Марат Дроздов
Толчки
– И сколько он должен? – спросил я.
Денег с собой у меня не было, поэтому осведомился я из чистого любопытства.
– Три куска, – ответил тот, что дал мне под дых недавно, жуя яичницу.
Я присвистнул:
– Неплохо.
– Ага, – ответил мой собеседник. – Он хотел себе десять тысяч заиметь. Зачем – он сказал, только я уже забыл. Ну, в общем, хотел себе десятку, а тут как раз коэффициент хороший: три к одному. И он, видать, взял у мамки три куска и принес их нам.
Он повернулся ко мне.
– Так что? Уплатишь?
– Я сейчас без денег, – помотал я головой.
– Тогда потом. Три дня на счетчик ставить не будем.
Я опешил. Он хитро посмотрел на меня и я расслабился.
– Чего ты напрягся? Шуток не понимаешь?
Он снова отпил из стакана, в котором оставалось совсем чуть-чуть жидкости. Его взгляд упал на Пашу. Тут его глаза расширились, будто он что-то вспомнил.
– Слушай, Дэн, – сказал он, поставив стакан. – А ты не хочешь к нам?
Сидящий напротив него поперхнулся. Откашлявшись, он воззрился на сказавшего эти слова, как на умалишенного.
– Юрец, ты уверен? – спросил он.
– Абсолютно, – ответил Юра. – Я видел, как он отправил отдыхать того увальня. Помнишь, я тебе говорил, что с этим парнем надо быть аккуратнее? Так вот он, – Юра указал на меня. – Его уложил одним ударом. И еще этот шкаф, падая, задел другого, который чуть Пашу не добил. У того сейчас, видать, половина ребер сломана!
Он это говорил с таким восторгом, будто я совершил нечто из ряда вон выходящее. Я даже возгордился слегка.
– Нет, про Пашу я слышал, – ответил ему собеседник задумчиво. – А насчет того шкафа ты уверен?
Юра энергично закивал.
– Сам видел. Так что, Каспер, зуб тебе даю, лучше него мы уже не найдем.
Я прыснул, услышав знакомое имя. Юра закатил глаза и объяснил:
– У него фамилия Фантов. Ударение на «О». Как «Фантом». Поэтому Каспер.
Каспер посмотрел на него, как на идиота.
– Спасибо большое, – ответил он желчно. – Теперь этот недомерок знает мою фамилию.
– Да успокойся ты, – отмахнулся Юра. – У нас в городе с такой фамилией человек пять живет. Он тебя не найдет.
В ответ Каспер хмыкнул. Затем он, оценивающе, осмотрел меня и сказал:
– Давай его возьмем на испытательный срок. Пару раз докажет, что не зря, потом, может быть, будет у нас в основном составе.
Юра улыбнулся.
– Погодите, можно кое-что уточнить? – встрял я в их разговор.
– Валяй, – сказал Юра и откинулся на спинку стула.
– Это вы были сегодня в фан-секторе?
Юра покатился со смеху. Он так смеялся, что чуть со стула не упал. Сидящие рядом с ним тоже – кто заулыбался, кто прыснул.
– У нас нет времени на это! Ты сам прикинь – мы занимаемся реальными вещами. Мы честь команды отстаиваем, а они что?
– Они их поддерживают…
– Поддерживают! Не смеши… – он недоговорил.
В дверь вдруг кто-то забарабанил. Стук был такой силы, будто дверь готова была сорваться с петель. Юра вскочил, его стул отлетел в сторону. Все последовали его примеру. Но к двери подошли только Юра и Каспер. Каспер что-то повернул и резко отрыл дверь. Она с силой ударилась о стену. Я не видел того, кто стоял на пороге. Зато его отлично видели эти двое.
– Ник? – спросил Юра. – Ты где был?
Из дверного проёма послышался хриплый голос:
– Меня вчера собака цапнула.
У меня сердце в пятки ушло от ужаса. По спине пробежал холодный пот. «Ник», «Собака вчера покусала». Меня начало колотить.
– Ну, заходи, раз пришел.
Пауза.
– Да нет, я не могу, мне идти надо, – вновь послышался голос из проёма. – Прости, что сегодня не пришел
Последовала пауза.
– Что с тобой? – спросил Юра, нахмурившись.
Ответом его не удостоили. Я с благоговением ожидал исхода разговора. Молчание продолжалось несколько секунд. Затем Юра, молча, закрыл дверь. Я выдохнул. Он перевел взгляд на толпу, в числе которой стоял и я. Его глаза были абсолютно стеклянными. Мысли его были с Никитой.
– Я тебе говорил, что он поехавший, – сказал ему Каспер.
Юра не ответил. Он подошел к столу и, опустившись на чужой стул, уставился в столешницу. Я тоже сел, не отводя от него взгляда. Он поднял взгляд и сказал:
– Теперь мы, хотя бы, знаем, почему его не было сегодня.
Каспер не ответил. Он молча ушел за барную стойку и молча стоял там некоторое время. Юра же, тем временем, посмотрев на кого-то слева от меня, спросил:
– Андрюха, а где твой дружок? С тех пор, как ему почки отбили, я его не видел.
– У него поясница болит, – сказал тот, к кому обращались.
Юра молча кивнул. Затем он медленно обвел сидящих взглядом. Все пожирали его глазами. Когда его взгляд наткнулся на меня, он сказал:
– Теперь ты можешь идти. Ты и так услышал больше, чем должен. Но перед этим… – Юра поднялся и пошел в сторону кухни.
Он зашел за бар и скрылся за дверьми, ведущими на кухню. Томился в ожидании я недолго. Он появился в дверях через минуты две. В руках Юра держал зеленый свитер с черной нашивкой на левом рукаве. Подойдя к столу, он протянул его мне.
– На память, – сказал он.
– У тебя же такой всего один, – сказал Каспер, следуя за ним.
Юра отмахнулся. Поднес к себе свитер и произнес:
– Пускай. Если что – еще один закажу, – сказал он это Касперу. Затем обратился ко мне: – Послезавтра в три часа здесь же. Не придешь – наведаюсь домой в твое отсутствие. Если не захочешь во всем этом, – он сделал круговое движение вытянутым указательным пальцем. – Участвовать, то я тебя тоже навещу. Заберу свитерок, а может и не только.
Он снова протянул мне свитер. Я молча взял его. Юра сел и, не смотря на меня, сказал:
– А теперь катись.
Я, не медля, протиснулся между сидящими, и поспешил к двери. Но на подходе к ней меня остановил голос Юры:
– И не забывай – я знаю, где ты живешь.
Я выскочил из заведения.
Vl
Как выяснилось, кабак был недалеко от «клетки». Но из-за того, что за пределы своего района я, толком, не выходил, блуждать мне пришлось не меньше часа. В тот день мне не давала покоя последняя фраза Юры: «Я знаю, где ты живешь». Утешало только одно – он не знал квартиры. Но, как только я пытался себя этим успокоить, сразу вспоминалось: «Поверь, тебе же хуже». С другой стороны – что он может сделать? Стучать во все двери и кричать: «Скажите, где живет Денис, иначе дверь подпалю»? На случай, если он так поступит, у нас на втором этаже живет ветеран Афгана дядя Саша, страдающий посттравматическим синдромом и потому спящий в обнимку с берданкой. Занятый этими мыслями я, худо-бедно, смог уснуть.
Проснувшись мне, как и после истории с санитаром, сначала показалось, что все произошедшее накануне – это сон. Что этого дня не было, он мне просто приснился и теперь мне придется пережить его снова. Я почти уверился в этом, пока не увидел зеленый свитер, висящий на спинке моего кресла. С содроганием я осознал, что все произошедшее реально было. И мне послезавтра придется снова идти в тот злополучный кабак, чтобы что-то кому-то доказать. Понимание всего этого разом навалилось на меня. Но тут же мне на ум пришла гениальная мысль.
В тот день в школу я пошел в новом для самого себя виде. Я нацепил тот свитер, джинсы и белые кроссовки, которые родители мне купили еще две недели назад, перед тем, как уехать. Но я совсем про них забыл. На улице стояла прекрасная, солнечная погода, поэтому куртку я решил не надевать. В тот день я, впервые в жизни чувствовал, что внимание всех проходящих мимо приковано ко мне. Я почти физически чувствовал чужие взгляды на себе. Некоторые, видя меня, сворачивали в сторону или вообще разворачивались и шли в обратном направлении. Смотря на них, меня одолевало чувство дежа вю: я вспоминал вчерашний поход вместе с офниками. Тогда все происходило точно также. Я поймал себя на мысли, что мне это нравится. Мне нравится то, как меня воспринимают в этом свитере, как ко мне относятся. Все прохожие меня будто боялись. А «Боятся – значит уважают», – сказал какой-то известный человек.
В классе я всегда был серой мышью. Если бы про наш класс сняли фильм, то я был бы в роли массовки, мне бы даже реплик не дали. Я никогда не участвовал ни в каких внеклассных мероприятиях, да и они, если честно, меня мало интересовали. Все, что происходило в классе, воспринималось мной, скорее, скептически. А сейчас появился повод сделать на себе такой жирный акцент.
Заходя в школу, я чувствовал себя знаменитостью. Видимо все учащиеся знали местных офников и побаивались их. Некоторые смотрели на меня злобно, некоторые с уважением, некоторые с презрением. Но равнодушных не было. Заходя в гардероб, я столкнулся взглядом с Даней. Он смотрел на меня так, будто я его предал. Я остановился. Чувство стыда захлестнуло меня. Я представил, как, должно быть, сейчас выгляжу в глазах это мальчика: сначала я его оберегаю от этой банды, а потом сам становлюсь ее членом. Мы стояли так несколько секунд, молча смотря друг на друга. Я нерешительно сделал шаг вперед и Даня сорвался с места. Он развернулся и побежал вон из гардероба через вторую дверь в его конце. Я же, смотря себе под ноги, молча пошел к вешалке своего класса. Подойдя к ней, я увидел Марка, как раз выходящего из прохода между вешалками. Его глаза сразу заблестели, когда он увидел нашивку на левом рукаве свитера. Не говоря ни слова, я посторонился, выпуская его. Он, не отрывая глаз от нашивки, вышел. Напоследок он, все также восторженно, посмотрел мне в глаза и выскочил из гардероба.
Марк был нашим классным шутом. Его поступки, почти всегда идиотские, каждый раз становились поводом для шуток. Кроме того, где бы что не происходило, там всегда, как по волшебству, оказывался Марк. И, конечно, он не упускал повода потом раструбить об этом на весь класс. И этот раз не стал исключением. Когда я зашел в классную комнату, все взгляды моментально устремились на меня и на нашивку на свитере. Несколько девчонок стояло вокруг Марка. Когда я входил, он им о чем-то рассказывал, но как только я вошел, он, глазами, указал на меня и они моментально обернулись.
– Какой щеголь, – неодобрительно сказал Костя.
– Мсье Болконский, не соблаговолите ли заткнуться? – спросил я.
– А что? Морду мне набьешь? – он поднял брови.
– Может быть… – притворно задумался я.
Я прошел на середину класса и плюхнулся за свою парту. Первым уроком у нас была история, а парту на ней я делил с Женей.
– Как там у тебя дела с подругой жизни? – спросил я его.
Он сидел и, смотря в столешницу стеклянными глазами, думал о чем-то своем. От моих слов он встрепенулся и посмотрел на меня.
– Что? – спросил он непонимающе.
– Я говорю – охмурил красотку? – спросил я.
Он слегка улыбнулся.
– Нет. Такое ощущение, что она не хочет со мной общаться.
– И как ты это понял? – спросил я покровительственным тоном.
Я чувствовал обретенную мной, неведомо как, значимость. Будто бы теперь мой социальный статус стал выше, чем был вчера. А с нынешней высоты проблема Жени мне казалась мелкой и незначительной. И каждый совет, данный мною по этой теме, должен был, по моему мнению, котироваться.
– Я ей писал в соцсети, – начал он объяснять. – А она мне отвечает односложно и с промежутком минут в двадцать пять.
Я пожал плечами:
– Может просто неудачный момент выбрал?
– Может быть… – задумался он.
Его взгляд вновь уперся в столешницу, потом, будто что-то заметив, перешел на нашивку. Он воззрился на меня, будто впервые увидел. В его взгляде была настороженность.
– Это у тебя откуда? – он подбородком указал на свитер.
Я почувствовал, как взгляды сразу нескольких людей приковываются ко мне, в ожидании ответа. Я, с деланной небрежностью, пожал плечами:
– Да так, подарок.
Настороженность в его взгляде, казалось, усилилась. Он буквально прожигал меня глазами.
– И кто же тебе сделал такой подарок? – спросил он с интонацией детектива, который задает подозреваемому контрольный вопрос, после которого тот должен расколоться.
– Пацаны из WSCrew, – ответил я.
Женю как ударили. Его глаза расширились, будто его худшие опасения подтвердились.
– Тебе ее толчки дали? – переспросил он с испугом в голосе.
Услышав последнее слово, я со злобой посмотрел на него.
– Не называй их так, – с угрозой сказал я.
Он отшатнулся.
– И ты теперь с ними? – спросил он, с надеждой глядя на меня.
Я помедлил с ответом. Ответ на его вопрос – это ответ на вчерашнее «приглашение» Юры. Но вид Жени, вспыльчивого спорщика, который сейчас, по-детски с надеждой заглядывающего мне в глаза, пробудил во мне злорадство. Мне стало радостно убить эту надежду. Я, криво ухмыльнувшись, сказал:
– Да, я теперь с ними.
Наш учитель истории не обратил никакого внимания на мою одежду. Он то ли не знал, что означает эта нашивка, то ли специально игнорировал ее наличие.
– Итак, сегодняшний урок я бы хотел посвятить истории нашего города, – сказал он. – Отвлечемся немного от стандартной программы и поговорим о собственных корнях. Напомните – как называется наш город?
– Хеймсфальск, – неуверенно ответило несколько голосов.
– Верно. А вы знаете, почему ему присвоили такое название?
В ответ раздалось молчание. Сергей Валентинович, торжествующе обвел нас взглядом и, взяв мел, начал что-то писать на доске. Все, забыв про учиненный мною недавно фурор, наблюдали за ним. Он был одним из немногих учителей нашей школы, которые могли мгновенно заинтересовать всех в классе сразу. Я уж не знаю почему, но не было ни одного человека на моей памяти, который бы сказал о нем плохое слово.
Отойдя от доски, он продемонстрировал всем сидящим написанное на ней слово «heimsfaraldur».
– Это слово с исландского языка переводится как «Пандемониум». Пандемониум – это другое название ада. Мы с вами, выходит, живем в аду.
Кто-то прыснул.
– А назвали наш город в честь ада в одна тысяча шестьсот двадцать втором году, когда воеводой нашего города был Николай Иванович Вяземский. Он был заядлым спорщиком. И, однажды, его друг, по фамилии Ерников, который недавно вернулся из далекой скандинавской страны, решил с ним поспорить, что Вяземский не назовет свой город первым же словом, которое придет его другу в голову. Ерников, в тот момент, был сильно в обиде на воеводу, потому что его двоюродный брат пойман на воровстве и ему грозила порка за это. В то время вышел указ, подписанный самим воеводой, что за воровство преступник должен быть высечен прилюдно на площади. Вяземский же, узнав о том, что это брат его друга, все равно отказался его помиловать. И Ерников, выждав момент, когда воевода будет пьян и, зная, что его легко можно взять на «слабо», выражаясь современным языком, решил ему так отомстить. И в итоге Вяземский подписал указ, по которому уезду Рыбинскому присвоено новое название – Хеймсфальск. Когда, на следующий день, горе-воевода протрезвел, Ерников ему сказал – «Теперь, друже, ты будешь управлять адом» и показал ему его собственный указ. Вот так, друзья наш город стал Хейсфальском.
Когда он закончил, в классе воцарилось молчание. Все ждали продолжения рассказа. Но его взгляд, вдруг, обратился в конец класса.
– Да, Марк?
Несколько человек обернулись.
– Сергей Валентинович, расскажите, пожалуйста, откуда взялась «трехлинейка». Мы просто с мамой вчера спорили по этому поводу, но к единому мнению так и не пришли.
Кто-то снисходительно улыбнулся. Сергей Валентинович же, наоборот, довольно улыбнулся уголком губ.
– Хороший вопрос, – он повернулся к доске и начертил три вертикальные параллельные линии, затем три горизонтальные. – Трехлинейка, как мы ее называем, имеет очень интересную историю. Изначально были только три полосы. Они тянулись вдоль берега, на них устраивались скачки. В те годы в городе произошел знаменитый пожар – самый гибельный пожар за всю историю нашего города. Кто-нибудь из вас слышал об «Орниковом возгорании»? – он вопросительно посмотрел на класс. – Поднимите руки те, кто знает.
Пять человек вскинули руки.
– Молодцы, – сказал он. – А теперь для всех, кто не знает что это. В одна тысяча семьсот двадцать втором году произошел крупнейший пожар за всю историю нашего города. Дело в том, что дома тогда были, в основном, деревянные, а поэтому пожароопасность была очень большая. И однажды, губернаторский писарь, ночью, что-то писал у себя в комнате. Никто до сих пор не разобрался, что именно он там писал. Так вот, когда он там что-то писал, он случайно, а, может, и не случайно, уронил свою свечу. Да уронил так, что занялся пожар, унесший жизни всей «верхушки» городского управления и еще, по разным подсчетам, от трехсот, до пятисот жизней. Напомню, что в то время в поселении на месте нашего города проживало всего семь тысяч человек.
Он сделал паузу.
– После этого в городе наступила смута. Так как городского управления не стало, никто не понимал, что же теперь делать. И тогда, кто-то решил устроить скачки прямо по городу. Люди подхватили эту идею, она стала лейт-мотивом жизни горожан. В конце концов все, понемногу, стали забывать о трудностях градоуправления. Но длилось это все недолго. Через, примерно четыре месяца такой жизни в город был прислан новый губернатор, по фамилии Трепин, который, первым же своим указом повелел поставить свою резиденцию, в здании которой сейчас располагается гостиный двор, прямо посередине этих дорожек. Местные жители были против, но они его не волновали. Он пожелал, чтобы «его» город превратили в подобие его семейного герба. Он повелел сделать эти дороги полноценными улицами, да такими, чтобы они были широчайшими в городе, а также сделать три точно такие же, чтобы они были перпендикулярны первым трем, – он указал на доску. – И чтобы эти улицы имели центром его резиденцию. Приказ был исполнен, но в итоге, после нескольких, скажем так, спорных его решений, его свергли. Правителя свергли, а улицы остались.
Прозвенел звонок.
Vll
Весь вечер я провел в предвкушении. Я представлял, как должно пройти мое завтрашнее «посвящение».
Мне вспомнились глаза Жени, когда он увидел меня в том злополучном свитере, который я, придя домой, любовно повесил на спинку стула. Нашивка на левом рукаве топорщилась и была обращена прямо ко мне. В полумраке, царившем в комнате, роза ветров, изображенная на ней, напоминала мне большой глаз, неотрывно следящий за мной. Меня передернуло, и я отвернулся. Мысленно я вновь вернулся к Жене. Мне запомнилось мое тогдашнее состояние – это были гордость, злорадство и что-то еще. Что-то, чему я не мог дать названия. Это чувство я, доселе, еще не испытывал. Я перевел взгляд на окно. В небе плыло исполинских размеров облако. Взглянув на него, я прозрел. Чувство собственного авторитета. Вот как называлось то, что я тогда испытывал. Чувство того, что я стою выше кого-то, что я весомее кого-то. При мысли об авторитете мне на ум пришла картинка: я иду в окружении «банды», а прохожие, увидев нас, разворачиваются и идут в другом направлении, либо идут мимо, опустив глаза. Мне вдруг представилось, что я иду один, без остальных членов банды. Иду по трехлинейке в том самом свитере и люди, завидев меня, опускают глаза или отходят. Сразу же, вслед за этой картиной, ко мне пришла мысль: «Чтобы к тебе относились также как к ним, ты должен быть как они». Я вспомнил драку. То побоище близ стадиона, когда я увидел WScrew в действии.
Драться я абсолютно не умел. Я, конечно, смотрел фильмы с Джеки Чаном или Джетом Ли, но в реальной драке мне бы это вряд ли помогло. А они ведь бывалые костоломы! Одна мысль о том, как они тогда бились с японцами, приводила меня в ужас. Даже если против меня выйдет только один и будет бить вполсилы я, едва ли смогу дать ему отпор. По мере визуализации своих представлений о завтрашнем дне, у меня по телу начал бежать холодок. Я прямо-таки чувствовал, как бьется мое сердце. Оно, казалось, готово было выпрыгнуть из груди и ускакать в неизвестном направлении.
В голове картинки сменяли друг друга с бешеной скоростью: толпа толчков и японцев идут друг на друга, драка, превращающаяся в свалку, как к толчкам приходит подкрепление и врезается в толпу японцев и, наконец, как японцы, поверженные, уходят зализывать раны. Мне вспомнились их лица в тот момент: у кого-то текла кровь, кто-то, постанывая, волочил одну ногу, кто-то держался за бок. Меня передернуло. Но, вслед за этими образами мне на ум пришло следующее: я, со всей силы толкающий ногой амбала, идущего на Даню. Тот тогда, приземляясь, сшиб еще одного. Это меня немного успокоило. То есть, теоретически, я смогу кого-нибудь побить, если буду в состоянии стресса. Теперь бы придумать, как себе такое состояние организовать…
Думая над этой проблемой, я откинулся на кровать и, незаметно для самого себя, уснул.