Марат Дроздов
Толчки
Песнь смертника
***
С чего все началось?
Этим вопросом я задавался уже полчаса.
Возможно, все началось в субботу, когда я поссорился с мамой?
Нет.
А собственно, почему я поссорился с мамой тогда?
l
В тот день, до определенного момента, не произошло ровным счетом ничего необычного. Я, как и всегда, пошел с утра в школу, отсидел там положенные шесть с чем-то часов и вернулся домой. Когда я вошел, мною овладело знакомое, но, в то же время ненавистное чувство страха. Этот страх был тем, что возникает, когда ждешь чего-то страшного, но уже ничего не в силах изменить. Сперва я не понял, чем это чувство продиктовано. Затем до меня дошло. Этим вечером домой должна была вернуться мама. Она уезжала на неделю, на дачу, а меня, как «ответственного и взрослого человека» оставила одного. Эта формулировка – «Ответственный и взрослый человек» была придумана мной. Дело в том, что мама хотела уехать только через три недели, когда наступят каникулы. Поначалу мне эта идея нравилась, но потом, под давлением обстоятельств и, вспомнив также, что когда-то давно мне говорили, что у меня развита коммуникабельность, я решил пойти ва-банк. Я подошел к ней и серьезно сказал:
– Мам, скажи, только честно – ты считаешь меня взрослым человеком?
Она посмотрела на меня с интересом. Когда я подошел, она лежала на кровати и смотрела телевизор, поэтому смотрела она на меня сейчас сверху вниз.
– Это как посмотреть, – задумчиво сказала она. – Если сравнивать со мной, то нет, а если с ними, – она мотнула головой в сторону окна, откуда слышались детские крики. – То да.
Окно маминой спальни выходит прямо на детскую площадку и, несмотря на то, что мы живем на седьмом этаже, радостный детский визг слышен очень отчетливо.
– А если обособленно?
Она смерила меня хитрым взглядом.
– Ну, допустим да. Ты довольно взрослый.
– А как ты думаешь, взрослого человека можно оставить одного на неделю?
Ее глаза сделались еще хитрее. Она вглядывалась в меня, пытаясь понять, к чему я клоню.
– Думаю, можно, – ответила она, наконец.
– То есть его можно оставить одного и не переживать, что у него будет с учебой…
Она улыбнулась.
– Мы же договорились, – перебила она. – Я оставлю тебя одного на неделю.
– Да?! – радостно воскликнул я.
– На каникулах, – добавила она.
Я сразу поник.
– А ты думал, что я свалю прямо сейчас?
– Нет, – поспешно ответил я. – Я просто думал, раз уж я взрослый, то можно меня и оставить…
– И ты будешь сам вставать с утра?
– Да!
– Не смеши меня! У тебя каждое утро будильник разрывается прямо над ухом, а ты лежишь и спишь себе спокойно. И просыпаешься только когда я тебя бужу.
– Я не просыпаюсь, потому что знаю, что сейчас придешь ты и начнешь меня толкать, а значит просыпаться сейчас нет смысла.
Она скептически посмотрела на меня. Я выдержал этот взгляд и, чтобы закрепить успех, добавил:
– А если бы ты меня не будила, я бы вставал по будильнику.
– То есть я виновата? – сказала она, вскинув брови.
Она любила так делать. Поднимет брови, распахнет глаза во всю ширь, ткнет пальцем себе в грудь и сделает выражение лица, говорящее: «Как можно нападать на несчастную женщину?».
– Нет, – со смехом сказал я. – Не виновата, просто…
– Просто хочешь выдворить родную мать из дома!
– Если честно, да…
Она поперхнулась и воззрилась на меня. Такого поворота событий она явно не ожидала.
– Слушай, я ответственный и взрослый человек. Я могу сам просыпаться утром, могу сам себе приготовить поесть. Меня спокойно можно оставить на неделю!
Она прыснула. По ее лицу было видно, что обстановку я разрядил удачно.
– Ну, раз уж ты ответственный и взрослый человек, то можно.
Она поднялась с кровати и подошла ко мне.
– Предлагаю спор, – сказала она.
Я насторожился. За таким предложением могло последовать что угодно.
– Хорошо, я уеду, – я изо всех сил попытался не улыбнуться, но вышло плохо. – Лимончика съешь, а то больно радостный. Так вот, я уеду, но если ты в мое отсутствие не получишь ни одной двойки, то я уеду еще и на каникулах.
В тот момент я чуть не подпрыгнул от радости.
Но вышло так, что прямо перед ее приездом, в пятницу, я схлопотал пару по физике. Не подготовился к уроку, да и вообще не подготовил ни одного из уроков, что были в тот день, а она, как назло, вызвала именно меня. Естественно тогда я ей ничего не сказал. Я очень хорошо помнил тот день. Все в классе испытующе смотрели на меня. В тот момент мне показалось, что также в древнем Риме публика смотрела на христиан, которых вот-вот должны были загрызть львы. Тогда в классе были почти все, пустовало лишь одно место. То самое место.
До сих пор перед мысленным взором стоит лицо учительницы, когда она ставила мне два. Она всегда, когда кто-то ей не отвечает или отвечает плохо и она ставит ему пару, делает такое лицо, будто бы ей очень не хочется этого делать, будто бы она и рада не ставить ничего, но обстоятельства заставляют ее, святую, ставить такую оценку.
И теперь я был вынужден сидеть и ждать, когда мама приедет и скажет, что пари я проиграл и теперь придется мне куковать с ней все каникулы.
Я не не любил ее. Наоборот, даже очень. Просто мне очень нравилось быть одному, наедине со своими мыслями, наедине с собой. Ощущение, что я могу делать все, что угодно и только я несу за себя ответственность приводило меня в восторг. Но в этот раз моим мечтам об одиночестве не было суждено сбыться.
Как выяснилось потом, она узнала о своем выигрыше еще в пятницу. Я был в полной уверенности, что интернет на даче не ловит или ловит плохо. Я ошибся. Ошибся я еще и в том, что это началось тогда. Все началось гораздо раньше…
***
Возможно, все началось, когда на меня, в очередной раз, напала Раиса Федоровна?
Вполне возможно.
Как она любит на меня накидываться!
ll
Просыпался я безрадостно.
Когда-то какого-то известного человека спросили: «Хочется ли Вам все бросить?». Он ответил: «Вечером – очень часто, утром – никогда». Очередная вариация на тему «Утро вечера мудренее». Но то утро мудренее вечера не было. Вчерашний день казался кошмарным. Еще никогда мне не было так тошно возвращаться домой, зная, что там никого нет. Зная, что некому высказаться. Хоть мне под вечер и написало около пяти человек, задавая разные разновидности вопроса «Как ты?», легче мне не стало, я ни одному не ответил. Все-таки два потрясения за два дня – это перебор. Искренне надеясь, что сегодня сюрпризов не будет, я пошел в ванную.
Когда, через полчаса, я накладывал себе яичницу, поедание которой по утрам стало своеобразным ритуалом, я невольно посмотрел в окно. Небо, подстать моему настроению, было серым. Это была первая облачность за последнюю неделю. «А это знак», – подумал я и усмехнулся собственным мыслям.
Заходя в класс я чувствовал себя знаменитостью. Еще никогда на меня так не глазели, как тогда. В иной день меня бы это порадовало, но не сегодня. Какой-какой, а этой славе я уж точно не был рад. Как только я сел, ко мне подкатился Марк. Он славный парень, Марк, но у него есть две отвратительных привычки: он вечно сует свой нос везде, где только может и вечно пытается всем понравиться. Меня ужасно бесила его манера, когда он услышит шутку, сначала посмотреть, не засмеялся ли ближний, и только если рассмеялся тот, посмеяться самому.
– Ты как? – спросил он, заглядывая в глаза.
Впереди сидящий парень обернулся. Это был Паша Новиков. Паша принадлежал к тому типу людей, что никогда не возьмут на себя инициативу, а если ответственность за что-то на них возложат обстоятельства, то будет пытаться ее скинуть. Паша, как и многие в этом мире, принадлежал к, так называемой, «серой массе», а такие люди способны быть только тем, кто наблюдает, а не за кем наблюдают.
– Нормально, – сухо ответил я.
– Точно?
Мысленно я расчленил Марка за его деланное участие и показушное желание помочь. Справившись с собой, я ответил:
– Абсолютно. Со мной все прекрасно, – последнее слово я произнес с нажимом, давая понять Марку, что ему пора уходить.
Он пожал плечами:
– Ну ладно.
И ретировался со скоростью пули.
Первым уроком у нас была физика. Вела ее ветеран педагогического ремесла Раиса Федоровна Зойц, немка по происхождению, про которую шутили, что ей «целовал ручку еще лично Эйнштейн». В тот день я ничего из уроков не подготовил. Если бы меня спросили: «А почему?» я бы, наверное, ничего не ответил. На этот вопрос ответа у меня не было. Весь вчерашний день я провел, репетируя панихиду по самому себе и грезя о загробной жизни. Я еще не оправился от того, что было позавчера и тут грянуло вчерашнее. Два сильных моральных потрясения за два дня совершенно выбили меня из колеи. Об уроках тогда я даже думать не мог.
Как только Раиса Федоровна вошла в класс, все вскочили и встали по струнке. На ее уроках всегда была железная дисциплина. Она оглядела нас и сделала знак ручкой, означающий, что всем можно сесть. Затем она посмотрела на меня и указала своим худым длинным пальцем сначала на меня, потом на доску, а сама села за свой стол. Я, чувствуя на себе взгляды абсолютно всех, как и на кануне, вышел к доске. Чувство дежа вю не покидало меня. Когда я встал у доски она сказала:
– Хасскажи нам пхо изохохные пхоцессы.
Ученики, между собой, прозвали ее картавость «немецким акцентом».
– Не помню, – ответил я вслух.
А про себя добавил: «Майн фюрер». Немецкого у нас в школе не было, но фразы типа «Хенде хох» были вшиты у нас на генетическом уровне.
– Это пхескохбно.
Несколько человек прыснули. Хоть у нее на уроках и была железная дисциплина, это не мешало ученикам тихо над ней подтрунивать. К ее акценту невозможно было привыкнуть. Она, казалось, каждый раз выбирает предложения, где бы было побольше букв «р».
– Тогда скажи нам, что называется конвекцией?
– Вид теплообмена, – сказал я первое, что взбрело в голову.
– Та-а-ак, – протянула она. – Хохошо, поясни.
– На этом мои знания заканчиваются, – ответил я.
Она села за свой стол.
– Ладно, садись.
– Два? – спросил я.
– Десять, – ответила она, не поднимая головы.
Ее лицо приняло в этот момент выражение, говорящее: «Я не хочу тебе ставить двойку, ты сам меня вынудил». Я ненавижу это ее выражение лица.
– Послушай меня и запомни на будущее, – сказала она, все так же смотря в свои записи. – У таких как ты зачастую мало что получается в жизни. В обществе таких как ты зовут неудачниками. Как по мне это не так. Ты ленивый и безответственный, запомни мои слова. Пока ты не изменишься, успехов тебе не видать.
Казалось, мне это послышалось. Так непривычно было не слышать «р» в ее исполнении, что мне показалось, что это сказала не она. Как только она закончила, мое внимание привлекло какое-то движение справа от меня. Денис сидел, опустив голову на руки и его спина содрогалась.
Он беззвучно хохотал.
– Мы пходолжаем ухок, – сказала Раиса Федоровна.
***
Возможно, все началось, когда случилась та перепалка с Денисом?
Может быть…
До сих пор не могу себе простить, что не врезал ему тогда…
lll
В тот день я поднялся по будильнику. Теплый утренний свет заливал мою комнату. Я любил такой свет. Он бывает где-то через полчаса после восхода солнца. Он настолько яркий, что самая мощная лампа в моем доме, казалось, перестает светиться, когда он попадает в комнату. Под его лучами я отправился чистить зубы. Войдя в ванную, я даже слегка испугался, увидев свое опухшее лицо, с заплывшими, после вчерашнего, глазами, в зеркале. В памяти всплыли слова: «Ты не в ее вкусе. И вообще, как ты можешь нравиться девушкам?»
«Как ты можешь нравиться девушкам?»
Тряхнув головой, я отогнал эту мысль.
Позавтракал я тогда обычным холостяцким набором – яичница с колбасой. Придумать что-то более изысканное мой, еще не до конца проснувшийся, мозг не был способен. После скудного, но сытного завтрака я пошел на занятия.
У меня с детства есть одна привычка. Она не хорошая, не плохая, она просто как добавление к моему характеру. Когда я иду по улице, я не могу смотреть прямо или себе под ноги, я смотрю на людей, по сторонам, мне интересно, что происходит вокруг. Также и при входе в помещения взгляд мой сразу пробегает по всему, до чего сможет дотянуться и выхватывает детали.
В тот день мне это очень пригодилось.
Когда я входил в вестибюль нашей школы я сразу заметил пару своих одноклассников. Они стояли и о чем-то шептались. Это были Денис и Даша. Раньше я их вместе никогда не видел. Они, обычно, общались исключительно на тему уроков. По крайней мере, насколько я помню. Присутствие Даши там мне особенно не понравилось, но это были еще цветочки. Когда они увидели меня, они переглянулись и дружно прыснули. Нетрудно было догадаться, что речь, до этого момента, шла обо мне. Я прошел мимо, стараясь делать вид, что не заметил их. Они же, в свою очередь, с насмешливым интересом смотрели на меня. Я, продолжая делать вид, что не вижу их, переобулся и прошел в гардероб. Они все это время съедали меня глазами, я это чувствовал. Пройдя гардероб до половины, я максимально незаметно посмотрел себе через плечо. Они за мной не пошли.
С Денисом мы общались еще с первого класса. В начальной и в начале средней школы мы вообще дружили, а потом что-то произошло. В жизни человека бывает такое, когда Вы с другом или приятелем проходите мимо друг друга по коридору, смотрите друг другу в глаза и понимаете, что здороваться Вы не собираетесь, и вообще с этого момента контакт между Вами обрывается. Вот и у нас произошло точно также. Но теперь, видимо, он был за что-то на меня обижен или, в этом я был уверен намного больше, его накрутила Даша. А у нее со мной старые счеты.
Все было спокойно до шестого урока.
По расписанию шестой, то есть последней, у нас была литература. Мы, как обычно, всем скопом, пришли на урок. Наш учитель, Рудольф Иннокентиевич, как всегда, разрешил войти еще до звонка. Кроме него так никто не делал. Мы расселись и класс наполнил привычный гомон, который всегда возникает, если ученикам в классе дать волю. Но вдруг, сквозь весь этот шум, я расслышал свое имя. Кто-то справа настойчиво пытался до меня докричаться. Я повернулся. Там сидел Денис и смотрел на меня с тем же, ухмыляющимся лицом, что было у него утром. Он сказал:
– Слушай, помоги мне, пожалуйста.
Он сказал это, не меняя выражения лица. Такой контраст еще больше уверил меня, что грядет что-то очень неприятное, но я все же ответил:
– С чем?
Он слегка качнул головой.
– Да тут один друг попросил для него стих написать…
Меня как ударили. У меня упало сердце от этой фразы. Так вот о чем они разговаривали с Дашей утром…
– Ты же у нас стихотворец, – и он, не выдержав, прыснул.
Изнутри меня разрывало. Разрывало чувство обиды и стыда. И злости. Злости не на Дениса, не на Дашу, а на себя самого. Злости за то, что за все свои прожитые на свете годы не научился разбираться в людях, что не научился судить о человеке не по внешности. А тем временем Денис, просмеявшись, краем глаза я увидел, что на нас глазеют уже несколько человек, продолжал:
– Как там у тебя было?
И он начал цитировать мой стишок:
– Твои глаза, как свет луны
Они так красотой полны
Очарованьем снабжены
Не зря они тебе даны!
Он произносил это с интонацией ветерана диспетчерской службы, чей голос к старости стал надтреснутым и слабым. На него смотрел уже весь класс. Когда он закончил, большая часть смотрящих засмеялась. Я опустил голову и закрыл глаза. Я чувствовал, как растворяюсь в этом смехе полностью. Все мои надежды на то, что мои стишки не так уж и плохи, рушились прямо на моих глазах.
– Рудольф Иннокентиевич, – вдруг крикнула Даша, перекрывая голосом всеобщий смех. – А какой это размер?
Я не видел их. Я положил правую руку на парту, а на нее опустил голову, не открывая глаз. В таком положении я их и слушал. Несколько секунд Рудольф Иннокентиевич не отвечал, потом сказал:
– Судя по тому, что я услышал, это ямб. Да, точно ямб. Денис, ты сам это написал?
Взрыв смеха.
– Нет, конечно!
Вздох облегчения.
– Очень хорошо, а то я уж испугался.
Новый взрыв смеха.
– Если ты начал писать стихи, то небо должно скоро не землю упасть!
Теперь засмеялся не только Денис.
– А если серьезно, чьё творение это было?
– А вон, его.
Я почувствовал, как на меня уставились все, кто был тогда в классе. Это продолжалось где-то с полминуты, потом, в тишине, прозвучал голос Рудольфа Иннокентиевича:
– Денис, это подло…
– А что я? – взвился Денис. – Это вон, она…
Послышался глухой удар. Денис охнул.
После этого воцарилось молчание.
Оно продолжалось, казалось, целую вечность. Тогда я не выдержал. Я поднял голову, не обращая внимания ни на кого, быстро сложил все вещи в сумку и выбежал из класса. В след мне донеслись слова Даши: «Ой, ой, ой, Вы только посмотрите – наша королева плачет!». Но этот крик потонул в реве звонка, призывающего всех идти на урок.
***
Надо смотреть еще раньше.
Возможно, все началось, когда я решил начать встречаться с Леной?
Скорее всего да…
Это, наверное, самая большая ошибка в моей жизни.
lV
Все началось очень давно, три года назад. Тогда к нам в класс пришла новая девчонка. Вообще, надо сказать, что их пришло несколько – одна четыре года назад, другая три, а еще одна два года назад. Получается каждый год по новенькой. Но Лена была особенной. В ее внешности мало кто видел Джоконду и я не хочу сказать, что она была некрасивая, напротив, даже очень красивая, просто из моих знакомых никто к ней симпатии не проявлял. На самом деле я даже самому себе не признавался в том, что она мне нравится. Какая-то глубинная часть моего подсознания это понимала, но она была слишком глубоко, чтобы донести это до других. Так и таил я в себе тихую робкую симпатию к этой барышне. А она, подобно цветку, распускающемуся медленно, постепенно, хорошела с каждым годом. Так бы и продолжалось до окончания школы: она хорошеет, а я тихо наслаждаюсь ее созерцанием. Но в этом году что-то случилось. Я и сам не совсем понимаю, что именно, вот только я не мог больше скрывать свои чувства к этой особе. Я чувствовал, что еще чуть-чуть и меня просто разорвет.
Я решил не просто сказать ей о том, что она мне нравится, я решил написать ей стихи. Но, так как опыта в стихосложении у меня не было, помучиться пришлось долго. У меня была проблема всех начинающих поэтов (по крайней мере, мне так казалось тогда) – первые две строки четверостишия были готовы, а вторые две никак не лезли в голову. Еще же надо было придумать такие, которые бы не сбили ритм и, одновременно, были в рифму. В итоге вышли кривые, несуразные, но казавшиеся мне тогда совершенством строки:
«Давно сказать тебе хотел,
О том, что нравишься мне очень
Стрелою между других тел
Был выстрел купидона точен»
Выводил я это ночью, было уже полтретьего, но я, несмотря на это, сразу отправил их ей. Мне в голову начали забираться мысли, впервые появившиеся, еще когда я только решался на написание стихов. Мне стало представляться, как мы с ней гуляем всю ночь до самого утра, как целуемся на крыше, как она обращается ко мне за помощью, когда что-то случится. «Наверное, так у всех влюбленных людей бывает», – подумал я. Тут мне в голову пришла гениальная, как мне показалось, идея. Но для ее реализации было уже слишком поздно, надо было ждать до завтра. Памятуя о том, что во сне время течет быстрее, я отвернулся к стенке и закрыл глаза.
Когда мама меня растолкала утром, я хотел было ей сказать о том, о чем подумал ночью, но она ответила, что «опаздывает» и что «мы поговорим вечером».
Тем днем Лены не было в школе.
Из нашего класса дружила она только с Дашей, а к ней за помощью я обращаться бы не стал даже под дулом пистолета. Писать Лене я не хотел, не хотелось портить картину. Все-таки стих без дополнений смотрелся лучше, чем вместе с банальным вопросом: «Как ты?».
Вернувшись домой, я обнаружил, что мама уже пришла. Видимо, их раньше отпустили. У мамы на работе график не нормированный, поэтому приходит она в разное время, хоть и уходит всегда в одно и то же. И наотрез отказывается говорить, где она работает. Вспомнив, что гложило меня ночью я подошел к ней и сказал:
– Мам, скажи, только честно – ты считаешь меня взрослым человеком?
После нашего десятиминутного разговора я, довольный, пошел к себе в комнату. Планы у меня были наполеоновские. И основывались все эти планы на том, что Лена согласится со мной встречаться. Сделать она это должна, по плану, в эти выходные, а следующая неделя должна стать эдаким медовым месяцем. В квартире никого, кроме меня не будет целую неделю, поэтому открывается огромный простор для воображения.
«Если, конечно, она скажет «Да»».
Эта мысль не давала мне покоя. С одной стороны – у меня такой план, как она может не согласится? С другой – эти планы, как и все наши прогулки, поцелуи и так далее существуют лишь у меня в голове. Она о них не знает, ей они до лампочки. Но я отгонял эти мысли как мог.
В раздумьях и мечтаниях я провел весь остаток дня. К вечеру мама заявила, что уедет завтра же. Меня это забеспокоило – не обидел ли я ее?
– Нет, – ответила она, когда я спросил. – Просто я и сама хотела поехать туда. Звонила соседка, сказала, что слышала у нас в доме странные звуки. А сама она зайти к нам боится.
Я невольно улыбнулся. У меня сразу отлегло от сердца, когда она сказала, что не я причина отъезда.
Все выходные я провел за мечтами о лучшей жизни бок о бок с Леной. Я все придумывал разные ситуации, в которых она может оказаться, а я ее доблестно спасу. Я представлял как, например, ее в переулке застали врасплох несколько гопников, а я появляюсь из темноты ночи и раскидываю их как Жан-Клод Ван Дам в старом фильме. Или же как мы вместе с ней встречаем рассвет на мосту.
Недалеко от моего дома был мост, соединяющий два района города. Лет пятьдесят назад его не было и я не представляю, как люди перемещались из одного района в другой. А сейчас это очень удобно: мост автомобильный, но в нем есть пешеходная зона, что делает его удобным вдвойне. Лично мне он очень нравится, этот мост. Вид, открывающийся с него, мне напоминает кадр из хеппи-энда какого-нибудь фильма. А я себя чувствую главным героем. Порой, когда я нахожу в каких-нибудь подборках понравившуюся мне песню, у меня в голове сразу возникает мысль – она должна играть на мосту. И тогда у хеппи-энда появляется саундтрек.
Вечером воскресенья меня мандражило. Последний раз у меня такое чувство было, когда я впервые устраивался на работу летом, и боялся произвести негативное впечатление. Я тогда не спал полночи перед первым рабочим днем. Сейчас это было недопустимо. Мне нужно было выспаться. Но уснуть мне не давали страшные картины того, что могло бы случиться завтра. Одолеваемый этими образами я мало-помалу заснул.
Проснулся я в прекрасном расположении духа, хоть и немного проспал. На место вчерашнего мандража пришло чувство, которое возникает у тренера футбольной команды, которая взяла чемпионат мира и он, после этого идет к ним в раздевалку. Чувство победителя.
С этим чувством я и пошел в школу. Пришел я к третьему уроку и, зайдя в класс, мои глаза лихорадочно искали, среди прочих, одно лицо. Но его не оказалось. Дело в том, что Лена еще в прошлый четверг написала в группу класса, что она заболела. Я искренне надеялся, что к сегодняшнему дню она уже выздоровеет, особенно если учесть, что мой тогдашний стишок она прочитала. Это я знал точно: за пять лет пользования этой соц.сетью волей-неволей научишься понимать, когда твои сообщения прочитаны, а когда нет.
Но чуда не произошло.
Придя домой после уроков, я обнаружил, что запал мой поугас. Меня стало меньше интересовать, что случилось с Леной. Одеяло внимания на себя перетащили домашние задания. Их в тот день было и впрямь очень много.
Не обнаружив ее в школе и во вторник, я забеспокоился. За пять дней, при желании, можно спокойно вылечиться, а ее нет уже целых шесть. У нее же обычная простуда, как с простудой можно лежать шесть дней?
Под тяжестью этих мыслей я решил действовать. И, если не помочь ей выздороветь, то точно поднять настроение. В этот раз стишок уже как будто сам ложился на лист:
«Твои глаза, как свет луны
Они так красотой полны
Очарованьем снабжены
Не зря они тебе даны!»
По обыкновению, только написав, я его тут же отправил.
Но в этот раз она ответила.
Она ответила не на этот стишок, а на предыдущий, где говорилось, что она мне нравится. Ответом был маленький вопрос: «Давай обсудим это при встрече?». Меня холодный пот прошиб, когда я это прочитал. Я сразу же ответил: «Конечно». И на этом наша тогдашняя переписка закончилась. Но последствия ее я никак не мог предугадать.
Половину следующего дня я не помнил, потому что чувство эйфории после вчерашнего затмило собой все, что только можно. Я не помнил только половину, поскольку вторая половина запомнилась мне на всю оставшуюся жизнь. Тогда пустовало не только место Лены, но и соседнее. Она на всех уроках сидела с Дашей, своей единственной подругой в классе. Но сегодня не было и ее. Сначала меня это даже обрадовало. Когда не было Даши, это значило, что этот день не так уж и плох. Но счастье было недолгим. Она пришла уже к четвертому уроку. Я ее давно такой не видел: лицо перекошено, глаза бешено вращаются в глазницах и бегают по классу, выискивая кого-то. Я моментально догадался, кого она ищет, хоть тогда и не понял, почему. Она уставилась на меня своими безумными глазами и мотнула головой в сторону двери. Я вопросительно поднял бровь, но она отвернулась и вышла. Подождав с секунду я вышел за ней.
Все случилось очень быстро.
Как только я вышел, она схватила меня за грудки и прижала к стене. Я никогда, до сих пор, не замечал в ней такой силы! Сквозь плотно сжатые зубы она проговорила:
– Значит так, ублюдок, слушай внимательно, повторять не буду. Если ты еще раз пришлешь Лене свои говенные стихи, то по кнопкам тыкать будет нечем. И вообще, ты не в ее вкусе, – она оглядела меня с презрением. – Как ты вообще можешь нравится девушкам?
После этого я много думал о ее словах. По большому счету угроза была пустяковая, так, сказала для того, чтобы сказать. Но в тот момент важно было то, как она это сказала. Глаза, идеально круглые смотрели на меня с расстояния пятнадцати сантиметров с выражением лютой ненависти. После того, как она меня отпустила и я, на негнущихся ногах зашел обратно в класс, я обнаружил на своей рубашке капельки слюны.
***
С этого-то все и началось.
А если вспомнить, к чему это привело…