Лина Соле
Песчинка и Вселенная
Глава 10. Суд
Сказать, что меня не сотрясал мандраж перед судом, значит, нагло соврать. А врать мне в тот день было непозволительно. После ухода Отто я не находил себе места. Мы обсудили по пунктам все, что мне следовало и не следовало говорить на заседании, повторили статьи из кодексов, на которые ему и, если потребуется, мне самому предстояло ссылаться. Адвокат и друг семьи в одном флаконе дал мне последние наставления и советы и отключил связь после слов: «До завтра». Я же остался наедине со своим ужасом, а в мыслях переплетались две несовместимые фразы, произнесенные Отто: «До завтра» и «Завтра не наступит никогда», из-за которых я ощущал себя одновременно живым и мертвым котом Шредингера.
Ровно в десять тридцать утра за мной пришли конвоиры, сопроводившие меня в непритязательный автозак, такой же округлый металлический кокон без окон, в котором меня доставили во временную камеру неделю назад. Беспилотная машина спустя двадцать минут привезла меня к зданию суда. Пока я шел, подгоняемый новым конвоиром, по стеклянной пуленепробиваемой кишке от автозака к автоматической «клетке», я не мог перестать думать, почему суды всегда выглядели так нарочито торжественно. Что-то лицемерное виделось мне в величественности и монументальности любого иного и этого в частности «Дворца Правосудия». Обреченный на неминуемое наказание я вошел в колоссальный, отделанный серым мрамором зал с колоннами, выстроенными ротондой. Конвоир подтолкнул меня вперед, пока я, совсем завороженный, не наткнулся на стеклянную едва затемнённую дверь «клетки». Из прозрачного коридора я перешел внутрь своего такого же прозрачного и снова временного пристанища, которое именовалось «клеткой» скорее из-за исторических аллюзий – раньше судебные защитные кабины были сделаны из железных прутьев и напоминали древние клетки для животных. Как я теперь догадывался, историческое название навсегда закрепилось за данным типом сооружений еще и благодаря сакральному смыслу. Защитная кабина закрылась за моей спиной и направилась к нужному залу заседаний. Конвоир более не требовался, я видел, как он, несоизмеримо маленький, скрылся в недрах одной из массивных псевдо-деревянных дверей.
Первым, кого я увидел, был отец. Он сидел рядом с Отто и что-то тихо тому говорил. Когда «клетка» практически бесшумно встала на положенное ей место, отец повернулся и строго кивнул мне. Я заметил глубокие морщины у него на лбу и темные круги вокруг глаз, всегда моложавое веселое лицо осунулось и, без преувеличений, могло слиться с окружающим серым мрамором. Все мысленные обвинения в его безразличии ко мне рассыпались в прах – он явно переживал и, скорее всего, делал все возможное, чтобы вытащить меня из неприятностей. До начала заседания оставалось не более пары минут, я бегло оглядел прочих присутствующих, Стас сидел рядом с отцом, такой же напряженный и измученный. При этом, оба они были одеты с иголочки: черные костюмы-тройки, серебристые галстуки, словно собрались на мою свадьбу… или похороны. Позади них сидел Вэл со своей девушкой Софи, они вымученно улыбнулись мне, чтобы морально подбодрить, Софи даже робко помахала рукой, вероятно, не будучи уверенной, не нарушает ли какие-то местные правила. В зале присутствовало множество людей в форме высших чинов, а также гражданские, в большей части которых безошибочно угадывались вездесущие репортеры: как же иначе, ведь судят сына самого Николая Зиверса, экс-министра с безукоризненной репутацией.
Вошел судья, облаченный по традиции в длинную черную мантию, все поднялись. Мне вставать не пришлось – в моей «клетке» попросту не было стула или скамьи, так что мне предстояло простоять весь процесс. Все, что происходило дальше, было мне примерно знакомо из подготовки Отто: юридические формальности, одной из которых было подключение меня к полиграфу. На руки мне надели узкие пластиковые браслеты, которые сразу надулись, точно обтекая запястья, и выпустили тончайшие датчики-щупы, протянувшиеся к каждому пальцу. Помощник судьи настойчиво протянул мне через крошечное окошко атрибуты системы WE – линзу в индивидуальном контейнере и VR-накладку. Отто предупреждал: «Не смей отказываться, на твои принципы они не посягнут: в суде Wise Eye используют не для выхода в Сеть, а чтобы следить за твоими параметрами – мозговой активностью и движениями зрачков». Я послушно открыл контейнер, разорвав пломбу-наклейку, и вставил линзу в глаз, ощутив с непривычки острый дискомфорт. Проморгавшись, я принял VR-накладку из рук довольно раздраженного моей медлительностью помощника и нацепил ее на висок. Привычная система WE не активировалась.
– Слушается дело Кира Зиверса о незаконным хранении и сбыте наркотических веществ, психотропных и сильнодействующих средств в особо крупном размере, – сухо продекларировал судья, волна движения побежала по залу. Журналисты активировали свои камеры, диктофоны и другие черт знает какие записывающие устройства. Я чувствовал под тугими браслетами полиграфа гулкие быстрые удары собственного пульса. Я не пытался выглядеть демонстративно спокойным и отстраненным, осознавая, что любая мельчайшая физиологическая деталь будет зафиксирована и может быть использована против меня. Я уткнулся лбом в прохладное стекло кабины, пока судья бубнил монотонным голосом статьи, за которые меня следовало пристрелить на месте, словно я самолично раздавал наркотики всем детям мира. Я рефлекторно усмехнулся возникшей в голове картинке, в которой ко мне выстроилась многокилометровая очередь из младенцев. «Черт, твоя дурацкая улыбочка тоже войдет в протокол!» – пристыдил я себя; судья тем временем завершил свою вялую речь. – Слово предоставляется стороне обвинения. Генерал, пожалуйста.
К трибуне вышел настоящий великан, я сразу узнал его: во-первых, его нестандартное запоминающееся лицо постоянно мелькало в новостях, во-вторых, в моем детстве он частенько появлялся в нашем доме, эдакий нежданный гость, которому почему-то все были несказанно рады. Интересно, когда мой отец успел перейти ему дорогу?
– Из квартиры подсудимого было изъято триста тридцать девять упаковок c таблетками неизвестного состава, – на экране появилась до боли знакомая белая коробочка с ничего не значащей надписью: «Нелекарственный растительный препарат. Не подлежит сертификации». – Ведущими экспертами управления по контролю за оборотом наркотиков установлен точный состав препарата, – генерал прокашлялся перед зачитыванием коктейля из сложных химических названий, который родился в больной голове Колина. Я вздохнул – я слабо представлял, из какой дряни сделаны эти экспериментальные таблетки. Зал заколдованно внимал каждому непонятному слову, будто великан читал магические заклинания, после практически каждой абракадабры добавляя: «Вещество, запрещенное в стране». Далее он перешел к повторению уже озвученных судьей статей, по которым меня привлекали к уголовной ответственности, на этой части зал явно заскучал и оживился лишь когда судья передал слово стороне защиты.
Отто поднялся и уверенно прошел к трибуне.
– Мой подзащитный полностью отрицает свою вину в инкриминируемом ему преступлении. Данный препарат был передан господину Зиверсу неким Колином Бэлом, сотрудником компании «Соммер Инкорпорейтед»…
– Господин Шольц, – перебил адвоката судья, – нам поступило официальное письмо от «Соммер Инкорпорейтед» о том, что господин Бэл никогда не числился в их штате, вы можете ознакомиться с документом в деле.
– Спасибо, ваша честь, я также получил данное письмо, – Отто был учтивым и серьезным, впрочем, как всегда. – Тем не менее, по заверению моего клиента, он несколько лет работал с господином Бэлом над совместным проектом именно в «Соммер Инкорпорейтед», проект по разработке лекарственных препаратов, прошедших все необходимые клинические исследования и обязательную сертификацию. Ввиду чего мы ходатайствуем о вызове господина Бэла в качестве свидетеля по делу.
– Принимается, продолжайте, – несколько скучающе отозвался судья.
– Мой подзащитный был введен в заблуждение господином Бэлом относительно состава указанного препарата и его легальности в нашей стране. Кроме того, данный препарат применялся господином Зиверсом исключительно в личных целях, как успокоительное средство, таким образом, статья о сбыте не может быть применима, – обстоятельно вещал Отто, я же старался не смотреть в сторону Вэла, хотя знал, что датчики безошибочно считывают мою непроизнесенную ложь: даже безвозмездная передача третьему лицу считается «сбытом», а Вэл частенько заходил ко мне за таблетками.
– Ваша честь, – перебивая Отто, громыхнул генерал-великан. – Данное заявление является ложью, поскольку нам достоверно известно о фактах сбыта…
«Они все-таки вышли на Вэла, твою мать!» – я почувствовал удушающий ком в горле; резко возросшее давление, казалось, вот-вот разорвет черепную коробку, я почти физически ощутил усиленную работу фиксирующих датчиков. Я невольно посмотрел на Вэла и тут словно из-под воды услышал голос:
– Введите свидетелей.
Оживленное движение в зале – все головы повернулись к дверям, не открывавшимся прежде. В зал вошли трое незнакомых мне людей.
Я мог лишь обескураженно наблюдать за тем фарсом, который происходил далее: все трое, как один, сообщили суду, что я неоднократно продавал им таблетки. Все трое якобы являлись сотрудниками наркоконтроля и под видом «обычных покупателей» приобретали у меня «товар». На экране появлялись кадры оперативной съемки, как «я» передаю белые коробки троим лжецам.
Отто, не похожий сам на себя, что-то прокричал и просил судью перенести рассмотрение дела из-за новых обстоятельств. Бледное лицо отца покрылось багровыми пятнами, он не отводил разъяренных бычьих глаз от своего заклятого друга-генерала. Только одно слово пришло мне в тот растянувшийся миг на ум – подстава.
– Суд удаляется в совещательную комнату, – судья вскочил с места и направился к выходу; Отто, будто молодой спринтер, понесся за ним, но путь ему преградил конвоир, который сопровождал меня ранее от автозака до «клетки».
Общая сумятица в зале не утихала. Я заметил, что троица вместе с генералом проскользнула в ту же неприметную дверь, журналисты с нескрываемым остервенением бросились к моему отцу. Он предусмотрительно взял с собой двух телохранителей, которые стеной закрыли доступ к министру, пусть и бывшему. Женщина в форме громко просила всех успокоиться и сесть на свои места, и все же отец поднялся и направился к моей защитной кабине. Уставившись на меня потемневшими глазами, он тихо и мрачно произнес:
– Я потерял сына, – он стоял в полуметре от меня, отделяемый невозможно тонкой, но непреодолимой преградой.
«Как же так? – хотел было спросить я отца, я чуть не зарыдал от обиды, мысленно продолжая диалог и сгорая внутри. – Ты же не веришь им?! Они оклеветали меня, твой дружок-предатель или хочет получить государственную премию, или тебе насолить. Я не виноват, папа!»
И все-таки я не сумел ничего произнести вслух. Подошел Отто и отвел отца на его место. Он что-то говорил ему на ухо, отец только кивал, а потом взглянул на меня в последний раз (из-за пелены слез я не различил точно выражение – сожаление или ненависть) и затем быстрым шагом удалился из зала в тени телохранителей.
– Так, мальчик мой, – вновь подошедший Отто говорил торопливо, но четко, даже его немецкий акцент куда-то пропал. – Мы будем обжаловать любой приговор, который тебе вынесут. Ты меня понял?
Я кивнул, но едва ли до меня дошло то, что он сказал. Слова отца никак не исчезали из моей головы. Конечно, я и раньше разочаровывал его, чего только стоил мой побег в Америку на учебу, но теперь я будто прозрел: мой арест разрушит не только мою собственную жизнь, но и его честь. Отец долгие годы по кирпичику выстраивал то, что имел сейчас, я же одним неосторожным и идиотским действием перечеркнул весь его непростой, но безмерно успешный жизненный путь, а значит, заслужил то, что услышал от него. За своими мыслями я почти не заметил, как затих сначала Отто, потом и зал. Вошел судья, его широкая мантия создавала иллюзию парящего демона.
– Суд принял решение признать Кира Зиверса виновным по статьям о незаконном хранении и сбыте наркотических веществ, психотропных и сильнодействующих средств в особо крупном размере и приговаривает подсудимого к пятнадцати годам колонии строгого режима.
Присутствующие будто замерли: решение нельзя было назвать несправедливым, если бы оно было принято в привычном режиме со всестороннем рассмотрением доказательной базы, с учетом показаний всех свидетелей, да хотя бы с анализом показателей чертовых датчиков, которые никто даже не потрудился снять с меня для изучения результатов. Стеклянный взгляд Отто выражал презрение к текущему процессу и разочарование в судебной системе в целом. Стас, шокированный приговором, прикрыл рот рукой; в тот момент, однако, я не думал о том, что и его карьера может оказаться под угрозой. Я посмотрел на Вэла и Софи, в глазах девушки стояли слезы, а Вэл… едва заметно кивнул.
– Ваша честь, – мой голос разорвал звенящую тишину, все лица в миг направились на меня. Я поймал себя на мысли, что мои показания даже не были выслушаны на заседании, и я впервые взял слово. – Я могу просить вас об изменении меры пресечения на полное отключение?
Мне показалось, что по залу прокатился вздох изумления, даже искушенные змеи-журналисты округлили глаза, не выпуская при этом записывающих устройств. Судья смерил меня долгим взглядом, пожалуй, он в первый раз с начала слушания посмотрел на меня. Я, наконец, заметил огонек интереса в его безликих серых глазах. Не обращая внимания на шумно поднявшегося и призывавшего к вниманию Отто, судья напрямую обратился ко мне:
– Вам известны условия отбывания наказания в камере полного отключения?
– Да, Ваша честь.
Голос Отто на периферии стал почти оглушающим. Я не прерывал визуального контакта с судьей, страшась, что мне не хватит силы духа довести до конца малопонятную мне авантюру. Судья поднял руку, призывая моего адвоката к порядку. Я заметил, как внимание серых глаз ускользнуло от меня – судья нырнул в виртмир, где, как пояснял мне прежде Отто, находилась коллегия судебных экспертов, виртуально следивших за процессом. На этот раз я не услышал: «Суд удаляется в совещательную комнату», решение принималось здесь и сейчас. В краткий миг наступившей оглушительной тишины Отто тихо позвал меня по имени. Я, словно выйдя из транса, оглянулся на него: рядом с ним уже стояли конвоиры, готовые силой усмирить пылкого адвоката. Отто строго по-отечески выставил палец вверх и медленно качал головой: «Не надо!» Больше он не кричал и даже не говорил ни слова. Я уставился в пол, не желая видеть его ультимативной настойчивости. Зал ожил и начал привычное шуршание. Уже бесполезные датчики-щупальца на моей руке продолжали свою бездушную рутинную работу, но мое сердце не спешило порадовать их новым приступом аритмии. Я, замерев, ждал, зная о неотвратимости наказания. Не поднимая глаз, я услышал чертовски пугающее и, в то же время, спасительное:
– Суд принял решение изменить меру пресечения Киру Зивверсу на полное отключение сроком на семь лет шесть месяцев.
Часть 3. Мира
Глава 11. Молитва
Наша жизнь на острове откатилась до первобытного уклада. В первые дни, даже недели, мы радостно приспосабливались, удивлялись, поражались всему новому: перед нами предстал целый мир, каким задумывал его ветхозаветный Бог – единение природы и человека в райском саду. Наша община «Новый мир», казалось, была последним оплотом христианской веры на целой планете. Виктория, глава общины, не требовала от вновь прибывших разделять духовные идеалы прочих членов, но четко обозначила краткий свод правил: все взрослые обязаны трудиться, дети – учиться и посильно помогать взрослым; совершение преступлений (кражи, драки, изнасилования, убийства, коих, по словам Виктории, не было совершено за пятьдесят лет существования «Нового мира») могло грозить исключением из общины с принудительной депортацией с острова или даже смертной казнью.
Влад моментально влился в общество, которое пополнялось несколькими десятками новых членов каждые две недели с приходом корабля. Поскольку малочисленный прежде «Новый мир» столкнулся с небывалым наплывом переселенцев с Большой земли, потребность в жилье оказалась первостепенной. Поэтому все мужчины были заняты строительством небольших временных шалашей-бунгало, радиально отходивших вглубь острова от своеобразного храмового комплекса: сложенных из песчаника крошечной часовни и зала собраний. Песчаник с годами крошился и обваливался, на месте обрушенных каменных стен возводились более мобильные и легкозаменяемые перегородки из тонких бревен и стеклопластика. Зал собраний, к слову, с нашим приездом ожидала очередная внеплановая реновация: Виктория приглашала на свои проповеди всех желающих, и, на удивление, желающих было действительно много, ввиду чего, пространство для потенциальной паствы предстояло увеличить и подготовить лучшим образом.
День на десятый после нашего приезда, когда я трудилась на стройке вместе с другими женщинами (Влад с мужчинами ушел на несколько дней на лесозаготовки), ко мне подошла Виктория.
– Мира, здравствуй, – она осторожно присела на невысокую стопу листов стеклопластика. – Кажется, у нас не было еще случая пообщаться наедине.
Я выпрямилась и смахнула пот со лба.
– Верно, – я облизала пересохшие губы. Виктория достала из своей цветастой сумки небольшую бутылку и протянула мне. – Спасибо! – я с жадностью отпила большой глоток свеже-опресненной воды.
– Пожалуй, можно было бы узнать у тебя для начала, как ты находишь нашу общину, но о таких банальностях спрашивать не стану, – она растянула полные губы в добродушной улыбке. – Лучше расскажи мне о своей семье, если ты не против.
– Что бы ты хотела узнать? – моя собеседница оставалась для меня загадкой: сильная и волевая, она больше походила на вождя или командира, нежели на пастора и проповедника. Она словно вызывала меня на некую исповедь, к которой я была не готова.
– Все, что ты готова мне рассказать. С Владом мы немого пообщались позавчера, до их ухода в джунгли, с Лизой поговорили сегодня утром. Мне интересно и важно узнать каждого из вас. Я вижу, как печальна твоя дочь, и я бы хотела ей помочь, если бы могла.
– Она ждет приезда мужа, – я пожала плечами, Виктория кивнула. – И очень беспокоится о нем и о его брате.
– Да, она упоминала, что он попал в неприятности. Надеюсь, что они оба в скорейшем времени присоединяться к нам, – Виктория поднялась и, аккуратно обойдя разложенные на полу инструменты, прошла к большому проему в стене: на это место встанет прозрачный тонкий лист стеклопластика и получится отличное видовое окно. Она вдруг сменила тему. – Мне всегда хотелось, чтобы «Новый мир» обрел опору. Я ни в коей мере не умаляю заслуг наших исконных членов, но последние годы я отмечала, как угасает в них вера. Она бы не исчезала совсем, нет, но, отгородившись от целого мира, бывает сложно найти внутренний стержень, чтобы не сломаться.
– Мне показалось, что все, кто живет в «Новом мире», довольно счастливы.
– Так и есть. Но теперь они гораздо счастливее. И все благодаря вам, – Виктория посмотрела на меня, в ее темных глазах стояли слезы. – Они – моя семья, мои сестры и братья. Вы принесли нам благую весть о том, что мы ранее и вы теперь сделали правильный выбор.
Я рассеянно кивнула, не до конца поняв смысл ее слов и, тем более, причину ее слез. Неужели община была на грани распада, и если бы мы, эскаписты, не заявились на почти необитаемый остров, то «Новый мир» распался бы, оставив после себя лишь пустую часовенку и совсем развалившийся зал собраний?
– Я бы хотела пригласить тебя на сегодняшнее собрание, когда вернутся мужчины, – Виктория погрузила руку в сумку и достала оттуда небольшой тончайший листок, исписанный мелким почерком. – Это молитва. Сегодня мы поговорим о том, что происходит на Большой земле, об искушении и праведном пути. Я бы хотела, чтобы ты тоже поделилась с нами своим мнением, если захочешь, – на этих словах она вложила мне в руку листок, он был теплым и шершавым. Виктория накрыла мои руки своими и прошептала, смотря мне прямо в глаза. – Я знаю, что твой сын подался искушению Дьявола, мы помолимся о нем сегодня.
Я будто получила пощечину. Что она такое говорила? Что за бред? Не в силах вымолвить ни слова, я смотрела вслед уходящей женщине, возомнившей себя непонятно кем, обвинявшей моего ребенка в какой-то выдуманной чуши! Мне хотелось догнать негодяйку, вцепиться ей волосы и хорошенько поколотить. Даже если меня изгонят из чертовой общины!
Я скомкала листок и бросила его подальше от себя на пол. Как раненая птица, я заметалась по крошечной комнатушке, то и дело спотыкаясь об инструменты и стройматериалы. В конце концов, я оперлась о край проема, где несколько минут назад стояла Виктория. Уставившись невидящим взором в бескрайнюю синеву океана, я не услышала, как сзади кто-то подошел.
– А что такое «Господь», ба? – голосок Рэя заставил меня подскочить.
– Что, малыш? – я увидела, как он держит в руках недавно брошенный мной клочок бумаги. Я нахмурилась и крикнула. – Рэй, отдай это сюда.
– Почему-у-у? – обиженно протянул он.
Я присела рядом с ним и заглянула в чистые карие глаза внука, он не был ни в чем виноват, не стоило на него срываться.
– Милый, мне нужно поговорить с твоей мамой, где она?
– На пляже, с Леей, – проговорил он, но его губы задрожали.
– Иди ко мне, – я прижала худое загорелое тельце, поцеловала в светлую кудрявую макушку. – Прости меня, что накричала, я немного расстроена, вот и все.
– Почему ты расстроена, ба?
– Переживаю за дедушку, – соврала я первое, что пришло на ум.
– Он же сегодня вернется, да?
– Да, милый, должен вернуться сегодня.
– Ты тогда не переживай. Он и меня обещал взять с собой в следующий раз. Как же ты тогда будешь ждать нас двоих и переживать еще сильнее?
– Рэй, – я прижалась лбом ко лбу мальчика, – я всегда буду за вас переживать, потому что очень вас люблю.
– Ого, вот это да! Смотри, какая маленькая пила, – Рэй отвлекся на простенький инструмент. – Можно я посмотрю, ба?
– Только осторожно, не поранься, она острая, – не успела я договорить, как Рэй уже рассматривал опасную «игрушку».
Я опустила взгляд и прочитала слова, которые Виктория назвала «молитвой»:
«Господь, благослови моих детей; сохрани их здоровье; соблюдай их от всякого зла и даруй им твердость во всяком искушении; помоги им понять свое призвание и избрать правильный жизненный путь; помоги им возрастать в любви и познания добра. Через Христа, Господа нашего. Аминь».