Марк Рабинович
Драматический взгляд. Пьесы
Альгис: Это у тебя от потери крови.... Знаешь Гади, я и сам не понимаю зачем я здесь, в этой стране. Не для того же чтобы развлекать раненного старшину посреди моря.
Гади: Может и для этого тоже. У тебя семья?
Альгис: Две дочки. Думаю, что дочки – вторая еще не родилась.
Гади: Две дочки! И ты еще не понял для чего ты здесь? Тупой ты ашкеназский осел. Ты здесь для них. Потому что только тут твои девочки в безопасности. По крайней мере, до тех пор пока мы еще в состоянии вломить этим верблюжатникам. И они в безопасности и все евреи в безопасности. Такая у нас страна. А за другие страны не поручусь, вот ваша Европа, к примеру. Там всякое может случиться и не раз случалось. А тут всякого не будет, не дадим.
Альгис: Знаешь Гади, я ведь не совсем еврей.
Гади: Бывает. У меня вот теща тоже не совсем ангел. Ничего, поешь хумуса с тхиной годик-другой и станешь совсем евреем.
-– Конец интермедии –
Альгис: За нами наконец пришли и Гади выжил, но ногу потерял. А я… я просто стал жить. Вскоре у нас родилась младшенькая.
Натан: Это та что приходила с внуком?
Альгис: Нет, то была старшая. Младшая-то у нас местная уроженка и страшно гордится этим. Одно время она просто затерроризировала старшую, обзывая ее "иммигранткой". Правда местная уроженка уже который год живет в Ванкувере.
Натан: Ты бывал у нее?
Альгис: Конечно. Там красивые леса, не хуже чем под Игналина.
Натан: Вот и переехал бы в Канаду.
Альгис: А еще там в Ванкувере есть небольшая литовская диаспора.
Натан: Так что-же?
Альгис: Так, мелочи. Помнишь, я рассказывал про старшину Гади. Он прожил еще полтора года. Но что-то у него не так залечили, оторвался тромб и Гади переселился на кладбище. А мы с Альгисом его иногда навещали, Ты понимаешь, Альгис – он ведь прагматичный литовец. Он хорошо знает, сколько стоит билет из Ванкувера. А тут четверть часа на машине, если нет пробок. Ну а когда недалеко от Гади поселили мою Фирочку… В общем, мы с Альгисом изрядно экономили на бензине навещая их обоих вместе.
Натан: Ну ладно, пусть Фирочка, пусть Гади. Но ты ведь многих еще обманывал, ходил в синагогу, к Торе небось подымался? Раскланивался с теми, чьих отцов ты, возможно, расстреливал в Понарах.
Альгис: (отворачивается) Чего ты хочешь? Я ведь всячески убеждал себя, что я Рувен. Только и Альгис всегда был со мной. Этакое раздвоение личности.
Натан: Раздвоение личности! Впору свихнуться.
Альгис: Верно. И это иногда казалось таких заманчивым… Без слюней и без агрессии стать тихим психом, который не знает кто он и где он и не за что не несет ответа. Но однажды…У нас в доме этажом выше жил один раввин. Не старый но и не молодой, не то сефард, не то ашкеназ. В нашей синагоге я его не видел. Однажды он остановил меня на лестнице.
-– Интермедия: Израиль 1975. Альгис и Рабби (кипа). –
Рабби: Здравствуйте, сосед.
Альгис: Здравствуйте, Рабби.
Рабби: Вы знаете, меня разбирает любопытство. Не то чтобы я действительно умел читать по лицам, но есть в вашем лице что-то такое, что я затрудняюсь понять. Как будто там живут два человека.
Альгис: А если это действительно так?
Рабби: Тогда это может быть очень плохо, а может быть и не так плохо.
Альгис: Не говорите, пожалуйста, загадками.
Рабби: Сразу видно, что вы не учились в ешиве. Ладно, объясню без загадок. Плохо может быть тогда, когда эти двое враждуют. Ну а если они живут дружно, то мир с ними обоими (смеется).
Альгис: Ну хорошо, а представим, что один из них еврей а другой – антисемит. Или еще хуже.
Рабби: Тогда антисемиту следует пройти гиюр, а еврею – выкреститься (смеется). Впрочем нет, не выйдет – тогда они тоже будут конфликтовать.
Альгис: (смеется) Кажется я вас понял хоть вы и продолжаете говорить загадками. Но как этому внутреннему антисемиту пройти свой гиюр?
Рабби: Любой раввин вам скажет, что для этого надо прежде всего соблюдать заповеди, содержать еврейский дом и прочее и прочее. И этот любой раввин будет несомненно прав. Другие же скажут, что этого недостаточно. Надо еще прожить еврейскую жизнь, скажут они, или, хотя бы, часть ее. И эти тоже будут правы.
(Альгис очень внимательно смотрит на него)
Рабби: Вы давно в стране?
Альгис: Мы приехали перед шестидневной войной. Но в этот дом вселились уже после 73-го.
Рабби: А вы, я вижу, меряете время промежутками между войн. Похоже, что ваш гиюр подходит к концу.
Альгис: Вы о чем?
Рабби: Прощайте. Пусть это будет еще одной загадкой.
-– Конец интермедии –
Альгис: Вот так Альгис и Рувен стали жить вместе.
Натан: Не верю я в эту идиллию.
Альгис: И правильно делаешь. Я сказал "вместе" а не "дружно". Еврей и палач. Лед и пламень. Фалафель и гeфилтефиш. Мы ссорились и мирились и снова ссорились. Пару раз дело чуть не дошло до развода.
Натан: Перестань паясничать!
Альгис: Верно, перед смертью не нашутишься. Но, как ты уже наверное знаешь, в любой шутке есть доля шутки. А все остальное – истина, или что-то близкое к ней.
Натан: Суд учтет смягчающие обстоятельства.
Альгис: Может суду надо удалиться на совещание?
Натан: (сварливо) У меня что, понос?
Альгис: (с напряжением в голосе) Так каким же будет приговор?
Натан: Он будет. Пока что у меня есть проект приговора. Итак! Мы заслушали чистосердечное признание подсудимого. Подсудимый несомненно виновен в тягчайших преступлениях против человечества. Более того, он виновен в преступлении против самого себя. И он приговаривается… он приговаривается прожить чужую жизнь. Приговаривается к жизни. Длительность предварительного заключения будет засчитана судом.
Альгис: Это…Это очень мягкий приговор. Приговор к жизни.
Натан: Да, очень мягкий. Только того что ты натворил в Понарах хватило бы на десяток смертных казней.
Альгис: Тогда почему?
Натан: (постепенно повышая голос) Почему? Потому что любой суд не объективен. Потому что тебе очень повезло с судьей.... Потому что я сам был приговорен к жизни.
Действие 2-е
Оставив позади и боль и кровь
Свою судьбу и имя невзлюбя
Ты все внезапно начинаешь вновь
Совсем чужую жизнь примерив на себя
Примерка жизни – не простое дело
Тут нужно трепетно – не сгоряча
Чтоб эта жизнь легко легла на тело
Чтоб не висела б и не жала бы в плечах
Не веря что судьба неодолима
И сбросив жизнь свою как чешую
Ты выбрал для себя иное имя
Приняв чужую жизнь как свою
Пусть эта жизнь на сказку непохожа
Тебя в твоем решенье укрепя
Чужая жизнь срослась с тобой как кожа
И стала просто кровью, плотью от тебя
Смотри на эту жизнь не отводя лица
Прими ее как дар как знак благословения
Прожив чужую жизнь до конца
До самого ее последнего мгновенья
Альгис: Чужая жизнь… Слышится как предисловие к какой-то сказке.
Натан: Страшной сказке. Ты знаешь, что Клокке меня отпустил? Не выстрелил ни в лицо ни в затылок?
Альгис: Но почему?
-– Интермедия: Понары 1942. Натан и Энрикас Клокке (кепи вермахта). –
Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось направлять пистолет на человека? Происходит странное… Твой люггер становится чем-то большим. И вот это уже волшебный луч, своеобразный рентген, высвечивающий на несуществующей стеклянной пластине все самое сокровенное, что есть в человеке.
Натан: Вы когда-нибудь смотрели в ствол пистолета? В этот миг кажется что все: предметы, чувства, сама жизнь, все это собралось, скукожилось там, на обрезе ствола. Это момент истины, выявляющий самое сокровенное в человеке и не оставляющий места для самообмана.
Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? А мне приходилось. И в этот миг они становятся понятны мне, понятны как открытая книга, как знамение. Еще немного и я точно знаю, что с ними сделать. Тех что мне не интересны, я обхожу кругом и стреляю в им затылок. Стреляю быстро – ведь меня ждут другие. Прочие заставляют меня задуматься. Какую судьбу им определить? Ведь я все могу – вариантов много. Могу и отпустить, это тоже может оказаться забавным.
-– Конец интермедии –
Альгис: И Клокке отпустил тебя?
Натан: Да, Клокке меня отпустил. Тогда я не понял почему, но я и не радовался. Больше всего мне не хотелось снова оказаться в этой шеренге, слышать выстрелы и ждать своей очереди. Нет, трусом я не был, правда и героем тоже не был. Меня угнетала эта зависимость, эта неспособность к действию. Во всем я винил свое еврейство – многовековая пассивность поколений. И я мечтал стряхнуть все это с себя, как снимают старую, запревшую, неудобную одежду. Тогда я еще не знал про ни Варшаву, ни про Собибор и ни про Палестину.
Альгис: А если бы знал?
Натан: Не знаю. В 44-м я пошел в Красную Армию, но подвигов не совершал да и не стремился. Тяга к подвигам казалось мне порождением многовековой возни еврейских местечек где каждый мечтает вырваться в широкий мир. А мне хотелось простоты и однозначности. И я просто воевал как все. А незадолго до конца войны рассвет застал меня в окопе где-то в Померании. Внезапный прорыв немцев не оставил из нашей роты почти ничего…
-– Интермедия: Окоп в Померании 1945. Натан и Младший Лейтенант (пилотка) –
(Мл.Лейтенант ранен тяжело и не может встать. Это типичный деревенский полуинтеллигент, учитель. Погоны мл.лейтенанта ему, вероятно, дали из уважения к его учительскому прошлому. Натан ранен, но может двигаться)
Мл.лейтенант: Кто-нибудь! Сюда! Кто-нибудь!
Натан: Товарищ младший лейтенант, Петр Савельич. Это я, Йозефавичус.
Мл.лейтенант: А, Натан. Ты бы фамилию подсократил, а то звать тебя за.. В общем длинная она у тебя… Кто еще остался?
Натан: А никого больше! Только мы с вами.
Мл.лейтенант: Ну мне, положим, недолго осталось. В живот попали, суки. И ведь не болит совсем, я-то знаю что это значит.
Натан: Да бросьте вы, Петр Савельич.
Мл. Лейтенант: Ты вот что… Ты ближе подползи и слушай. А говорить тебе не надо, помолчи. (Натан приближается). Ты того особиста-капитана, что к медсестре подкатывал, помнишь?
(Натан пытается ответить) Молчи. Знаю, что помнишь. Не знаю, что там между вами было, а только вырос у него на тебя немаленький зуб. Ты ведь на оккупированной территории был? Был. Так что он тебе немало крови попортит, а то и совсем погубит. Сволочь он еще та, не сомневайся. (приподнимается)
Натан: Товарищ младший…
Мл. Лейтенант: Знаю что не старший. Не перебивай. Ты там за окопчиком Пашку Вуколова видишь?
Натан: Так от него мало что осталось.
Мл. Лейтенант: Оно может и к лучшему. Прости меня Господи и ты, Паша, прости. Документы пашкины у меня, вот они. Вы с ним лицом схожи, а карточка тут та еще, вот и будешь ты Вуколовым Павлом Семеновичем. Родственников у него нет ближних, а семья вся под Смоленском полегла еще в 41-м, ну а сам Пашка не обидится. Был он хорошим мужиком и ты тоже будь. Рана твоя не опасная, но пару месяцев тебя продержат в госпитале. А там, дай Бог и война кончится. По-русски ты уже почти совсем чисто говоришь, так что все у тебя получится.
Натан: Не смогу я, ведь это чужая жизнь, не моя.
Мл. Лейтенант: А ты Пашку вспомни, вы же дружили вроде, вспомни его и живи. За него, ну и за себя тоже.
-– Конец интермедии –
Натан: И я начал жить пашкиной жизнью. Вспоминал его и старался жить как он бы жил.
Альгис: А Энрикаса ты вспоминал?
Натан: Умеешь же ты по-больному… Все время я его вспоминал. Все время. И понимать я начал, почему он меня отпустил.
Альгис: Ну а что после войны?
Натан: После госпиталя я попал в другую часть и нас еще полтора года держали в Германии. Я все думал о гражданской жизни. Мне не хотелось ничего грандиозного. Поселиться бы в каком-нибудь райцентре, завести семью, растить детей, здороваться каждое утро с участковым милиционером. В общем, нечто прямо противоположное бурной еврейской деятельности… А в начале 47-го меня вызвали в кадры.
-– Интермедия: Потсдам 1947. Натан и Кадровик (фуражка с малиновым околышем) –
Натан: Товарищ подполковник, сержант Вуколов…
Кадровик: Входи, садись. (пауза) Вуколов Павел Семенович?
Натан: Так точно.
Кадровик: Да ты сиди, сиди. А скажи-ка, сержант, что ты собираешься делать после демобилизации.
Натан: Вы же знаете, товарищ подполковник, у меня родных нет. Есть у меня дружок под Ленинградом, в Тихвине. Зовет на заводе работать.
Кадровик: (немного угрожающе) Мирной жизни захотелось?
Натан: Так ведь война же давно кончилась!?
Кадровик: Эта окончилась, верно. Но наши враги не успокоились. Или успокоились?
Натан: Так точно, не успокоились.
Кадровик: А это что значит?
Натан: Не знаю…
Кадровик: А следует знать! Это значит что наша армия остро нуждается в грамотных офицерских кадрах. Именно поэтому тебе, сержант, было оказано высокое доверие. Поедешь в артиллерийское училище.
Натан: Но я…
-– Конец интермедии –
Альгис: Совсем чужая жизнь, да?
Натан: Не совсем… Армейская жизнь, где все по уставу и где все неординарные вопросы кто-нибудь решает за тебя… Не этого ли хотел Натан Йозефавичус? Вот только лейтенант Клокке…
Альгис: А что лейтенант Клокке?
Натан: Да так, ничего…. В какой-то момент я почувствовал, что не волен над своей новой жизнью. Уже не я жил ею, а она жила мной. Особенно ясно я понял это на втором курсе училища…
-– Интермедия: Артиллерийское училище, 1949. Натан и Замполит (фуражка с черным околышем) –
Натан: Курсант Вуколов по вашему приказанию…
Замполит: Садись Вуколов. (пауза) Что-ж это ты?
Натан: (встает) Товарищ…
Замполит: Сиди. Что с тобой, Вуколов? Ты, может быть, политику партии и правительства не одобряешь?
Натан: Да я…
Замполит: Или ты, может быть, с товарищем Сталиным не согласен.
Натан: (выкрикивает) Да согласен я!!
Замполит: Тогда я что-то не пойму. Все твои товарищи подписали… а ты?
Натан: Товарищ замполит, я же про этих безродных космополитов ничего не знаю. Как же не зная подписывать?
Замполит: Чего это ты тут умничаешь? Ты не знаешь, так старшие товарищи знают. Товарищ Сталин, которого Партия поставила над нами, он знает. А ты, значит, не доверяешь… Товарищу Сталину не доверяешь?
Натан: Да что вы!! Конечно доверяю, всецело доверяю.
Замполит: Верю!! Верю!! Это ты просто не подумав ляпнул, по молодости. (полу-угрожающе, полу-вопрошающе) Так ведь?
Натан: (угрюмо) Так точно.
Замполит: Давай, подписывай.
Натан: Можно вопрос?
Замполит: Какой еще вопрос? Что тут непонятного? (неохотно) Ну ладно, валяй свой вопрос..
Натан: Их расстреляют?
Замполит: Кого?
Натан: Ну этих… космополитов
Замполит: А твое какое дело? (пауза) Другому бы не ответил, но ты вроде мужик правильный, фронтовик. Нет, конечно не расстреляют. У нас просто так никого не расстреливают. Ну, может быть накажут как следует пару-тройку. Тех кто совсем непримиримые, как бы остальным для острастки. Ну.. ты подписываешь или нет?
(Натан, поколебавшись, подписывает)
Свободен.
(Натан поднимается)
Стой.
(голос Замполита меняется, становится вкрадчивым) Ты, Вуколов, понял что сейчас подписал?
(Натан поворачивается обратно и смотрит с недоумением) Ты сейчас приговор подписал.
Натан: (тупо) Кому?
Замполит: Им, безродным космополитам, тем кто за русскими псевдонимами скрывает нерусские фамилии. Ты думал, что твоя подпись это так, пустяк? Одной подписью больше, одной меньше какая-мол разница? А ведь, когда прокурор ставит свою подпись под приговором там сверху все(ее) ваши подписи стоят хоть и не заметно это. И твоя там са(aa)мая первая. Так что не получится у тебя остаться в стороне, не выйдет. Все вы повязаны и ты – тоже повязан.
(Натан приближается)
Да не бледней ты так – шуткую я. Ничего твоя подпись не значит и ничего не меняет. (кричит) Винтик ты, винтик с резьбой, в агроменной машине!! (тише) Выпадет тот винтик, а машине-то хоть бы хны – прет себе и прет и нет ей дела!
Натан: (угрюмо) Это вы сейчас про кого?
Замполит: (долго молчит) Иди-ка ты отсюда Паша и забудь и про наш разговор и про эту блядскую бумагу. Будешь болтать – только себе навредишь. Понял?
Натан: Не буду, незачем мне болтать. Забуду я все. К утру как раз и забуду.
-– Конец интермедии –
Натан: Но я не забыл. Позже, много позже, я узнал, что из тех, кто проходил как "безродный космополит" арестовали немногих. Большинство отделалось запретами на профессию и судами чести. Но мне до сих мнится один большой приговор, приговор всем, всем кого я знаю и кого я не знаю. Под приговором множество подписей, но всегда самая первая – моя. Не знаю, может было бы честнее стрелять в затылок?
Альгис: А ты спроси Альгиса. А еще ты это учителю Лошоконису расскажи. Думаю, он предпочел бы запрет на профессию. Хотя, не знаю.
Натан: Вот именно. Мы оба его слишком хорошо знали. (молчат)
Ну а потом я окончил училище и стал кадровым офицером Советской Армии.
Альгис: Надеюсь, хоть в оккупированной Литве ты не служил.
Натан: Нет, там я не служил, зато служил во многих других местах. А в 67-м наш ракетный дивизион послали в Египет. Так что про эсминец "Эйлат" я знаю очень хорошо.
(Альгис приподнимается)
-– Интермедия: Порт-Саид, Рубка на ракетном катере. 1967. Натан и Египтянин. (темно-зеленый берет с египетским орлом). –
Натан: Есть координаты цели.... Есть дальность. "Клен" готов.
Египтянин: (возможно, с легким акцентом) Все, ждем команды. Можно пока отдохнуть.
Натан: Вы хорошо говорите по-русски.
Египтянин: Семь лет в Москве.
Натан: Понятно. А во флоте давно?
Египтянин: Совсем недавно я был таким-же сухопутным как и ты. Призвали перед войной. Перед июньской войной. Евреи называют ее шестидневной.
Натан: Вы не любите евреев?
Египтянин: Я ими восхищаюсь… Видишь-ли, я не из тех самодовольных дураков, которые захлебываясь хвастаются как героически они драпали до 101-го километра, бросив всю технику. И я не кричу на площадях аль маут л’ил’яхуд. Ах, прости, забыл что ты не понимаешь по арабски.
Натан: Да нет, я, кажется, понял. Но сейчас-то вы готовы потопить десятки евреев на этом их корабле. .
Египтянин: А что ты хотел? Это моя страна, а там их эсминец… Впрочем, я могу предоставить тебе право надавить на клавишу. Хочешь? Вижу что хочешь. Подойди сюда. Ближе, ближе, она не кусается. По команде будешь нажимать здесь. А теперь будем ждать.
Натан: Чего ждать?
Египтянин: Приказа, чего же еще.
(молчат)
Так много в этой жизни не понять
Как надо поступать поймешь не сразу
Тебя учили тупо выполнять
Приказы, приказы
Ты долго рассуждать не расположен
Расстаньтесь с жизнью подлые заразы!
Послушен выползает меч из ножен
Приказу, приказу
Пройдут часы, века или года
Течет поток времен не видим глазу
И вновь уже летят по проводам
Приказы, приказы
Не важно танки, пушки иль пехота
Сухим фальцетом вылетают фразы
Опять тебе выкрикивает кто-то
Приказы, приказы
Но так противоречие не снять
Что тут важнее чувства или разум?
Не все на свете сможешь оправдать
Приказом, приказом
Быть лучше жертвой или убивать?
Пусты однообразные рассказы
Ведь самому придется отдавать
Приказы, приказы
С велением сердца трудно совладать
Оно не примет подлого отказа
Но ты привычно продолжаешь ждать
Приказа, приказа
Египтянин: Все, приказ получен. Мостик чист. Внимание…пуск. (Натан колеблется) Ну. что же ты? Давай, жми.
Натан: (нажимает на клавишу) Есть выстрел… "Термит” пошел… автопилот… в норме… телеметрия… в норме.
Египтянин: Ялла, Ялла.... Сейчас!!
Натан: Захват цели.
Египтянин: Все, мы нашу работу сделали. Можно оправиться и закурить.
Натан: Я не курю.
Египтянин: Тогда просто жди.
-– Конец интермедии –
Альгис: (с напряжением в голосе) Так это ты потопил "Эйлат"?!
Натан: Нет, меня там не было. Когда я узнал про Египет, то пошел к гарнизонному врачу, Левке Гринбергу, и все ему рассказал. Бутылка коньяка завершила дело, хотя, похоже, Левка мне не поверил. Но он мне честно диагностировал почечные колики и в Египет ребята поехали без меня. А "Эйлат" потопил расчет Витьки Кондакова. Мы были с ним друзьями, а вот после "Эйлата" наша дружба куда-то делась и совсем не по его вине. Хотя он не смаковал и не хвастался. Спокойно и деловито он рассказывал как вводил координаты, как отслеживал захват цели. Рассказ его был методичен и профессионален, а мне все время хотелось заехать ему в морду, хотя он ни в чем не был виноват.
Альгис: Тоже раздвоение личности в своем роде.
Натан: Наверное. Мне потом долго снилось как будто это я ввожу координаты и фиксирую захват цели, а интеллигентный египетский офицер спокойно отдает приказы, причем по-русски.
Альгис: Чужая жизнь. Ее надеваешь как пиджак, как перчатку. А она прирастает к тебе как кожа и не сбросить. Так что-же все таки с лейтенантом Клокке?
Натан: Клокке…Теперь я понимаю, что он увидел там в Понарах глядя мне в лицо. Наверное он увидел там Пашку Вуколова. И ему показалось забавным избавиться от Натана Йозефавичуса таким необычным способом.
Альгис: Дал маху наш Энрикас. Никуда твой Натан не делся.
Натан: Ты думаешь? Кроме Левки Гринберга, свою историю я рассказал обеим своим женам. Первая не поверила, да и Бог с ней. А вторая только засмеялась и сказала: ну какой же из тебя еврей, даже если ты им и был когда-то. Но это было давно. А теперь мы с ней иногда пытаемся говорить на идиш, Она знает-то с десяток слов, да и я многое позабыл.
Альгис: יהודי, דבר עברית
Натан: Тебе виднее, ты у нас тут главный еврей. Кстати, как у тебя с обрезанием?
Альгис: (пародирует местечковый акцент) Ви-таки будите смеяться. (нормальным голосом) Я это сделал еще в Ленинграде перед тем как … ну ты понимаешь… Фирочка. Пошел я в мечеть на Горьковской и наплел там сам не помню что. Потом болел неделю.
Натан: Вот повеселился бы Рувен. Настоящий Рувен.
Альгис: А ты знаешь, как умер Рувен? Настоящий Рувен?
Натан: Его застрелил Энрикас. Я стоял в другом конце шеренги и не мог видеть, но я слышал. Ты говорил, что Энрикас выстрелил ему в лицо? Не в затылок, а именно в лицо?
Альгис: Именно так. И тогда я в первый раз увидел как лейтенант Клокке растерялся. А ты знаешь как умер Энрикас Клокке?
-– Интермедия (смерть Энрикаса Клокке ): Понары 1941. Альгис (Рувен) и Энрикас Клокке (кепи вермахта) потом Парагвай 1947. Альгис (Рувен) и Энрикас Клокке (панама). –
Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось направлять пистолет на человека? Происходит странное… Оружие становится продолжением твоей руки. Более того…Сама твоя рука становится оружием, десницей Бога, мечом архангела. Изумительное ощущение!
Рувен: Вы когда-нибудь смотрели в ствол пистолета? В этот миг кажется что все: предметы, чувства, сама жизнь, все это собралось, скукожилось там, на обрезе ствола. И трудно оторвать взгляд…Трудно, но надо.
Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? Он смотрит туда заворожено как кролик на удава, как англичанин на овсянку. Все они становятся одинаковыми в этот момент. Я, а вернее – мой люгер – великий интернационалист. Под его немигающим взглядом Файенсоны становятся Лошоконисами, а Лошоконисы – Файенсонами. С не меньшим восторгом я убивал бы Вайткусов, Сидоровых, Геббельсов или Смитов. Но приходится довольствоваться тем, что есть. А потом я обхожу их и стреляю им в затылок.
Рувен: Мне следовало бы закрыть глаза или отвести взгляд, смотреть на облака, вдаль, в никуда…
Энрикас: Потом они с трудом отводят взгляд, закрывают глаза или смотрят в небо, в сторону.
Рувен: Но я посмотрел на тебя. Не знаю почему.
Энрикас: Но ты посмотрел на меня. Это было необычно и немного меня насторожило.
Рувен: Мне хотелось выкрикнуть какие-нибудь грозные обличающие слова
Энрикас: Я ждал обличающих слов.
Рувен: Но у меня не было таких слов. ..Мне, наверное, следовало броситься на тебя и задушить голыми руками.
Энрикас: Я ждал , что ты бросишься на меня. Больной, голодный человек против тренированного бойца.
Рувен: Но это было бы смешно – а я не хотел быть смешным..
Энрикас: Мне стало немного не по себе. Ведь я думал что знаю этих евреев, а тут…
Рувен: Тут я улыбнулся. Улыбка получилась немного смущенной, ведь я просто не знал что делать.
Энрикас: A я растерялся. Нет, конечно же я этого не показал. Мне следовало выстрелить ему в затылок и покончить с этим делом. Но тогда пришлось бы обходить его, eго тело, эту его смущенную улыбку, которая почему-то казалась мне улыбкой превосходства и которую, я почему-то был в этом уверен, я видел бы даже глядя Рувену в затылок. Почему? Не знаю. И я выстрелил ему в лицо. Слишком поспешно выстрелил наверное – это я понял по лицам литовцев.
Рувен: О, да! Они это видели, они все это видели. .
Энрикас: Все годы войны я старался забыть Рувена, его улыбку и свою растерянность. Пока наши войска были на берегах Волги, мне это почти удавалось, но по мере того как фронт приближался к Вильнюсу все чаще ко мне начал приходить Рувен.
Рувен: Я улыбался немного смущенно, ведь я не знал как поступить.
Энрикас: Он приходил по ночам и я не мог заснуть. Ох, эти ночи без сна.
Рувен: Но я ведь только улыбался и больше ничего.
Энрикас: А весной 45-го я побежал. Мы все побежали. Это не сразу было заметно… Эффектные мужчины, с пронзительным блеском серых глаз и гордой выправкой, которую правда портило отсутствие формы… Казалось мы идем куда-то с величием, или по-крайней мере, с достоинством.
Рувен: Но они бежали, сами не замечая этого.
Энрикас: (снимает кепи и надевает панаму) И мы побежали на юг, туда, где смуглые средиземноморские люди, с трудом понимающие по немецки, смотрели на нас со смесью страха и ненависти. Но и там…
Рувен: Да, и там я улыбался тебе каждую ночь. А что еще я мог сделать?
Энрикас: И сна не было…Ржавый трюм корабля продолжил мой бег через соленый океан и привел меня в город огромных портальных кранов и людей не понимающих ни по-немецки, ни по-литовски. Эти люди смотрели на меня без страха и ненависти, лишь презрение я видел в их глазах. А Рувен…
Рувен: Я всего-лишь улыбался.
Энрикас: Тогда я снова побежал. Нас было несколько. Пронзительный блеск в наших глазах успел потускнеть и гражданская одежда уже изрядно попортила гордую выправку. В закрытом фургоне нас повезли на Север, к великим водопадам Игуасу.
Рувен: Но водопадов ты не увидел. В другом фургоне они пересекли границу.
Энрикас: Этот фургон провез нас через древний Асунсьон
Рувен: Но ты не увидел и его.
Энрикас: ..и наконец мы оказались в поселке, затерянном глубоко в джунглях, где молчаливые индейцы растили чудесную траву.
Рувен: Ох уж эта трава !
Энрикас: Она позволяла так хорошо забыться, что Рувен уже не приходил.
Рувен: Вообще-то я приходил, но он меня не видел…ничего он больше не видел.
Энрикас: Потом люди узнали…Они избили меня а затем объяснили что эта трава не для высшей расы…потом опять избили. А ночью пришел Рувен. Он улыбался.
Рувен: Я всегда улыбаюсь, ну что я еще могу?
Энрикас: Как это было невыносимо…Длинные, унылые, парагвайские ночи без сна.
Рувен: Я понимаю.
Энрикас: Долго…слишком долго. Но наконец все закончилось.
Рувен: А вот теперь я не понимаю.
Энрикас: Очередной ночью пришел Рувен и воткнул мне в сердце раскаленную иглу.
Рувен: Нет, нет – это был не я!
Энрикас: Как это было больно! Но боль быстро прошла и я понял что теперь я наконец-то сумею заснуть. А Рувен…
Рувен: Я улыбнулся ему напоследок.
-– Конец интермедии –
Альгис: Вроде бы все так повернулось, что я тоже судил тебя и тоже приговорил к жизни. Но вряд ли я имею право…
Натан: (неуверенно) Нет, не имеешь.
Альгис: (приподнимается) Послушай Натан! Да, я прожил чужую жизнь. Я сам себя приговорил к ней. Сам себе прокурор и сам себе судья. Я присудил себе пожизненное, без права на апелляцию. И я отмотал свой срок от звонка и до звонка. Правда ведь что я не ссучился и не предал, правда?
Натан: Чего ты ждешь от меня? Прощения? Да, Альгис, твоя жизнь впечатляет, почти-что умиляет. И я верю что ты искренен. И Габи с Фирочкой свидетельствуют в твою пользу. Возможно, я говорю – возможно – я готов тебе многое простить, как и учитель Лошоконис, как Рувен, как остальные. Простить, но не забыть, конечно. Впрочем, тебе ведь не наше прощение нужно.
Альгис: А чье прощение мне нужно?
Натан: Знаешь Альгис, возможно Павел Вуколов и тупой солдафон, но Натан Иозефавичус о(оо)х как непрост. А может наоборот: Натан всего лишь примитивный местечковый еврей, зато Павел – мудрый русский мужик. В общем, один из нас ясно видит, что скрывается за твоими шуточками и показным цинизмом. Отсюда и еврейская грусть в твоих литовских глазах.
Альгис: Старый ты проницательный хрен. Да, пусть бы даже все простили, но остается еще один. …
Натан: Самый непримиримый и самый требовательный…
Альгис: Да, Альгис Вайткус… Он не простит никогда. Не простит себе самому. С этим мне придется смириться и с этим я уйду.
(долгая пауза)
Натан: Теперь, через много лет, я понял как прав был учитель Лошоконис посадив нас за одну парту.
Альгис: Да…Учитель Лошоконис.
Натан: Что-ж, ты отмотал свой срок. А я? Я ведь тоже прожил чужую жизнь.
Альгис: Ты убивал детей? Ты стрелял людям в затылок? Ты потопил "Эйлат"?
Натан: Нет, но разве этого достаточно?
Альгис: По крайней мере – не так уж плохо. А если чужая жизнь стала твоей, так прими ее как свою. Не так-ли, Павлик?
Натан: Может и так, но не проси называть тебя Рувеном.
Альгис: Не попрошу. Но я очень, очень хочу попросить тебя о другом…Ты знаешь, всевышний не обделил меня в моей новой жизни. Быть отцом девочек это просто замечательно. И они родили мне внуков, но внуки еще маленькие, а сыновей у меня нет. (приподнимается) Ты понимаешь?
Натан: (неуверенно) Не совсем.
Альгис: Натан, скажи…ты прочтешь по мне Кадиш?
Натан: Нет…Что-ты… нет, Рувен, нет ?! (последнее слово звучит неуверенно)
-–
Как на подмостках лицедеям
Нам жизнь предлагает роль
Героем быть или злодеем
Гуманным быть иль лиходеем
Судимым быть или судьей
И не отдав отчет себе
Не успевая удивится
Уже прикован ты к судьбе
Навек прикован ты к судьбе
Как пленник строгово вердикта
Что-ж, приговор не отменить
Освобождение не скоро
Ты снова начинаешь жить
Ты просто продолжаешь жить
Во исполненье приговора
Не вечен заточенья срок
Отбыты годы заключения
И вот оставив свой острог
Навек покинув свой острог
Ты празднуешь освобожденье
И добряков и сволочей
Помянешь ты на этой тризне
Всех судей, жертв и палачей
Всех судей, жертв и палачей
Приговоренных к этой жизни
