Игорь Шумов
Тельце
– Спровоцировало сознание человека, которому пришла мысль.
– Да что ты говоришь? – кривлялся Коля. – Так вот. Мы решили совместить так полюбившийся консерватизм с новым методом. Это была идея Жени. Он рассказал мне про три дэ принтеры и совсем недавно появившиеся три дэ ручки. По сути, игрушка для детей за баснословные деньги, но он уже тогда мог сделать с ней такое… Птицу, которая полетит, стаю волков, и она укусит. Топорный я человек, но сдержался сказать, что это все игрушки и недостойно искусства. Решил, ладно уж, выходит-то что-то невероятное, а если еще и чернозем с хорошей идеей будет, то у него есть все шансы получить хорошие отзывы.
Он работал и работал много. За несколько дней превратился в заводную куклу. Брал себя, знаешь, ключ вставлял и так на учебу, оттуда домой, снова заводил, и повторить. Думаю, он рекорд успел поставить по количеству дней, проведенных без сна. Смерть ходила по коридорам, но никого с собой из принципа не забирала, достойных на пути не встречала. Все жизненные соки уходили в работу; каждую каплю из себя жал, хватался, душил и выжимал! Берешь свое тело, как полотенце скручиваешь, хоп, и выжимаешь, и кровь – твоя жизнь, твое искусство – стекает, и потом разжимаешь пальцы, плоть пустая падает в чан, шипит и… Так рождается искусство.
– Я не так это вижу, – сказал студент. – Вам точно нужно еще брать?
– А ты не будешь?
Они вернулись обратно в бар-подвал. Людей стало больше. В стаканах плавали коктейли, на губах сох алкоголь. У всех на ушах были объекты с выставки в соседнем зале. Бармены по очереди сменяли друг друга. Ходили смотреть, обсуждали и пугали девушку-администратора. Та закрывала глаза и просила перестать описывать «тех чудовищ». Ее реакция их веселила. Авторитетные художники сидели отдельно и обсуждали увиденное. Между посетителями ходил слух, что – тот самый художник – был среди них.
– Градус разговора поднимается, – продолжил Коля, – я думаю…
– Ты не думай, а пей, – сказал Сергей, – ладно, так я шучу. Не очень смешно, да?
– Да, будто вам погано и вы пытаетесь другое настроение словить.
– Нет, это не так.
– Да так-так, что вы мне рассказываете.
– Не волнуйся, сейчас я закончу и не буду тебя мучать больше, – расстроено сказал Сергей.
– Да не в этом дело, не обижайтесь. Просто вы достаточно много и подробно рассказываете, будто вам выговориться надо.
– Конечно, а как иначе? Какой есть смысл разговаривать, если человеку нечего сказать?
– Ну, люди же как-то общаются.
– В основном пиздоболят и болтают лишнее. Так вот! Наступил тот самый день – выставка! Она проходила в нашей школе, в одном из лекционных помещений. Огромные окна занавесили, поставили дополнительно освещение. Студенты с утра и до на ножах. Волнуются, и не зря. Крупный шанс доказать свое имя. Некоторые после такого вообще его лишаются. Мне хотелось как-то помочь и уговорил Виктора Изософича. Тот ни в какую не хотел, отмахивался, обвинял меня в привязанности, нельзя иметь любимчиков. Мужик он грубый, конечно, но внутри души добрый, ценящий людей вокруг. Помог. Во время неофициальной встречи с гостями он рассказывал об успехах студентов и раз-другой упоминал Женю. Тактично так, не переусердствовал, как это обычно бывает. И вот, выходим мы, такая, мерзкое слово, делегация. Подвыпившие, куда без этого. В предвкушении продолжения – у нас принято на выставках угощать, да. Вот эта – плохой пример. Ни одной бутылки. Хотя мне иногда кажется, что, когда угощений мало, это в какой-то степени еще хуже.
– Вас сильно волнует алкоголь, да?
– Ты меня-то видел? И тема грустная, что ты выеживаешься? Все мы люди. Алкоголь – великая вещь. Катализатор общения, сыворотка правды, трупный яд – все подряд и за гроши. Думаю, он никому не нравится. Он необходимая часть общения. Одним, кто этого не любит, он помогает вытерпеть этих омерзительных людей. Другим, работающих языком, дает простор, расслабляет связки. Я не вижу, чтобы ты не пил, хе-хе.
– За компанию. Для общения, это вы правильно подметили. Как в итоге прошло все?
– Хотелось сказать «прошло и слава богу», но… – Сергей отставил стакан и закрыл лицо руками. – О господи. Так смешно, ей-богу. Не первый год работаю, а каждый косяк свой отпустить не могу, ношу с собой. И выводы делаю, и мнение меняю, а продолжаю его в себе нести, как шелуху, окурки, кожуру. Лишний вес. Заходим в зал, а там первым делом стол с алкоголем. Первое слово, каждый гость благодарит за приглашение, дает наставления. Все пьют, потом еще говорят, потом еще, и только после этого все расходятся по залу смотреть работы. Несмотря на то, что искусство как область деятельности распространяется все дальше, специалисты жестче не становятся. То есть, представь, каждый может сегодня попробовать заниматься рисованием, музыкой, фотографией. Входной порог упал ниже некуда. Где фильтр? Где люди, которые должны в один прекрасный момент ударить бездарного неуча по голове, пресечь его графоманию и пустословство?
– А почему это кто-то должен решать?
– Потому что сегодня, когда каждый второй занимается делом святым не от мира сего и видит в себе такое же божество, которому и прислуживает; что он лучше остальных потому, что он подчиняется. Таким темпом мы окажемся в мире Богов, спустим небо на землю и – поверь мне – уничтожим, засрем и будем называть это искусством. В этом и проблема современного искусства. Что оно больше не искусство, а рутина. Ты же, говоришь, литератор. Вспомни тех людей, кто напивается быстро и начинает тебе написывать, метафоры на метафоры вставлять, эпитеты вездесущие? Видеть вот в этом стакане, – Сергей прислонил к лицу рюмку, – видит олицетворение схождения времени и…
– Муть все это и чушь, – оборвал Коля. – Графоманы.
– Вот, а с другой стороны…
– С другой любое творение – это работа над собой. Пару лет – возомнили себя художниками и забили. Окей! И хорошо! Если им помогло решить свои личностные проблемы, то что в этом ужасного?
– Потому что искусство, блять, не панацея, оно еще и катализатор! – закричал Сергей; посетители вздрогнули и обернулись. – Потому что человек поимел и бросил! Потому что наследил и свалил! Потому что искусство – это не средство, это верховное дело. Это рождение! Мать и отец.
– Все, хватит! – Коля закрыл Сергею рот и злобно проговорил. – Что было дальше?
– Я рад, что тебе стало интересно! – улыбнулся Сергей. – Осмотрели работы, пожалели, не стали ничего оскорблять, просто на имена не смотрели. Подходим к Жене и… Женя сделал хорошую работу, качественную. Он сделал ручкой объемное животное, не помню только, какое. Оно лежало на спине, задрав лапы закоченевшие, со вскрытым брюхом, и внутри брюха был город. Сталинские высотки, шоссе, общественный транспорт, метро. Очень круто, у меня даже дыхание перехватило. И мысль отличная. Но Виктор Изософич с гостями-друзьями, видимо, не вынес этого оскорбления.
– Почему это оскорбление? – недоумевал Кирилл.
– Я до конца не понял. Точнее понял, но говорить не буду. Наверное, типа, художник – зверь, который сожрал жизнь материальную, сдох, и теперь разложение, гной травит живых. А разложение – его творчество. Как же сильно их задела его работа, ты бы знал. Они буквально рассвирепели, кулаки сжали, голос подняли и стали крыть его критикой. Такой черствой, надуманной, чисто на эмоциях. Он стоит, в глаза им смотреть не может, руки в карманы. Как будто пьяный отец сына отчитывает, но не ради того, чтобы, ну, семейное наставление, а именно ради крика. И сделано плохо, и идея скупа, и не вливается в выставку – при чем здесь это, не ясно – и еще что-то. А я смотрю и вижу, как у Жени слезы собираются, на краю держатся. Он на меня смотрит, и я не знаю, что делать. Казалось, что все в мою сторону смотрят и ждут слов. Слов спасения. Как должен был поступить наставник? А друг? А враг? Впал в панику. Стою и со стороны вижу, как неловко рот открывается, улыбку строит, взгляд возбужденный, пытается серьезным показаться. Ничего лучше, чем промолчать и отвернуться, я придумать не смог. Женя прошмыгал носом, взял свою работу и ушел. Хотел за ним побежать, но обязанности заставили остаться.
– Ты скотина, Сережа, – холодно сказал Коля.
– Да я знаю. Пойдем покурим?
– Да, покурим, и я пойду.
– А я останусь. Выпью еще, не могу себе этого простить. Я так много мог потерять там, знаешь? Работу, имя и…
– Ты человеку жизнь загубил?
– Загубил? – Сергей поднес ко рту зажигалку. – Ох, наоборот! Я породил гения. Вот ты видел объекты, ты слышал посетителей, чувствовал реакцию. Разве это было бы возможно без моего вмешательства?
– Предательства.
– Да пошел ты. У тебя есть свое место в жизни? Буквально и духовно? Нет? Ты молодой, ничего не понимаешь. А я взрослый, ничего не понимаю. Вот от скуки и обиды пью. Ой, девушка, простите! – Сергей ухватил девушку за плечи. – Все хорошо? Я просто выходил, и, ну, не заметил вас, простите.
Девушка убрала с лица волосы и выскочила из рук Сергея. Выглядела она под стать выставке. Лицо накрашено. Волосы светлые, кудрявые. Кожаное пальто, белый свитер и джинсы, поношенные кеды. Пытаясь скрыть свое смущение, она осмотрела свою одежду. Ее не волновала строительная пыль или песок; ткань стерпела не одну зиму, и относились к ней беспощадно. Девушка была молода, но время оставило на ней грубый след, не скрываемый косметикой. Придя в себя, она сказала:
– Мужик, от тебя несет. Скажите, – обратилась девушка к Коле, – а выставка Ливера здесь проходит?
– Кого? – удивился Коля.
– Да, девушка, здесь, – влез Сергей. – Вы, прежде чем зайти, должны еще один раз меня простить. Как учителя гения – человек, который выставляется здесь, раньше был моим учеником.
– Класс, – она вскинула руки. – Могу поздравить вас. Это сарказм, если что. Уйдите с дороги, пожалуйста, я ищу человека.
– Его здесь нет, – холодно прошипел Коля.
– На ножах девка, ну а что? – Сергей потушил сигарету об мусорку и потянулся за второй. – Не знаю, кого она ищет. Да, Коля, жизнь – тяжелая штука, и где-то я уже такое слышал. Приходится ежеминутно делать выбор, и каждый, ей-богу, хуже предыдущего. Ты меня спросишь, а жалею ли я об этом? Виню ли себя? Я надеюсь на это, но, увы, точно сказать не могу. Смириться со своими смертными грехами очень сложно. Не на суде, но судим каждый день. Тебе выставка понравилась? Я когда смотрел сквозь одно из существ, которое самое маленькое, мне чувствовалось, что я в душе чужой утопаю. Вот эти глазом насквозь вижу, за чудищем – стена, но, возвращаясь обратно в ту часть мозга, отвечающую за зрение, видимо, свет перехватывает содержимое внутри и… Сбился с мысли, ладно. Так, хватит курить, а то блевать начну, а мне домой еще нескоро. Вот, смотри, что мне стоило предательство.
– Вы слишком сильно загоняетесь на этот счет.
– И что? Может, я мазохист, и мне нужны обвинения. Честно сказать могу вот, на нетрезвую. Кто меня пороть тогда будет? Кто? Ладно, отчаливаю. Еще раз спасибо тебе, Коля, что выслушал. И помни – захочешь к нам учиться, поступить – приходи. Скажешь – к Петракову, и обязательно место тебе найдем. Парень, я вижу, ты толковый. Ой, блять, девушка!
Дверь бара открылась и оттуда выбежала та самая девушка, которая зашла минутой ранее. Она села на асфальт и опустила голову в колени. Сергей подошел к Коле и прошептал на ухо:
– Ты сам с ней разберись; мне вот этих разговоров на нетрезвую голову с девушками хватило. Два развода! Все, бывай.
Коля посмотрел вокруг. Загорелись фонари, стемнело. Ничто не заставляло его оставаться там, кроме любознательности, подкрепленной спиртным. Он себя карал за это: разве можно жить так, что люди вокруг – соседи – интересны только под аффектом, а до этого их просто нет? Подошел бы он к ней на трезвую голову? Боже упаси, нет. Прошел бы мимо и неприлично бросил бы взгляд, оценил печальную на бордюре. В ушедшем с Сергеем разговоре Коля понял, что некоторым людям жить очень скучно, и в себе он чувствовал подобное. Способов победить тоску множество. Сегодня он решил выбрать иной.
– Девушка, а кого вы искали, если не секрет?
Он сел рядом с ней и протянул сигарету. Закурили.
– Подругу. Я ее очень давно не видела, и я думала, что она сегодня будет здесь.
– С чего бы это ей быть сегодня здесь?
– Потому что она… Я могу ошибаться, там странное дело творится, но она девушка художника.
– Жени что ли? Вот я с его преподом тут несколько часов общался. Слушайте, давайте уйдем отсюда? Там мент через дорогу злобно смотрит.
– Да, погнали.
Коля помог девушке подняться, и они вместе зашагали в сторону Москвы реки. Она была ниже его на голову.
– Как тебя зовут? – поинтересовался Коля.
– Власа, а вас?
– Зовите меня Коля. Очень приятно.
– Взаимно.
– Вы уверены, что вашей подруги там нет? Место не то чтобы большое.
– Уверена. Я бы ее сразу узнала. Она художница, но не одна из этих, типажом они бы не сошлись бы. Ты же понимаешь, о чем я? Бритые, крашенные, поношенные. Я художница, да, блять. Вот как я, только я не художница. Я просто бедная.
– Печально слышать.
– Не, все по делу, не парься. Ты сказал, что общался до моего появления с…
– Это был Сергей Петраков, учитель Жени.
– Какого Жени?
– Который выставлялся внизу с…
– Его зовут не Женя же, а Вася. Василий Ливер. Вот, смотри, его так анонсировали и его работы там под этим именем. Неужто этот черт еще и имя свое скрывал? Серьезно? Серьезно? Может, у него и фамилия-то на самом деле не Ливер? Не, тут же какая реклама, наверняка все по договору. Или нет, подставное лицо. Боже, как всего много.
– Почему ты пыталась здесь найти свою подругу?
– Я уже говорила.
– Но ты как вбежала, будто ее там в заложниках держат.
– Я ее не видела несколько месяцев. Мы не общались, сейчас посмотрю, с… с… Боже, шесть месяцев я достучаться до нее не могу! Она будто сквозь землю провалилась, но все равно рядом. На улицах ее иногда встречаю.
– Да ладно?
– Мне кажется. Галюны, должно быть. Смотрю в проезжающий поезд, а там она от меня отворачивается. Иду по улице и вижу ее волосы среди толпы. Слышу голоса, и там один ее не дает виду, оттого и самый громкий. Про волосы-то смешно. В последнюю встречу я ее видела. Обрилась. Говорит, ей так нравится, и парню тоже. Чудные волосы. Я их потом нашла и до сих пор храню.
– Крипово это, Власа, пугает.
– Да не ссы ты, – она ударила Коля кулаком в плечо; слегка, играючи. – Куда деваться?
– Она ни с того ни с сего пропала?
– На самом деле, если быть честной, там очень длинная цепочка событий, которую вряд ли тебе было бы интересно выслушивать.
– Я вытерпел того мужика. С тобой хотя бы мы в одной исторической эпохе.
– Да что ты? Он же не такой старый. Но время летит быстро, да-да-да, я понимаю. Окей, я тебе по пути расскажу. А ты мне, пока идем, скажешь, зачем тебе слушать незнакомых людей.
– Чтобы потом о них писать?
– Дурак. Может, я тебе вру. Так даже лучше, да? – Власа ехидно улыбнулась. – Хрен с тобой. История такая. Давным-давно моя подруга внезапно пришла к мнению, что она художник. Человек искусства и подобные бредни. Мы тогда с ней были в нестандартных отношениях, и я пыталась ей помочь. Рылась в интернете на эту тему, пыталась тоже быть в теме. У нее глаза полыхали, а выходило, мягко говоря, отстойно. А как я ей скажу, что это плохо? Она и так мнительная, себе на уме. Абстрактные рисунки, мазня. Как бы сильно я ее ни любила, но признать подобное искусство было выше моих сил. Мое безразличие, за которым я скрывала поддержку, на ней отразилось грустью. Близкий человек отказывается смотреть, как ты душу изливаешь… Как тут не расстроиться?
И тут – о чудо! – прекрасный день. Маша, так ее зовут, возвращается с выставки, полная счастья. Сказала, что познакомилась там с каким-то молодым человеком, разговорилась, и тот предложил ей помочь в нахождении себя, наставлении на правильный путь. Отлично, думала я, вот у нее появился учитель. Он-то ее на чистую воду выведет, скажет то, что я боюсь сказать, и она прибежит как милая в поисках утешения. Виделись они сначала редко, раз в неделю максимум. О каждой их встрече Маша рассказывала с пеной изо рта. И вот он ей показал, как по камню работать, и как правильно цвета смешивать, и как материалы правильно подбирать, и кучу другой фигни. Книги ей давал. Коля, я никогда в жизни не видела, чтобы она читала или говорила о литературе. Но после его слов, будто под гипнозом, ночами читала и по утрам мне рассказывала. «Знаешь ли ты то… Знаешь ли ты это…» Дурочкой меня выставляла, хвасталась свежими знаниями. Сдерживалась, молчала. Пару раз ругались, но ничего серьезного. Маша ведь тонкая натура. Крикнешь – сломается, погубит себя. В детстве баловалась тем, что резала себя, трогала там, о чем в детстве не думаешь.
Маша после школы поступила в художественную школу. Я была не в себе от злости! Почему? Потому что она свою жизнь на какую-то чушь собралась просрать. Но она меня слушать даже не хотела, потому что Вася, истинный художник, заболтал ей голову истинным потенциалом. Все, решила я, этот чувак – сектант, никак иначе. Подсмотрела его контакты, созвонилась и предложила встретиться. Блаженный голосок, будто укуренный. Встретились. Внешне – не от мира нашего. В тряпье, на теле мешок картошки висит – прожженное окурками пальто, джинсы в дырках. Встретились, и говорю: «Давайте где-нибудь приземлимся. Кофе выпьем». – «Нет». – «А пиво?» – «Нет». – «Может, поедим?» – «Я не ем». Понимаешь? Сначала мне показалось, что он со мной разговаривать не хочет, но зачем тогда на встречу соглашаться? Мы с ним почти молча дошли до Нескучного Сада, и там меня передернуло. Я высказала все, что думаю о Маше, наших отношениях и моем мнении о ее художествах. Он спокойно выслушал, не отрывая от меня глаз. Даже страшновато стало. И потом он мне такое выдает… Могу ошибиться в формулировках, но суть ясна: «Власа, нельзя сказать, кто человек искусства, а кто нет. Выражать себя – еще не значит быть художником. Это практика, работа над собой. Способ смириться с жизнь, отпустить лишнее, отдать в небытие обиды. Сейчас вы просто ставите под сомнение возможность вашей подруги достичь этого. Иными словами, обременяете на постоянное кипение. Она сама приходит ко мне, и, насколько вам известно, в отличие от сект и церкви я с нее ничего не прошу. Ей интересна глина – она приносит глину, дерево – дерево. Надо высказать мысль – я повторяю ее с ней, чтобы мы оба поняли. Вы подумайте. Если бы у нее все было действительно так хорошо, чтобы не даже думать об этом; если бы у нее были люди – мусорные баки – в которые сливается пережитое, стала бы она видеться со мной?»
Он говорил это с устрашающим спокойствием. Не как менеджер или продаван, кто столько раз повторяет одну фразу, что начинает с насмешкой ею бросаться, как козырем; не как священник, не было в его словах цели убедить. Согласилась бы я с ним или нет, он остался бы при своем, так еще и приобрел бы. Более в их дела я лезть не стала, надеясь только, что ее новое хобби – легкая интрижка. Побалуется и забудет. Что уж скрывать, я немного ревновала ее.
Но потом вскрылось такое, от чего я был в таком шоке, что… Неважно. Пришла ко мне Маша и говорит, что у нее будет полноценная выставка. Я удивилась. Откуда у нее работы на это? Что за идея-то такая? И она сказала, что Вася, тот самый художник, вынашивал одну идею, и он предложил Маше ее реализовать. А идея была такая крутая, что даже меня задело. Настоящая такая, злобная, обидная… Честная короче. Она показала мне наброски, и я спросила: «Маша, это все твои идеи?» Краснела. Оказалось, нет. Большинство принадлежало Васе. Сумасшедший. Чокнутый. Как у него получалось так разбрасываться идеями? Это же его слова, его труд. То ли у него таких идей миллион в голове каждый день рождается, то ли он сумасшедший.
– Мы живем во время, когда здоровых людей нет, – сказал Коля. – Нет несумасшедших людей. Есть просто более расчетливые.
– И я так же подумала, да! Сечешь? Тут должен был быть обман, афера. Если бы только он сам был таким, как мы с тобой. А он совсем другой был. Явно из обеспеченной семьи. В речи его не было бедности. Вот у меня она была, и до сих пор остается, а по нему сразу видно – пацан обеспеченный. Я спросила у Маши, как ей вообще в голову пришла идея выставляться с чужими работами. «Это сделает мне имя» – ответила она. Тут-то я и поняла, что она в порядке, и что она нихрена не художница, а просто тщеславный человек. Увы, от этого я ее меньше любить не стала. Наоборот, в какой-то степени стала восхищаться смекалке. На глазах разводила лоха, обманывала его своим желанием, стремлением, а тот – да-да-да, на, держи, все дам, только не бросай дело правое!
– Знаю, знаю! – ожил Коля. – Мы с другом так ходили в детстве на шахматы. Родителям говорили, как сильно нравится нам деревяшками двигать и перед преподавателем выставлялись такие-сякие, а на самом деле это было просто единственное место в городе с компьютерами.
– Вот же вы мрази, – усмехнулась Власа. – Как и все мы. Тогда я успокоилась и доверилась Маше. Пусть реализовывает свои планы, а если что, я бы тоже, так сказать, закипишилась. На выставку я попасть не смогла, к сожалению, потому что работала, но отзывы были потрясающие. Она мне накидала ссылок десять с тем, как ее расхваливают какие-то неизвестные мне имена. Стало понятно, что еще чуть-чуть, и Машу признают гением, и тогда пойдут деньги.
Вася тем временем ничего не предпринимал. Он приходил к нам в гости, запирался с Машей в одной комнате, и, каюсь, подслушивала их разговоры. Они почти не говорили. Потом он сыграл злую шутку надо мной и уговорил Машу снять собственную студию. Та, естественно, согласилась. Как же художник без студии. Так я лишилась соседки и даже не подозревала, что вскоре потеряю и любовь. Съехала. В жизни стало Маши меньше, но мы все равно встречались, пили, и, сука, каждую встречу рассказывала мне о Васе. Какой он умный, какой он хороший. И перебрав чутка, прям на людях, тогда еще диджей крутой выступал, м… Спрашиваю ее, чуть ли не крича: «Маша, ты же человека обманываешь. Разводишь. Наебываешь. Скрываешь. Используешь. Ты не художница. Ты просто вор. Ты не артист, тебе просто не хватает внимания. Зачем ты тогда так о нем говоришь? Тебе он интересен? Потому что ты на нем себя сделать хочешь. Лицемерие».
– Зачем ты ей это сказала?
– Да потому что только о нем она и болтала! Обо мне не думала! Естественно, я ей нагадить как-то хотела, хоть так внимание привлечь. В итоге перегнула, блин, очень зря…
– Теперь, как тот учитель, мучаешься этим? – Коля показал пальцем в сторону бара, из которого они шли.
– В смысле? – удивилась Власа.
– Мучаешься, жалеешь, что так сделала? Хотела бы вернуть все обратно?
– Это само собой, – перебила Власа, – а причем здесь учитель-то?
– Там такая история, что учитель Васи или Жени, не знаю, как в итоге верно, вместо того, чтобы поддержать его, отвернулся. Предал. Отдал на растерзание, так сказать.
– Да он не то чтобы отдал, он скорее подставил и бросил его.
– Не понимаю…
– А что непонятного? Помню, Маша рассказывала про этот случай. Когда он пришел к учителю, тот настоял, чтобы тот выбрал самые банальные и обыкновенные работы, чтобы наверняка проканало. В итоге их раскритиковали, сказали, что он ничтожество, и Вася не выдержал подобного. А там какая-то жутчайшая банальщина была, как они выражаются, то ли силуэт зверя, то ли натюрморт. Что-то настолько обычное и регулярное, что, увидев это, ты вспоминаешь всю рутину и повторения в своей жизни. Не выдержали, сорвались, и вот. Маша говорила, что, возможно, учитель это специально сделал, ибо Васи его конкретно задолбал. Или наоборот – помог ему сделать такой качественный средний палец, что они не выдержали. Очень странная история, если честно, учитывая тот факт… что… Вася говорил, что его учитель умер.
– Вот как, – удивился Коля, – очень запутанно выходит.
– Парень со странностями, и фиг знаешь кому верить. Давай обратно пойдем, я посмотрю, пришла ли она. После этого случая она перестала со мной общаться. Последний раз, когда мы смогли нормально обсудить все, даже помириться в какой-то степени, был, когда она пришла за своими вещами. Ко мне. Я планировала извиниться, купила вина, сыра. Сама задавала ей вопросы, интересовалась, наливала, ухаживала. Скучаю по ней, прикоснуться снова хочется. Только ты не подумай. Понял? Так вот. Собрала она вещи, мы выпили, и она сказала, что у нее еще одна выставка прошла, где она выставила одну странную штуку. Она принесла ее в такой штуке, где пленка хранится. Внутри был темный силуэт какого-то существа. Очень похожий на экспонаты в том баре. Я спросила ее, что это, и она сказала, что выставлялась с такими штуками. Вася строго-настрого запретил открывать колбу, объясняя тем, что «они хрупкие как пленка; откроешь, и сразу развалятся». Маша вырвала у меня колбу из рук и убрала в карман. Последнее, что она сказала, что вскоре он впервые позволит ей посетить свою мастерскую. Я пыталась заставить ее остаться на ночь, но она мелкая, вырвалась из рук. Тогда я схватила ее за волосы и… Помешала уйти. С ножом в руках. Все закончилось дракой и криками. Она убежала, а я объясняла полиции, что перепила и порезалась, когда делала ужин любимому человеку.
– Ты думаешь он ее… Того?
– Нет, конечно. Он же божий одуванчик. Плюс я видела ее после. Она сильно изменилась. Обрилась, говорила же, не? Стала на него похожа. Без эмоций на лице. Ни грусти, ни печали. Всезнайка, в нирвану полетела. Да нихера. Она просто дальше считает себя особенной.
– Но ты же ее до сих пор любишь? Это странно.
– Говорю же, что мы сумасшедшие. А я не расчетлива.
Прежде чем вернуться на выставку, Коля и Власа решили перекусить. Они зашли в ближайшую кофейню. Им не хотелось больше говорить. Кофе обжигало языки, грело. Для Коли день уже затянулся, и ему хотелось поскорее закончить с ним. Вернуться домой, а лучше всего вместе с Власой. Она отворачивалась от его взглядов. Вокруг них сидели студенты и общались между собой, как бы подавая пример. Над головами жужжали лампы, в головах жужжали люди. Несколько раз они пытались заговорить, но Власа всегда сводила общение к Маше. Неловко, между словами. Стоило сказать об облаках в небе – а Маша также летала в облаках, о будущем – столько планов было разрушено. Коле становилось ясно, что надеяться на продолжение вечера не стоило. Он оплатил свой и ее кофе, попрощался с Власой и ушел. Вскоре начался дождь, и до самого утра он не утихал.
В тот день Маша питала большие надежды. Увидеть убежище – мастерскую – место, где творится магия человека, которого она признавала (хоть и со скрытыми намерениями) как мастера – не это ли счастье? Она не отрицала и боялась того, что рано или поздно Вася захочет признания, либо денег, потому, вскрыв внутреннюю кухню она сможет набрать идей на годы вперед. Однако цена была высока. Тот самый художник – Вася – обычно обходился минимумом, но в этот раз составил длинный, необычный список: глина, клей, дерево, брусчатка, стекло разных цветов, веревки, нитки, иглы, воск… Последние пункты смутили больше всего – экстази, спиды, трава. Маша не была ангелом, как и никто из нас; когда друзья предлагали попробовать, она с радостью соглашалась и просила еще. Подсчитав, во сколько ей обойдется встреча с художником, она даже задумалась о том, чтобы отказаться, но в ее фантазиях она видела то метафорическое золото, что ждет ее после. Жажда успеха взяла вверх.
Его студия находилась на территории одной из заброшенных промзон. Охраны там не было, Маша спокойно зашла на территорию. Увидев ад вокруг – следы в грязи, торчащие из стен ржавые прутья, исписанные нецензурщиной стены – она не могла поверить, что такой человек, как Вася, мог творить здесь. Из пустых гаражей пахло мочой и калом. Место созданное вызывать отвращение. Там, где были люди – если их можно так назвать – пили и пили не щадя себя. Вдоль стены стояли бутылки, и у нее на глазах появлялись новые. Маша накрылась капюшоном. Внутри она молилась, чтобы никто ее не заметил. Откуда-то доносилась музыка. Металл. Сбоку таджики разбирали машину на части. У одного из куртки торчала рукоять пистолета. В этом лабиринте можно было потерять свою жизнь.
Мастерская пряталась в подвале. Маша задумалась, как настоящий художник снимает мастерскую здесь, пока она занимает студию в центре города. Ей стало стыдно, но ненадолго. Лестницу покрыл мокрый песок. Подбирая шаг, она спустилась вниз и постучала в дверь код. Два длинных, три коротких, один длинный, два короткий. Удары были глухие, руки покраснели от боли. Дверь медленно открылась. Из темноты появилось лицо Васи. Они улыбнулись друг другу, и дверь закрылась. Света не было. Вася взял Машу за руку и повел в неизвестном направлении.
– Глаза со временем привыкают к темноте, – ласково говорил он. – Очищаются от всего остального. Ты, главное, не бойся.
Свет резко включился. Маша оказалась посреди огромной комнаты. Вдоль стен стояли разрисованные и изрезанные холсты. В углу шкафы, набитые материалами. Рабочее место – сорванная с петель дверь на бочках – под единственным маленьким окном, закрашенным раскрой. На полу истоптанный целлофан. Маша с раскрытым ртом кружилась на месте, пытаясь понять, куда же она попала. Она ждала чего-то большего, но сомневалась в себе – может, так оно и должно выглядеть? Беспорядок, но контролируемый. Грязь и суета, но без излишка. Вася взял Машу за руку и стал показывать ей холсты, рассказывая о каждом удивительные истории. Она запоминала каждое слово. На просьбу сделать несколько фотографий художник ответил грубым отказом.
– Не стоит портить впечатление, – холодно ответил он.
Маша боялась притронуться к телефону. Вокруг было столько всего другого! Она прикасалась к камням, покрытым краской, холстам из фольги, самодельными музыкальным инструментам. Но больше всего – и окончательно – ее внимание захватили скульптуры. В прозрачных колбах они были разбросаны по всей мастерской. Несколько таилось у окна, пара грелась у батарей; самым крупным художник выделил полки и отдельные стеллажи. Причудливые формы не отбрасывали тени, сквозь тельца изредка проходил свет. Маша посмотрела в глаза самому крупному и закричала. Она готова была поклясться, что оно моргнуло. Нереалистичность существ пугала. Их строение, гипертрофированные конечности, оттенки в совокупности вызывали необъяснимый страх. Смотря на них, она знала, что живыми они быть не могут, и стал бы Бог давать им право жить? Как бы они омерзительны ни были, но для каждого существа есть предназначение. У моли, мухи, шершня, слона, человека… Всех не перечислить, и раз такое пришло к Васе в голову, то оно должно было появиться на свет. Апофеоз пережитого и разжеванного, собранного с основания души и… Боже, на минуту она стала воспринимать их как живых! Отбросив мысли, она подошла к Васе.
