Евгений Зеленский
Алхимик Великой империи
Миловидное, даже симпатичное лицо миссис Джейкобс выглянуло из-за широкой спины мужа, одарив усталого, грязного путника волной такого радушия, словно он лично ей привез роскошные подарки и захватывающие истории, какие они весь вечер станут слушать. Она была лет на десять младше мужа.
– Ван Никерк! Как я рада тебя видеть! – лицо женщины расплылось в улыбке, делавшей ее еще привлекательнее.
Даниэль презрительно скорчился, быстро отвернувшись, чтобы не выдавать своих мыслей, но поздно, Никкерк уже все понял – молва успела разнестись. Быстро оценивать обстановку было важным, чертовски важным навыком. Если, конечно, хочешь чувствовать хоть немного уверенности в своем завтрашнем дне и ездить по долине реки Оранжевой.
Трое младших Джекобсов играли в саду – не хватало лишь старшего – наверное, ушел с друзьями поискать на свой зад приключений – подумал Никкерк.
Спустя всего час, устало откинувшись на плетеном стуле, Ван Никерк потягивал густой, сладковатый ройбуш, любуясь, как любезно и с легкой, едва заметной хитрецой улыбается ему миссис Джейкобс. Не тяготило даже то ледяное презрение, что исходило от главы семейства, мучимого личной обидой, отсутствием доказательств (не то он, конечно, пристрелил бы мерзавца еще на пороге) и пылающей ревностью, словно пожиравшей его изнутри.
– Так ты, говоришь, совсем не надолго заехал? И куда отправишься дальше?
– В город, надо встретиться там с одним парнем.
– А, в эту дыру? Что там нынче?
– А что ей сделается? Дыра она и есть дыра. Заезжают всякие, иной раз можно столковаться…Иной нет.
– Ну, понятно… – Даниэль уставился на Никерка, словно пытаясь прочесть правду в его глазах, утопавших в проемах смуглых глазниц.
Ван Никерк пошарил в кармане рубахи и вынул две слегка помятых, но целых сигары. Предложил Даниэлю и, пожав плечами на его отказ закурил свою, пуская густой дымок под потолок хижины. Миссис Джейкобс вымученно улыбалась, указывая глазами так, чтобы не увидел муж, куда-то в сторону, где, должно быть, стоял амбар. Женщина отрицательно повертела головой, кивая на мужа, сидящего к ней спиной. Незаметно для фермера, Ван Никерк выдохнул с облечением. Со стороны казалось, что он просто курит.
– А это что за блестяшка? – постарался перевести тему Ван Никерк, когда повисшая пауза становилась напряжённой даже для него.
Поднявшись со стула, с зажатой меж зубов сигарой, он нагнулся и легко подхватил блестевший на темном полу камушек. В пробившемся сквозь щель в стене солнечном луче камень полыхнул так ярко, что инстинктивно Ван Никерк отбросил его, выругавшись.
– Ах, твою мать! – прошу прощения…
– Тоже вспоминаешь бои? Сверкнет что-нибудь и хочется оттолкнуть от себя, держаться подальше, а? – Даниэль немного смягчился. У обоих за плечами была шальная молодость, в которой приходилось и стрелять и кидать зажигательные смеси. Много чего оставалось там, за этими широкими, слегка сутулыми плечами…
– Да, что-то вроде того, – пробурчал Ван Никерк, вновь нагибаясь за камнем.
– Это Эразм подарил Луизе, представляешь, как мило? Шатались где-то с соседскими и вот, нашел – валялся в пыли – мило залепетала миссис Джейкобс – красота же? Красота?
Просматривая на свет прозрачные внутренности камня, Ван Никерка не покидало ощущение, что и это не то, чем кажется. Свет преломлялся, проходя сквозь камень, отражаясь необычайно ярко.
– Есть у меня одна идейка – торговец подошел к окну и с жутким скрипом провёл камнем по стеклу. Удивительно легко на гладкой поверхности появилась отчетливая полоса, словно царапина.
В накатившем вдруг возбуждении Ван Никерк двумя размашистыми движениями провел по стеклу вновь, оставляя длинные царапины, пока грубый оклик Даниэля не выхватил его из этого внезапного транса.
– Эй, ты что там творишь с моим окном!? Какого черта…?!
– Давай я куплю у вас этот камень? – голос Ван Никерка слегка дрожал от возбуждения, – вот, у меня есть тут несколько монет… Он судорожно полез в карман и рылся там, звеня какой-то мелочью.
– Ну что ты, он же ничего не стоит, конечно же бери, если так понравился – улыбнулась миссис Джейкобс.
Даниэль молча сжал кулаки, сбитый с мыслей. Одновременно он хотел указать проклятому торговцу на его место, отчитать за поцарапанное стекло, сказать, что собирался показать этот камень одному товарищу – больно уж он необычен – но столько мыслей разом… Наскакивая одна на другую, в тесной голове фермера они никак не хотели ложиться на язык. Так и замерев с открытым ртом, не зная как начать, Даниэль упустил инициативу и разочарованно опустился в кресло, вздохнув и ненавидя самого себя. Ван Никерк вертел в руках камень, предвкушая легкую победу и гадая, чем его самого зацепила эта стекляшка.
– А разве мы не хотели показать его тому парню, дорогая? – собравшись с силами спросил, наконец, фермер. Голос звучал неуверенно.
– Ах, милый, оставим эти глупости. Зачем позориться? Ван Никерк бывалый торговец – если бы этот камень хоть чего-то стоил, разве же он не сказал бы нам об этом? А так он просто красивый. Да и надоел уже Луизе – она с ним давно не играет.
Глаза Даниэля блеснули с недоверием. Что здесь черт возьми происходит? Почему она так потакает ему? Может те слухи все же верны? Вот же…
– Премного благодарен вам! – мастерски развивая подаренную инициативу подхватил Ван Никерк.
– Камень-то и впрямь, сущий пустяк, но я люблю все красивое – вы же знаете. И многое для меня дорого даже тогда, когда для других не особо – Ван Никерк подмигнул миссис Джейкобс и та наскоро отвернулась, чтобы скрыть румянец накатившего смущения.
Когда Даниэль, разочарованный всем этим проклятым днем и своей неуклюжей речью грузно поднялся и пошел плеснуть себе выпить, Ван Никерк поймал взгляд чужой жены и улыбнулся. Молодая женщина томно улыбнулась ему в ответ, едва заметно подмигнув.
Скоро наступил вечер. Солнце, опускаясь и багровея, бросало отблески на песок, камни и полотно реки, терпеливо пробирающейся сквозь иссушенные земли. Расползаясь по поверхности воды, свет умирающего солнца покрывал все вокруг, окрашивая в необычные цвета. Земля становилась багряной, словно здесь проливалась или вот-вот прольется кровь. Река – ярко рыжей, будто длинная змея ползла куда-то к скалам. Исчезая за горизонтом, она выливалась в бесконечность, стремясь к багровому шару солнцу, висящему далеко над холмами. Все здесь было не тем, чем казалось.
– Какие же красивые, черт возьми, закаты в этой дыре! – проворчал, вздыхая, Ван Никерк.
Пожав руку Даниэлю, он пристроил свой зад на сидении, вскинул на плечо винтовку и умелой рукой тронул поводья, направляя коня к городу.
– Бывай! – пробурчал фермер, искренне надеясь, что судьба подольше не принесет удалого торговца в его дом.
Бесхитростное, морщинистое лицо не могло скрыть мыслей, но Ван Никерку было наплевать. Он любил все прекрасное и прекрасным здесь был отнюдь не Даниэль. Окованные колеса фургона привычно застучали по камням, изредка подпрыгивая и переваливаясь на крутых булыжниках. Позади, с крыльца, на уменьшающуюся вдали фигуру еще долго смотрела миссис Джейкобс. Глаза женщины блестели в свете закатного солнца. Она едва заметно улыбалась.
– Надо показать эту штуковину О’Рейли, – подумал Ван Никерк, – этот парень бывает в приличных местах. Вдруг эту штуку все-таки можно продать? Вдруг она чего-то стоит?
***
Если Ван Никерк умел найти подход к прекрасному, особенно к женщинам – Джон О’Рейли специализировался на богачах. Подвешенный язык, приличная одежда – этот сукин сын регулярно бывал в Греймстауне и знал людей. Такие связи дорого стоят! Тем необычнее была профессия, какую он выбрал себе сам. То ли сумасброд, то ли чудак – О’Рейли охотился на страусов. Пожалуй, во всей долине Оранжевой едва ли кто-то смог бы обойти в охоте этого заносчивого парня, с тридцати шагов легко попадающего пулей в подброшенную монетку. С ним предпочитали не ссориться. Да и пользы от дружбы было куда больше – О’Рейли лично знал Лоренса Боуэса, – они вместе пили – а уж этот клерк проведет к кому потребуется. Выходы на чиновников и прочих головастых в Капской колонии – это к Боуэсу.
Покачиваясь на передке под мерный стук колес фургона, Ван Никерк достал из кармана свой трофей. Переливаясь светом в лучах солнца, камень блистал, затягивая воображением в свою сияющую глубину.
– Что же ты такое, черт возьми? – бормотал мужчина, – выручить бы за тебя хотя бы пару фунтов…
Месячная плата умелого рабочего в Лондоне, в долине Оранжевой на пару фунтов стерлингов можно было бы славно покутить.
– А уж если это то, о чем я думаю… – Ван Никкерк мечтательно улыбнулся, мысленно уносясь в прекрасное будущее, полное выпивки, красивых женщин и всего, что волновало грубую душу бывалого торговца. Словно подмигивая ему, камень вспыхнул, рассыпая множество искр. Все сильнее воспламеняя фантазию. Обещая все больше.
– Давай-ка его сюда, – О’Рейли схватил камень и, повертев в грубых ладонях, направил на солнце, заглядывая внутрь. Камень привычно засверкал желтоватым светом.
– Думаешь, что-то стоящее? Может, алмаз?
Ван Никерк неуверенно пожал плечами.
– Не знаю, Джон. Я не так много понимаю в камнях, но тот алмаз, что видел, был прозрачным. Этот камень какой-то желтый – черт знает что такое…
– Согласен, дело странное. Он твердый?
– О да, стекло от царапает отменно.
– Ну ка дай-ка попробуем…
О’Рейли подошел к окну паба, где они выпивали, провел по поверхности. Камень легко оставил царапину на гладкой, прозрачной, как и он сам, поверхности стекла.
– Дела… Эй, Саймон, есть у тебя че-нибудь крепкое?
– Чего тебе? Джин? Виски? Есть отличный мампоэр 6– лично гнал из марулы7.
– Да нет же, я сейчас не про…
– Мм?
– Что-нибудь такое, что тяжело, ну я не знаю, разрезать, поцарапать. Надо проверить кое-что!
Спустя добрый час сомнений и спорных экспериментов было решено – камень нужно показать кому-то более толковому.
– Док Эзерстоун – этот скажет наверняка, – ухмылялся О’Рейли, – если алмаз, парень, нам крупно повезло, я считаю. Такие штуки весьма недёшево стоят. Ну так как? По рукам?
Стоило ли Ван Никерку отказываться? О’Рейли знает людей, да и о своей репутации вроде как печется – кинуть не должен. Несколько мгновений Ван Никерк колебался – он не привык верить на слово. А если все-таки проведут?
– Эй-эй, парень, клянусь – вон Саймон в свидетелях – если я выручу за стекляшку что-нибудь – половина твоя. Ну так как?
– Хорошо, по рукам – сдался Никерк.
Удача любит смелых, да и что он станет делать с этим камнем сам? Показывать фермерам? Да плевать им на прекрасное, что они понимают…
– И еще, вот что парень, – О’Рейли тронул Никкерка за плечо, – ты гляди в оба. Я слышал от людей бывалых, будто такие штуки не водятся по одиночке, живут залежами. Поспрашивай тут да там, может что еще найдешь – притаскивай мне, будем разбираться. Я тоже без дела сидеть не буду…
Мужчины ударили по рукам. Никкерк двинутся дальше, продавать всякую мелочовку. Фургон стучал на камнях обитыми железом колесами. Оставалось только ждать…
***
– Нет, черт возьми, ну это же надо! Двадцать один карат, парень, да тебе сам дьявол позавидует! – через месяц Ван Никкерк и О’Рейли сидели в том же пабе, заливая внезапно привалившую удачу обильной рекой алкоголя.
– Эврика! Эврика! – радостно восклицал Ван Никерк, – нам позавидует, нам обоим!
Двести пятьдесят фунтов стерлингов грели его оттопыренные карманы, кружа голову похлеще джина. Да это целое состояние! Да что там – сам президент проклятой республики лишь немногим больше зарабатывает за целый год! Вот это номер!
– А я ему и говорю – мистер Вудхауз, пятьсот фунтов и ни пенсом меньше. Вещь стоящая! А у самого в кармане бумажка от Эзерстоуна, заключение, значит. Видел бы ты его рожу! Раскрасневшийся боров – да я думал стол треснет, когда он оперся на него своим задом!
Мужчины рассмеялись и выпили. Эврика! Жизнь стремительно шла в гору.
– Отнесешь что-нибудь своей этой, как ее там?
– Джейкобс?
– Да, точно, жене этого рогатого придурка.
– К черту Джейкобсов! Настали другие времена, – Ван Никерк удовлетворенно хмыкнул, мечтательно глядя сквозь товарища по счастью, – не так уж она и хороша…
– Ну и правильно, да с двумя сотнями на борту тебе любая отдастся хоть прямо на этом столе! Да-да, вот здесь – О’Рейли стукнул кулаком по пятнистым доскам, пропитанным всеми видами выпивки, каких они повидали немало.
– А ну ка хорош грохотать, – дюжий Саймон обернулся и в шутку погрозил кулаком. Он получил щедрые чаевые и с удовольствием размышлял, как завтра же вернет долг за партию марулы, из которой гнал местный самогон. Стало быть, что с продажи – то в карман пойдет!
– Ну а ты как? Нашел что-нибудь еще?
– Пока нет, но целая толпа кафров в поисках блестяшек уже роют землю своими черными носами! Уверен, что скоро найду – будь готов снова ехать к тому доктору, как ты говоришь его..?
– Эзерстоун.
– Да-да, точно, к Эзерстоуну!
– Ищи-ищи, а вот у меня уже есть кое-что – О’Рейли заговорщицки подмигнул приятелю.
Оглянувшись и оценив не слишком ли много лишних глаз в пабе, он засунул руку во внутренний карман и достал совсем небольшой камушек, в половину от найденного Ван Никерком у Джейкобсов.
– Вот, смотри, я пока не показывал его доку, но уверен, что это такой же алмаз. И черт с ним, что вдвое меньше – продам я его намного, намного дороже…Возьму минимум две тысячи!
– Ха! – Ван Никерк даже поперхнулся мампоэром, разбрызгивая крепкое пойло, – это как же? Да брось! Если за тот выкатили пятьсот, то тут от силы на триста.
– Да ты идиот, парень, или притворяешься?
Ван Никерк обиженно сощурился.
– Да брось, лучше слушай сюда, – О’ Рейли придвинулся поближе, чтобы его слова не услышал никто больше, даже Саймон.
Ван Никерк почувствовал, как на него пахнуло крепким, проспиртованным дыханием ловца страусов.
– Ты сам посуди, парень. Один алмаз это прекрасно, но вот второй почти там же и почти сразу же, что это если не подтверждение, что первая находка не была случайной?
Ван Никерк слушал, но совершенно не понимал, к чему тот клонит. Глаза более смекалистого О’Рейли блеснули самоуверенной насмешкой, основательно выбешивая уязвленного торговца.
– Не улавливаешь, нет? Да ты вообрази, сколько это привлечет внимания от богачей из Европы? Да сюда, в его провинцию то бишь, такой хлынет поток людей, какого эта дыра в страшном сне себе не воображала! А для жирного Вудхауза это рабочие руки, взрыв торговли, новые города! Да тут все оживет! Все это деньги, деньги, куча денег, черт возьми! Понял ты наконец?
Дослушав громкий шепот приятеля Ван Никерк отстранился. Взгляд его мечтательно блуждал по пабу. Затаившаяся в зарослях бороды улыбка становилась все шире, удовлетворенно растягиваясь в сторону прокопчённых солнцем ушей. Изнутри широкой груди торговца поднимался неудержимый смех, булькая и клокоча в глотке, прежде чем вырваться и раскатиться по всему пабу, отражаясь от деревянных стен и потолка, заряжая атмосферу алчным весельем.
Ван Никерк громко хохотал, стуча рукой по столу и не в силах удержать столько эмоций в себе.
– Эврика! Спасибо тебе, Господи! Эврика, черт побери! – гремел торговец.
Охотник на страусов развалился на стуле, скрестил руки на груди и пыхтел дорогой сигарой, оставляя ароматные клубы серых облаков под потолком паба. Он удовлетворённо ухмылялся.
За окнами паба еще светило солнце. Плавно опускаясь оно раскрашивало выжженную землю багряные тона, словно здесь вот-вот прольется кровь. Ленивые пейзажи вокруг дрожали в легкой дымке. Высокое, голубое небо равнодушно смотрело на распростертую внизу долину реки Оранжевой. Казалось, даже в нагретом за день воздухе растворилась нега и покой. Впрочем, все здесь было не тем, чем казалось.
Глава 8
Дорога на Москву, октябрь 1905
Мало с чем Александру Владимировичу Толстому везло в жизни с тем же завидным постоянством, с каким он раз за разом обретал себе толковых учителей и наставников. Событие за событием, знакомство за знакомством, опыт его складывался в незримую цепь, ведущую, казалось, к чему-то грандиозному. И, даже когда он был уже уверен, что вот-вот все оборвется, придется вернуться обратно в Россию и попробовать там это грандиозное нащупать – немедленно открывались новые возможности. Появлялись новые предложения, предлагались новые исследования, все откладывалось и увлеченный молодой человек с головой окунался в очередные эксперименты.
Почти пять лет за границей прошли и сейчас, глядя в окно разогнавшегося поезда, словно спешащего поскорее соприкоснуться с родными рельсами Москвы, молодой граф вспоминал весь калейдоскоп последних лет. За широкими окнами мелькали родные, дорогие сердцу пейзажи бескрайних полей и лесов. Где-то там, впереди, ждала прежняя жизнь. Университет, лаборатория, старые приятели… Хотя, спустя пять лет, может ли хоть что-то быть прежним?
Александр с теплой грустью вспомнил о своем первом романе. Такой наивный, такой глупый… Анастасия, Настя, Настенька…
Вдохновляющие переписки продолжались больше года – сердце билось так сильно, получая каждый новый конверт… Письмо за письмом, слова на той стороне эпистолярного романа становились все более скупыми, сдержанными. Письма приходили все реже. Все чаще в них мелькали извинения, оправдания, странные просьбы о прощении… Корить, впрочем, никого было нельзя – какая же молодая душа вдоволь насытится одними лишь чернильными строками на бумаге? Какое юное сердце сможет сохранить что-то сквозь годы?
Сердцу Александра, впрочем, это вполне удавалось, но то были иные обстоятельства. Заумник, фантазер, книжный червь, каким его за глаза назвал бы любой коллега – можно ли было сравнивать его положение с той непростой ролью, какая выпала Анастасии – дочери богатого купца, а в прошлом царского генерала. Окруженная множеством мужчин из знатных семей высшего света России, да еще и родня отчаянно хочет выдать дочь замуж – долго ли держать оборону?
Александр все хотел вырваться, съездить в Петербург, но всякий раз приходилось откладывать. То закончить серию важных экспериментов, то помочь профессору, то защитить диссертацию – отвлечешься и результат будет загублен, годы труда или, по крайней мере, месяцы пойдут насмарку… Досада! Научные изыскания самым прискорбным образом не сочетались со свободой. Вечно приходилось подстраиваться под работу… А потом пришло оно – последнее письмо:
Саша, здравствуй!
Хотя, быть может, мне следовало бы называть Вас Александром. Как в самый первый день, когда еще не знали друг друга. Да, так было бы уместнее, пожалуй. Могут ли вежливые слова увеличить ту незримую дистанцию, что всегда разделяет двух людей? Не знаю… Точно знаю только, что мы должны! Я должна… Пишу с тяжелым сердцем. Не думала, что так это придется… Плохо подбираю слова, прошу меня простить!
Я знаю, что у Вас все будет замечательно! Вы молоды, талантливы и блестящие мечты, о которых Вы столько успели мне рассказать (а еще больше, наверное, не успели) обязательно воплотятся – я совершенно не сомневаюсь в Вас! Моя жизнь, наверное, не будет столь же интересной. Что поделать — детство кончилось. Кончилась юность, а с ней и сказкам конец. Мне постоянно говорят про ответственность и жертвы ради семьи. Про то, что надо взрослеть…Надо, надо, вечно что-то надо…
Через месяц я должна буду выйти замуж за человека, которого почти не знаю. Он старше меня. И старше намного. Он военный офицер – из флотских. Большего не могу и не смею говорить, простите… На то воля папа, ну а я … Пишу и плачу… Простите меня еще раз! Я Вас всегда буду помнить! А вы лучше меня забудьте. Ради всего. Если и не сможете, то прошу Вас, давайте хотя бы станем помнить лишь светлое. Прощайте!
Анастасия
Дочитав последние строки, с тихой грустью на сердце Александр понял – спешить уже некуда. Для чего возвращаться скорее? Зачем? К кому..? Но почему!? Почему же так резко? – внутренне сокрушался молодой граф, – ведь я писал, что уже через пол года, самое большее год перееду в столицу и тогда…Сразу как устроюсь при Университете, выбью хорошее жалованье… Впрочем, она права, пожалуй. Какие глупости! Несмотря на графский титул, все этой какой-то фарс! Нелепый, финансовый мезальянс – думал Александр, – но до чего же обидно…
Захватывающая работа у Габера и Боша не продлилась долго – эксперименты с получением аммиака быстро попали в объектив внимания как немецких чиновников, так и специальных служб при германском правительстве. Конечно, присутствие русского в лабораториях при решении задач национальной для Германии важности не просто настораживало, а совсем никак не представлялось возможным.
– Es tut mir sehr leid, Alexander mein lieber Freund. Wir sind gezwungen, uns zu trennen, aber wenn Empfehlungen benötigt werden … Natürlich stehe ich Ihnen gerne zur Verfügung! 8
С благодарностями Александр покинул выделенную ему на время работы комнату и спешно решал, куда двигаться дальше. Карлсруэ был очаровательным, но небольшим городком – возможности тут были весьма ограничены. Опыт экспериментов с высокими температурами и давлением был бесценен и, конечно, молодой граф заранее отправил несколько писем известным профессорам. Писал в другие города Германии, во Францию, даже в Великобританию – тишина. Ни на одно из писем ответ не пришел.
Не падая духом, Александр совершенно не собирался отказывать от детской в глазах многих мечты о превращении веществ. Напротив, работа с Габером лишь сильнее убедила его – лучшие умы Европы верят в осуществимость превращения свинца в золото! И не мистически, как осмысляла алхимию тысячелетняя традиция разных народов и эпох, но вполне по-научному, грамотно, современно!
Имея при себе некоторые средства, отложенные за пару лет работы в Карсруэ, Александр решил посетить город, университет которого имел когда-то кафедру алхимии, настоящую и признанную. Совсем скоро там планировалась посвященная химии конференция, а где как не на подобном мероприятии стоило бы появиться всякому, кто желает обрести новые знакомства? Кроме того, именно в Марбурге когда-то учился сам Ломоносов. Может быть, получится заглянуть и в местную библиотеку, поискать алхимические трактаты..? Итак, было решено. Александр собрал нехитрые пожитки и ближайшим же паровозом выехал в Марбург.
Колеса поезда стучали, пронося графа мимо живописных озер, открывающихся за окном. Их черное, словно зеркальное полотно играло лучами осеннего солнца. Стоял октябрь – пора увядания природы. Предчувствуя скорую спячку, раскрашенный в пестрый бархат лес еще шелестел на крепчавшем ветру. До Москвы оставался день пути.
Листая в руках дневник, Александр предавался воспоминаниям. Рассеянный и мечтательный в жизни, в научных записях граф был безукоризненно точен, своей педантичностью восхищая даже немецкую профессуру. Сейчас эти тщательно законспектированные события, словно текст театральной пьесы восстанавливали перед внутренним взором все произошедшие события.
Марбург… Старое здание университета сверкало покатыми крышами. Массивные стены, делали его походящим на неприступную цитадель, коих немало раскидано по всей Европе. Вот уже почти четыре века, толпы студентов штурмовали здесь науки, водружали знамя разума на бескрайних полях непознанного. Громадная библиотека с потолками такими высокими, что кружилась голова, потрясала своим масштабом. Дожидаясь конференции, Александр изучил множество книг по истории алхимии, трактатов с секретам и размышлениями златоделов – все, что удалось.
А удалось немало! Среди множества работ Парацельса и вариаций на их тему, нашлись также работы Василия Валентина, Джона Рипли и десятки других. Больше всего запомнилось изображение трехглавого петуха. Пиктограмма над темной головой обозначала соединение элементов во время черной стадии Великого делания – нигредо. Белая – символизировала серебрение металлов во время альбедо, ну а красная, посередине, была коронована, отмечая получение золота во время рубедо, последней стадии. Несмотря на всю красочность и подробность, хитрые древние аллегории мало помогали постичь, что же именно нужно делать. Искомый философский камень прятался и обрастал таким слоем мудреных философствований, что оставалось лишь обламывать зубы, распаляя алчущее раскрытых древних тайн воображение.
На конференцию прибыли многие. Сотни ученых со всей Европы представляли достижения, а любознательные до новшеств коммерсанты были тут как тут. Вдруг какая технология мелькнет, обещая баснословные прибыли? Именно тогда Александр познакомился и с Отто Шоттом – партнером Карла Цейсса. Изобретатель сверхпрочного стекла, повсеместно нашедшего место в лабораториях, Шотт экспериментировал с десятками веществ, добавляя их к расплавам стекольной массы. Кое-какие наработки оказались лучшими в мире. Вместе с Цейссом они как никогда близко подобрались к идеальной линзе и теперь совместное предприятие бурно развивалось.
– Ломоносов был гением! Вы же знакомы с его трудами в области стекла? Ах как жаль, что я не бывал в библиотеке вашей Академии наук – там скрыто столько тайн… – Шотт, которому было уже за пятьдесят, восторгался, словно розовощекий юноша.
Слушая светило, Александр краснел и тушевался, понимая, что понятия не имеет ни про стекла, ни про достижения в этой области у Михаила Васильевича. Первым делом по приезду в Петербург надо будет заглянуть и найти эти работы! А то ведь какой-то позор, прямо скажем…
Встреча с другим ученым, тоже Отто – ассистентом марбургского профессора химии, определила судьбу Александра куда сильнее. По крайней мере, на ближайшее будущее. Совсем скоро, вместе с молодым и талантливым Отто Ганом, Толстой отправился в Лондон – к Уильяму Рамзаю. Работать с радиоэлементами. Возможности превращать вещества друг в друга были все ближе – казалось, их уже вот-вот можно будет нащупать.
Сейчас, приближаясь к городу своей молодости – Москве, Александр вспомнил странную встречу, что произошла с соотечественником, когда он был в Германии. Не то чтобы в Европе было мало русских, но этот… Та встреча отчего-то сильно взволновала молодого графа и никак не удавалось выбросить беседу из головы.
– Так вы готовы помочь делу революции? – звонкий голос молодого человека, который не выглядел старше двадцати пяти, отчетливо звучал в памяти.
– Что вы имеете в виду? Какой еще революции?
Молодой человек с загадочной улыбкой, высоким лбом и забранными назад волосами представился Николаем Эрнестовичем, сыпал какими-то решительно непонятными загадками. РСДРП, большевики, кадеты – все это звучало чуждым, неясным. Словно на иностранном языке. Беспокоило… Понимание, что безнадежно выпал из российской действительности приходило медленно и неохотно. Что-то в речах загадочного Николая напоминало давнее знакомство с Пешковым в Нижнем. Видимо, ситуация стала намного острее.
– Меня еще Грачом кличут, но фамилия моя Бауман. Если возжелаете помочь в нашем деле – это очень нам пригодится. Вы же говорите, из Москвы уехали довольно давно? Высоко цените европейские свободы? Как, напомните, пожалуйста, ваша фамилия?
– Толстой. Александр Толстой.
– В самом деле? Как любопытно! Вы не родственник ли графа Льва Николаевича? Впрочем, едва ли…
– Вам это кажется маловероятным? Отчего же?
– Вы, кажется, небогаты, совершенно небогаты, уж простите за прямоту. Я не могу вообразить себе графа, что оказался бы со мной рядом в дороге, разъезжая третьим классом. Надеюсь, моя откровенность не заденет вас чересчур…
РСДРП, революция, враги монархии… пожалуй, и впрямь пора обновить пальто – подумалось Александру, – нечаянно пролитая кислота оставила на подоле небольшую, едва заметную дырку. Меня явно принимают за кого-то другого…
– Так вы часто ездите по всей Германии? – упорствовал в допросе Бауман – было бы чрезвычайно полезно для нашего дела, если бы кое-какую корреспонденцию вы могли бы…
– Прошу меня простить, – отрезал Толстой, – я скоро направляюсь в Англию. Сочувствую вашему делу, но решительно ничем не смогу здесь помочь.
Молодой смутьян ничего не ответил, лишь загадочно улыбнулся и понимающе кивнул.
Вновь вспоминая, как Бауман уставился на дыру в пальто, прежде чем разразиться своими революционными признаниями, Толстой улыбнулся. Отчего-то стало весело. Уже к утру Москва. А сейчас, пожалуй, можно и подремать – так и дорога короче.
***
Город возбужденно бурлил, не похожий на самого себя. С самого перрона, родной каменной лентой встретившего графа из заграничного турне, Москва окатила холодным ушатом озлобленности и витавшим в воздухе упреком.
Граф поежился. После степенной Германии, чопорного Лондона, сытых бюргеров и гордых англичан, Россия встречала контрастом. Людские массы гудели, простаивали заводы и фабрики, закрывались магазины. Толпы молодежи из студентов и рабочих потрясали кулаками, угрожая каким-то, казалось Александру, абстрактным верхам. Призывали к справедливости, требовали, требовали, требовали…
Вьющиеся улочки Москвы шумели, снующие туда-сюда толпы скандировали лозунги. Местами граф замечал выбитые стекла витрин. «Долой царя!». «К черту Думу!». «Будьте прокляты кровопийцы» – народный голос Москвы эхом отражался от булыжных мостовых. В какие-то считанные годы весь уют старой России раскололся, уступив место концентрированной ненависти, захлестнувшей Александра, ошеломляя, пугая и разочаровывая. Что здесь вообще происходит? Ничего не понимая, Александру отчаянно хотелось поскорее найти старых знакомых, узнать все из первых рук. Пытаясь сориентироваться, граф купил пару газет, но только пуще запутался. Типографские чернила выводили мысли и слова из которых делалось ясно лишь одно – цензуры больше не существует.
Университет оказался закрыт – профессура и студенчество обильно пополнили ряды протестующих и сейчас многие из них, растворившись в бурлящем котле митингующей первостольной, были где-то там, на улицах. Со всеми этими жуткими, убийственными плакатами, призывавшими к хаосу и расправам. Узнав через общих знакомых, что Мишка тоже в Москве – Александр немедленно принялся искать старого друга. К сожалению или к счастью – это оказалось не так трудно – Мишка тоже бастовал и не был занят на работе. По правде сказать, Мишка не был занят совсем ничем – Толстой нашел его в общежитии. В легком подпитии, бородатый здоровяк смотрел в потолок, бормоча себе под нос какие-то рассуждения и энергично жестикулируя в занимательной беседе с самим собой. Все такой же могучий, облик его казался неряшливым, неухоженным. То ли так он хотел подчеркнуть свое народное, от сохи происхождение, то ли сознательно игнорировал общественные нормы – сразу понять что к чему было решительно невозможно.
