Лина Соле
Песчинка и Вселенная
– Ты упрощаешь. Все важно: и совокупность внешних факторов – глобализация, распространение нейросетей, повсеместная автоматизация производства и жизни в целом, так и внутренние изменения каждого индивида. Чудо, что вы сумели разглядеть неосязаемые волны взаимного влияния и расширили золотое правило нравственности на весь окружающий мир, не только на человечество: «Относись к миру так, как хочешь, чтобы мир относился к тебе». С принятием ответственности за свои действия, слова и даже мысли на вас лавиной обрушилось сострадание и сопричастность ко всему живому и… неживому.
На мгновение меня окружил оглушительный вакуум тишины – замолчала не только Анна, но и профессор на кафедре, и все студенты. Все вокруг замерло или, скорее, бесконечно замедлилось, будто повинуясь моему мысленному импульсу вырваться из потока и подумать, наконец, о чем-то очень знакомом и отчаянно зудящем внутри. Затаившаяся картинка расплылась по краям, а затем размылась целиком, и передо мной на месте великого и безвестного Аарона Монтгомери появился на кафедре Тео Симмонс, не менее влиятельный ученый, мой давно почивший муж. Он вопрошал:
– Какая концепция сегодня превалирует в обществе? – ожидание ответа затягивалось, студенты-первокурсники робели перед маститым философом. Не отличавшийся особым терпением, Тео со вздохом перефразировал свой вопрос. – Хорошо, что в современном мире самое важное?
Послышались разнообразные возгласы из аудитории: «всеобщее равенство», «справедливость», «развитие технологий», «безопасность», «гуманность и альтруизм».
Тео внимательно посмотрел на меня и поднял палец вверх, призывая к тишине:
– Вот оно! Близко, очень близко, леди, – в его зеленых глазах промелькнуло такое ценное для меня тогда восхищение. – Сострадание, если быть точнее.
Он оглядел аудиторию и продолжил лекцию о современных концепциях философии, а я, как и тридцать лет назад, невольно почувствовала тот же трепет и глубинное удовольствие. Злобы и ненависти, заполнившей меня спустя время, абсолютно не было; я видела Тео глазами той девочки, которая не знала, к чему приведет мое преклонение перед этим мужчиной.
Я зажмурилась, пораженная силой и яркостью воспоминания, шум аудитории нарастал, голос лектора стал неразборчивым и тихим. Легкое прикосновение к руке – я распахнула глаза, Анна удивленно и несколько напугано смотрела на меня.
– Ты как будто выпала в реальность, но осталась здесь. Все в порядке?
– Да, – соврала я. Тем временем профессор Монтгомери дал слово «залу», и все оживленно выкрикивали свои идеи на не услышанный мной вопрос. – Анна, почему Тео был таким?
Анна явно не ожидала столь кардинальной смены темы: о Тео мы не говорили десяток лет. По моей же просьбе.
– Каким именно, Мира?
– Не сострадающим, – я догадалась, что необходимо объясниться получше. – Он тоже был частью этого мира, который, как ты говоришь, пронизан состраданием и сопричастностью. Отчего же Тео не разделял того, во что верил, чему учил нас?
– Мир не идеален, – Анна небрежно пожала плечами, – и все же, он подчиняется математическим законам: кто-то или что-то неизменно вылетает за пределы стандартного нормального отклонения. Пожалуй, приведу тебе радикальный и яркий пример: Жан-Жак Руссо – просветитель и выдающийся педагог своего времени, отдал, тем не менее, своих пятерых детей в приют. Скажем, личностные особенности Тео не позволили ему в полной мере применить в собственной жизни философские концепции, о которых он размышлял годами. Сострадание всегда оставалось для Тео лишь научной теорией, недостижимым Абсолютом, в противном случае, он не мог бы рассуждать абстрактно и беспристрастно.
Я опустила голову на руки, сложенные на парте.
– Он просто не умел иначе? – проговорила я сквозь душащие слезы.
– Да, – согласилась Анна. – Иногда наши действия приносят другим боль, но не оттого, что мы хотим причинить эту боль, а потому, что в силу своих особенностей мы не способны поступать вне рамок собственных иррациональных паттернов или попросту не умеем чувствовать и сопереживать точно так же, как другие.
Мы долго молчали, я осмысливала услышанное и, наконец, произнесла:
– Я больше не виню его… и тебя.
Глава 26. Признание
Мы сидели с Вэлом в его гостиной, точнее, гостиной квартиры, где мы жили раньше вместе – я, Вэл и Тео. Новенький клининг-бот жужжал в спальне, а Вэл продолжал извиняться за то, что оставил квартиру в полнейшем запустении, когда переехал к Софи.
– Я помню, как тебе нравилось играть с этими старинными штуковинами, – я указала на вакуумные шкафы, занимавшие всю стену от пола до потолка. На полках хранились цифровые артефакты прошлого, так педантично и бережно собираемые Тео.
– Да? – Вэл удивленно уставился на меня. – Совершенно не помню. Неужели отец разрешал мне трогать свои сокровища?
– Пока ты не стал способен достаточно высоко поднять и разбить их об пол, – я рассмеялась. Никогда прежде мне не удавалось с такой легкостью говорить с Вэлом о его биологическом отце, что сын, конечно, заметил.
– Расскажи еще что-нибудь из тех лет? Я плохо помню папу, – он откинулся на спинку дивана и небрежно завел руки за голову. – Помню его внешность, но это, естественно, по сохранившимся фото. Помню, как мы играли в мяч на площадке около дома, и как он постоянно сидел здесь за столом, – Вэл указал на пустой угол, который раньше занимал массивный рабочий стол Тео.
– Иногда он любил музицировать, – я взглянула на старинное молчаливое фортепиано, в памяти заиграла мелодия, далекая и забытая. – Ему нравилась сила и энергия, которая таилась в недрах инструмента, он считал, что современные аналоги не имеют души.
– Жалко, я не помню, как он играл, – грустная улыбка застыла на лице сына.
– Не уверена, что… – я поднялась и направилась к пианино, Вэл внимательно следил за мной. Я открыла крышку и пробежалась пальцами по клавишам, глубокий и яркий звук наполнил комнату. Я с жалостью отметила. – Совсем расстроено.
– Ты тоже играла? – изумленно воскликнул Вэл.
– Тео нравилось, когда мы играли в четыре руки, – я сама удивилась, что нечто подобное когда-то могло происходить в действительности. Видимо, добрые воспоминания купировались вместе в болезненными.
– Сыграешь?
– Уж очень плохое звучание, – начала было я, но без боя сдалась под умоляющим взглядом сына. – Ладно, попробую что-нибудь вспомнить.
Наиграв простенький веселый мотив, чтобы пальцы привыкли к инструменту, я перешла на размеренный пассаж. Ностальгическая мелодия никак не желала обретать силу в реальности. Я морщилась от неверно подобранных нот и искаженного звука. Раздраженно постучав по клавиатуре, я заиграла «Апассионату» Бетховена, которую некогда блестяще знала целиком, но на переходе к мажорной части пальцы запнулись, и мелодия оборвалась. Я с тоской смотрела на затихший инструмент, отзвуки последних нот еще витали в пространстве небольшой комнаты.
– Мама! – я обернулась и ахнула, увидев настоящий шок на лице Вэла. – Почему ты раньше не играла?!
Он вдруг вскочил и подлетел ко мне, я инстинктивно отпрянула от неожиданности, чуть не сев на клавиатуру. Фортепиано издало испуганный вскрик вместо меня.
– Как же чудесно! – Вэл крепко обнял меня. – Просто удивительно! У тебя ведь настоящий талант.
– Ох, перестань, Вэл, – я смущенно улыбнулась, а затем засмеялась, сама не знаю почему, а сын подхватил мой смех. Так мы стояли, обнявшись, и смеялись, а потом оба замолчали и замерли, слушая тишину и думая каждый о своем. И только звук дыхания Вэла над моим ухом, будто метроном, отмерял пройденные минуты.
– Ты не любила отца, да? – Вэл немного отстранился, но взял мои руки в свои. – Поэтому ты ничего никогда не рассказывала мне о нем?
– У нас с Тео были сложные отношения, – я опустила глаза, страшась встретиться взглядом с сыном, но продолжила говорить. – Я всегда восхищалась его невероятным умом, который мог охватить все на свете: от доисторического прошлого до абсолютно невообразимого будущего. Его лекции поистине поражали, к нему тянулись все – и студенты, и выпускники, и ученые из разных сфер. Тео знал все обо всем, про все имел собственное мнение, аргументированное и мудрое, – я нервно облизала пересохшие губы, Вэл легонько сжал мои пальцы. – Только дальше научных границ его мало что интересовало. Он, пожалуй, мог разобрать «любовь» на атомы, препарировать ее в разных сечениях – с философской точки зрения и с физиологической, проследить ключевые исторические вехи самой концепции «любви», мастерски перейти на смежные темы. Он очаровывал, нельзя было его не любить. Все им восхищались, многие буквально боготворили. Я не стала исключением. Одно то, что на меня обратил внимание сам Тео Симмонс, приводило меня в блаженный восторг, но и в замешательство, одновременно.
Замолчав на несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и перевести дух, я почувствовала свое учащенное сердцебиение, внутри все пылало – следовало быть осторожной: что я имела право рассказать сыну, а что должно было оставаться тайной навечно?
– Я любила Тео, – только теперь я решилась взглянуть в глаза своему мальчику. В моих словах не было ни капли лжи, как не было и всей правда. – Любила… Тео Симмонса – ученого и мыслителя, и… боялась Тео – своего мужа.
– Почему? – одними губами произнес Вэл.
– Он причинил мне много боли, – я провела ладонью по колючей щеке Вэла. Не хотелось рассказывать сыну, как Тео избивал меня в этой самой комнате, как падали с полок его драгоценные экспонаты, когда стальная рука моего великого мужа-ученого припечатывала меня к вакуумному шкафу, как разбивались линзы старинных фотоаппаратов и стекла первых версий VR-очков, за что я получала новую оплеуху и порцию оскорблений. Но самое страшное происходило после, когда гнев Тео утихал, и он почти бережно клал мое изуродованное тело на кровать и начинал «любить». Что означала для него «любовь» в физическом мире, а не в теоретическом понимании, я узнала, к своему несчастью, не сразу.
– Он… – слова давались Вэлу с трудом, – он обижал тебя?
Я кивнула.
– Морально или…
Я снова кивнула, отвечая «да» на все вопросы сына – заданные и невысказанные.
– Мама, – Вэл рывком отпустил мои руки, будто не в силах совладать со своими эмоциями, но тут же снова вцепился в меня. – Мне так жаль, так жаль…
В зеленых глазах сына блеснули слезы, преобразив радужку до ясного мшисто-травяного цвета и сделав их совсем не похожими на темные изумруды глаз его отца.
– Прости, что никогда не делилась с тобой. Да и сейчас не знаю, нужно ли было…
– Нужно! – Вэл отвернулся и быстро смахнул слезы. – Я должен знать. Должен был знать и раньше, чтобы не мучить тебя своими идиотскими расспросами об отце, чтобы не обижаться на тебя все детство. Вот черт! Прости меня, мам.
– Все осталось в прошлом, и то, что было со мной, уже забыто.
– Забыто? – Вэл в отвращении скривил губы и отчеканил. – Он. Тебя. Бил. Как такое можно забыть? Я даже боюсь спрашивать тебя о подробностях.
– И не нужно, к тебе это не имело и не имеет никакого отношения, – я вздохнула. – Тео обожал тебя, души в тебе не чаял…
– Да плевать! – Вэл заметался по комнате, то хватая себя за голову, то резко останавливаясь, часто дыша. – Ты всю мою жизнь мне повторяла, что он меня обожал, ждал моего рождения и все такое. И не слова о…
– Вэл, успокойся, прошу, – я пыталась поймать его за руку, но тщетно.
– Что он делал с тобой? Где он тебя бил? Здесь? – он с ужасом оглядел комнату, словно видел ее впервые. – Я, как безумный идиот, сохранял все так, как было при его жизни, все эти паршивые шкафы с рухлядью, чтобы постичь его мифический гениальный дух, – Вэл дико, по-зверски усмехнулся. – Я так отчаянно старался узнать его, ведь ты молчала! Пересмотрел все его чертовы фильмы, перечитал все его заумные статьи, а он… а он…
Я видела, что Вэл задыхается, доведя себя до исступления, но уже не могла пошевелиться, словно моральные и физические силы покинули меня. Я твердила про себя: «Зачем? Зачем? Зачем я рассказала?!»
Вдруг Вэл замер, стоя спиной ко мне, я смотрела на его дрожащие руки, сжатые в кулаки. На миг, невообразимо краткий и ужасающий, мне показалось, что он готовится ударить меня, подобно своему отцу. Еще спустя секунду я будто со стороны услышала свой безумный крик, но он тут же потонул в звуке бьющегося стекла и крошащегося вдребезги пластика. Вакуумные шкафы – монументальные в своем исполнении и предельно надежные для их драгоценного содержимого – становились склепом для уничтоженных и погребенных экспонатов. Вэл с неистовой яростью разбивал стекла, вышвыривал накопленный Тео за полвека антиквариат, и в довершение, по-медвежьи обрушивал каждый опустевший шкаф на безвозвратно утерянные осколки прошлого.
Я не сразу осознала наступившую тишину. Никакой тишины, правда, не было – интерком разрывался, во входную дверь громко колотили, но буря внутри квартиры и внутри моего сына затихала. Не поворачиваясь ко мне, так и стоявшей неподвижно, сын направился прочь из комнаты. По его рукам от локтей струились красные потоки крови, которые заливали пол и превращали все вокруг в настоящее место преступления.
– Все в порядке, – донесся из коридора на удивление спокойный голос сына. Кто-то на него кричал, но я не могла разобрать ни слова.
Незнакомое лицо, затем второе появилось в дверном проеме. Испуганные люди осматривали окружающий меня дьявольский хаос и спрашивали меня о чем-то, но я не понимала о чем. Падая, я успела сказать, правда, возможно, слишком тихо и неразборчиво: «Прошу, помогите моему сыну».
Когда я открыла глаза, вокруг было темно. Первая мысль: «Какой чудовищный сон!» сменилась настоящим ужасом. Я рывком поднялась, но, запутавшись в прилипшем к телу мокром покрывале, рухнула обратно на влажную подушку.
– Ты проснулась? – раздался сонный голос сына.
– Вэл?
– Это я, мама, – неровные шаги по полу, и рядом со мной на кровать, зевая, плюхнулся Макс. – Все нормально, засыпай.
– Где мы? – я вглядывалась в кромешный мрак и не узнавала пространства вокруг.
– У Вэла, в его спальне.
– А-а, – протянула я, различая некоторые детали мало знакомой мне комнаты. Странно, но мой мозг не сразу переключился на самое важное, будто не до конца воспринимал реальность недавних жутких воспоминаний. – Но где же тогда Вэл?
– В больнице, где ему еще быть после такого, – небрежно бросил Макс, и на меня многотонным монолитом обрушилось осознание. Я снова резко села, на этот раз меня остановило не запутавшееся покрывало, но рука сына.
– Эй, ты куда собралась?
– К Вэлу, конечно, – я попыталась сбросить руку, удерживавшую меня. Макс засмеялся.
– Успокойся, мам. Ложись.
– Он же ранен, столько крови…
– С ним все в порядке, – спокойно и медленно проговорил Макс. – С ним сейчас Софи. Да и ничего ужасного с его здоровьем не случилось – обычные порезы и синяки.
Я несколько расслабилась, опустилась обратно на кровать и покосилась на дверь, с нелепым сожалением произнеся:
– Там все разрушено, все разбито.
– Ну и что? – Макс пожал плечами. – Не все ли равно?
– Не знаю, – другого ответа у меня не было. Последние годы я старалась не заходить в этот дом, пропитанный моими невыносимыми, мучительными воспоминаниями, а теперь мне было по-настоящему жаль трудов Тео, словно с «гибелью» его коллекции умерло и то хорошее, что было в нем, что принадлежало пусть не мне, но другим, кто его знал и любил.
– Я могу тебя спросить, – в голосе Макса чувствовалась несвойственная ему нерешительность, – что нашло на Вэла?
Поколебавшись секунду, я ответила:
– Я рассказала ему кое-что о его отце, то есть, о Тео.
– Ладно, – выдохнул Макс, даже не попытавшись выяснить подробностей, что было совсем на него не похоже. Он слегка похлопал меня по руке и поднялся. – Завтра поедем к нашему вандалу, а пока поспи.
Макс устроился на не слишком удобном для сна кресле VR-установки и быстро заснул. Я долго лежала, не смыкая глаз, но уснуть так и не получилось – некуда было спрятать саму себя от мыслей и переживаний. Подождав пока дыхание Макса не станет ровным и едва слышным, я тихонько поднялась и направилась прочь из спальни. Дверь в гостиную была заперта, и я не решилась открыть ее, просто долго смотрела на темный прямоугольник. Что находилось за ним, я отчетливо помнила.
На кухне не было ни малейших признаков жизни: стерильные гладкие поверхности и ни одного съедобного продукта. Вэл не жил здесь полгода, зато я, глядя в абсолютно пустой холодильник, ощутила тягучий приступ голода. Я налила воды из-под крана и жадно выпила. За окном заметно посветлело. Уткнувшись лбом в стекло, я без особого интереса принялась рассматривать соседний дом, сонный и безликий. Мне одновременно хотелось уйти отсюда, сбежать и от старых воспоминаний о Тео, и от свежих, не менее пугающих – о Вэле. Но вместе с тем мне хотелось немного побыть здесь, чтобы напитаться новым ощущением незнакомой свободы, связанной с внутренним принятием всех событий моей жизни. Даже учиненные Вэлом разрушения теперь казались мне своеобразным символом освобождения.
Меня привлекло мягкое жужжание, доносившееся откуда-то из-за стены. Включив свет в ванной комнате, я сразу заметила на полке вибрирующую VR-накладку. Я автоматически дотронулась до кулона-рыбки, и моя безмолвная система Wise Eye тут же активировалась, но все-таки я взяла VR-накладку Вэла и приложила ее к виску.
– Мира?! – воскликнула удивленная Лиана. Я отшатнулась не столько от девушки, сколько от неожиданно накатившей на меня агорафобии: мы оказались на открытом пространстве, нас окружало только ночное звездное небо да макушки сияющих неоном небоскребов.
– Где мы? – вместо приветствия глухо отозвалась я, уцепившись в поразительно непрочное металлическое ограждение и стараясь не смотреть вниз.
– Ой, секунду, – быстро проговорила озадаченная моим испугом Лиана, и, действительно, секунду спустя мы, к моему счастью, стояли на земле. Я сразу узнала место: пустынная набережная, где мы впервые повстречались. – Прошу прощения, я думала, что ответит Вэл.
– Я… в общем…
– О, значит, вы вернулись! – подытожила девушка и тут же нахмурилась. – С Вэлом все в порядке?
По отстраненному виду Лианы я косвенно поняла, что она не только ждет моего ответа, но и сама уточняет информацию по собственным каналам, в чем окончательно убедилась, когда она произнесла:
– Он в больнице! Что случилось?
– Да, в целом, ничего страшного. Вроде бы.
– А вы как? – девушка интуитивно и так по-человечески осмотрела мое виртуальное тело, будто на нем и впрямь могли отразиться какие-либо увечья или следы из реального мира.
– Вэл устроил погром в своей квартире, – призналась я, мне совершенно не хотелось юлить, к тому же я понимала, что Лиана уже все знает или узнает рано или поздно.
– Я несколько дней с ним не говорила, – теперь Лиана показалась мне растерянной и мрачной. – Почему он устроил погром?
– Тео… – только и сказала я.
– М-м, – протянула Лиана и умолкла ненадолго, и я была уверена, что она все поняла. – Правда зачастую причиняет боль.
– Только я не рассказала ему всей правды, – я стыдливо отвернулась и уставилась на серое грозовое небо над темной водой.
Вместо ответа девушка бережно взяла меня за руку и, молча, повела в кафе: скоро начнется дождь.
Глава 27. Невосполнимые потери
Лиана села напротив, как в день нашей первой встречи, ее невероятные темно-лиловые глаза казались пустыми. Впервые за все время моего краткого с ней знакомства она виделась мне лишь виртуальным образом – неживой картинкой. Она тихо произнесла:
– Вчера днем умер Валя.
«Мне жаль, кем бы ни был Валя», – почти вымолвила я, пораженная незначительностью своих проблем, но не успела ничего ответить – я вздрогнула от мощного раската грома, на виртуальный мир за стеклом уютной теплой кофейни плотной серой стеной обрушился ливень.
– Вы видели его в моем обращении в День Памяти, – смотря в окно, Лиана чуть улыбнулась, словно заметила кого-то в пелене дождя. – Он был моим мужем и отцом нашей дочери. Единственным человеком, кого я любила и потеряла в тот страшный день.
– Мне очень жаль, Лиана, – прошептала я и слегка сжала ее тонкие пальцы. Девушка непонимающе уставилась на мою руку, будто забыла, что рядом кто-то находился. Она некоторое время рассматривала мою ладонь, а когда подняла на меня взгляд, в нем было нечто такое, от чего я заворожено замерла. Лиана вдруг ожила.
– Вэл нашел для меня Валю. Ваш сын, сам того не зная, подарил мне последнюю радость и облегчение. Мне страшно даже представить, что я могла умереть, не обретя вновь свою отобранную любовь, – Лиана зажмурилась, по щекам заструились слезы. – Я всегда буду ему благодарна.
Я рассеянно кивнула, смутно припоминая, что Лиана уже рассказывала мне нечто подобное прежде. Не вполне уверенная, что у меня было право на расспросы, я все-таки спросила:
– А Валя тоже, как вы, стал… частью нейросети?
Лиана сильно прикусила губы, чтобы не разрыдаться, и отрицательно закачала головой.
– Он уже не смог. Я пыталась. Все напрасно, – девушка закрыла лицо руками, я не посмела более нарушать ее горе своими никчемными вопросами. Тем не менее, чуть успокоившись, она сама продолжила рассказ дрожащим голосом. – В день хард резета Валя находился на орбите – он был летчиком-испытателем (я сразу вспомнила, что и сама Лиана была пилотом – эта часть ее жизни промелькнула в «Откровениях»). Когда нейросеть послала по планете свой губительный импульс, и мой чип, синхронно с миллионами имплантированных чипов прочих людей, уничтожил часть моего мозга, Валя оказался вне досягаемости. Он остался собой, сохранил свое сознание и все воспоминания, свою целостность, – девушка опять отрешенно посмотрела в окно, от ее дальнейших слов у меня перехватило дыхание. – Я знаю, что он здесь. Я находила его воспоминания, разрозненные части его личности, которые уже не смогут стать целым. В день хард резета ИНС, конечно, подгрузила с серверов и сохраненное сознание Вали, но у него не могло быть побуждения собрать себя по крупицам здесь – в виртмире – и воссоединиться со своим физическим телом, потому что он не терял себя. Незримая пружина, которая неким запутанным квантовым образом соединяла мой живой человеческий мозг и мою виртуальную личность, сжималась, пока не схлопнула меня снова в единый организм, отныне не только физиологический, но и алгоритмический, машинный. Валя же остался всего лишь человеком. Простым смертным. Моим единственным любимым мужчиной. И теперь его нет.
Лиана снова застыла, подобно неживой кукле, мы надолго замолчали. Я пыталась расшифровать ее рассказ, увязать его с увиденным в «Откровениях»: что-то было знакомо, что-то никак не удавалось понять. Вдруг я всполошилась:
– Дочь, ваша с Валей дочь, она…
– Она сейчас спит, ей нужно немного отдохнуть, – Лиана откинула голову на темную деревянную панель и уставилась омертвевшим взглядом в потолок. – За последний год моя Роза обрела мать и отца в реальности… и потеряла обоих.
– Но ее мать все еще здесь, – шепотом отозвалась я.
Лиана не глянула на меня, лишь слабо кивнула, соглашаясь.
***
В палате я обнаружила спящую на узкой койке Софи, Вэл же свернулся калачиком на небольшом кресле в углу, укрывшись белой больничной простыней. Я хотела прикрыть дверь, чтобы не будить их, но сын встрепенулся:
– Мама, привет, – Вэл, морщась от боли, потянулся, чтобы расправить затекшее тело.
– Ох, сынок, – мое сердце защемило при виде его рук, сплошь покрытых заживляющими повязками. Софи открыла глаза, растерянно осматриваясь по сторонам. – Как вы, дорогие?
– Кажется, ничего, – Софи свесила ноги и потерла заспанное лицо.
– Я тоже – ничего, – отозвался Вэл и слабо улыбнулся.
Я с укоризной посмотрела на сына. Как бы мне ни было его жаль, но больше я переживала за Софи и того крошечного малыша, которому были отчаянно противопоказаны стрессы его мамы. Без слов догадавшись обо всем, Вэл виновато проговорил: «Прости меня». Я лишь горько вздохнула и зашла в палату.
– Вам нужно кое о чем узнать, – я протянула сыну и Софи VR-накладки, захваченные из дома.
– Что-то случилось? – спросив, Вэл посмотрел на Софи, оценивая, стоит ли вновь пугать ее дурными новостями.
– Меня попросила Лиана.
Вэл нахмурился и быстро дотронулся до небольшой серьги в ухе, Софи поднялась и взяла с тумбочки свой контроллер системы WE.
– Ли звонила, – сообщил сын.
– И у меня пропущенные вызовы, – Софи, задумавшись, аккуратно присела на колени к Вэлу.
Они практически синхронно надели VR-накладки и взялись за руки, их лица пропали за слабым зеркальным сиянием виртуальных мониторов.
Я опустилась на смятую простыню опустевшей больничной кровати, ощутив невыносимую усталость и тоску. Кажется, только последний разговор с Лианой всецело раскрыл мне ее саму. «Актрисска», – вспомнилось пренебрежительное и в корне неверное описание Николая после первого просмотра «Откровений». «Лиана – мой друг», – сказал Вэл в день моего с ней знакомства, я же тогда примирилась с мыслью, что Лиана – человек, которым она была при жизни и которым, как ни удивительно, остается в виртуальной реальности даже после физической смерти. Теперь я осознала, пожалуй, самое важное: она была обычной женщиной. Женой, потерявшей и оплакивающей любимого мужа; заботливой матерью, оберегающей свою единственную, найденную спустя долгие годы разлуки, взрослую дочь. Лиана сохраняла в себе и бесконечную благодарность моему сыну, и милосердие по отношение к той нечеловеческой сущности, которая до основания разрушила ее собственную жизнь, почти навсегда разделила с любимым мужчиной и ребенком. Мне вспомнился мой поверхностный вопрос, заданный Лизе: «Что бы ты делала, будучи бессмертной». Тогда я, пораженная идеей цифрового бессмертия, не увидела обратную сторону вечной жизни: все накопленные обиды и невосполнимые потери останутся с тобой навечно. Истинное прощение и смиренное принятие всего случившегося, могут спасти и живое, и виртуальное сознание.
Я не сразу заметила, что Вэл и Софи тихо разговаривают.
– Сегодня я проеду к Розе, чтобы помочь им.
– Тебя, наверное, еще не выпустят, – Софи осторожно коснулась заживляющих повязок.
– Все будет нормально, не переживай, – Вэл поцеловал Софи в лоб и заметил мой взгляд. – Мам, завтра состоятся похороны Валентина Олеговича. Он был…
– Я знаю, сынок, Лиана рассказала мне, – немало удивленная накатившей на меня немощностью, я не спеша поднялась, придерживаясь за край койки. Софи встала, чтобы мне помочь, и я увидела застывшие слезы в ее серых глазах. – Вы тоже знали Валю?
Софи взяла меня за руку и кивнула.
– Не печалься, моя девочка, – я обняла невесту сына. – Прошу, береги себя. Если нужна какая-то помощь…
– Мама, тебе нужно отдохнуть. Мы со всем справимся, – Вэл оказался рядом. – Я позвоню Максу.
– Не беспокойся, я доберусь до дома сама.
Мне не хотелось сразу отправляться домой. Я шла по городу, в котором провела всю свою жизнь, и рассматривала его по-новому. Практически сразу я отключила в системе WE режим дополненной реальности – вмиг исчезла вездесущая реклама, вспомогательная информация, всплывающие значки с достопримечательностями, даже названия ресторанов и фирм. Остались лишь пустынные улицы с редкими спешащими прохожими, первозданная чистота и своеобразная красота архитектуры мегаполиса, бесшумные маглевы, проносившиеся по эстакадам над головой, а выше – только пасмурное летнее небо с тяжелыми предгрозовыми тучами. Район, где располагалась больница, был хорошо мне знаком – через три квартала находилась фирма, в которой я несколько лет проработала, а в нескольких остановках маглева был мой первый университет, там мы познакомились с Тео. Проходя мимо обезличенных дверей, я пыталась припомнить, могли ли мы с подругами-первокурсницами или с Владом, встречавшим меня с работы, забредать в местные кафе. Возможно, какое-нибудь звучное название могло оживить мои воспоминания, но я сознательно выключила весь визуальный шум. Я перешла широкую площадь и остановилась у фонтана, такого чужеродного и прелестного в своей мраморно-романтической величественности, запертого в бездонном колодце великанов-небоскребов из стекла и бетона. Я частенько пробегала мимо этого фонтана в прошлом, едва ли останавливаясь на секунду, чтобы полюбоваться. Зато сейчас я могла простоять здесь сколь угодно долго, потому что никто и нигде меня больше не ждал. Странное амбивалентное чувство: грусть и сожаление одновременно переплетались с умиротворением и тихой радостью свободы. Впервые моя жизнь принадлежала только мне, и предстояло научиться делать шаги самостоятельно.
Я присела на край фонтана, белоснежный мрамор холодил бедра через тонкую ткань юбки, долетающие брызги фигурных струй касались кожи на шее и руках. А может, начинался дождь…
Я открыла последнее сообщение от Эша и набрала его, как он просил.
– Мира! – его голос показался мне радостным, но каким-то хрипловатым. – Подождешь минуту? Я только сгоняю за накладкой.
– Я ненадолго, только хотела тебя кое о чем спросить… – отозвалась я, но Эш поставил звонок на удержание, и спустя полминуты передо мной появилась растрепанная светлая голова. Сердце на секунду замерло, как всегда бывало при взгляде на парня. Я вытащила из кармана свою VR-накладку и встретилась лицом к лицу с Эшем.
– Теперь по-настоящему привет, – он небрежно пригладил свои волосы, смотря на свой аватар, и в оправдание сообщил. – Я спал.
– Ой, извини…
– Да ничего, – он махнул рукой. – Значит, пораньше пойду серфить. Я рад, что ты позвонила. Как ты добралась и… как ты вообще?
– Хорошо, даже замечательно. Правда, еще не понимаю, нормально ли это.
– Ты даже выглядишь иначе, чем на острове и тем более на корабле, – Эш лукаво подмигнул, видимо, намекая, что большую часть времени обратной дороги я провела в гальюне. – Ты, наконец, в своей стихии, да?
– Пожалуй, – я согласилась с его догадкой. – Эш, я вообще-то хотела у тебя кое-что узнать.
– Да?
– У твоей бабушки или… – я наскоро прикидывала в уме, – или даже прабабушки могла быть сестра, которая погибла в пятьдесят шестом году? – Эш склонил голову набок и нахмурил брови, задумавшись. Я уточнила. – Погибла в Индии во время протестов.
На этих словах глаза парня округлились, вспыхнули.
– У нашей бабушки была сестра-близнец, она была убита в Индии в пятидесятых. Ее звали… – Эш замолчал на мгновение, в которое произошло почти мистическое озарение, – Анной, и мою сестру назвали в ее честь, и твоя сеть-психолог тоже Анна…
Я задрожала – неужели такие совпадения случаются наяву?
– Эш, ты говорил, что хочешь познакомиться с моей Анной?
Он робко кивнул. Я от всей души улыбнулась ему, несказанно радуясь возможности познакомить его с удивительной историей и уникальным человеком.