Фредерик Марриет
Браконьер
Глава XIV. Ухаживание
Проснувшись на другое утро, Мэк-Шэн припомнил свой разговор с Дмитрием и стал бояться, не наговорил ли он лишнего, и стоило ли вообще пускаться с курьером в интимные разговоры. Он утешил себя тем, что не сказал курьеру определенно, что О’Донагю и княжна влюблены друг в друга, а только высказал свое личное предположение. Во всяком случае он сознался во всем О’Донагю и спросил, что он думает об его поступке.
О’Донагю подумал несколько времени и ответил:
– Не знаю, как вам сказать, Мэк-Шэн, хорошо или дурно вы сделали. Может быть, все к лучшему. Во всяком случае нам понадобился бы, в конце концов, кто-нибудь из полиции, а он, как видно, малый довольно порядочный.
– Он не стал бы нам говорить, что служит в тайной полиции, если бы собирался учинить нам пакость, – сказал Мэк-Шэн.
– Совершенно верно, и я прихожу, в общем, к заключению, что вы сделали вовсе не дурно. Завтра я представляюсь ко двору и, быть может, увижу ее там.
– А что мне сказать Дмитрию?
– Ничего пока не говорите. Или нет, скажите, что когда вы упомянули ее имя, то я сказал, что увижу ее, вероятно, во дворце.
– Хорошо. Так я и скажу и оставлю вопрос пока открытым.
На другой день О’Донагю, в полной парадной форме, подъехал к дому английского посольства, чтобы ехать вместе с послом в Аничковский дворец представляется императору. Принят он был весьма милостиво, император подошел к нему, когда он стоял в кругу других представлявшихся, и задал несколько вопросов: как здоровье его королевского высочества главнокомандующего, давно ли О’Донагю служит, почему в отставке и т. д. Потом его величество сказал, что императрица будет рада его видеть, наконец, осведомился, долго ли он думает пробыть в Петербурге, и после всего этого О’Донагю был милостиво отпущен.
С сильно бьющимся сердцем пошел О’Донагю за послом на половину императрицы. Ждать ему пришлось недолго: минут через пять распахнулись двери, и в комнату вошла императрица в сопровождении камергера и дежурных статс-дам и фрейлин. Во время представления О’Донагю видел перед собой только одну императрицу. Поцеловав руку и ответив на несколько милостиво заданных вопросов, он отошел в сторону, чтобы пропустить следующего представляющегося, и тут в первый раз взглянул на группу дам, окружавших императрицу. Все они были ему незнакомы, потом он увидал и княжну Чарторинскую, которая разговаривала с другой фрейлиной и смеялась. Но вот она обернулась, и глаза их встретились. Княжна узнала его сразу, отвернулась и схватилась рукой за грудь, как будто ей вдруг стало трудно дышать. Скоро, однако, она оправилась и повернулась опять к нему лицом. О’Донагю поймал ее взгляд и убедился, что ему рады. Через десять минут посол подозвал его к себе, и они оба уехали из дворца.
– Я ее видел, – сказал О’Донагю майору. – Она еще больше похорошела, и я еще больше влюбился. Что теперь я буду делать?
– Да, вот именно. Это большой вопрос, – отвечал Мэк-Шэн. – Сказать ли Дмитрию или промолчать? Я обдумаю все это, когда вы уедете на обед к послу.
– Я на обед не могу ехать, Мэк-Шэн. Напишу извинение.
– Вот как на вас это действует! А у меня, наоборот, аппетит всегда особенно разыгрывался, когда я бывал влюблен.
– Как жаль, что она княжна, – сказал О’Донагю, бросаясь на диван.
– Это не так важно, О’Донагю. Вы послушали бы, что говорит Дмитрий. По его словам здесь титулы ровно ничего не значит, а только чины, в особенности военные. Вот если б она была не княжна, а генерал, тогда так.
– Она ангел, – сказал со вздохом О’Донагю.
– Это опять же чин небесный, он одинаково не имеет большого значения в Петербурге, – возразил Мэк-Шэн. – Впрочем, Дмитрий мне рассказывал, что у них будто бы имеются, кроме генералов военных, еще какие-то штатские генералы. Только я все никак не могу уяснить себе, черт возьми, что это за птицы такие и для чего они могут быть нужны.
– Что я буду делать? – сказал О’Донагю, вставая и собираясь писать письмо послу.
– Отобедаете, выпьете бутылочку шампанского, и тогда я подробно с вами переговорю обо всем. Давайте сюда ваше письмо, я заодно пошлю Дмитрия отнести его по адресу и закажу вас обед.
Совет Мэк-Шэна был не дурен. О’Донагю последовал ему и, пообедавши, уселся рядом с ним у камина. Вдруг в дверь кто-то постучался. Мэк-Шэн пошел узнать, кто это, и вернулся, улыбаясь.
– Там какой-то карлик стоит – такой крошечный, что голубь, сидя у него на плече, мог бы клевать зерна у него на сапоге. И очень важно себя держит. Говорит, что может отдать письмо только вам лично, в собственные руки. Впустить его?
– Конечно, – отвечал О’Донагю.
Карлики в Петербурге были в то время в большой моде. В каждом барском доме считалось необходимым держать по крайней мере одного, если уж не двоих или троих. С ними обращались лучше, чем с остальной прислугой, среди которой они занимали привилегированное положение. Один из таких недоростков и вошел в комнату, одетый турком, в чалме и очень важный с виду, что особенно было смешно при таком крошечном росте. Собой он был прехорошенький и хорошо сложен. На очень порядочном французском языке он осведомился, действительно ли он видит перед собой капитана О’Донагю. Получив утвердительный ответ, он подал капитану маленькую записочку и сел на диван со всею вольностью балованного слуги.
О’Донагю распечатал записочку и прочитал:
«Пишу для того, чтобы сказать вам, как я довольна, что вы исполнили свое обещание. Вскоре я уведомлю вам, как только сама узнаю, где нам можно встретиться, а до тех пор будьте осторожны. Подателю письма можете верить вполне, это мой крепостной человек, вполне мне преданный. Ч.»
О’Донагю прижал записку к губам и сел писать ответ. Дня через три после того он вдруг получает от одной молоденькой вдовушки, немки, графини Эргорн, приглашение непременно приехать к ней в три часа днем. У графини в доме он еще не был, хотя слыхал о ней в обществе, разумеется, он не замедлил явиться по приглашению, не без тайной надежды, что у графини с княжной окажется что-нибудь общее. Надежда оправдалась: входя в гостиную, О’Донагю увидал княжну на диване рядом с графиней Эргорн, красивой двадцатипятилетней женщиной. Княжна встала и представила О’Донагю графине, назвавши ее своей кузиной. Графиня побыла в гостиной кинут пять, сказала несколько незначащих фраз и ушла, оставивши княжну наедине с гостем. О’Донагю сейчас воспользовался этой неожиданной возможностью выразить всю полноту и силу своих чувств.
– Вы ехали в такую даль для того, чтоб увидать меня, капитан О’Донагю, – сказала княжна, – я вам за это очень благодарна и очень рада случаю возобновить с вами знакомство.
Но для О’Донагю было этого мало. Не для простого знакомства приехал он из-за моря. Он пустил в ход все свое красноречие – и через час оба уже сидела на диване рядом, он держал в одной руке ее прелестную ручку, а другую обнимал ее за талию.
Свидания стали повторяться от времени до времени, а когда нельзя было видеться, О’Донагю приезжал к графине Эргорн просто только для того, чтобы поговорить с ней о княжне.
– Вы должны иметь в виду, капитан О’Донагю, – сказала ему однажды графиня, – что это дело устроить чрезвычайно трудно. Княжна находится вроде как бы под опекой у самого государя и без его согласия нельзя получить ее руки.
– Мне это уже говорили, – отвечал О’Донагю, – и я пришел к заключению, что нам с ней остается только одно – бежать.
– Этого никак нельзя сделать, – возразила графиня. – Вы не можете уехать из Петербурга без паспорта. Она не может отлучиться из дворца больше, чем на час или на два, иначе ее сейчас же хватятся. Вас сейчас же найдут, поймают и вы лишитесь ее навсегда.
– Тогда как же мне быть, графиня? Посоветуйте что-нибудь. Не обратиться ли мне непосредственно к императору с просьбой о милости?
– Нет, из этого ничего не выйдет. Княжна слишком богатый приз, ее иностранцу не отдадут. А вы послушайте, что я вам скажу.
– Я весь – внимание.
– Вы должны в меня влюбиться, – сказала графиня. – Понятно, для вида только, чтобы разошелся слух о нашей свадьбе. Вы у меня все это время бывали очень часто, ваши лошади то и дело останавливались у моего подъезда. Ясное дело, что между нами что-нибудь есть… Всякие подозрения моей кузины будут сняты, и вам свободнее можно будет действовать. Иначе ведь она подвергается большой опасности.
– Неужели император вмешивается в такие мелкие дела?
– С императором шутки плохие. За самовольный брак с особой, состоящей под его личной опекой, русский подданный может угодить в Сибирь. Вас, как чилийского подданного, в Сибирь, конечно, не сошлют: за вас заступится посольство.
– А ее? Ведь с ней, пожалуй, что-нибудь сделают, если император рассердится?
– Обвенчавшись с вами, она сделается английской подданной, так что ваш посол заступится и за нее. Со мной ничего особенного сделать нельзя, разве только выслать из России, потому что я также иностранная подданная. Поняли все?
– Понял, графиня, и – Боже мой, до чего я вам благодарен! Теперь я буду действовать только по вашим указаниям.
– Об этом именно я вам и хотела попросить. А теперь пока до свиданья, капитан О’Донагю.
Глава XV. Побег и злая погоня
– Все это очень хорошо, – сказал Мэк-Шэн, конца О’Донагю передал ему свой разговор с графиней, – но вот вы мне что скажите: думаете ли вы довериться Дмитрию или нет? Ведь, с одной стороны, услуги такого опытного, ловкого и сообразительного человека представляют большую ценность, а с другой стороны – он будет обижен, если вы его устраните от этого дела. Между тем он очень много знает – знает и карлика, который к вам ходил, и семейство княжны, и ее самое. По-моему, следует ему довериться.
– Я с вами согласен, но только вы не все ему сказывайте.
– Нет, я не скажу ему всего, да в этом и не будет надобности, потому что он сам поймет и раскусит все остальное без дальнейших слов.
– Делайте, как знаете, Мэк-Шэн, но только я сперва поговорю об этом с графиней. Я буду у нее завтра. Ведь я дал слово ничего без совета с ней не предпринимать.
О’Донагю съездил к графине, та поехала к княжне во дворец, и на другой день капитана уведомили письмом, что на Дмитрия вполне можно положиться. О’Донагю позвал курьера и сказал, что он рассчитывает на его верность и хочет ему вполне довериться.
– Всячески постараюсь заслужить вам, барин, я только и думаю о том, как бы поступить к вам на службе совсем, а не на время только. Предупреждаю вам об одном: когда вы соберетесь уезжать совсем из Петербурга, вы меня предупредите за несколько дней, потому что нужно будет сделать публикацию в «Ведомостях». Я это беру на себя.
– Какую еще публикацию?
– Публикацию о вашем выезде за границу, чтобы все знали, что вы не бежите от долгов. Без этого вам не выдадут паспорта.
– Как я раз, что вы мне это сказали. Вы, значит, догадываетесь, что я рассчитываю уехать не один, а с женой, которою будет, как я надеюсь, графиня Эргорн?
– Понимаю, барин, и постараюсь, чтобы об этом узнали все.
С этими словами Дмитрий ушел.
Зима в этом году установилась очень суровая. Нева замерзала рано, мосты были разведены. На улицах появились сани, на гуляньях выросли горы для катанья. О’Донагю продолжал посещать графиню Эргорн почти каждый день, его лошади подолгу стояли у ее подъезда, но с княжной он не видался больше месяца, и даже карлик ни разу к нему не приходил. Соблюдалась особенная осторожность. В свете усиленно говорили о предстоящем замужестве графини. Она была красива и богата, к ней сваталось много женихов, но до сих пор она всем отказывала, предпочитая оставаться свободной. Поэтому О’Донагю все поздравляли, считая, что ему особенно повезло.
На одном праздничном выходе император подошел к О’Донагю и спросил, правда ли, что он собирается отнять у двора одну из самых красивых дам.
– Считаю эти слова за милостивое соизволите вашего императорского величества, – отвечал О’Донагю с нижайшим поклоном.
– Не только соизволяю, но и желаю вам счастья.
– Приношу вашему величеству мою всенижайшую благодарность, – произнес О’Донагю. – Полагаю, что вы, ваше величество, не изволите думать, что я собираюсь увезти ее из России навсегда. Напротив, я бы стал большую часть года проводить в России, если бы мне на это было дано позволение.
– Очень рад это слышать. Следовательно, я не теряю, а выигрываю от этого брака.
«Боже мой! Не я буду, если в свое время не напомню ему этих слов! – подумал О’Донагю. – Ведь это прямое разрешение на брак и на то, чтобы я остался в России!»
Все было теперь готово для исполнения задуманного. Графиня рассказала всем, что собирается ехать к себе в усадьбу, находившуюся от Петербурга в десяти милях, и все поняли это так, что графиня не желает многолюдства на своей свадьбе, а хочет, чтобы она произошла в самом интимном кругу. О’Донагю сделал в «Ведомостях» публикацию о своем отъезде за границу.
Княжна Чарторинская получила от графини письмо, в котором та очень просила свою кузину взять у императрицы себе отпуск на три дня в деревню к графине. Императрица охотно дала отпуск, а когда княжна уезжала из дворца, государыня вручила ей футляр с драгоценностями и сказала: «Отдайте это невесте и скажите, что я обещаю ей мое покровительство, пока она будет находиться в России». Час спустя О’Донагю был вознагражден за свое долгое терпение: он и княжна была, наконец, вместе. Священника достали заранее и уже отправили в усадьбу. В десять часов утра княгиня и ее кузина сели в экипаж. В другом экипаже поехали О’Донагю, Мэк-Шэн и их свита. Ехать до усадьбы было недолго, и в тот же день, немедленно по приезде, совершен был обряд венчания. О’Донагю получил свой приз. Во избежание какой-нибудь неприятности решено было, что молодые на другой же день выедут заграницу. Дмитрий оказался им очень полезен: он все уладил, все устроил и вообще обнаружил большую честность и преданность. Прощание княжны со своей двоюродной сестрой было очень нежное.
– Как ты для меня много сделала, сестрица! – говорила она. – Я тебе всем обязана… Ведь ты очень сильно рискуешь: государь непременно рассердится на тебя.
– Его гнев для меня не так уж страшен: я женщина, и притом иностранка. Но, прежде чем ехать, вы оба должны написать по письму: вы, капитан О’Донагю, императору, а ты, кузина, императрице. Капитан пусть напомнит о высочайше выраженном согласии на его брак и выскажет желание остаться в России и поступить на службу, а ты, кузина, напомни императрице об ее обещании покровительствовать «невесте» и попроси ее похлопотать за тебя у государя. О себе я сама похлопочу, сделаю, что нужно, но я заранее уверена, что дело отлично обойдется, и все кончится одним смехом.
О’Донагю и его жена написали каждый по письму. О’Донагю, кроме того, написал и английскому послу, прося его благосклонного содействия. Когда все это было кончено, графиня простилась еще раз и сказала:
– Разумеется, я перешлю эти письма уже после того, как вы переедете через границу. Будьте покойны.
О’Донагю и его молодая жена пошла садиться в приготовленный для них экипаж. Это был, так называемый, возок – каретный кузов, поставленный на полозья. Внутри возка сели молодые, а Мэк-Шэн и Джо заняли наружное сиденье. Мэк-Шэн не желал мешать молодым: третий в таких случаях всегда лишний. Курьер Дмитрий сел на козлы рядом с ямщиком. Снег покрывал землю на несколько футов, но в воздухе было сухо, морозно, и солнце ярко светило.
Молодая была закутана в роскошную соболью шубу, молодой тоже был в меховой шинели. Мэк-Шэн и Джо, в волчьих шубах и шапках и в меховых сапогах, были закутаны так, что видны были только их носы. Ноги они укрыли себе медвежьей полостью. Четверка лошадей нетерпеливо рыла копытами снег… С Богом! Возок помчался со скоростью шестнадцати миль в час.
– Где у тебя ружья, Джо, а также пистолеты и пули с порохом? – спросил Мэк-Шэн. – Мы будет проезжать через разные глухие места, мало ли что может случиться.
– Я об этом подумал и положил все так, чтобы было под руками, – отвечал Джо. – Ружья сзади вас, пистолеты и заряды у меня в ногах, а капитанское все в возке.
– Хорошо, Джо. Ты у меня молодец-мужчина. Теперь я тебя попрошу посматривать за моим носом, а я буду наблюдать за твоим. Как только на кончике моего носа появится белое пятнышко, ты сейчас же мне скажи, а я тебя предупрежу, если у тебя тоже самое случится. Мистрис Мэк-Шэн будет не особенно довольна, если я вернусь к ней с отмороженным носом.
Ехали безостановочно до вечера и прибыли на какую-то почтовую станцию, где сделали остановку. Мэк-Шэн и Джо, с помощью Дмитрия, смастерили ужин из взятой с собой провизии. О’Донагю и его жена расположились на ночь в возке, а Мэк-Шэн и прочая свита в станционной комнате на полу, подостлавши немного соломы.
Утром Мэк-Шэн объявил, что клопов и блох было больше, чем нужно, но что он, тем не менее, недурно выспался на зло им. На дворе шел густой снег, но путники не посмотрели на это и сейчас же выехали в большой сосновый лес. На следующей станции предполагали опять ночлег.
– Вот здесь очень удобно устраивать засады, – сказал Мэк-Шэн, – если в этом лесу водятся разбойники. А это еще что за созданья бегают между деревьями, словно хотят с нами перегоняться? Дмитрий, это что?
Курьер поглядел на то, что ему показывал Мэк-Шэн, и тихо шепнул что-то ямщику, который вдруг погнал лошадей.
– Это волки, – ответил он на вопрос майора, доставая свои пистолеты и заряжая их.
– Волки! – сказал Мэк-Шэн. – И, надо полагать, голодные. У нас, пожалуй, будет маленькое сраженьице. Джо, посмотри-ка, что Дмитрий делает. Надобно и нам сделать то же самое.
Джо и Мэк-Шэн приготовили свои ружья и зарядили их.
– Хорошо, что из окон возка не видно, что делается сзади, а то миледи могла бы испугаться, – заметил Джо. Благодаря быстроте, с которой ямщик погнал лошадей, возок значительно опередил волков, но они все-таки продолжали бежать за ним.
– Ай, дьяволы! – сказал майор. – Их тут – раз, два, три… семь штук. Как бы еще больше не собралось! Тебе приходилось когда-нибудь раньше охотиться на волков, Джо?
– Я не назову этой охотой на волков, – возразил Джо, – скорее же волки на нас охотятся.
– Все равно, мой маленький браконьер, как ни поверни – это охота, кто бы за кем не гнался.
Курьер перелез с козел на верхнее сиденье к Мэк-Шэну и Джо чтобы хорошенько осмотреться, и объявил, что обстановка ему совсем не нравится. Волки бывают зимой, в дурную погоду, особенно свирепы, а теперь как раз и снег и вьюга, и метель. К тому же теперь уже смеркается, а до станции еще далеко.
– Из наших лошадей, – прибавил он, – три очень хороши, а четвертая, говорит ящик, не надежна, пожалуй не выдержит, и кроме того, пуглива. Вот у вас тут есть пустая бутылка, г. майор. Бросьте ее на дорогу сзади возка. Это остановит волков на некоторое время.
– Пустая бутылка остановит волков? Это любопытно. Они разве пьяницы? – удивился Мэк-Шэн.
Тем не менее он выбросил бутылку.
Курьер сказал правду. Увидав на дороге незнакомый посторонний предмет, подозрительные звери остановились, боясь ловушки, и осторожно окружили бутылку всей стаей. Возок продолжал мчаться, и через несколько минут волков стало не видно.
– И пустая бутылка на что-нибудь пригодилась! – заметил Мэк-Шэн. – Это меня радует.
– Однако, сэр, они возвращаются, – сказал Джо. Они, по-видимому, удостоверились, что в бутылке ничего нет.
Курьер опять влез на верхнее сиденье и спросил Джо:
– Помнится, я видел у тебя целый пук веревок, когда ты обвязывал корзины и коробки. Где они?
– Они у меня где-то здесь, под сиденьем, – отвечал курьер. – Только не очень тяжелое: бутылка, например, не годилась бы.
– Для чего это вам? – спросил майор.
– Для приманки.
– Для приманки? Тогда не привязать ли селедку?
– Просто тряпку какую-нибудь, лучше бы красную.
– Красной не найдется, – сказал Джо, – а вот черный чехол от ружья. Не годится ли?
– Пожалуй, годится, – сказал курьер. – Волки подумают, что это ловушка, и будут бояться.
Курьер крепко привязал к веревке тряпку и спустил вниз. Волки, бежавшие за возком почти вплотную, опять отступили на несколько шагов, боясь незнакомого предмета, но все-таки продолжали бежать за экипажем издали.
– До станции будет еще часа полтора езды, – сказал курьер. – Я боюсь. Меня смущает – выдержат ли лошади? А стая вся тут, она не отвязалась от нас, только держится немного подальше.
– Сколько всех волков в этой стае, как вы думаете? – спросил майор.
– От двухсот до трехсот штук, я полагаю, – отвечал Дмитрий.
– Ах, черт возьми! Я предпочел бы сидеть в эту минуту у себя дома с мистрис Мэк-Шэн.
Прошло еще полчаса. Лошади заметно ослабевали. Водки держались на почтительном расстоянии, благодаря тащившейся по снегу за экипажем черной тряпке, которая их смущала.
– Что это? Они опять остановились, не бегут ли за нами? – сказал Мэк-Шэн.
– Веревка оборвалась, и они остановились над тряпкой, разглядывают ее, – объяснил Джо.
Дмитрий сказал что-то ямщику, который привстал на козлах и еще бешенее погнал лошадей. Три из них были еще довольно крепки, но четвертая вымоталась почти совершенно и прибавить бега уже не могла.
– Теперь надобно стрелять, г. майор, – сказал Дмитрий, – иначе они выпустят лошадям кишки.
Мэк-Шэн и Джо схватили свои ружья. Передний волк бежал совсем близко около экипажа. Джо выстрелил первый и свалил одного волка. Мэк-Шэн промахнулся, и волк, в которого он стрелял, бросился было на крайнюю лошадь, но пистолет Дмитрия уложил зверя на месте.
Услыхав выстрелы, О’Донагю опустил окно возка и с удивлением спросил, что это значит. Мэк-Шэн ответил, что кругом показались и бродят волки, и что не мешает их попугать. Стая, напуганная выстрелами, постояла несколько времени на месте, но потом опять припустилась за экипажем, держась, однако, теперь уже на совсем почтительном расстоянии.
– Еще полчасика – и мы приедем на станцию, – объявил Дмитрий.
Но четвертая лошадь окончательно выбилась из сил и не могла больше идти даже шагом, мешая только другим. Возок остановился. Приходилось оставить ее на жертву волков. Курьер соскочил и обрезал постромки, после чего возок опять помчался уже только на трех лошадях.
На покинутую лошадь набросилась вся голодная стая и в один миг растерзала ее. Вскоре почти все волки уже опять бежали за возком и на этот раз с особенным остервенением. Лошади устали, они бегут все тише и тише… Волки близко, совсем уже близко. Майор стреляет, Джо стреляет, волки теряют товарищей, но не отстают.
Но вот и станция. Звери чуют жилье и останавливаются… Преследование прекратилось.
О’Донагю почти внес на руках свою, до полусмерти напуганную, жену в станционный домик, и как только ее посадили на стул, она сейчас же лишилась чувств.
