Евгений Зеленский
Алхимик Великой империи
Другой остановился бы, наслаждался не без громадного труда обретенным могуществом, купался бы в золоте, посвящал время женщинам, острым впечатлениям и себе – не таким был Сесил Родс. Едва укрепив подпорки империи алмазов, он начал ковать новую – золотую. Открывались еще более широкие горизонты. Куда более широкие! На десятилетие они почти полностью завладели вниманием несокрушимого магната. Лавируя сквозь тонкие лабиринты политики, мистер Родс добился полной независимости от Лондона и, неподотчетный никому, даже Ее Величеству, проворачивал свои грандиозные проекты, неизменно принося Англии все новые, ослепительные победы.
Со всего мира под знамена могущественной Британской южноафриканской привилегированной компании съезжались авантюристы всех родов и народов. В жажде обрести богатство, которое им обещал Родс прямо говоря, что с ним они уедут миллионерами – большинство находило в этих испепеленных немилосердным солнцем краях лишь свою смерть.
Непривычный климат, бесчисленные тяготы, мутная вода, какую приходилось хлебать из грязной консервной банки, а особенно малярия косили людей, как колосья в страду. Оседлавшая пони фигура в светлых фланелевых брюках, куртке цвета соли с перцем, во фланелевой, с опущенными полями шляпе – для многих мечтателей в образе мистера Родса воплотился сперва всемогущий Господь, а потом безжалостный Сатана. В желающих составить свиту завоевателю, однако, все равно не было никакого недостатка – они лишь прибывали. Людей здесь было так много, что человеческая жизнь уже ничего не стоила.
Настоящее Эльдорадо14! Копи царя Соломона! Здесь больше золота, чем во всем прочем мире вместе взятом! – вот какие лозунги двигали горячими сердцами искателей удачи.
Не найдя того, что искали, униженные и разоренные, многие старатели не могли даже отплыть обратно домой – цены на билеты были слишком велики. Немало из них и пополняли отряды под знаменами Родса – отправлялись попытать счастья вновь, на других землях. После все новых захватов им обещались любые территории, любые площади, лучшие земли!
Дороговизне колонии изумлялся даже отец Уинстона Черчилля, друживший и тепло сотрудничавший с мистером Родсом. Африка была отдельным, опасным и заманчивым для европейцев миром, обещавшим и отнимавшим поровну – все или ничего. Большинство – теряли. Только пыл все не угасал.
И пелись баллады
В вечерних тавернах,
Что ждет Эльдорадо
Отважных и верных.
Под звуки органа
Твердили аббаты,
Что за морем страны
Так дивно богаты
И в сонных глубинах
Мы видели город
Где алых рубинов
Возносятся горы…
Год за годом, исполинские территории покорялись Родсу, местные правители свергались, устанавливался новый, британский мир. Незыблемый и безжалостный. Остановить его ползучее расширение и даже замедлить было невозможно.
Даже и сейчас, на стыке двух веков, премьер-министром Капской колонии, членом тайных советов и лож, всевластным господином двух громадных стран – Северной и Южной Родезии – без лишней скромности названных его именем, мистер Родс не собирался сбавлять заданный темп. Одним лишь божьим замыслом его сердце, остановку которого предрекали почти тридцать лет назад, все еще билось в груди. Это придавало ему веры в правильность, угодность для мироздания взваленной на себя миссии – подарить Британской империи весь мир.
Африку уже удалось… мистер Родс нередко смеялся, глядя как изображают его в газетах. На первых полосах красовался одетый в свободную одежду мужчина, чьи ноги в кожаных сапогах раскинулись от самого севера к самому югу исполинского континента, а руки дергали за нити, плетущие не только гобелен британского могущества, но и вечную славу ему – ее архитектору и творцу. Господин управляющий колоссальной марионеточной территорией, держа под подошвами своих сапог пятую часть суши.
От Капа до Каира – с юга до крайнего севера. Сквозь континент, сквозь саванны и сквозь судьбы всех, кто оказывался на пути. Железная дорога, телеграф – все это одной цепью свяжет громадную Британскую Империю с новыми колониями – с Африкой…
Уже сейчас Родс присоединил к владениям своей родины земли, площадь которых могла бы в дюжину раз превысить родной туманный остров! На бескрайних просторах территорий, склонившихся под необоримым могуществом гения Родса, могли бы уместиться Франция, Германия, Англия … Осталось бы место вместить Испанию, Италию, Португалию, Швейцарию и множество других стран – два с половиной миллиона квадратных километров! И каких миллионов – золото, алмазы, серебро, слоновая кость и десятки, сотни полезных ресурсов несметно богатого континента.
Алхимией финансов, проходя сквозь горнило бирж ресурсы превращались в фунты стерлингов, возвышая британцев над миром. И не было им никакого счета! Здесь, под жарким солнцем, где реки высыхали, а Ниагара могуче шумела бесконечными потоками. Здесь, где бродили слоны, жирафы и львы. Где текла Оранжевая, Лимпопо и множество не менее крупных рек… Здесь, год за годом, юношеские мечты мистера Родса находили свое воплощение. Алмазной твердости рукой человека, которому не суждено было умереть молодым, все двигалось вперед. Воплощался когда-то давно написанный текст, буквы которого обрели плоть в Африке. И даже сама смерть все никак не могла подступиться, словно опасалась забрать этого бесконечно страшного, потрясшего весь мир человека. Достигшего невероятного могущества вопреки всему.
***
Укрываясь в благодатной тени от дневного зноя, мистер Родс сидел на выстроенной с присущим ему размахом вилле. С украшенной величественными колоннами веранды хорошо просматривались сады с геометрически правильными рядами растений. Садовые деревья плотными рядами поднимались по холму, к сосновой рощице. А за ней, вдали, величественно и невозмутимо, как сам Родс над Африкой, возвышалась огромная, могучая скала – Пик Дьявола. Здоровье все чаще подводило безраздельного властителя Африки. Беспокоясь куда больше за Дело, чем за собственную жизнь, мистер Родс все чаще предавался размышлениям:
Устоит ли отстроенная умом и кровью империя без создателя? Сможет ли кто-то кроме него взвалить эту ношу? Получится ли продолжить начинания? Что оставить наследием для потомков, написав уже одному Богу знает какое по счету завещание…
Ах, как коротка жизнь, как много я еще не успел сделать… – часто сокрушался король золота и алмазов, массируя распухшие, тяжелые ноги – так велели врачи. Обрюзгшее тело его переполнялось жидкостью. Сердце уже не могло справляться и с каждым месяцем Сесил Родс угасал, приводя в трепет всех слуг печальным своим видом. Воистину, умирал могучий лев!
На вилле работали лишь мужчины – Родс не врал журналистам – он действительно не выносил женщин.
– Маркус, подойди! – слабый возглас магната прозвучал над садом, выходящим на массивный пик горы.
К плетеному креслу, где сидел Родс быстро подбежал красивый юноша, по фигуре одетый в плотно обтягивающий мускулистый торс хлопковый костюм.
– Да, сэр?
– Принеси-ка мою шкатулку – ту, что у кровати на втором этаже. Рядом с китайской той, изящной такой вазой – ты увидишь ее. Деревянная крышка, инкрустация, симпатичные узоры…
– Я мигом, сэр! Уже бегу!
Обутые в изящные туфли молодые ноги лихо застучали по мрамору ступеней. Сесил Родс улыбнулся каким-то своим мыслям. Откинувшись в жестком плетеном кресле – врачи протестовали против мягких, чтобы не усугублять отеки – Родс стал ждать. В седую голову пришла одна важная, сформулированная им, наконец, идея.
«В этой жизни я заработал много, очень много денег. Ограниченный естественной для всякого человека оболочкой – нашим несовершенным телом – я скоро уйду из жизни. Многое сделано. Многое еще не успел…
Я всегда говорил и до конца не откажусь от своих слов – англосаксонская раса на правах лучшей и сильнейшей должна править человечеством. Что как ни единая воля поможет предотвратить войны, катастрофы и все те злоключения, от каких человечество страдает уже тысячи лет? На стыке веков, одной ногой уже стоя в своей могиле, я вижу это особенно ясно. Чтобы деньги, добытые в никогда не изменявшей мне преданности Британской Империи, послужили моим идеям и после смерти – я хочу учредить премию.
Пусть каждый год наиболее талантливые студенты – мужчины, конечно – готовые поехать в любой конец земного шара — получат такую возможность. Пусть эти люди на мои деньги обретут наилучшее образование в наилучшей стране мира. Я говорю, конечно, об Оксфорде!
Разъезжаясь после учебы в разные уголки планеты, чтобы искать и в трудах ковать свой собственный успех, светлые их головы смогут немало помогать моей родине. Делать нашу державу сильнее. Поддерживать и расширять Британский Мир. Продвигая лидерство, отмеченное общественным духом и добрым характером, вместе мы сделаем ужасы войны невозможными, укрепляя дружбу между великими державами.
Всегда преданный своим идеалам, я надеюсь, что успел сделать немало. Компании процветают, моя родина на вершине могущества. Мои идеи живут. Я до конца исполнил свой долг. Так чего же еще может желать человек, спросите, возможно, вы? Я скажу вам – пусть так будет и дальше…
Сесил Родс»
Глава 12
Неподалеку от Бухары, лето 1912
– Ну что там, уже кипит?
– Кипит? Да еще как! Лишь бы не рвануло!
– Не должно! В прошлый раз то выдержало…
– Так в прошлый раз мы фокус размыли – температура поменьше была – в ответ крикнул Арон Гольдштейн.
Граф Толстой, руководя каким-то безумным процессом, старался говорить громче, чтобы заглушить писк множества приборов, их гудение и треск. Громадная, высотой в трехэтажный дом станция, полусферой выстроенная под Бухарой, сияла тысячей бликов, словно исполинский алмаз. Множество зеркальных полотен, отлитых из особого стекла в Германии, на фабрике Цейсса (спасибо старина Шотт), выстилали ее изнутри. Отражая друг от друга свет раскаленного шара, висящего в высоком небе, тысячу раз преломляясь и собираясь в фокусной точке создавался луч, способный испепелить все, что угодно. Солнце Бухары было ужасающе жарким – шутки ли, температура часто держалась выше сорока градусов по Цельсию!
Свинец кипел и булькал в просторном графитовом тигле. Направленный луч проходил прямо в горло тигля и, пожалуй, один лишь графит выдержал бы те огромные температуры, которым Александр и Арон подвергали здесь разные вещества в поисках секрета трансмутации.
Арон был старым знакомым Александра – вместе учились, вместе катались когда-то на коньках, в тот самый день, когда молодой граф встретил Анастасию. Смекалистый и благородных манер, для Российской Империи он имел лишь один недостаток, увы, перевешивающий все его многочисленные достоинства. Арон Гольдштейн был евреем. И этого оказалось вполне достаточно. Уже в 1908 его отстранили от преподавания на кафедре, ну а потом, чуть позже, и от лабораторной работы. Кругом, от всех прошлых коллег он получал отказы и неуклюжие объяснения, просьбы не винить, войти в положение… Глубоко подавленным, уязвленным и уже готовым навсегда покинуть Россию застал Арона Александр Владимирович. Поболтали, обсудили. Конечно же, взял его с собой. Хотя идея трансмутаций и не казалась бесспорной – щедрое финансирование от Ольденбургского… да и какие еще могли были альтернативы? Гольдштейн согласился немедленно.
Вокзал, поезд – оборудование и выписанные на сезон рабочие, строить станцию – заняли целых два вагона – начали с размахом, средства позволяли! И вот, уже почти пол года энергично исследовали, пробовали, пытались получить золото.
Поиски мест, наиболее подходящих под нетривиальные задачи ученых, не продлились долго – Средняя Азия подходила идеально. Бухара! Вопиющая бедность, отсутствие сносных дорог, неприветливо, чтобы не сказать агрессивно настроенное население – со всем этим можно было мириться ради одного и главного – жаркого, ядовитого бухарского солнца. Преломляясь сквозь линзы Цейсса, по чертежам Шотта воплощенные в грандиозную конструкцию, солнце выжигало абсолютно все! Любой металл, кроме разве что вольфрама, быстро превращался в жидкость – плавился и кипел. Дерево сгорало – в считанные мгновения можно было прожечь дыру в солидном бруске.
Гипотеза Толстого была проста – приложив высокую энергию можно изменить структуру вещества, превратив близкие в периодической таблице элементы друг в друга. Конечно, с разными катализаторами и добавками, великое множество которых апробировалось тут же.
Щедрые библиотеки Марбурга, Гейдельберга, Эдинбурга, где Александр получил докторскую мантию, как когда-то ее вручили там и Менделееву – множество европейских книгохранилищ раскрыли перед графом секреты алхимиков прошлого. От самой античности и до настоящих времен – древних фолиантов, манускриптов и трактатов было так много, что даже копируя лишь основное, Александр исписал кипы толстых тетрадей. Нередко алхимические знания описывались иносказательно, записывались значками и пиктограммами – непосвященный счел бы тетрадь Толстого колдовской книгой, а самого ученого несомненным чернокнижником.
Не с тем же ли самым сталкивался и Яков Брюс? Сподвижник Петра, талантливый на все руки и науки, в народе он прослыл колдуном, а выстроенная для него Сухарева башня в Москве и сейчас еще возвышалась над окружавшим ее океаном мифов, страшилок и легенд. Яков Брюс опередил свой восемнадцатый век так сильно, что люди просто не готовы были это понять. А часто ли удается что-то непонятное принять..? Проблем, однако, хватало и сейчас, в веке двадцатом. То местное население, совсем не искушенное в науках, стремилось уничтожить солнечную печь, явно созданную шайтаном, то бухарские чиновники чинили препоны, мешая подвозам новых реагентов, линз и всего прочего, совершенно необходимого.
– Кто ви? Зачэм тут калдовать? Гнэвите Аллаха, так нэ пойдет! – веско замечали чиновники эмирата, когда Александр не выдержал и наведался в канцелярию – прагнать ви прочь, вот правыльны рэшэний!
Переговоры с генерал-губернатором также не увенчались успехом – официальной бумаги, согласованной на высочайшем уровне, конечно, не было. Да ведь и цели этой необычной экспедиции стояли весьма размытые. Ну не подпишет же Его Величество бумагу, что одобряет работу некоего графа Толстого с задачей получения золота из неблагородных веществ? Абсурд, да и только! Такую даже в эпоху Петра не подписывали – маскировали. Мол порох улучшить или там методы очистки уральских горных руд…
Бюрократическая машина, как всегда выбирая срединный, острожный путь, не препятствовала работе явно, но пакостила по мелочи и, что было куда хуже, никак не стремилась навести порядок, утихомирить крестьян из кишлаков, что объявили работе Толстого настоящий священный джихад.
– Шайтан! Убырайса! Нэт! – позиция местных была ясна. А вот крыть ее было, в сущности, нечем.
Несколько казаков сторожили территорию от самых наглых посягательств – вокруг было не спокойно, бунтарский дух пробрался и в эмират, но толку было мало. Не убили и то ладно. Порой приходилось даже палить в воздух из наганов – до того обострялись отношения. Досадная ерунда с архаичными, совершенно дикарскими предубеждениями, немало затрудняла и без того сложную работу.
Смесь кипела. Осторожно, чтобы не прожечь себе в ладони дыру, Александр добавил несколько катализаторов, пробуя методы из очередного трактата. Следовало делать все предельно аккуратно – кипела ртуть, а с ней не Бог весть какая задача и насмерть отравиться.
Мало в чем, но здесь великий Менделеев все-таки ошибся. Трансмутации веществ были возможны! Правда, учителя Толстого настаивали на более приемлемой для современного общества формулировке – трансформациях. Но между собой никто не отказывался от куда более древнего термина.
Поработав с Содди и Резерфордом, ознакомившись с их записями подробнее, очевидность существования радиоактивного распада, разложение атомов веществ и их взаимопревращения не вызвали у молодого графа никаких сомнений. Удалось даже попробовать все своими руками – облучать вещества и фиксировать результаты.
Трудность состояла в другом. Пусть получать одни изотопы из других, как гелий из тория или некоторые другие варианты можно. Блестящий с точки зрения науки результат! Вот только как же создать стабильное золото? Методы с радиоактивным облучением были испробованы в первые же месяцы – ничего достойного подобрать не удалось. То ли не хватало мощности, то ли делалось что-то не так. Вот тогда-то и воздвигли эту громадную печь из зеркал… Ну а радиоактивные изыски можно будет продолжить позже – зимой, когда солнце станет меньше согревать даже эти засушливые края.
Шли месяцы, но самым заметным результатом был лишь цвет кожи ученых. Похожие теперь на местных крестьян, загар их приобрел такую выразительную черноту, что уже никто не признал бы профессоров из далеких Петербурга и Москвы. Стадия нигредо, как отшучивался Александр, прошла безукоризненно – темными южными вечерами «два нигредо» играли в шашки, нарды, шахматы, курили кальян и смаковали местное вино, весьма, кстати недурное! Совсем только немного кисловатое, но это ничего…
В августе Александр уже разнервничался не на шутку. Были наметки, что все вот-вот получится, но вот никак! Словно бы не сходилась одна какая-то формула, будто бы чего-то не хватало… Никаких игр больше не было – только методичная работа, с рассвета и до наступления темноты. От постоянного нервного напряжения, а может и от нестихающего зноя граф сильно похудел. Теперь силуэт его и от природы весьма стройный, казался еще тоньше. Лишь глаза одержимо сверкали на угловатом лице с острыми скулами. На загорелом лбу явственно выделялась белая полоса шрама – напоминание о абсурдной классовой неприязни к нему некоторых взбудораженных баламутами рабочих…
Время от времени Александр работал и ночью. Без жаркого солнца Бухары главная печь умолкала, но работал атанор, шипели, выпуская пыхтящий пар, аламбики15, расставленные внутри помещения, чтобы не перегрелись. Ночь была временем подготовки к новым опытам – лето подходило к концу.
– Хоть бы получилось! Как же ты нужно мне, золото! Сколько проблем получится решить, и личных, и государственных… – часто думал про себя граф.
Порой, провалив очередной эксперимент становилось так обидно, что в беззвучной ярости сжимались кулаки. Анастасия… Они ведь вновь встретились…Незадолго до намеченного уже отъезда, случайная встреча на Невском проспекте всколыхнула старые, давно уже, казалось, забытые чувства. Видимо, недостаточно давно… Она была так прелестна – в элегантной шляпке, в перехваченном под грудью платье глубокого, изумрудного цвета, здорово оттенявшего русые кудри – Анастасия едва изменилась с тех давних пор московских их свиданий.
Девушке было уже двадцать восемь – вдова героя, дочь богатого промышленника… Возмужавший и вставший на ноги Александр с горечью осознавал, что как и тогда, десяток дет назад, он все равно и все еще не может предложить ей ничего достойного.
Светлые, серо-голубые глаза радостно вспыхнули, когда она увидела его из роскошного экипажа с обитыми мягкой кожей сидениями.
– Саша, Саша, ты…? Неужели ты!?
Тот вечер был долгим. Столько всего предстояло обсудить, вспомнить, рассказать… Гостиная роскошного особняка, из окон которого можно было видеть Неву, темными барашками ежившуюся в порывах ветра с залива. Осенние вечера были прохладными – слуги растопили в доме камин. Нежась в волне тепла, Александр и Анастасия боролись со смущением, вновь захлестнувшим два любивших прежде сердца.
– Давно ты вернулась из Швейцарии? – голос Александра приобрел легкую хрипотцу, как всегда бывало, если сильно волновался.
– Не из Швейцарии – нет. В прошлом месяце мы вернулись из Парижа. А в Базеле отец купил небольшую гостиницу, но я совсем не люблю там бывать – все какое-то там… слишком скучное что ли. А ты, из Германии?
– Из Канады, – тоже поправил Анастасию граф, – а потом из Англии, из Шотландии… Тоже довелось немало повидать, но все по своей научной, конечно, линии – он улыбнулся.
– Мама, мамочка, а мы сегодня пойдем смотреть на фонтаны? – смешно стуча башмачками по паркету, в комнату вбежала девочка. Лет пяти, совсем стройная, ее аккуратно уложенную головку украшал большой синий бант из шелка.
– Сегодня уже нет, милая, фонтаны теперь спят – видишь, как быстро темнеет за окном? – мягкая материнская улыбка смягчила отказ и девочка совсем не расстроилась.
– А этот дядя твой друг, да? – смущенно посмотрев и смешно нахмурившись спросила она.
– Да, Леночка, это мой старый, добрый друг – можешь называть его Александр Владимирович – он большой ученый и очень умный дяденька.
Лена забавно поджала губки, размышляя о полученных только что сведениях и укладывая их в детской головке. Лицом совсем не похожая на мать, она была симпатична и лишь слегка широковатый для остальных тонких черт подбородок, показалось Александру, выделялся в общем образа. Возможно, унаследовала черты отца…
– А может дядя сможет починить мою куклу? У нее перестал работать тот моторчик, а она такая забавная… Дядя, дядя, вы ведь почините? Пожалуйста! – девочка принялась пританцовывать. Светлое платье в горошек на хрупкой фигурке, свободно покачивалось в такт подпрыгивающему ребенку.
– Лена, не отвлекай дядю игрушками – он совсем…
– Отчего же нет! С радостью посмотрю! Неси! – перехватил инициативу граф. – Вдруг и впрямь починю – вот будет радости – он подмигнул Анастасии.
– Ура! Ура! Кукла Маша заработает, дядя Александр все починит, починит! – восторженно лепеча девочка бросилась в коридор. Видимо, побежала в свою комнату – одну из множества в этой просторной, большой квартире. Анастасия улыбалась. В коридорах слышен был топот маленьких ножек. Камин согревал квартиру.
– Так ты успела испытать счастье материнства?
– Да. Леночка уже родилась тогда, еще до Цусимы… Жаль, но он не успел ее увидеть. Он был хорошим человеком…
Александр кивал, глядя на нее с сочувствием.
– Почему-то… почему-то я не смогла полюбить его. Может быть не успела – не знаю.
Александр ничего не ответил и на несколько мгновений, показавшихся неуютными, повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине.
– Зато я точно знаю, что очень люблю Леночку – мою дорогую доченьку – прошептала она. Лицо улыбалось. Скоро подали чай.
***
Нередко первые лучи рассвета заставали графа уснувшим за столом. Вот и сегодня – сам не заметил, как Морфей утащил его разум в свое бархатное царство – уснул прямо на раскрытой книге. На странице, испещренной формулами и символами, остался смазанный отпечаток – от щеки. Ныла затекшая шея.
Потянувшись и хрустнув позвонками, Александр пошел умываться, пока вода еще не нагрелась солнцем и сохраняет ночной холод. Арона не будил – нет смысла. Главные эксперименты лишь после полудня, когда энергия излучения у солнца наиболее велика.
Быстро позавтракал, что попалось под руку и вновь крутить линзы, подстраиваться под капризное светило, ловить и фокусировать лучи… Чудовищная печь скрипела, гремела и приходила в движение, бросая в трепет местных мальчишек, подглядывающих из-за кустов. Им то чего так рано просыпаться..?
Лишь ближе к осени удалось получить до обиды незначительный, тяжело доставшийся, словно вырванный с боем у неизвестности результат. Небольшое количество золота выпарили из ртути, но такой ценой, что ни окупить работу, ни тем более весь амбициозный проект в целом не представлялось возможным. Впрочем же, как первый результат…и это вдохновляло! Без ответа оставался лишь вопрос, откуда именно взялось это золото? Вдруг примесь металла, что кружил головы сотен поколений алхимиков есть и внутри самой ртути? Или, может быть, это лишь окрас, возникший за счет хитрого сплетения элементов в новую кристаллическую решетку? Никакая это тогда не трансмутация, а сплошной фарс! Но как проверишь наверняка?
Осень наступила – солнца стало меньше. Работать дальше не имело уже такого смысла – разве что с радиоактивными изотопами или в поисках новых, еще более изощренных методов. Станция замерла, рабочие разъехались. Первый сезон закончился. Из вырванного у мироздания золота отлили небольшой слиток, легко помещавшийся даже в кармане пиджака и теперь, вместе с ним, разочарованный, но не утратив энтузиазма, Александр собрался в Петербург. Арон и казаки остались на станции – шутки ли? Почти сто тысяч рублей вложены! Вот только надо было их теперь защищать и окупать… Испробовав почти все идеи, какие нашлись в трактатах златоделов прошлого, ученые пока ни к чему не пришли – однако, новые мысли уже вызревали – оставалось лишь ждать следующего лета.
Линзы и их доставка стоили баснословно дорого, но… кое-что оказалось для Шотта столь ценным, что все необходимое поставили намного дешевле себестоимости, все немалые расходы на длинный путь до места взяв на себя. Немцы умели ценить важные сведения. Книга Ломоносова содержала столько секретов о стекле, что хватило бы и на большее. Многие из тысяч проделанных Михаилом Васильевичем экспериментов открыли бесценные рецепты смесей и составов, какие европейская наука не знала и не использовала. Зато уж в работе Цейсса они оказались очень кстати! Подумать только, а ведь все это томилось больше века в архиве, под печатью Орлова, к работе не приспособленное и всеми давно позабытое. Бывает же в России такое..!
***
Прискорбно слышать, что результаты пока совсем не велики, но я благодарна за Ваши старания – задумчиво начала Императрица, вертя в тонких пальцах небольшой слиток, врученный ей Александром. На несколько мгновений повисло молчание. Каждый о чем-то думал, подбирая верные слова.
– Я осознаю всю зыбкость перспектив, – первой продолжила Александра Федоровна – но до чего же было бы здорово, как своевременно, назревают крупные, очень крупные государственные растраты… – она вздохнула. – Очень надеюсь, что сами Вы уверены в реалистичности задуманного дела. Так ведь? Уверены?
– Я предполагаю и, конечно, есть некоторые расчеты относительно… – начал Александр, но внезапная суета позади графа сбили его с мысли.
Вынырнув из-за спины, бородатый сибиряк, герой бесчисленного множества сплетен и любимец двора – Распутин подошел и стал что-то нашептывать на ухо императрице. Невозмутимо и без видимого удивления она слушала, кивала и улыбалась, будто секретничать с этим мужиком было для нее делом совершенно заурядным.
– Да, Гриша, а это отличная мысль! Ты молодец! Давай! – воскликнула она и отошла в сторону, словно уступая место подозрительному старцу.
Александр внутренне напрягся, не ожидая ничего хорошего. Он слышал об этом «старце», который не многим был старше его самого. Распутина ненавидели очень многие. Поговаривали даже, что он имеет абсурдно большое влияние на царскую семью. Бросаемая слухами тень грязным пятном ложилась на репутацию высочайших особ. Хотя многих достойнейших людей ждала отставка при любом несовпадении взглядов, Распутина, отчего-то, терпели. Видимо, взгляды совпадали. Или, по крайней мере, кому-то из императорской семьи очень хотелось, чтобы они совпадали…
Сибирский «старец» подошел ближе и уставился на графа своим тяжелым, испытывающим взглядом, словно пытался пробраться внутрь, что-то прощупать в душе. Стараясь сохранять самообладание граф не поддался волнению и спокойно смотрел в ответ, сосредоточившись на собственном дыхании – так научился еще в юности, очень помогало перед экзаменами. Целую минуту, а может и больше – нельзя было сказать наверняка – странные гляделки продолжались. Александр видел как дыхание заставляет усы Распутина шевелиться и, в сочетании с грозностью взгляда из-под насупленных бровей, картина эта едва не заставила его рассмеяться. Обошлось! Не то его смешок уж конечно приписали бы нервному потрясению, а то и чему-то похуже… Суеверий во дворце оказалось неприлично много.
Наконец, Распутин отвернулся и вновь подошел к императрице. Мягкие кожаные сапоги его тихо, практически бесшумно ступали по паркету дворца. Черное одеяние придавало всему облику какой-то зловещий, хищный вид. Снова тихий шепот, снова эти довольные кивки, улыбки Александры Федоровны – ничего нельзя было ни расслышать, ни понять. Видимо, здесь и сейчас решалась дальнейшая судьба Александра Владимировича. Дремучего, но хитрого мужика вытащили откуда-то из глубинки, явно переоценивают… Можно ли, да и нужно ему вообще верить? – с неприятным чувством подумалось Александру, но на лице его мысли не отразились. Лишь спокойная, уверенная улыбка. Впрочем, может быть, того же мнения она и обо мне? Имеет право же, наверное? Ну да, графский титул, но… – вдогонку летела следующая мысль.
Странное совещание, словно смотрины невесты, завершилось и, улыбаясь, Александра Федоровна направилась к Александру. В отличие от шагов Распутина, стук ее каблучков по паркету был слышен отчетливо и громко.
– Наш друг чрезвычайно высокого мнения о Вас, граф! – обнадеживающе начала Императрица.
Александр почувствовал, как отпускает беспокойство – лишь бы теперь не переменилось!
– Гриша также полагает, что человек впитавший в себя знания и России, и Англии, и Германии, и Канады – вы, конечно, – бесспорно придумаете что-нибудь ценное для государства. Быть может и не золото, а что-нибудь, скажем, не менее ценное… Речь то ведь в конце концов идет не о золоте как металле – я как-то равнодушна к превращениям и этим, как там у вас называется, трансмутациям? Речь идет только о деньгах! России они сейчас особенно нужны. Может быть Вы слышали, в Европе не спокойно, назревает большая война…
«Быть может не золото, а что-нибудь, скажем, не менее ценное» – слова Александры Федоровны эхом отражались в сознании графа. Словно в них заключалось что-то ценное, невероятно ценное, нужно лишь докопаться до сути, ухватить…
– Я очень постараюсь, Ваше Императорское Высочество! – откланялся граф Толстой.
– Хотя между нами нет и быть не может ничего подобного – не поймите меня превратно, граф – я вспоминаю как прочла, будто фаворит Екатерины Великой Орлов, тоже, кстати, граф, принес ей в дар невероятную ценность – огромный бриллиант. С тех пор его так и называют – бриллиант Орлов – может быть знаете о нем? Украшает императорский скипетр.
Толстой кивнул. Он слышал об этой драгоценности, найденной в Индии и за баснословные деньги привезенной Орловым из Голландии, кажется, из Амстердама. Странное чувство посетило его, когда Императрица упомянула бриллиант. Словно какая-то затаившаяся давно мысль, что никак не может материализоваться в голове.
– Может быть, никому и не переплюнуть Орлова, но будет замечательно, если Вы сумеете побыть столь же изобретательным! – продолжала тем временем Александра Федоровна. – Да и не для меня, а для всей России! Лично мне драгоценности не так уж и интересны…
