Марина Колесова
В плену королевских пристрастий
– Демон развлекается, которого ты позвала. Ты теперь и его госпожа, и жертва одновременно… Сделает для тебя все, что захочешь, если душу ему свою вверишь, а не вверишь, терзать и мучить начнет, добиваясь ее.
– Ты… ты… это серь… серьезно? – заикаясь, спросила Кэти.
– Да уж серьезней некуда, – хмуро подтвердила Алина.
– Так до этого… не мучил меня никто… не было со мной ничего такого… не чувствовала я такого тут.
– Ты в монастыре была. А туда демонам, таким как этот, по крайней мере, вход заказан.
– Ты… ты хочешь сказать, что я на всю жизнь должна в монастыре остаться? – Кэти вскочила, – Да я лучше сама, прям сейчас с обрыва этого скинусь, чем тут жить!
Алина резко поднялась и с размаху ударила ладонью девочку по щеке, грозно приказав при этом: – А ну на колени встала! И не смей без моего разрешения вставать!
Всхлипнув, Кэти опустилась на колени, испуганно глядя на нее, а потом тихо прошептала: – Еще бить будете? Бейте… У Вас же теперь власть надо мной…
– Это ты про власть верно сказала, – сурово глядя на нее, проговорила Алина, – Пока в моей власти будешь, слушаться безоговорочно придется… и бить буду, коль заслужишь того… Значит, с горы скинуться решила… А ты подумала, что тебя после этого ждет? Думаешь, на этом все закончится? Нет, моя хорошая, с этого все только начнется. Душу твою получит как раз тот, кого ты сейчас так испугалась. Он как раз и хотел, чтоб ты вниз упала. Без раскаяния, да покаяния ему и без самоубийства твоя душа наверняка досталась бы. А уж коли сама решишь еще один грех на душу взять, так тем более…
– Пра-прав-да? Вы… вы… это… это не шутите? – от страха Кэти стала вновь заикаться.
– А таки вещами не шутят, моя хорошая, – все тем же грозным голосом проговорила Алина, а потом резким движением схватила девочку за волосы и, запрокинув голову и неотрывно глядя ей прямо в глаза, продолжила: – Сейчас постоишь так и хорошенько подумаешь над тем, что я сказала. А потом выберешь что хочешь: самостоятельно жить, либо власть мою над собой терпеть. Коли первое выберешь, только скажи, и я уйду, а ты делай что хочешь. Хочешь, с горы скидывайся, хочешь, поступай, как знаешь и иди, куда вздумается. Искать тебя, чтобы вернуть, никто не будет. А вот если решишь власть мою над собой принять, то без моего позволения и шагу больше никуда не ступишь, и безропотно выполнять все будешь, и спорить со мной не будешь, что бы ни сказала. И, конечно же, больше никогда не то что вслух говорить, а даже помыслить о грехе самоубийства не посмеешь.
Она отпустила волосы девочки и, отойдя в сторону, отвернула голову, всем своим видом показывая, что ей все равно, что та решит, и даже если Кэти решит сейчас бросаться вниз, удерживать ее она не будет.
Кэти стояла на коленях и тихо всхлипывала. Ей было очень страшно. Очень страшно было остаться одной и еще раз оказаться во власти того чувства леденящего душу ужаса, который она пережила, однако и полностью принять власть Алины было не менее страшно, она поняла, что та может быть не только доброй и ласковой, но также жесткой и требовательной. И еще ее очень страшило, что Алина может заставить ее всю жизнь провести в монастыре, причем уже не как паломница или насельница, а как послушница, а потом и монахиня. Однообразная, размеренная и строгая жизнь монастыря пугала Кэти ничуть не меньше предполагаемой перспективы обречения души на вечные муки.
Через какое-то время она склонилась к самой земле и закрыла лицо руками, ей не хотелось ничего решать и делать тоже ничего не хотелось.
– Ну что ж, молчание иногда это тоже ответ, – усмехнулась Алина, взглянув на нее, – не хочешь принимать мою власть, не надо. Насильно вести тебя за собой я не буду. Оставайся здесь. Дорогу ты знаешь, захочешь, сама в монастырь постучишься, а не захочешь, значит, мимо пройдешь. А чтоб не нуждалась ты ни в чем первое время, вот тебе деньги. Ты не маленькая, с деньгами не пропадешь.
Алина бросила перед Кэти мешочек с деньгами, затем воздела руки к небу:
– Господи, лишь об одном молю, позволь ей увидеть того, кто пойдет с ней.
Она медленно опустилась на колени, склонилась к самой земле, а потом резко встала, развернулась и решительно зашагала вниз по тропинке.
Кэти удивленно проводила ее взглядом, потом подобрала увесистый мешочек с деньгами и встала. Она оказалась свободна. Свободна от всяких обязательств, ни от кого не зависима и имела большие деньги. Ее смущало лишь то, что у нее не было никаких документов.
– Не печалься, – скорее почувствовала, чем услышала она и испуганно оглянулась.
На том месте, где только что стояла герцогиня, в воздухе колыхалась серая безобразная фигура, мерзко усмехающаяся, – не пропадешь, я помогу… мы славно повеселимся. Тебе несказанно повезло, да и мне тоже…
– Уходи! Уходи сейчас же! – Кэти испуганно попятилась.
– Я не могу уйти, ты сама позвала меня… Я могу уйти лишь вместе с тобой.
Фигура приблизилась к Кэти, та еще отступила назад и вдруг почувствовала, что стоит на самом краю обрыва, и замерла, боясь пошевелиться.
– Тебе решать: уйдем мы сейчас, или ты хочешь развлечься, перед тем как мы расстанемся с этим миром…
– Я… я не отдам тебе мою душу, – борясь с душившим ее страхом, всхлипывая, проговорила Кэти.
– Она уже моя… Лишь твое раскаяние и исповедь могли бы помешать мне получить ее, но ты упустила время для этого… а еще твоя мачеха может помешать… Но она бросила тебя. Бросила! – демон расхохотался. – Понимаешь? Бросила! Давай убьем ее. Хочешь? Ты же для этого звала меня… Тебе не надо будет ничего делать, лишь возьми меня за руку и подтверди, что хочешь это, – он протянул к ней уродливую лапу.
– Я не сделаю это! Не сделаю! – со слезами в голосе выкрикнула Кэти.
– Ну не хочешь ее, давай кого-нибудь другого… или попроси о чем-то… я все могу, или почти все…
– Нет! – Кэти зажмурилась, боясь упасть, она боролось с искушением отстраниться от так пугающей ее фигуры.
– Зря… результат-то для тебя все равно будет одинаков, – выдохнул он ей в самое ухо мерзким шепотом, – а так мы славно бы повеселились, перед этим… Соглашайся… Я все равно не выпущу тебя…
Кэти чувствовала во всем теле леденящий холод, страх почти парализовал ее, из глаз ее текли слезы, но она нашла в себе силы еле двигающимся языком прошептать: – Нет.
– Нет, так нет, – демон мерзко хмыкнул, – значит, сейчас уйдем…
Кэти приготовилась почувствовать под ногами зияющую пустоту и, перебарывая душивший ее страх, закричала, – Мамочка, помоги мне!
И в это же время услышала строгий и требовательный голос Алины:
– Оставь ее! Именем Господа, оставь!
– Ушла же ты… Чего вернулась-то? Зачем тебе девчонка? Знаешь ведь, что не оставлю ее… Не усложняй свою жизнь, тебе со своими бы проблемами справиться, не вешай еще обузу себе на шею… Отказалась она от помощи твоей… отказалась, – демон отстранился от Кэти, и его голос приобрел просительный, ласковый и даже нежный оттенок.
Алина никак не прореагировав на эти слова, она протянула руки к Кэти и ласково позвала: – Иди ко мне дочка, не бойся ничего!
И тут Кэти бросилась к Алине прямо сквозь так пугающую ее фигуру демона, и та разлетелась, словно грязное облако, рассыпалась серой пылью, унеслась гонимая ветром.
– Бестолковая ты, Кэти, – тяжело вздохнув, проговорила Алина, прижимая ее к себе. – Не "мамочка, помоги!", орать надо было, а "Господи, спаси!".
– Он исчез? – испуганно оглядываясь, спросила Кэти.
– Смотря, что ты понимаешь под этим словом. Если видимое проявление демона, то на данный момент – да. А если саму его сущность, то, к сожалению, нет… сейчас он лишь отошел и ждет… от него не так просто избавиться… Я не знаю, сумеешь ли ты за всю свою жизнь освободиться от него.
– Он что всегда будет рядом, выжидая, когда сможет снова напасть?
– Да. К сожалению, да, – Алина вновь печально вздохнула, а потом добавила, – Только он еще не нападал, он лишь пугал тебя… нападают они не так.
– А как они нападают? – со страхом спросила Кэти.
– И не спрашивай. Лучше не знать тебе как. Господь милостив, может и не придется тебе узнать это.
– Матушка, – Кэти с надеждой заглянула в глаза Алине, – Я приму Вашу волю и слушаться во всем буду, все как Вы говорили… и наказание любое… любое приму… только… только, – она всхлипнула, – только в монастыре не оставляйте. Я хочу быть подле Вас, матушка… он сказал, что лишь Вы можете помешать ему, получить мою душу…
– Ой, Катарина, Катарина, – печально покачала головой та, – лишь чистая душа ему не подвластна, та в которой любовь к Господу живет… поэтому тебе душу свою от скверны избавить необходимо и Господу ее открыть. Я, конечно, помогу тебе на этом пути… направлю, поддержу, а иногда и заставлю сделать что-то, но если у тебя самой желания не будет, все мои труды будут тщетны.
– А если я все сделаю это, он оставит меня?
– Скорей всего ты узнаешь это лишь перед смертью, – невесело усмехнулась Алина. – Совершенствование души – процесс бесконечный, а демон твой постарается быть всегда рядом, чтобы в любой момент в искушение ввести и все труды твои в прах превратить.
– И за что мне такое? – из глаз Катарины хлынули слезы.
– Считаешь не за что? – Алина пристально посмотрела на нее.
– Вы же простили меня, матушка… – проговорила та сквозь слезы.
– При чем тут мое прощение? Не обо мне же речь… Речь о тебе. Я от людского суда тебя укрыла и уберегла, но есть еще другой суд. Суд Божий и от него укрыться невозможно. Там лишь Господь тебя вправе простить. И лишь его прощение ты должна вымаливать. Ты нарушила заповеди Его, ты обратилась к силам тьмы, ты желала смерти рабам Его и добилась того, чтобы ребенок, которого Он в мир послал, мертвым родился. Этот ребенок мог свет Божий увидеть, почувствовать радость и счастье бытия, которые ты сегодня хоть и ненадолго, но сумела ощутить. А он не сможет никогда, ты лишила его такой возможности, хотя Господь даровал ее ему. Ты понимаешь, что перед Господом провинилась, что волю его посмела нарушить?
– Пппонимаю… – всхлипывая проговорила она, – но я… я ведь все это уже сделала… Как я могу все… все это вернуть?
– Никак. Но возвращать и не надо. Надо лишь о-соз-нать, – последнее слово Алина произнесла по слогам. – Понимаешь? Осознать, что согрешила, пошла против воли Божьей, что богомерзко поступила и больше никогда, никогда не захочешь сделать что-то подобное. И всеми делами своими теперь будешь пытаться доказать, что достойна прощения и милостей Господа.
– Так недостойна я… – Кэти вновь зарыдала. – Как же… как же он меня простит?
– Милость его безмерна. Он обязательно простит. Только ты должна будешь оказаться достойной этого…
– Я не смогу… не смогу…
– Сможешь… обязательно сможешь, – ласково, поглаживая ее по голове, проговорила Алина, потом помолчала немного, и очень тихо, но уверенно добавила, – я заставлю тебя смочь.
Вернувшись в монастырь, Алина подвела зареванную, всхлипывающую Кэти к отцу-настоятелю:
– Исповедаться она хочет, Отче.
– Сама хочешь или мать твоя настаивает на этом? – строго взглянув на Кэти, спросил он.
– Сама… я так грешна… и так раскаиваюсь… – Кэти зарыдала с новой силой.
Неожиданно ласково улыбнувшись, отец-настоятель взял Кэти за плечо:
– Пойдем в храм, дитя мое.
9
После того как отец-настоятель увел Кэти в храм, Алина вернулась во двор, где неожиданно столкнулась с отцом Стефаном.
– Здравствуйте, отец Стефан, – нежно улыбнувшись, кивнула ему Алина.
– Здравствуй, голубушка, здравствуй, свет очей моих, хоть и здоровались мы уже сегодня дважды, а здоровья пожелать оно никогда лишним не будет, – заулыбался ей отец Стефан, потом вдруг посерьезнел и спросил: – Хоть и не мое это дело, но можешь, расскажешь старику, куда дочь-то водила, что она вся зареванная вернулась? Ведь коли, наказать решила, то твое право и здесь это сделать. Сказала б только, я б в любое время из сторожки ушел, воспитывай ее… в горы-то уводить зачем? Не по-людски как-то…
– Я даже не соображу, что ответить Вам, – Алина задумчиво склонила голову набок. – Сначала сказать хотела, что и не наказывала ее вовсе, а потом подумалось, что это смотря, что считать наказанием… Мне надо было достучаться до ее души, а это иногда побольнее наказания бывает.
– Коли так, извини… и не серчай на старика, голубушка.
– За что ж серчать-то? Я наоборот благодарна за заботу Вашу. И может даже, как-нибудь воспользуюсь этим предложением. Дочь у меня – девочка непростая, и как все дальше у нас сложится, не знаю…
– Да уж заметил я… Девочка горда, самолюбива, упряма, строптива, да еще и неблагодарна. А самое печальное, нет у нее ни любви к Господу, ни страха перед ним.
– Вы ее строго-то так не судите… Жизнь у нее больно тяжело сложилась…
– У тебя, что ль легче была?
– Может, и не легче… но и я не особо лучше поначалу была… только меня с самого начала окружали друзья: добрые, заботливые и ласковые, вот я и отогрелась душой.
– Особенно я, – грустно вздохнув, проговорил он, – или ты меня и другом не считаешь?
– Все еще не можете простить себе? – Алина ласково обняла старого монаха. – Уж сколько лет прошло, а Вы все терзаетесь… Вы ведь знаете, как я отношусь к Вам… Зачем такие вопросы мне задаете? Я разве когда-нибудь дала Вам повод усомниться в том?
– Нет, голубка моя, что ты… – на глаза монаха навернулись слезы. – Я знаю, что ты простила и никогда не поминаешь мне того… лишь никак не могу понять, как ты смогла позабыть такое…
– Я не забыла, но я знаю, из-за чего Вы это сделали… Вы желали мне блага, пытаясь дать почувствовать, что уход в иной мир ничуть не возвышен, а наоборот связан с болью, страданием и очень непригляден… Вы не знали, что я готова к этому… Вернее Вы не смогли поверить, в то, что я, говоря это, не бравирую.
– Да, я был уверен, что ты тут же запросишь о пощаде… а когда этого не произошло, то грехи мои, гордыня, уверенность в том, что не мог оказаться бестолковее семилетней девчонки, не дали сразу остановиться и признать, что ошибся… Если бы не отец-настоятель… я бы ведь убил бы тебя, наверное… Как подумаю о том, до сих пор страшно становится… Забить насмерть маленькую, даже несопротивляющуюся девочку, которой было так плохо, что она хотела умереть… Ох, грехи мои тяжкие… – тяжело вздохнул отец Стефан, – Вот ведь яркий пример, куда ведут благие намерения и самоуверенность…
– Все! Прекращайте, отец Серафим! Никого Вы не убили. Вот она я, живая и здоровая.
– Лишь милостью Божьей, да заботами отца-настоятеля…
– Ладно, ладно… Я знаю, что Вы до тех пор, пока я не встала, сутки напролет с колен у креста во дворе не поднимались, молясь за меня, и голодали, и истязали себя… да и потом помню, как обхаживали меня… Может, Господь и милостив так ко мне, лишь Ваших молитв ради…
– Алина, голубушка, я все время о тебе молюсь, и если ты думаешь, что это помогает тебе, я просто счастлив. Я ведь и о дочке твоей молюсь, только что-то не вразумляет ее Господь. Может, тебе и впрямь построже с ней?
– Посмотрим… Сегодня я перетрясла ей всю душу, что это даст лишь Господь знает… Помолитесь за нее еще, девочке это сейчас очень надо…
– Прям сейчас и пойду… не переживай. Господь милостив. Даст Бог, образуется все.
– Благодарю Вас, и спаси Вас Господь.
Отец Стефан зашел в сторожку и опустился на колени перед распятьем. Он долго горячо молился, потом поднялся с колен, заглянул в комнатку Кэти, и взгляд его упал на яблоко, которое он утром, после ухода Кэти, положил для нее на маленький столик у ее кровати. Именно такое яблоко когда-то послужило началом его конфликта с Алиной, а потом стало символом их примирения. Старый монах медленно опустился на стул, предаваясь воспоминаниям.
Уже несколько недель подряд маленькая девочка с большими темно-синими глазами и толстой, длинной косой, словно маленькая нахохлившаяся птичка, сидела, обхватив руками колени, на парапете, ограждающем крест во дворе монастыря. Она приходила сюда каждый день, забиралась с ногами на парапет и молча наблюдала, за всем происходящим во дворе. Она ни с кем кроме отца-настоятеля не разговаривала. Да и отцу-настоятелю, насколько мог слышать отец Стефан, девочка отвечала очень неохотно и односложно. Отец Стефан знал от отца-настоятеля, что девочка наследная герцогиня, которую отдал до совершеннолетия в монастырь отец, и что у нее нет матери. Ему было жаль ее, и он уже несколько раз делал попытки поговорить с ней, как впрочем, и все монахини, да и монахи монастыря, но девочка угрюмо молчала. Смотрела прямо в глаза говорившему и не отвечала ничего. Она явно никого не боялась и хоть показывала всем своим видом, что общаться не намерена, открытого пренебрежения не выказывала никому. Она ни во что не играла и никогда не улыбалась. Таких детей отец Стефан никогда раньше не видел.
Однажды, после обеда один из паломников, увидев девочку, подошел к парапету, где она сидела и, достав из кармана большое румяное яблоко, протянул ей.
– Возьми, Христа ради, скушай.
Девочка по своему обыкновению, посмотрев прямо в глаза дарителю, ничего не ответила и яблоко не взяла.
Полный седоватый мужчина смутился:
– Ты чего не берешь? Оно вкусное. Из моего сада. Я от чистого сердца… Бери.
Девочка молчала, не отводя взгляда, и яблоко не брала.
Паломник сконфузился, растерянно оглянулся, потом положил яблоко на парапет рядом с девочкой:
– Ну коли сейчас не хочешь, потом съешь, – пробормотал он и поспешно отошел.
Потом, приблизившись к отцу Стефану, тихо спросил:
– Она у вас, что, блаженная?
– Кто ж ее знает, какая она, если молчит она все время? – усмехнулся он.
– Немая что ли?
– Да нет, умеет она говорить, с отцом-настоятелем вон беседует, правда не больше трех слов за раз.
– Тогда и впрямь блаженная… жалко, что яблочко не захотела у меня взять… – расстроено проговорил паломник и поспешно покинул монастырь.
До вечера яблоко пролежало рядом с девочкой, но она даже не коснулась его. Во время вечерней службы, когда все были в храме, отец Стефан подошел к ней.
– Ты что ж это не поблагодарила за подарок? Даже коль не по нраву он тебе, от слова благодарности язык бы не отвалился.
Девочка молча взглянула на него. Ни в глазах ее, ни в лице не проявилось ни одной эмоции.
– Плохо видать воспитывали тебя. Хоть ты и герцогиня будущая, а понимать должна, что грех это на доброту людскую пренебрежением отвечать. К тому же ты сейчас не во владениях своих, а в месте, где Господу служат. А ты ни на службе ни одной не была, ни лба ни разу не перекрестила, даже не здороваешься ни с кем.
Девочка молчала, внимательно, но абсолютно бесстрастно смотря ему прямо в глаза.
– Ну что глазищи свои вытаращила на меня? Уселась рядом с крестом, да еще с ногами. А ну слезь сейчас же!
– Отец-настоятель скажет – слезу, – тихо ответила девочка и отвернулась.
– Нет, девочка, ты сейчас же слезешь! Иначе за косу стащу, – раздраженно проговорил отец Стефан.
Но та даже не шелохнулась.
Тогда отец Стефан схватил ее за косу и стащил вниз.
К его удивлению девочка даже не вскрикнула. Как только он отпустил ее, она встала, посмотрела ему в глаза и тихо, но с большим чувством произнесла:
– Вы не Господу служите, а гордыне Вашей!
– Много ты понимаешь… "гордыне Вашей", – передразнил он ее, – это у тебя ее хоть отбавляй. Сидит, слова никому не скажет. Гордость у тебя только из ушей не капает. Яблоко ей даже ради Христа взять она не позволяет. Хочется ведь съесть, признайся. Просто за подачку это посчитала, поэтому брать и не стала.
– Да не хочу я его. Не хочу, – в тихом голосе девочки послышалось раздражение.
– А что хочешь? – отец Стефан понял, что, наконец, сумел вывести из состояния безразличной апатии.
И тут девочка тихо ответила то, что до глубины души поразило отца Стефана:
– Умереть хочу.
– Что? – ошарашено, спросил он. – Ты, девочка, чего это за чушь несешь? Вот возьму сейчас палку и стукну пару раз, тогда быстро расхочешь.
– Не расхочу, – качнула головой та.
– Значит, буду бить до тех пор пока не расхочешь!
– Правда? – в глазах девочки загорелся неподдельный интерес. – Не остановитесь, пока не скажу, что расхотела? Вы не лжете? Я ведь не скажу… и Вам придется меня убить.
– Во-первых, я никогда не лгу, а во-вторых, ты и двух ударов не выдержишь. Это только рассуждать об этом красиво можно: "Хочу умереть!", а на деле, когда тебе больно и чувствуешь, что смерть стучится, то мысли о смерти исчезают, и что угодно готов сделать, лишь бы избежать ее.
– У меня не исчезнут. Мне действительно незачем жить.
– Посмотрим.
– Посмотрим. Только я хочу быть уверена, что Вы действительно не остановитесь, если я не попрошу.
– Обещаю, я дождусь твоих слов.
– Тогда несите!
– Что?
– Палку.
– Как бы не пожалела ты о словах своих, девочка. Я ведь принесу…
– Несите! – настойчиво повторила она. – Только запомните, Вы пообещали не останавливаться, пока не убьете, если слов моих не дождетесь!
Что было дальше, вспоминать отцу Стефану было трудно. Это походило на кошмарный сон. Он избивал молчащую девочку все явственнее и явственнее понимая, что либо ему придется признаться ей, что он солгал, либо действительно убить ее. Из этого кошмара его вырвал окрик отца-настоятеля, возвращающегося со службы. Отец-настоятель склонился над девочкой, пытаясь привести ее в чувство, и тут она открыла глаза и тихо прошептала: "он все-таки солгал мне… он хотел лишь избить и унизить".
После этих слов отцу Стефану захотелось самому сунуть голову в петлю. Отец-настоятель ничего не сказал ему тогда, лишь молча унес девочку к себе в келью, оставив его наедине с его совестью. Все остальное время сплелось для отца Стефана в непрестанную покаянную молитву и горячие мольбы к Господу помочь девочке.
Больше двух недель девочка не выходила, а когда, наконец, вышла и молча забралась на парапет, отец Стефан на коленях пополз к ней
– Прости… солгал я тебе, девочка… и грешен перед тобой… Христа ради прости, дитятко! – он заплакал, уткнувшись в землю возле нее.
Девочка долго молчала, а потом тихо проговорила: – Простила… только уйдите и не подходите ко мне больше.
– Благодарю тебя, дитятко. Спаси тебя Господь. Не подойду к тебе больше, коли не хочешь, только знай, ежели понадобиться тебе что, только скажи, я все, что в моих силах с радостью для тебя сделаю…
Девочка ничего не ответила, устремив взгляд вдаль.
С тех пор девочка вновь ежедневно, если не было дождя, сидела на привычном месте, по-прежнему не разговаривая ни с кем, кроме отца-настоятеля. Однако теперь ее звать обедать или ужинать приходил не он, а кто-то из монахинь. Не отвечая ничего им на приглашение, она слезала с парапета и шла за ними в трапезную, а потом возвращалась и вновь молча залезала на парапет.
А однажды девочка вернулась с обеда раньше, и когда в следующий раз за ней пришла мать Калерия, позвать на обед, посмотрела на нее и демонстративно отвернулась.
– Вот ведь что за девчонка, – мать Калерия подошла к отцу Стефану и укоризненно покачала головой, – рта ни с кем не раскроет. Вчера говорю ей: еды не получишь, коли благодарственную молитву не прочтешь, так она встала и ушла… и утром не пришла. И сейчас, посмотри на нее, даже не встает… Ну ничего… не хочет, больше и звать не стану… поголодает пару дней, как шелковая будет.
– Ты бы о том, матушка, отцу-настоятелю рассказала… – тихо посоветовал ей отец Стефан.
– Захочет есть, сама ему расскажет. А он, наконец, надеюсь, ей объяснит, что садится за трапезу без молитвы, грех. Ну сколько можно, такое терпеть? Ни в храм девочка не ходит, ни молиться не желает. Глазищами лишь хлопает и молчит. Это она может, в замке своем хозяйкой была, а здесь она в монастыре, и устав хоть в какой-то степени, но соблюдать обязана.
– А если не расскажет и с извинениями не придет? Будешь смотреть, как девчонка с голоду помирает?
– Да не сумасшедшая же она? А коли гордыня у нее такая, что скорее умрет, чем перекрестится, да молитву прочтет, то может и к лучшему то. На все воля Божья, – мать Калерия раздраженно пожала плечами и ушла.
Несколько дней отец Стефан напряженно наблюдал за девочкой. Она похудела, осунулась и днем со своего места никуда не уходила.
На пятый день отец Стефан не выдержал, попросив подежурить у ворот отца Прокофия, он пошел к отцу настоятелю.
– Отче, позволите? – постучался он в его келью.
– Входи отец Стефан. Что пришел?
– Из-за девочки я…
– Простила же она вроде тебя, насколько я знаю…
– Да, простила. Слава Богу. Пожалела меня грешного, простила. Хоть и недостоин я того, но простила.
– Так что?
– Даже как и сказать-то не знаю… Отче, Вы не знаете: где кушает она?
– У сестер-монахинь в трапезной кушает. Я попросил мать Калерию, чтоб девочка с ними ела. А что случилось?
– Не ест она с ними… Мать Калерия ей сказала, что без молитвы за стол не пустит, и девочка больше не ходит к ним.
– Да… – отец-настоятель тяжело вздохнул. – И какой день уж так?
– Пятый, если не больше…
– Хорошо, что сказал… Я думал, что девочке в женском обществе все-таки лучше будет, что пожалеют ее сестры, приголубят и отогреется она у них душой, да видно ошибся. Сурова мать Калерия, сломает девочку, и сама того не заметит… А ведь из девочки очень светлая душой христианка получиться может, если только суметь отогреть душу ее… А она на силу… Ведь разобьет и все… Поговорю я… с обеими поговорю… – он поднялся. – Пойдем.
Отец-настоятель подошел к девочке и ласково обнял за плечи:
– Вот что, радость моя. Нехорошо это как-то, что ты без дела целыми днями сидишь. Мне келейница нужна. Может, согласишься помогать мне?
– У Вас же есть келейница… – тихо проговорила девочка.
– Это ты про сестру Серафиму, что убирается у меня? Так она и дальше убираться будет, мне другая помощь нужна. Ведь ты не откажешь мне помочь иногда светильник, например, зажечь и последить, чтоб он горел в мое отсутствие или почитать мне что-то или еще что-нибудь в этом роде? У меня библиотека большая, там тоже разобраться бы надо… Ты ведь читать и писать умеешь?
– Умею.
– Вот видишь. А сестра Серафима – нет. Какая же из нее помощница мне в этом? Так как? Поможешь?
– Хорошо… Мне сейчас идти? – тихо спросила девочка.
– Нет, сейчас мы пойдем, пообедаем с тобой. Ты ведь не обедала еще?
– Нет, – девочка отрицательно качнула головой.
– Вот и я тоже припозднился что-то с обедом. Поэтому сейчас пойдем, поедим, а потом ты мне поможешь.
– Мне нельзя есть, – девочка отрицательно качнула головой. – Вы поешьте, а я Вам потом помогу.
– Это почему же тебе нельзя есть?
– Тот, кто в монастыре не читает молитв перед едой, не заслуживает еды, – склонив голову набок, девочка видимо повторила сказанную ей фразу матери Калерии.
– Может, и не заслуживает, конечно, спорить не буду… Но так как я – настоятель этого монастыря, то могу сразу за всех чад, вверенных мне, и просить и благодарить Господа, поэтому я и за тебя, и за себя молитву благодарственную прочту, и получится, что мы оба с тобой еду заслужили. Ведь ты не откажешься послушать мою молитву, а потом со мной поесть?
– Так действительно можно?
– А почему нет? Ты же когда со мной раньше ела, мы всегда так поступали. Молитву читал лишь я, сразу за всех.
– Тогда, я пойду поем с Вами.
– Вот и умница, – отец-настоятель ласково взял ее за плечо и увел с собой.
Увидев это, отец Стефан облегченно вздохнул.
С тех пор девочка во двор выходила редко. А когда теперь показывалась, то обязательно с книжкой в руках. Она забиралась на свой любимый парапет и читала. На губах ее все чаще и чаще стала появляться улыбка, и она постепенно сначала кивком головы, а потом и словами начала здороваться с монахами и монахинями монастыря.
– Здравствуй, малышка. Никак опять читаешь? – спрашивал ее кто-нибудь из монахов с улыбкой.
– Здравствуйте, – кивала в ответ девочка, поднимая голову от книги. – Отец-настоятель посоветовал, такая книжка увлекательная. Я все его задания выполнила, и он меня погулять отправил и книжку взять разрешил.
Не разговаривала она теперь лишь с отцом Стефаном, а он, помня ее слова, не смел к ней даже подходить.
Но однажды девочка сама подошла к нему и, напряженно глядя в сторону, тихо проговорила: – Отец-настоятель сказал, что Вы можете открыть проход на стену.
– Могу. Тебе открыть его?
– Да, – еле слышно проговорила она.
Отец Стефан прошел вдоль стены и, нажав на неприметный выступ в стене, открыл небольшую дверку: – Иди.
Девочка, вошла в дверку, быстро взбежала по крутой лесенке на высокую монастырскую стену, постояла там немного, глядя через бойницы на открывающуюся панораму, а потом вдруг ловко вскарабкалась на самый край стены над бойницами, и замерла там.
Отец Стефан, наблюдавший за ней снизу, в ужасе опустился на колени, еле слышно шепча: – Нет, деточка… нет… ты ведь не бросаться вниз собралась… ну не пугай так меня… спускайся, девочка моя хорошая… Хотя если постоять хочешь, постой, постой, милая, только не падай… Господи, сохрани ее! Помоги ей, Господи!
Ветер теребил платье девочки, а она стояла, запрокинув голову и вскинув вверх руки, словно ловя закатные лучи солнца. Постояв так, до тех пор пока солнце совсем не скрылось за ближайшей горой, она легко спустилась с края стены и скрылась в проходе, ведущем вниз.
– Благодарю тебя, Господи, – облегченно прошептал отец Стефан и поднялся с колен.
В это время девочка вышла из дверки и, взглянув на него, тихо проговорила, – Благодарю.
– Спаси тебя Господь. Я рад, что ты довольна. Захочешь еще туда подняться, приходи.
Девочка еле заметно кивнула и ушла.
С этих пор она полюбила приходить на стену. Чаще всего она приходила на рассвете или на закате, однако по-прежнему с отцом Стефаном старалась не говорить. Она подходила к дверке и молча ждала.
– Подняться хочешь? – обычно спрашивал он ее.
Она еле заметно кивала, и он открывал ей дверку.
Пока она любовалась видом со стены, он ждал ее внизу.
– Благодарю, – тихо говорила она, выходя, и сразу уходила.
Отцу Стефану очень хотелось что-то сделать для нее еще, но он не знал что. И тут как-то пришедшая паломница угостила его яблоком. Яблоко было большое, ароматное и румяное. Отец Стефан сразу решил отдать его девочке, только боялся, что она у него его не возьмет. Он подумал немного, потом поднялся сам на стену и оставил яблоко на краю одной из бойниц так, чтобы не увидеть его, девочка не могла.
Вечером девочка по своему обыкновению пришла смотреть на закат. Отец Стефан открыл ей дверку и замер в ожидании внизу, надеясь, что девочка увидит яблоко и, задержавшись чуть дольше обычного, съест его там. Но девочка задерживаться не стала, и как сумел заметить отец Стефан, пока стояла на стене яблоко не ела. Он удрученно вздохнул, поняв, что даже опосредованно девочка принимать его подарок не стала. Однако девочка спустилась с яблоком в руках.
