Евгений Зеленский
Алхимик Великой империи
– Ну здорово, турист! Как там твои Европы? Ай-да посидим выпьем, расскажешь про свой шурум-бурум, да про наш послушаешь – нам люди твоего склада завсегда пригодятся…
Совсем скоро, к ужасу Александра выяснилось, что странный молодой человек, называвшийся то Бауманом, то Николаем, то Грачем – отлично знаком Мишке.
– Да ты совсем не читал что ли в своих этих Европах? Туда не просачивается? Я ж тебе объясняю, Грач спит с Машкой, которая Андреева, ну, актриса то эта, любовница Морозова.
– Саввы Морозова?
– Да-да, именно его. Вот через нее мы качаем деньги, чтобы газету издавать. Он ей на брульянты значится ассигнации отсчитывает, ну а она нам, на Дело. Коля человек очень полезный, по-своему неотразимый – Мишка рассмеялся.
Смех был знакомым, но за прошедшие годы приобрел какие-то новые ноты, стал скользким, каким-то надменным, неприятным…
– Но почему? Давно ты с Урала приехал? Ты же хорошо там устроился – писал мне, мол мастерами командуешь, словно помещик, перспективы отменные, деньги льются рекой… Врал ты, что ли?
Мишка поджал губы и покачал косматой головой.
– Давненько это, брат, было. Много воды утекло. Бывали деньги, бывали, хотя и кидали на них порой. А еще зверели, требуя работать без продыху. И…да много чего «и»! К черту такую жизнь, вот что я тебе скажу! И к черту горбатиться на них – оно того не стоит!
– На кого на них то?
Мишка сощурился, не отвечая.
– Не они ли купили тебе образование? Помогли выбраться из батраков? Да и…
– Не все мы графьями уродились! – Мишка перебил и презрительно скорчился, словно стараясь задеть Александра побольнее, – я тогда и жизни то совсем не нюхал, а оказалось, что не для меня это! Правами рабочих у нас подтираются – я не стану с этим мириться.
– Не узнаю тебя, право же! – тихо пробормотал Александр. – Ты попрекаешь меня графским титулом, хотя на уральском заводе тебе, сыну крестьянина, платили, может быть, вдвое больше, чем мне в Германии. Но это ладно, пусть! Ты мне другое скажи, царь то тут при чем? Я сегодня немало прошагал по улицам – толпы орут, требуют черт знает чего, к чудовищным переменами призывая, чтобы какие-то свои неудобства мелкие решить. При чем тут государство? В чем вина министерств?
– А рыба с головы гниет, разве нет? – Мишка откинулся на стуле, скрестив руки на груди – пока наверху перемены не грянут – внизу все по-прежнему останется.
Александр ничего не ответил. Стена холодного непонимания встала между старыми друзьями. Решено было попытать счастья и оттаять в трактире, за обедом и рюмками горячительного – Мишка настаивал на опохмелке. Туда и направились.
– Да-а-а, изнежили тебя, брат, в твоих Европах. Совсем ты что ли русскую жизнь позабыл в пабах аглицких, да средь немецкой шушеры? Что там у них пьют? Пиво? Шнапс? Али ты просто зазнался?
– Не понимаю, о чем ты говоришь!
– Сам посуди! Народ в дерьме, война с позором отгремела и япошки, обезьяны эти, в клочки нас разорвали. Генералы продажны, хуже шлюх. Денег простому человеку вовсе не платят, а кучи мерзавцев жируют хлеще, чем раньше! Частные неудобства, ты заявляешь? Мелкие вопросы?
О поражении России в войне с Японией Александр много читал в газетах еще в Лондоне. Неожиданная эта новость потрясла Европу и больно била по самолюбию. Печально и обидно, но чтобы на улицу с плакатами и дубинами, бить витрины и требовать полной смены властей…?
Выпивка развязывала языки и совсем скоро Мишка, закидывающий рюмку за рюмкой, совершенно потерял контроль, на глазах опрощаясь и становясь все шумнее.
– К черту эти твои науки, Сашка! Да и политику к черту! Ай-да в бордель к мамзелям, должна же быть радость в жизни простого человека? – пьяный голос Мишки заплетался. В неопрятной бороде застряли крошки чесночных сухарей – ими закусывали.
Отказаться и вежливо избежать пьяных упреков не удалось.
– Фу ты ну ты, посмотрите какие мы чистенькие! – басил Мишка – тьфу, – он смачно сплюнул прямо на пол. – Али не хочешь в один бордель со мной – с крестьянским сыном заваливаться? Предпочитаешь фройляйнш поблагороднее, а? Может, по крале своей скучаешь? Как там ее? Анька? Верка? Наська?
– Ты забываешься! – глаза Александра полыхнули. Миролюбивый от природы, сейчас он стремительно свирепел.
– Ну краля и краля, ты че заводишься то – я слышал, замуж выскочила, письмеца тебе катать перестала… – осклабился Мишка, – но ты это – беги, вдруг опять полюбит?… Ну а че? Муженек то у ней уже того, фьють, под Цусимой рыб кормить отправился. Хе-хе-хе…Ежели они такое жрут, конечно – того уж я не знаю. Он тоже из «вашбродий»…
Резче, чем ожидал, Александр встал, чуть не повалив стул, со скрипом отъехавший назад. Опрокинулась одна из рюмок.
– Да твою же мать! – совершенно пьяный Мишка схватился за салфетку и, согнувшись, принялся неуклюже вытирать брюки, хотя облился водкой.
Ухватившись за спасительную паузу в беседе, ставшей тягостной и взрывоопасной, Александр бросил на стол несколько монет, с лихвой покрывающих их посиделку и быстро направился к выходу, не прощаясь. Небольшой трактир стоял на Немецкой улице, недалеко от Императорского Московского Технического Училища – где-то рядом снимал комнату Мишка, почему здесь и оказались. Знал местные дешевые кабаки.
Выйдя на улицу, пылающий от гнева Александр совершенно случайно натолкнулся на пьяного рабочего, стоявшего неподалеку от ткацкой фабрики. Едва не сбил его с ног. Неприятности крепчали. Тяжело развернувшись, грузный мужик взглянул на Александра с гримасой неприязни. Глаза его сверкнули нескрываемой злобой, желанием утвердиться.
– Да я тебя, сука очкастая, в бараний рог ща скручу, а ну ка…
Отскочив и попятившись – рабочий был едва ли не вдвое тяжелее графа – Александр попытался избежать нежелательного столкновения со столь значительного перевесом у противника, но позади оказалась холодная кирпичная стена. Изготовившись принять неравный бой и закрывая лицо от первого удара, граф отклонился в сторону за миг до того, как дюжий кулак рабочего опустился на камень, где только что было лицо Александра, выиграв тому пару секунд на перегруппировку. Рабочий хрипел от гнева, тяжело сопя и надвигаясь. Тошнотворно пахнуло спиртом и давно не мытым телом.
Попытавшись оттолкнуть противника и выскочить из западни, обогнув с фланга, Александр потерпел неудачу и, вложив всю силу, ударил рабочего, целясь в челюсть. Бывалый мужик с легкостью перехватил руку худосочного интеллигента и, в пьяном бешенстве выхватил из-за пазухи короткий ножик. Блеснуло лезвие и, ничего не успев предпринять, Александр почувствовал как кольнуло лоб, словно хлестнули прутом.
– Ща я тебе рожу то подправлю, мразота…
Заливая глаз хлынула кровь. Хаос и сумбур поглотили все вокруг. В ушах звенело, в живот пришелся тяжелый удар кулаком – будто лошадь лягнула. Скорчившись, граф упал на землю, неосознанно закрывая голову руками и задыхаясь. Взор застилала кровь, тёплыми липкими ручьями льющаяся откуда-то сверху, из рассеченной головы. Сверху что-то мелькнуло, послышалась короткая борьба. Глухой удар, короткий вскрик и кто-то как подкошенный, рухнул рядом с графом, безвольно растянувшись.
Грязным рукавом пальто протирая глаза, чтобы хоть что-то разглядеть, не восстановив еще дыхания после тяжелого удара в живот, Александр начал подниматься, судорожно пытаясь нащупать потерянные в драке очки.
– Поднимайся, эй, живой ты там, что ли? Твое добро? – крепкая рука подхватила Александра, словно ребенка, ставя на ноги, протягивая утраченную оптику.
Все пытаясь восстановить дыхание, Александр взглянул на своего спасителя, решительным ударом могучей руки отправившего пьяного рабочего на мостовую.
– Я терпеть не могу этих, что против царя и за всякое скверное – пробасил незнакомец. – Кричат, суки, «долой царя, долой царя…». А как это «долой царя», коли я ему пять лет верой и правдой!? – прорычал мужчина.
Вены на толстой шее надулись от напряжения, но совсем скоро он уже взял эмоции под контроль – военная выучка – голос зазвучал миролюбивее, даже приветливо.
– Меня Николай зовут. А вас как величать?
– Александр, Александр Толстой я… —закашлявшись ответил граф.
– Ишь, фамилия! Как у этого, как его, граф который, пишущий то – пойдем-ка, вам умыться бы…
Ближайшем местом, где можно было взглянуть на себя и воспользоваться водой оказался совсем недавно покинутый кабак. В сопровождении Николая, словно под охраной, Александр вошел внутрь, попросив кувшин и несколько полотенец – прочистить рану. Мишки уже не было – исчез.
– Да, шрама небось не избежать! Вы чай не актер, не рожей, ой, лицом, простите, на хлеб имеете?
– Нет, нет конечно… Я ученый, химик, – Александр смотрелся в зеркало.
Яркий порез справа налево, до брови рассек ему лоб, кровоточа. Не нагноился бы…
– А дайте-ка сейчас я замотаю, прижму, кровь то и остановится – нас в гвардии и не такому учили, это я смогу – Николай взял одно из полотенец и подошел к Александру, протягивая руку.
Мокрое полотенце стянулось вокруг головы Александра так крепко, что на миг ему показалось – еще чуть-чуть и она треснет! Граф скорчился от боли.
– Да-да, момент, сейчас полегче затяну, это я не рассчитал малость, пардон! – Николай чуть ослабил полотенце, но вышло все равно туго.
– Так вы, значит, из гвардии? – благодарный Александр вновь сидел за столом – допивали водку, оставшуюся в бутылке после промывки раны.
– Да уже нет – на фабрике Щапова подвизаюсь, тут недалеко. Мимо проходил вот, да как удачно пришлось – человеку ученому помог, уже день не зря прожит…
– Я очень… очень благодарен вам. Буквально сегодня прибыл из Европы и все не могу привыкнуть к новому, как бы это сказать то так помягче, облику страны…
– А, вы об этом…Да, мне тоже все это тяжко дается. Часто, право же, едва держусь, чтобы кому-нибудь в зубы не шандарахнуть за слова против царя-то батюшки. Я ж это – в лейб-гвардии Конного полка Его Величества, в кирасирах пять лет, от звонка до звонка… Вон даже и значок вручили, отличался, были дела…
Присмотревшись, Александр прочел надпись на значке, прикрепленном к лацкану пиджака Николая – «За отличную рубку».
– Агась, мастер палаша – гордо улыбнулся Николай – это я умеючи. Ух и взбесили меня сегодня! На фабрике еще народ чушь несет всякую, работа встала…не могу я так больше, слушать всю эту дрянь! Да, я чего-то и засиделся, кажется – пора мне отчалить. Извиняйте, был рад помочь! Служба…Вы, надеюсь, не из этих будете.
– Нет, точно не из этих… – охотно признался Александр, пожимая руку и еще раз осыпая благодарностью своего нечаянного спасителя.
Кое-как приведя себя в порядок, граф оставил еще пару монет хозяину заведения и вновь двинулся на улицу, где несколькими минутами ранее уже исчез Николай.
Улица оживилась. Толпа разношерстного народа двигалась по Немецкой, откуда-то со стороны Технического училища, растянувшись колонной. Гудение и рев множества глоток оглушали, но даже сквозь гам не трудно было разобрать лозунги:
– К черту царя!
– Долой власть!
– Вперед, товарищи, долой самодержавие! – неслось со всех сторон.
Безумным водоворотом толпа норовила затянуть словно в омут и, избегая нежелательного участия, Александр вжался в стену. Прямо рядом с питейным заведением, дважды уже принимавшим молодого графа в свое нутро, находилась ткацкая фабрика. Толпа трудящихся высыпала и сейчас с интересом смотрела на демонстрантов. Многие свистели и поддерживали звонким улюлюканьем, но к демонстрации не присоединялись.
Резкое движение привлекло внимание Александра и он обернулся в сторону происходящего. Какой-то молодой человек с бородкой и забранными назад волосами, обнажавшими высокий лоб, запрыгнул в пролетку стоявшего на пути демонстрантов извозчика и, размахивая красным флагом, приказал гнать вперед, прямо перед толпой, словно возглавляя шествие.
– Товарищи, присоединяйтесь к нам! Долой царя! Долой самодержавие! Разрушим русскую Бастилию! Долой ублюдков во власти! К черту царя! – громкий голос, скандируя ставшие уже привычными лозунги, разносился по улице, эхом отражаясь от кирпичных зданий. Молодой человек обращался к работникам фабрики, пытаясь усилить и без того многолюдный митинг, посеять хаос. Вжавшись в стену еще плотнее, ощущая как мурашки, побежали по спине, Александр понял, что узнает это лицо. Конечно, два года назад они вместе ехали в поезде в Германии. Да и буквально сегодня граф вновь слышал о нем от Мишки, дружбе с которым, похоже, пришел конец… Бауман. Грач. Как там его еще кличут? Опять он! Кругом он – с отвращением подумалось Александру.
Мгновение спустя, клубок событий закрутился пуще прежнего. Невесть откуда, прямо на бричку вскочил еще один знакомый – Николай. Вот он, зажав в руке какой-то нелепый обломок трубы, стоит рядом с Бауманом на бричке… Ухватившись за древко штандарта, на котором развевалось красное знамя, Николай попытался вырвать его из рук ненавистных ему демонстрантов, оскорбляющих самого Царя.
Бауман несколько раз попытался оттолкнуть фабриканта, но поняв, что безнадежно проигрывает ему в физической силе, пошел на подлость. Сунув руку в карман плаща, он достал короткий пистолет и направил в Николая, целясь в живот.
Раздался грохот выстрела. Не тут-то было – молниеносная реакция спасла гвардейца из личной охраны государя-императора. Тяжелый удар трубы, используемой на манер палаша, мгновенно отвел и выбил оружие из рук революционера. Опешив от неожиданности и выронив знамя, Бауман попытался ударить Николая в лицо, но обрезок трубы легко парировал и этот удар. Охваченный гневом, едва не лишившись жизни под пулей, Николай ударил Баумана трубой по голове. Тот неуклюже закрылся руками, но было поздно – Николай уже не мог остановиться.
Удар. Еще один. Третий. Могучая рука гвардейца, награжденного за отличную рубку, с мастерством и тяжестью опускала обрезок трубы на голову революционера, готового стрелять на поражение во всех, кто встанет на его пути. Еще хуже – призывавшего разгоряченный народ к худшему – свержению Царя, за которого Николай не раздумывая отдал бы свою жизнь.
В считаные секунды все было кончено. Бауман рухнул без сознания, заливаясь кровью, а Николай, ловко соскочив с пролетки на мостовую, отбросил трубу и немедленно растворился в густой толпе. Демонстрация рассыпалась, приходя в хаос и замешательство. Люди наталкивались друг на друга, кто-то дрался, несколько человек упали, затаптываемые беспорядочно мечущимися людьми, словно стадом.
Услышав выстрел, многие испугались и сейчас колонна стремительно таяла, рассыпаясь по улочкам и переулкам, опасаясь сопротивления властей, солдат, городовых… К распростертому на мостовой Бауману с высоким, окровавленным лбом, кинулись его соратники. Кто-то поднимал его, тормошил, пытался привести в чувство.
В глазах Александра помутилось. Вихрь событий завертелся слишком плотно, выбивая почву из-под ног не готового к подобному накалу страстей графа. Старый мир рассыпался прямо на глазах, суля перемены сверху до низу, разбивая последнее очарование юношеских воспоминаний о солидном покое и уютном благополучии старой России.
– Анастасия! Нужно срочно ехать в Петербург! Черт знает что такое происходит! – бессмысленно и беспорядочно бормотал граф, комкая впечатления и новости этого безобразно длинного дня.
В лихорадочном возбуждении, с перевязанной головой, плотнее кутаясь в старое пальто от порывов октябрьского ветра, Александр бросился в сторону Петербургского вокзала.
Университет закрыт! Лаборатория закрыта! Старые друзья превратились черти знает во что, если не сказать хуже. Надо ехать, надо возвращаться, надо убираться подальше от Москвы! В Петербург, в столицу! В Петербург!
Увы, реальность упрямо не шла навстречу планам. Железнодорожники отчаянно бастовали вместе со всеми остальными – движение в огромной стране было парализовано.
Товары не доставлялись. Люди застряли, бессильные во всеобщем хаосе перемещаться между городами и селами. Невиданная стачка охватила империю, сковав и обездвижив. Уехать было совершенно невозможно.
Часть 2
Глава 9
Оксфорд, июнь 1877
«…таким образом я утверждаю, что у каждого человека есть главная цель, которой он безраздельно и посвящает свою жизнь. Для одних это стяжательство – накопление богатств. Для иных – семейные радости. Что же до меня, то своей главной целью я вижу преданное служение родине.
Конечно, в любви к родине люди клялись с незапамятных времен, но Бог ты мой, сколько совершенно разных значений имели эти клятвы! Так что будет разумным пояснить, что имею в виду под этим именно я – Сесил Родс.
Чтобы мир смог обрести долгожданное равновесие, люди – счастье, а войны прекратились – нашей планете нужна нация умных и сильных людей, которая смогла бы безраздельно господствовать над всеми остальными, мудро руководя менее развитыми, а порой откровенно отсталыми народами.
Подобно тому как в любом обществе выживают и господствуют сильнейшие – то же самое должно произойти и в мире, вынужденном склониться перед сильнейшей нацией. Нет сомнений, что в настоящий момент таковой признать можно лишь одну – подданых Ее Величества. Я имею в виду, конечно, англичан.
Способны ли осуществить всю ту огромную миссию, о которой идет речь, джентльмены, что заседают в нашем парламенте? Чушь! Конечно же нет! Зачем ждать невозможного от собрания обюрократившихся политиканов, что посвятили жизнь накоплению богатств, игнорируют историю, трусливы, а порой глухи и к здравому смыслу?
Что помогло Римской церкви добиться успеха? Не то ли, что каждый энтузиаст (можете назвать его хоть сумасшедшим), находит в ней применение своим силам и способностям? Так вот и нам, дабы выполнить долг перед человечеством – овладеть как можно большими землями под управлением Британской короны – следует основать организацию, какая, сохраняя себя в тайне, оказалась бы способной взять на себя нетривиальные задачи захвата земель нецивилизованных народов, возвращения Соединенных Штатов в лоно английской монархии и объединения англосаксов в единую, всемогущую Империю на всем Земном шаре.
Кто мог бы стать подходящим человеческим материалом для такого сообщества, не имеющего ни границ, ни пределов возможного? Кого не сбили бы с верного пути все те многочисленные пороки и искушения, что свойственны людскому роду? Я верю – таковыми могли бы стать младшие сыновья аристократических семейств нашей славной Англии.
Благородная кровь, лишенная возможности унаследовать звучные титулы или хоть сколько-нибудь крупное состояние от своих предков, вскипает и рвется вперед, в поисках возможностей проявить себя. Увы, не имея к этому ни средств, ни возможностей. Подобное же общество, несомненно, дало бы им и то, и другое, придало сил – явилось бы надежной опорой для всех дальнейших свершений и тем более…»
Рука пишущего эти строки вздрогнула, смазав последнюю строку густой кляксой. С грохотом упала и покатилась по полу чернильница, заливая ковер грязными, черными пятнами. Молодой человек с жесткими, вьющимися волосами и прямым, утолщенным ближе к кончику носом сипло вдохнул воздух, схватившись за грудь.
Окна были открыты нараспашку – свежий воздух тихих оксфордских полей проникал в комнату, легкими порывами колыхая строгие, прямые шторы. Сесил задыхался. Снова.
Крупные, выразительные глаза его лезли из орбит, дрожащими пальцами юноша пытался ослабить ворот у рубашки, хотя и знал – это не поможет. Причина недуга крылась совсем в другом, куда менее заметном снаружи обстоятельстве.
Всего двадцать четыре года – Сесил Родс прожил уже много больше, чем было отмерено врачами, когда тяжелый сердечный приступ впервые сразил его несколько лет назад. Цепляясь за мечты о могуществе и завоевании целого мира, больной юноша сжимал зубы и, едва становилось легче, а сердце ловило верный ритм – снова рвался в бой. Готовый, что всякий день может оказаться для него последним. Зная, что шансы прожить еще один год всякий раз ничтожны.
Сегодняшний приступ был легче обычного, но по спине молодого человека все равно струйками сбегал ледяной пот – рубашка насквозь пропиталась.
Аккуратно встав со стула, Сесил безразлично поглядел на испорченную рукопись, снял пиджак и стал раздеваться. С минуты на минуту придет доктор – нужно привести себя в порядок. Хотя Сесил Родс отлично понимал, что медик вновь попросит его раздеться до пояса, чтобы выслушать эти тяжелые, неровные сердцебиения – встречать людей в неотразимом виде было важным для него правилом. По крайней мере здесь – в Англии.
В Оксфорде, наполненном сливками британской аристократии и людьми, в чьих глазах сын викария хотел смотреться хотя бы на пол ступеньки выше. Ощущая себя внутренне выше на солидное количество пролетов, а не каких-то там ступеней – Родс рано выучился понимать людей и, главное, ориентироваться в ситуациях. Как лучше вести себя, как заводить знакомства и, конечно, как добиваться задуманного. Во что бы то ни стало.
Внизу трижды постучали. Выглянув в окно молодой человек увидел господина в шляпе, лет тридцати пяти, закутанного в непромокаемый плащ – ветер был прохладным. Несомненно – это доктор Степлсон. Держась за перила, все еще чувствуя неверность в дрожащих руках, молодой пациент спустился, чтобы открыть дверь.
– Господи, мистер Родс, вы видели себя в зеркало? Да вы бледнее, чем английский рабочий, года три не видевший солнца! Где же ваш хваленый африканский загар?
– Опять приступ, мистер Степлсон, – слабо улыбнулся молодой человек. – Только что отпустило…
После спуска по лестнице снова стало тяжело дышать. Сердце заходилось в груди, руки оледенели.
– Немедленно раздевайтесь, вы так крепко застегнули рубашку, да вы с ума сошли!? В вашем положении подражать всем этим денди – абсурд! Не сегодня-завтра вы можете отправиться на небеса, а одеваетесь будто на прием к Ее Величеству. Сядьте тут, вот так, мне надо послушать.
Выхватив из плаща с бездонными карманами стетоскоп, доктор Степлсон начал аускультацию 9 со спины, где-то в области сердца. Холодная, металлическая поверхность неприятно коснулась еще влажной после приступа кожи.
– Вдох, пожалуйста. Выдох! Еще раз вдох…
Через несколько минут все было кончено.
– Мистер Родс, на вашем месте я не готовился бы сейчас к экзаменам и, тем более, не собирался обратно, в эту вашу Африку. Жизнь она, знаете, дороже отметок, дипломов и всех этих сиятельных фантазий про ваши алмазы, или что там у вас?
– Алмазы, доктор, вы правы – Родс грустно улыбнулся.
– Не буду ходить вокруг да около. И врать тоже не буду – сейчас каждый приступ норовит стать для вас последним. Часто они?
– Каждый месяц – молодой человек задумался, – нет, даже, пожалуй, каждую неделю.
– Сегодняшний, а если я верно понимаю, вас он совсем недавно посещал, какой был по счету?
– Второй…
– Но ведь сегодня только среда?
– Да, доктор, вы правы, сегодня среда…
– Мистер Родс, можете относиться как вам угодно, но послушайте – мой врачебный долг предупредить вас. Следует предпочитать длинный крепкий сон и неспешные прогулки всем тем истощающим занятиям, которым вы себя неуклонно подвергаете. Вы же работаете даже по ночам! Неужели вам себя совсем не жаль? Хотите вы, в конце концов, прожить на этом свете подольше?
На лице молодого человека отразилось глубокое раздумье. Казалось, хотя вопрос и был совершенно очевидным, Сесил Родс формулировал на него какой-то свой, особенный ответ.
– Если честно, доктор, для меня не так уж важно, как долго моя жизнь продлится. Намного важнее – чего я в ней успею достичь…
– Ах, юноша… – доктор вздохнул, – Оксфорд, Оксфорд… неужели вы думаете, что это какой-то уникальный взгляд на свою судьбу? Слышу это регулярно от многих людей вашего возраста. Юношеский пыл, максимализм…
– Не думаю, мистер Степлсон, при всем уважении, что я подобен тем, о ком вы сейчас говорите – Сесил ответил жестко, в голосе сверкнули холодные нотки.
– Хм, вот как? Полагаете себя особенным?
Молодой человек безразлично пожал плечами. Доктор хлопал глазами, теребя край своего плаща, словно пытаясь пальцами проделать в нем дырку. Несколько раз он открывал рот, будто порываясь что-то сказать, но не успевал. Наконец, мистер Степлсон все же собрался с мыслями:
– Мистер Родс, я не впервые уже хочу спросить, если позволите, хотя это, пожалуй, личное. Только между нами, обещаю! При вашем состоянии, и я имею в виду сейчас не медицинскую ситуацию – у вас, кажется, несколько сотен тысяч фунтов, так? Вы говорили, что регулярно пишете завещания, добавляя к ним все новые и новые нули…
Молодой человек спокойно кивнул. Ни тени гордости или надменности не промелькнуло на его лице, хотя речь шла о суммах, какие доктор не заработал бы и за несколько жизней.
– Я гляжу на других юношей – о, тут их много, из лучших семейств страны, да и не только из Англии. Вы же тоже, как и я видите, как они проводят свое время?
– Конечно, к чему вы клоните?
– Что помогает вам, с такими возможностями и деньгами, когда жизнь может вот-вот оборваться… удерживаться от всех этих соблазнов?
Родс слегка нахмурился, словно не желая отвечать. Наблюдая, как двинулись к переносице его брови, доктор Степлсон уже жалел, что полез не в свое дело – как-то само пришлось к слову. Ну правда же, любопытный юноша..!
– Непросто ответить на такой вопрос, доктор. Я думаю не совру, если скажу, что у меня есть миссия. Да-да, большая миссия. Я не знаю, сколько отпустит мне Господь – надеюсь, что-нибудь да успею. Но пока впереди маячат те цели, что я вижу – я буду идти до конца.
Глаза юноши горели огнем. Внутри кипела бездна силы и, казалось, одна лишь она и поддерживала жизнь в этом слабом, больном сердце, словно зажигая его снова и снова.
Смутившись, доктор попытался найти слова, чтобы что-то сказать, возразить или напротив, согласиться, но ничего толкового не шло в голову.
– Ну вот что – не будем лучше о вашем личном, оставайтесь моим пациентом по сердечной части – вовсе я не собираюсь копаться в юных головах, еще чего! – мистер Степлсон вновь обрел уверенность и широко улыбался.
– Благодарю вас!
– Да, дело за вами – я зайду в воскресенье, после обеда, если вы планируете быть здесь. Будет удобно?
– Да, пожалуй.
– Что же, тогда до скорой встречи! Принимаете те капли, что я выписывал вам несколько визитов назад, вы же не забыли про них их?
– Конечно, доктор – Родс уверенно кивнул – я принимаю их регулярно!
Шутливо погрозив пальцем, мистер Степлсон поплотнее запахнул свой плащ, кивнул и вышел из дома.
Подождав пару минут, слушая тиканье висящих на стене часов, Родс застегнул пиджак и воротник рубашки, накинул пальто и тоже вышел. Захотелось прогуляться.
Прохладная влажность воздуха, лоснящаяся зелень оксфордских лугов – все здесь резко контрастировало с выжжеными, сухими пейзажами Кимберли. Где Африку усыпал песок – здесь была сочная, молодая трава. Где далекое, лазурное небо казалось особенно светлым в раскаленном зное, здесь висели косматые, напитанные холодными дождями облака. Неспешно и солидно, словно английские лорды, они плыли по небу над Англией, гордо взирая на мелочную суету внизу. Всякий раз попадая с дикого и необузданного края в чопорную, расчерченную правилами и законами Англию, Родс остро чувствовал удивительное разнообразие, какое способна дарить жизнь только самым активным ее ценителям. Различаясь словно два разных мира – Англия и Кимберли – также сильно менялся и Сесил Родс, в зависимости от того, где находился.
Твердый, властный и беспринципный делец, поражавший своей жесткостью даже бывалых старателей вдвое старше, в Англии Родс превращался в мягкого, словно кошка, интригана. Способность менять маски, идеально подстраиваться под внешние обстоятельства – вот то, что необходимо каждому, кто хочет однажды уже эти самые внешние обстоятельства менять под себя.
Зачем мне Оксфорд, вот ведь глупости… – улыбался молодой человек своим мыслям. – Да много ли я добьюсь в Кимберли, если буду действовать в одиночку, без поддержки больших людей из Англии? Не привлекая их к Делу, не считаясь с их интересами? Конечно же нет! Мое счастье, что на сегодняшний день и Чарльз Радд отлично справится там сам – один – пусть и не без моих советов. Кое-что уже сделано, налажено… Но вот если однажды мы хотим отхватить кусок побольше – не какие-то там десятки шахт, а часть материка… Или, может быть даже, подавляющую его часть… Да! Конечно. Знакомства здесь окажутся совершенно необходимы! Множество полезных знакомств!
Всего семь лет прошло с момента, как тяжело болеющий чахоткой Родс отплыл из Англии в Южную Африку – смена климата была последним шансом. Еще до сердечных приступов врачи обрекли его на скорую смерть и, привычный засыпать с мыслью, что не откроет глаза вновь, Родс удивлял всех тем, что вовсе не отказывался от планов на будущее, не опускал руки. Напротив, размахом фантазии он восхищал, раздражал и пугал всех, включая собственного старшего брата, к которому и плыл. Поправлять здоровье и помогать на хлопковой ферме.
В чаду полыхавшей пламенем алмазной лихорадки старший брат Сесила забросил ферму и ударился в самые отвязные приключения, вернуться из которых ему уже не было суждено. Сесил Родс, когда ему едва стукнуло восемнадцать, больной и неопытный остался совершенно один. На ферме и на всем этом чужом, малопонятном и еще менее известном ему континенте.
Молодой человек не слишком долго скорбел – теряться было не в его правилах и совсем скоро он разыграл удачную монету, скупая пустующие участки, что еще были свободны или уже освободились за ненадобностью.
Уже несколько лет минуло с тех пор, как грянуло нашествие. Когда некий Ван Никерк – ничем не примечательный бурский торгаш – Родс слышал эту историю со слов очевидцев – нашел первый камень и Господь подсказал его глупой голове снести к людям знающим, дойти до самого губернатора…
Словно саранча, в ворота Южной Африки, сшибая петли ворвались тысячи старателей, покинувших насиженные на родине места. В поисках алмазов, золота, богатств – в погоне за мечтой, вчерашний школьный учитель мог стать головорезом, помощник судьи чинить беззакония… О нравах же тех, по чьим грязным шеям веревка плакала еще задолго до вскруживших голову обстоятельств, говорить не приходится и вовсе – страшная анархия и хаос были гимном тех времен.
Среди подобного пестрого и весьма колоритного контингента головорезов, врагов закона, шлюх, ожесточившихся бюрократов и местных бесправных рабов-кафров, Родс, совсем молодой юноша, и прокладывал себе путь, познавал прелести самостоятельности. День за днем, месяц за месяцем он обрастал знакомствами, всякий год удваивал состояние, но главное – проходил такую школу, какую нельзя сыскать ни в Лондоне, ни где бы то ни было еще на свете. Школу суровой, настоящей, изощренной в своих прихотях жизни.
