Игорь Шумов
Тельце
– Хотя бы не наркотики, – прошептала Алиса Григорьевна
– Мама! – возмутилась Света, – ты чего?
– Отличная шутка, Алиса Григорьевна.
– Вы что-то про замужество говорили… – продолжил Борис Иванович.
– Не что-то, а конкретно. Мы со Светой планируем жениться.
– Что?! – закричала Алиса Григорьевна.
– Вы спешите, мне кажется, – напряженно сказал Борис Иванович.
– Мы подали недавно заявление… – не успел договорить Миша; Света пнула его под столом.
– Планируем, да, – уточнила Света.
– Всмысле? – удивился Миша. – Ты разве им не сказала?
– О боже, боже – бормотала Алиса Григорьевна.
Незаметно они начали ругаться между собой, пререкаться. Как бы не пытался Миша убедить родителей Светы, как сильно он ее любит, они пропускали это мимо ушей. Они боялись за будущее своего ребенка. Увидев, с кем она собирается его связать – страх захватил их разум. Началась агрессия, оскорбления. Родители прошлись по всем Мишиным грехам, о которых они знали, а знали они ровным счетом ничего. Им хватило первого впечатления. Света пыталась заступится за любимого, но она не могла. Стоило ей открыть рот, как ее перекрикивали; сложно сопротивляться влиянию родителям, если тебя растили под гипер-опекой. Миша отвечал хамством; как хищник, он скалил зубы и огрызался. Истинные сущности вылезли из родителей; людей, кто видел любовь не иначе, как дисциплину и ограничения, жестокую любовь. Миша не отставал, переходил на мат и огрызался.
– Он еще и алкоголик! – вопила Алиса Григорьевна. – Света, как ты могла с таким связаться?
– Да не алкоголик я! – кричал с кухни Миша.
– Разве мы тебе чего-то не давали? – продолжала Алиса Григорьевна. – Что тебе не хватало в жизни?
– Мама, не в этом дело, – рыдала Света, – совсем не в этом.
– Ты смотри, вот-вот, за водкой полез. В семье он так будет решать вопросы? Бьет – значит любит, да?
– Да не собирались мы женится! – крикнула Света.
– В смысле? – Миша с яростью посмотрел на Свету. – Ты что за чушь говоришь?
– Как с таким человеком можно детей растить, а? – не унималась Алиса Григорьенва, – Давай, лей до краев.
– Это я не себе, это вам! – зашипел Миша и вылил в лицо Алисы Григорьевны рюмку.
– Ах ты ж урод!
– Михаил, уходите отсюда. Немедленно! – сказал Борис Иванович, показав на дверь. – И не возвращайтесь.
– С удовольствием. Только без вашей дочери я не уйду. Света, пойдем.
Света сидела с белым лицом. Все смотрели на нее и ждали, что же она ответит. Она боялась повернуть голову, посмотреть куда не надо – поймают взгляд, и что дальше? В недоумении от происходящего она продолжала плакать.
– Дочь мою до слез довел, мразь. Уходи отсюда, – Борис Иванович вылез из-за стола и схватил Мишу за руку.
– Оставьте руки, – отмахнулся Миша, – сам уйду. Света, собирайся. К моим переедем.
– Никуда она не поедет, – завопила Алиса Григорьевна, – вот, забирайте ваши вещи, вашу водку, все забирайте. И никогда здесь больше не появляйтесь.
Миша пытался отозвать Свету, но она молчала. Ему никогда не было так больно, так обидно. Как нечестно, несправедливо поступили с ним, повторял про себя Миша, нельзя так жить. Дверь захлопнулась, но семья продолжала ругаться и кричать; только теперь жертвой стала Света. Миша стоял с курткой и водкой в руках, стопой придавив пятки туфель. Несколько раз он позвонил в звонок, но никто не собирался ему открывать. На крик подоспели соседи, и когда они окружили Мишу, тот не выдержал и ушел.
Мир стал полон зла, вокруг виделись враги. Во всем мерещились усмешки над собой. В мусорных баках вдоль дороги – каждый получил удар ногой; в фонарях – и им прилетело. Прохожие боязливо обходили его за километр, ждали беды, и не зря. Тяжело было, хоть убей. Жизнь никогда не была прекрасной, полной счастья и доброты, но сейчас она доказала это вновь. Никого на свете он так не любил и подобного предательства от нее ждать просто не мог, ибо не верил, что такое возможно. И вот, оно случилось. Он думал о Сереже… Неужели он причинил ему такую же боль? Как было мерзко на душе, и с каждым шагом становилось тяжелее. Спасения не было. Обреченность. Ноги устали. Он сел на лавочку, открыл крышку и потянулся губами к горлышку, но через секунду сказал:
– Хоть это надо пережить без алкоголя, – и оставил ее под лавочкой стоять.
Петька лениво пинал мяч посреди дороги, надеясь, что Олежка присоединится к нему, но тот устало смотрел под ноги. Бензиновые лужи превращались в его сознании в необыкновенные пейзажи. Петька засмеялся над другом:
– Что ты боишься, под ноги смотришь?
– Машина! – крикнул Олежка.
Черная лада пронеслась в сантиметре от его ног, придавив футбольный мяч. Сдулся, порвался, превратился в мусор.
– Ну блин, – до слез расстроился Петька, – хороший был ведь мяч.
– Чем теперь займемся? – спросил Олежка.
– На площадку пойдем, – сказал Петька, взяв под мышку остатки мяча.
Но и там им было скучно. Когда они начали играть в спецназ, матери со спящими в колясках детьми начали шикать на них. Пришлось уйти. Снег еще не осел, снежки складывались только из грязи. Над ними парили чайки, криком взывая к лучшему времени. Петька и Олежка сели на бордюр и загрустили. Они пытались пинать между собой сдутый мяч, но это было неинтересно. Под ногами разлагались вороны, их доедали голодные кошки. Петька огляделся:
– Смотри! – вскочил Петька. – В мусорке лежит что.
Олежка протянул руки и достал бутылку водки.
– Это водка.
– У меня отец такую пил раньше. Потом перестал.
– Почему перестал? – поинтересовался Олежка.
– Потому что денег, говорит, много стоит. Пьет другую.
Олежка открыл крышку и понюхал содержимое.
– Фу! – с отвращением поморщился Олежка. – Это гадость.
– Никакая это не гадость. Все взрослые пьют, я сам видел. На день рождения ходил к Лехе, там его мама пила, дядя Артур тоже пил. Мой отец пьет, а твой нет?
– Нет, мой не пьет.
– Совсем не пьет?
– Ну, чай там, воду, – неловко ответил Олежка.
– Дурак ты, Олежка. Взрослый человек обязан водку пить, а кто не пьет – больной. Пойдем водку пить?
– Петька, я не хочу, – жалобно сказал Олежка.
– Значит пойду к старшим, с ними будем пить, крутыми, – Петька надменно поглядел на Олежку. Они оба понимали, что к старшим лучше не подходить, не зря же их боялись, но проводить остаток дня один он не желал.
– А где пить будем? Прям здесь?
– Не, ты чего. Пойдем к ржавейке. Я видел, как старшеклассники пьют. Надо за стаканчиками сходить и сухариками.
Они спустились с холма к ларьку около остановки. Вместе у них было пятьдесят рублей. Так как Олежка был выше, покупать пришлось ему. Он поднялся на цыпочки и постучал в окошко. Открыла его молодая нерусская девушка. Внутри пахло резким парфюмом и забродившим пивом.
– А дайте нам, пожалуйста, два пластиковых стаканчика и пакет сухариков с беконом.
– И спички, – прошептал на ухо Петька.
– И спички, – добавил Олежка.
– На что это тебе спички? – с подозрением спросила продавщица. – Петарды пойдешь взрывать, а?
– Маме на кухню, – вновь прошептал Петька.
– Мама попросила.
– Хрен с тобой. Тридцать рублей.
Олежка отсыпал мелочи в волосатые руки продавщицы, и через несколько секунд она протянула ему коробок спичек, пачку сухариков и набор прозрачных стаканчиков. Он хотел попросить у продавщицы сдачу, но Петька отдернул его и потащил за капюшон.
– Двадцать рублей не дали, Петька.
– Математист, блин. Это она за стаканчики взяла. Мы же с тобой два считали, да?
– Я не считал, но ты лучше знаешь, – ответил Олежка; его рука сжимала пакет сухариков в кармане.
Они шли по главной улице, естественно, Ленина. Солнце падало на спальный район. Далеко впереди за засохшими деревьями с гор спускались крошечные машины. Они спустились вниз по самодельной лестнице из паллетов к заброшенной на основании стройке. Рабочие обедали. Закусывали дошираки батонами хлеба, курили и громко ругались между собой, но ругань всегда заканчивалась смехом. В мусорках собаки отлавливали крыс, обгрызали кости. Одна, самая худая, с острыми ребрами, лежала в луже и скулила: кость застряла в горле.
– Смотри, – Петька показал пальцем на собаку, – умирает.
– У меня бабушка недавно умерла, – не зная зачем сказал Олежка.
– Соболезную.
– А что это значит?
– Не знаю. Так взрослые говорят обычно.
Детей окружили обгоревшие деревья. Между ними на остатках пианино сидели вороны. Они бились клювами о расстроенные струны. Мальчики не боялись там ходить. Ничего интересного вокруг, кроме мусорок, брошенных машин со шприцами и прудов ржавчины. Убогий вид. Около реки прятался пансион, окруженный машинами. В нем жили МВДшники и проститутки, вечный союз. С противоположный стороны раскинулся гаражный кооператив, который крышевали те же самые МВДшники и обслуживали те же самые проститутки. Дорога закончилась около ржавого пруда. Люди там почти не ходили. Бывало, ползали, бывало, падали. Петька и Олежка спрятались в недостроенном доме. Из покрышки и куска дерева они сделали стол; уселись на матрасы.
– Смотри, что я у отца взял, – Петька вытащил из кармана пачку сигарет, – давай спички.
Они взяли по сигарете. Спички гасли от ветра. Кое-как вдвоем у них получилось поджечь одну сигарету: Петька держал ее в зубах и прикрывал руками, пока Олежка медленно подносил спичку.
– Кхе-кхе, какая гадость, – откашлялся Петька. – Как их держат?
– Я видел в кино, что вот так, – Олежка засунул свою зажигалку между указательным и среднем пальцем, – но дядя Витя говорил, что это по-пидарски.
– Что это значит?
– Не по-русски, – выдумал Олежка.
– Теперь ты закури, – настаивал Петька, не переставая кашлять.
Они повторили сложную процедура, после которой и Олежка впал в кашель. Им не нравилось курение, их тошнило от сигаретного дыма. Но каждый пытался в глазах другого казаться уже достаточно взрослым для серьезных поступков, таких, как сигареты и алкоголь. Детство догорало и уходило с ветром. И пахло оно ржавчиной. Стыдом, в каком-то смысле. Но взрослая жизнь не казалась радостной или счастливой, а наоборот. «Что это за жизнь, где тебе приходится терпеть такие гадкие привычки, – думал Олежка, – лучше бы мяч пинал и дома мультики смотрел, чем тут сидел в вонючем и холодном доме». Петька потянулся к бутылке.
– Ты не жди, открывай сухарики, – сказал Петька, будто бы не в первый раз выпивавший.
Разбрызгивая содержимое бутылки, Петька налил полные стаканчики. Олежка хрустел и ждал, что будет дальше. Запах сухариков не мог перебить резкий аромат спирта. Что-то нехорошее чувствовалось в нем.
– Теперь нам надо придумать, за что пить, – сказал Петька.
– В смысле за что? – удивился Олежка.
– Ну, что бы мы хотели, чтобы произошло. Или того, кого мы любим.
– Я маму с папой люблю.
– А я нет, – рассердился Петька, – за них пить не буду. Давай за Россию пить.
Олежка посмотрел в дверной проем, за которым голыми ветками поддерживали идею деревья, и согласился. Они подняли стаканы и посмотрели друг на друга. Кривая ухмылка не сходила с лица Петька. Он насмехался над трусостью своего невинного друга. Олежка до последнего не хотел пить, но, увидев, как Петька показушно выдыхает в сторону, повторил за ним.
– Эй! – раздался крик за выбитым окном. – Вы что творите?!
Дети посмотрели в окно и увидели мужчину в синем пуховике и дырявой шапке. Через несколько секунд он оказался около них. Они были напуганы так сильно, что забыли убежать.
– Что вы тут делаете? – возмущенно говорил он. – Пьете? Да вы совсем… офигели? Кхм-кхм. Водка! Где вы это водку взяли?!
– Нашли, – выговорил Олежка.
– Как вы не понимаете, что нельзя детям пить. А ты, – мужчина посмотрел на Петьку, – не Маринин сын? Крыловой?
Не успел он договорить как Петька с Олежкой вскочили с кресел и побежали куда глаза глядят, в темноту. Они потеряли друг друга среди деревьев. Бежать приходилось быстро, но аккуратно; один неловкий шаг – и утопишься в болоте. Этому старшеклассники с детства учили, рассказывая кошмарные истории, о том, как девушки от несчастной любви в них топились, а потом их дух-демон приходил за виновником неразделенной любви и утаскивал с собой неразрушимыми чарами. Олежка несколько раз падал, но поднимался. Руки его покрылись царапинами, потекла кровь. Он обещал себе никогда в жизни не пить и больше с Петькой никуда не ходить.
Мужчина не стал бежать за ними. А зачем? Он поднял с пола бутылку и сказал:
– О, с нашего завода. Хорошая, значит, – и положил ее во внутренний карман пуховика.
Он знал дорогу хорошо, не в первый раз ходил по ней. В пансионе горели окна, закрытые шторами. Около входа он остановился и закурил. Машины приезжали и уезжали. Из одной из них вышел мужчина и поздоровался:
– Олег Петрович, здравствуйте! Какими судьбами?
– Да знаешь, ну, – Олег Петрович отвернулся.
– Ладно-ладно, я молчу, – мужчина улыбнулся. – Не мне вас судить, считайте, не видел.
– Спасибо, Пашка. Ты настоящий друг.
– А то, – он поправил кепку. – Ладно, я так, удостовериться, что это вы. Хорошего вам вечера.
– И тебе, – Олег Петрович улыбнулся и пожал руку. – Аккуратной дороги, там гололед везде.
В глубине души Олег Петрович хотел, чтобы тот по пути попал в аварию и умер, чтобы никто не знал, что он к проститукам ходит и жену любит платонически, и то, только когда она молчит. Он поднялся на третий этаж и позвонил в семнадцатую квартиру. Дверь открыла женщина сорока лет с желтым лицом, одетая в халат и колготки.
– Маруся, привет!
– А, Олег, ты. Мне сегодня нехорошо что-то. Может, ну, того?
– Я с гостинцами, – не слушая ее, он зашел в квартиру. – У тебя тут как всегда прекрасно. Вот, принес, с нашего завода бутылочку. Марусь, а с кем твой ребенок-то сидит?
– С мамой, блин. С кем еще. А отчего вопрос?
– Неважно, – Олег Петрович откупорил бутылку. – Ну что, выпьем?
– Не буду, говорю же, голова болит.
– Тогда иди мыться, а я тогда… Эх, от грусти один выпью. Представляешь, сегодня баклана одного уволил, за то, что тот у нас с производства ящик унес…
ТЕЛЬЦЕ
1.
Не так давно мы решились собраться вместе и обсудить все, что с нами произошло за последние месяцы. Раньше мы виделись чаще, а теперь реже, и чудо, что приходит хотя бы половина. Многие из нас работают не покладая рук и выгорают, другие продолжают посвящать все свое свободное время учебе. Смотря на них, я не могу понять, стоит ли радоваться? Они начитаны, спору нет, и желания у них быть ценными для науки хоть отбавляй, но неужели их ход мышления и взгляд на мир умещаются в рамки консервативного научного сообщества? Я часто говорю с ними об этом, но обычно они отмахиваются руками. Ничего не понятно. Надеюсь, у них все получится. Себя же я отношу к работягам. Еще в университете стало понятно, в какой области я буду дожидаться пенсии, и пока жизнь шла неукоснительно, что не может, конечно, не радовать.
Однако в последнее время я чувствую, как устаю. Пятидневка с каждым днем становится тяжелее, и при этом в остальном ничего не меняется. Если только я. Пару дней назад мой начальник подошел ко мне во время обеда и попросил отвлечься на пару минут. Он смотрел на меня с недовольством, много говорил о том, как я из инициативного сотрудника стал рядовым, а всем известный блеск новичка, когда рвешься все исправить и все наладить, померк. Семен Юрьевич, мой начальник, никогда ко мне плохо не относился, ценил меня и по возможности продвигал на лучшие проекты, чтобы я, по его словам, сделал себе имя. Но я стал замечать, и сейчас скрываю ото всех, кроме моей жены, что мне противно подобное внимание. Мне просто хочется проснуться, сдать себя в рабство на пять дней и вернуться к жизни на выходных. Семен Юрьевич и это читал в моих глазах, я знаю. Когда я начал работать в компании, пришел по рекомендации университета, мы с ним часто обсуждали современную молодежь, зеленых студентов и выскочек-выпускников. Семен Юрьевич не глупый человек и многие вещи, о которых сегодня с пеной изо рта трубят журналисты и врачи, заметил годами ранее. Мой случай он называет «выгоранием».
Но я боюсь обсуждать это с другими напрямую. Иной раз кто-то опрокидывает мерзкое слово, выгорание, и сложно не заметить реакции. Руки тянутся к воде, кашель, попытка вырваться из зрительного контакта, искусственный смех. Это напоминает реакцию детей, которых поймали на проказе, и что смешно: даже когда родители и так все знают (мой отец называл это «читать по глазам»), и ребенок головой осознает бессмысленность врать дальше, он все равно пытается ухитриться, отказывается признавать вину. Так и мы, трудоголики, сидим. Удивительно, что я привожу такой пример, ведь именно слово «вина» остается ключевым. Мой лучший друг, Дима Кислый, рассказывал про своего коллегу, который на десять лет старше его. Тот всю свою жизнь жил одной работой, попросту слился с ней и себя без нее не представлял. Она давно перестала приносить ему удовольствие. Мне хотелось бы спросить его: «Дружище, ты квалифицированный специалист. Мозг. В твоих руках будущее компании. Ты можешь позволить себе быть кем угодно. На тебя сыпятся предложение со всех точек земного шара. На почте сообщения с приглашениями на конференции. И я бы понял, если бы они не твоего уровня были, но ты же зачитываешь их до дыр по ночам и мечтаешь когда-нибудь уйти. Отдохнуть и хоть на годик другой снова стать собой и перестать быть своей работой. Почему ты этого не делаешь?». Ответ, очевидно, будет: «Я не хочу никого подставлять».
Сегодня пятница, и я рад что мы сегодня собрались. Мы сидели в «Делай Культуру» на Чистых прудах и пили вкусное пиво. Кислый не пришел, у него давно было в планах сводить свою девушку в музей. Таня тоже не пришла, у нее давно было в планах быть отведенной в кино. Обычно, когда мы собираемся, это выдох. На неделю мы опускаемся на дно, не жалеем себя и отказываемся от возможных радостей жизни. чтобы вынырнуть в пятницу, нажраться, в субботу отходить, а в воскресенье готовиться к следующему погружению. Но сегодня не было радости на лицах. Не было того ожидания кутежа и угара. Все сидели подавленные, в печали.
– Ну что, у кого как неделя прошла? – неловко спросил я. – Вера, что у тебя с носом?
Кошкина пнула меня под столом ногой, видимо намекая, что подобный вопрос был неуместен.
– Это апгрейд такой, – ответила Вера, – чтобы нюхать за двоих.
– Теперь у вас с Мишей расход в два раза больше, да? – пошутил я.
– Нет, мы с Мишей разошлись.
– Что? – удивился я. – У вас же все хорошо было.
– Это ни о чем не говорит, – вмешалась в разговор Лера. – Я с Андреем рассталась буквально неделю назад. Паша вот вообще в себя прийти не может. Ты бы сказал, что у них все хорошо? А Полина, сука, взяла и изменила.
– Да, – очнулся Паша, – действительно сука. Вот у Джона зато со своей все хорошо.
– Ага, щас, – Джон отхлебнул пива и, поморщившись, сказал. – Вчера забрал у нее последние вещи. Заебала, будто с ребенком живу. Да, с охуенным телом, но не, хватит. Ставлю себе новую прошивку. Называется: «нахуй Олю». А что она хотела? Я ей прямо говорю: «Ты дура, я просто прошу от тебя внимания, хотя бы чуть-чуть интересоваться твоей жизнью». Нет, она все равно все о себе, своих друзьях-наркоманах и «ой, а есть такой классный…» – Джон умел кривляться, он прекрасно передавал эмоции и, если нужно, выводил из себя. Я помню, как однажды Оля пришла к Джону. Тогда мы сидели у него, пили пиво и смотрели кино. Она очень любила говорить о себе и никогда других не слушала. В итоге они поругались. Джон наорал на нее и потребовал, чтобы Оля немедленно ушла. Через несколько минут они уже занимались сексом в ванной. До сих пор не понимаю, как Джон ее терпел, честное слово.
– Мне кажется, зря вы ноете, – сказал я.
– Ноем?! – возмутилась Лера.
Сказанное легко объяснило коллективное настроение. Ничего, кроме поминок по отношениям, здесь не сложилось бы, поэтому я решил как можно скорее свалить. Разговоры о бывших (коллегах, партнерах по духу и телу – без разницы) ни к чему хорошему не приводят. Общение всегда возвращалось к актуальной повестке ненависти и обиды. А что оставалось делать? Мне повезло жениться на женщине, которую я люблю и ценю, мы больше семи лет вместе; никакой другой я не знал и, значит, не хочу. Чем бы я помог этим людям? Мозолил бы глаза да вызывал зависть, ничего иного… Через час-другой я ушел, Лиза вместе со мной. Ей пьяное упадничество не симпатизировало. По дороге я думал, правильно ли поступил, когда свалил, а ведь моим друзьям нужна была поддержка. С одной стороны – так, с другой – прошло больше недели, и только сейчас они решились поделиться этим. Вопрос – почему? Могу понять, что в их ситуации человек, у которого отношения в порядке вряд ли сможет помочь советом, а доброму слову тут не место; жалости нет конца. Разве мы не друзья, чтобы делиться? Или боль притупила восприятие на несколько дней? В любом случае, я был рад, что они не наложили на себя руки. Остальное можно пережить.
Вот у Лизы, как по мне, действительно была проблема на порядок выше остальных. У Джона, Веры, Паши и Леры были близкие люди, теперь их нет. Но они были рядом. Они встречались, общались, пили, гуляли. Лицом к лицу проводили время. В случае Лизы это было невозможно. Дело в том, что у нее есть парень, но не здесь, не вблизи. Сейчас он находился где-то на юге, в горах, на учениях. История, если попробовать ее описать полностью, выйдет достаточно грустной и тупой. Почему тупой? Потому что.
В общем, давным-давно, Лиза нашла себе человека, достойного разделить с ней жизнь. Спортсмен, душа компании, всем достойный пример. Учился он в кадетском корпусе, зла не делал, был, в принципе, идеальным человеко-спутником: говорил мало, но по делу; если и говорил – то великие вещи. Дисциплинирован, красив, сексуален. Короче – само совершенство. Но нет человека без греха. После кадетского корпуса Женя (так его зовут) подписал контракт и отправился служить необъятной русской стране. Одно только мучило его – расставание с Лизой. Чтобы хоть как-то забыться, отвлечься, он соглашался на все выезды, самые тяжелые инициативы. При первой же возможности он писал ей, рассказывал, какие красоты существуют в России и насколько отвратительны люди вокруг. Армия не принесла ничего, кроме утомления, боли в конечностях и постоянного унижения. Разлука была для них невыносимой. Лиза, в то время поступившая в университет, не знала себе места. От нее оторвали часть себя и заставили камуфляжную частицу защищать миллионы других единиц. Свою тоску она скрывала и делала это хорошо. Тогда я был на третьем курсе и знакомство наше было нелепо. Кто-то, не имеет значения кто, познакомил меня с ней после собрания студсовета. Мы не нашли общий язык, пока не обнаружили общее основание. Наркотики.
С уходом Жени в армию Лизу накрыла печаль, и выходов было немного. Один для сильных, другой – терпеть. Выбрав второй, Лиза обрекла себя на каждодневные муки и еще кое-что. Представьте себя на ее месте. У вас есть любимый человек за тысячу чертей от дома. Вы ему бесконечно верны, иначе как жить? Любовь – это вера, и для Лизы она значила все. Томительное ожидание, скука, нехватка близкого – она терпела все, внушая себе, что вот она, настоящая любовь, мучиться ради другого. Так в ее маленьком тельце нарастала боль. Сначала она была ей врагом, и Лиза пыталась бороться. Внушала себе в два раза сильней то, что ее дело правое. Не общалась иной раз с теми, кто влечется к ней. Вернулась на какое-то время в церковь. Современный человек, увы, воспитан так чтобы, ну, искать самые легкие пути. Иной раз не париться и не напрягаться. Так подруга Лизы, Вика, познакомила ее с наркотиками.
Это было откровение. Когда Женя ушел, она видела все только в серых тонах и настроении-негативе, но Вика словно промыла глаза и показала пальцем на очевидные плюсы. Жень хоть и парнем был для людей хорошим, но в некоторых аспектом быта он был тираном. Если какой-то парень писал Лизе, то Женя требовал показать ему все переписку; если от Лизы пахло сигаретами, то он устраивал скандал; если по не важно каким причинам Лизе нужно было встретиться с мужчиной противоположного пола, то Женя обещал (не без криков), что убьет или превратит в инвалида (по ситуации). Как можно понять, здоровые отношения с другими людьми сложиться при таком партнере у Лизы не могли, но, к счастью, Женя уехал, и Лиза пустилась в контролируемые тяжкие.
Она пила, и ей это нравилось. Она курила, и много. Она работала и ненавидела это, но жить на что-то приходилось. Женя, когда узнал об этом, был в таком бешенстве, что поклялся сделать так, чтобы Лиза никогда в жизни больше не будет работать. Я, узнав об этом, побелел и, мягко говоря, охуел, а она потом объяснила: «Это значит, что он один в семье работать будет, деньги приносить, реализовываться. А я дома сидеть, хозяйка ебаная». Оказалось, что жизнь на отъезде Жени не закончилась, а наоборот, била ключом. Так еще и Вика с парнем приходили каждую неделю с новыми приколам. Здесь стоит сказать несколько слов о Вике. Она – трикстер в вакууме, без добра и зла. Ее парень – профессиональный киберспортсмен, изматывающий себя до нервных срывов и суицидальных наклонностей. Узнав, что в силиконовой долине программисты используют героин для того, чтобы отключаться на выходные, Вика предложила сначала парню попробовать подобное с травой, а потом и Лизе. А потом и экстази, а потом и НБОМЫ, а потом и ЛСД, а потом и я так и не понял что. Так мы с Лизой и начали общаться. В метро, на ровном месте. О наркотиках. Я говорил, что это зло, она утверждала, что куда хуже, и мы оба оказались правы.
Поймите правильно – когда вы видите девушку, которая всегда приходит на встречи одна, никогда не говорит о своем парне (которого будто бы и не существует для нее, он есть только для армии), у вас сложится впечатление, что она свободна, и ей обязательно нужны именно вы. Такое происходит не только с плохими людьми, кто норовят подмазаться, заколдовать и пригласить выпить. С хорошими и добрыми людьми такое тоже случается. Вот они-то и мучаются. Человек желает только добра, а она его клеймит искусителем, шлет на четыре стороны, затем обкуривается и дрочит до тех пор, пока тело не перестанет чувствовать. Кто мог представить себе, что жизнь со второй половинкой может быть настолько одинокой.
А затем произошло удивительное. Одним прекрасным днем Женя вернулся. Тогда Лиза испарилась на месяц, и, как позже говорила, «мы месяц из кровати не вылезали». Я никогда не мог понять радости Лизы. Да, у тебя вернулся парень, хорошо, но как же все то, ради чего ты отказываешься? – спрашивал я у нее. Она тактично соскальзывала с ответа, объясняя непонятные логические цепочки не иначе как любовью. Разорвав контракт, Женя оказался должен армии огромные деньги и в попытках их компенсировать решил пойти учиться на повара. Было это, мягко говоря, неэффективно и неубедительно. Мне было интересно с ним познакомиться, но Лиза строго-настрого запретила. «Почему? – спрашивал я». «Потому что он тебя убьет, и жена его твоя не смутит. Наоборот, легче станет – она же закапывать будет». Так Лиза исчезла из моей жизни на несколько лет, будто бы умерла, пока я через третьих лиц не узнал, что Женя снова вернулся в армию, надеясь новым контрактом покрыть старые долги.
– Мамлеев, блин, – сказала Лиза, – ты совсем напился? Ты слышала, что я тебе сказала?
– Ой, прости, я задумался.
– Ты не мог бы дать мне денег в долг?
– Зачем?
– Мне надо на анализы.
– А что за анализы?
– Вполне возможно, у меня рак.
