь теперь я не просто крепко стою на ногах – я даже, можно сказать, богат… – усмехался собственным мыслям граф. – А что если ее сердце свободно? Может быть все-таки получится…?
