Адам Робертс
Стена
Уиттерша перестала брить обезьяну и взглянула на него.
– Я бы поостереглась болтать об этом в деревне, – сказала она. – Твой старый дед не остановился бы даже перед тем, чтобы спихнуть тебя со стены, учуй он ересь.
Однако на ее губах появилась улыбка.
– Никого не сбрасывают с мира за ересь, – возразил Тигхи, почувствовав, что настроение девушки изменилось в лучшую сторону. – Все это выдумки.
– Мой па знал одного человека, который жил в Мясниках, – сказала Уиттерша, опять принявшись за работу. – Он говорил ересь, и его скинули. Или он сам свалился, когда за ним гнались. Это случилось еще до того, как я родилась.
«До того, как я родилась» – слишком огромный отрезок времени, чтобы Тигхи мог его осмыслить. Он подошел к Уиттерше и протянул руку. Шея девушки оголилась, и в том месте, где переходила в спину, был заметен небольшой костный выступ. Тигхи осторожно дотронулся рукой до этой косточки. От прикосновения к плоти Уиттерши его сердце забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди.
– Эй! – воскликнула Уиттерша. – Перестань заниматься чепухой. Мне нужно работать!
Тигхи легко и быстро, как бы танцуя, отступил на два-три шага назад. Его сердце наполнилось светом. Казалось, ощущение мягкой, бархатистой кожи осталось на кончиках пальцев.
– Ты слышала? Сегодня ночью умер старый Констак.
Уиттерша резко обернулась:
– Что? Умер старый Констак?
– Сегодня состоится церемония, его сожжение. Чтобы послать его душу к Богу, так говорят. Сегодня утром к нам приходил дед, расстроенный до слез.
– Ишь ты, – произнесла Уиттерша. – Это уже что-то. Сегодня будет на что посмотреть.
– Прежде я никогда не видел, чтобы мой дед плакал, – сказал Тигхи.
Он прислонился к стене и стал медленно перекатываться по ее поверхности, прижимаясь к ней то грудью, то спиной. Стена уже нагрелась, и от нее исходило приятное тепло. К коже прилипли частички грязи.
– Ну и дела, – произнесла Уиттерша с хитрой улыбкой. – Знаешь, что говорили насчет твоего деда и старого Констака?
– Нет, – ответил Тигхи. – А что?
– Так значит, ты никогда ничего не слышал?
Лицо Тигхи выражало крайнее изумление.
– Нет.
– Какой же ты еще невинный мальчик! – С губ Уиттерши сорвался короткий смешок. Она опять повернулась к обезьяне. – Не может быть, чтобы ты никогда не слышал!
– Что слышал?
Тигхи стряхнул грязь с груди. Рубашка раздулась у него на бедрах, образуя нечто вроде колокола. Ветер усилился, и руки покрылись пупырышками. Мальчик снял рубашку с бедер и живо просунул руки в рукава.
– Да так, ничего, – ответила Уиттерша. На ее лице появилась странная улыбка. – Ты будешь на церемонии?
– Конечно, – сказал Тигхи. Делать ему все равно было нечего, почему бы и не пойти. – А ты пойдешь?
– Вообще-то па приказал мне побрить всех этих обезьян, но сдается, что я смогу выкроить часок.
– Серьезно, Уиттерша, – произнес Тигхи, опять приблизившись к девушке. – Что ты имела в виду? Что я никогда не слышал о своем деде? Почему ты не хочешь сказать мне об этом?
– Скажу тебе на сожжении, – пообещала Уиттерша все с той же кокетливой улыбкой.
– Но что это?
– Я скажу тебе на сожжении, – повторила она. – Только твой дед и Констак были больше чем друзья. Вот и все.
– Что ты хочешь этим сказать?
Однако больше из Уиттерши нельзя было вытянуть ни слова, и в конце концов Тигхи вскарабкался вверх по лестнице и опять стал бродить по деревне. На рыночном выступе все уже было готово для погребального костра. Рядом дежурил один из младших проповедников. Тигхи остановился, чтобы поглазеть еще.
Вскоре, однако, солнце поднялось до уровня деревни, и тени отпечатались прямо на стене. Пора подумать о еде. Тигхи повернул налево и, пройдя через всю деревню, направился к дому своих па и ма. Когда он подходил к двери, в воздухе установилось полное спокойствие, ничто не мешало солнцу проявлять всю свою мощь, и Тигхи даже успел немного вспотеть. Подняв щеколду рассветной двери, он шагнул в приятную прохладу прихожей.
Ма была дома. Она лежала в полутьме спальни. Услышав шаги Тигхи, она зашевелилась и вышла из своей комнаты. Некоторое время она молча наблюдала за тем, как Тигхи нарезает покрывшийся ростками травяной хлеб и намазывает ломтики водянистым сыром. Ее молчаливое присутствие начало раздражать Тигхи. Такое причудливое настроение обычно находило на ма после встречи с дедом, однако если бы она собиралась выместить на нем свою злобу, то уже сделала бы это. Тигхи вытер о полотенце лопаточку и положил ее в стол, затем подошел к ма и поцеловал ее. Она подставила щеку с каким-то странным выражением лица, и Тигхи не мог отгадать, что у нее на уме. Тем не менее ма приняла от него поцелуй.
Слегка обеспокоенный, Тигхи взял хлеб с сыром и стал торопливо есть, едва не давясь большими кусками. Он хотел сказать что-нибудь, чтобы вывести ма из этого недвижного, молчаливого состояния, однако не знал, что сказать. Тигхи огляделся вокруг, надеясь, что его па где-то здесь, в доме, но, очевидно, тот отсутствовал.
– Я проходил по рыночному выступу, – вымолвил Тигхи наконец, и после долгого молчания его слова прозвучали слишком громко и неуклюже. – Там уже приготовили погребальный костер. – Тишина. Он съел последний ломтик хлеба и вытер руки о рубашку. – Они все сделали аккуратно и красиво.
По губам ма пробежала мимолетная, едва заметная улыбка. Сердце Тигхи замерло. Что это могло значить?
– Ты хороший мальчик, – сказала она отстраненным голосом.
Ее лицо озарила красивая улыбка, и ма протянула к нему руку. Не на шутку оробев, Тигхи шагнул к ней, и ма рассеянно обняла его. Через пару секунд он осторожно вывернулся из-под ее локтя и стал, сутулясь, ходить по комнате и говорить.
– Как странно, что дед так расстроился, – произнес Тигхи. – Не могу припомнить, чтобы он когда-либо так сильно переживал.
Ма стояла, прислонившись спиной к стене у двери ее спальни.
– Ты же знаешь своего деда, – сказала она.
В ее голосе слышалась едва заметная нотка раздражения. Тигхи почувствовал, как внутри у него все сжалось, подобно пружине в часовом механизме, который ремонтировал Акате.
– Мне кажется, я помню еще одну церемонию сожжения. По-моему, мне тогда было три года или даже меньше. И все же я помню, что дед сделал это чуть ли не с удовольствием. Я помню всю его проповедь.
Тигхи вдруг замолчал и выпрямился. Ма следила за ним глазами, не поворачивая головы.
– Не помню, чтобы я когда-либо видел деда таким растерянным и поникшим, – продолжал гнуть свое Тигхи. – Сдается мне, что они с Констаком были очень близкими друзьями, не так ли?
Ма по-прежнему хранила молчание. Единственной ее реакцией было слабое подрагивание ресниц.
– Должно быть, это ужасно – потерять человека, с которым ты по-настоящему близок. – Голос Тигхи отдавался у него в голове и звучал как-то неправильно. Но он не мог заставить себя замолчать. – В деревне я слышал, что о деде и Констаке ходят какие-то слухи, но раньше я об этом не знал.
Не успело последнее слово слететь с языка, как стало ясно, что говорить это не следовало ни в коем случае. Тигхи замолчал. Ему казалось, что он произнес какое-то заклинание, которое пробудит в ма худшее из ее неистовых состояний, такой взрыв исступленной ненависти, от которого содрогнутся стены их дома. Тигхи замер в нерешительности. Однако ма не тронулась с места. В выражении ее лица ничего не изменилось, если не считать едва заметно подрагивающих ноздрей. Тигхи затаил дыхание.
– Как бы то ни было, но мне кажется, что лучше будет, если я схожу на церемонию и послушаю проповедь деда, – проговорил он торопливо. – А ты пойдешь? Па там будет?
Рука ма поднялась ко рту, и кончики пальцев потрогали верхнюю губу.
– Пойду ли я? – спросила ма. Теперь она стояла прямо. – Пойду ли я на церемонию? Будет ли там твой па? А ты знаешь, где твой па? Ты знаешь, где он?
В ее словах безошибочно чувствовался нарастающий гнев. У Тигхи все опустилось. В конце концов ему удалось завести мать, и теперь ничего не оставалось, как только стоять и ждать, пока ее ярость не взорвется. У мальчика открылся рот, на лице застыло выражение беспредельного ужаса.
– Ты знаешь, где твой отец? Тебе сказать? Пока ты шляешься по деревне, как коза, потерявшаяся на утесе, твой па работает на высоких уступах. Ты уже забыл, что на днях мы потеряли козу – целую козу? Неужели ты стал таким эгоистом? Разве ты не понимаешь, что твоему па и мне теперь приходится делать лишнюю работу?
Ее голос обрел громкость, а рука сжалась в кулак. Однако Тигхи мог лишь стоять и наблюдать.
– Ты думаешь, что все такие же бездельники и лодыри, как ты? Ты так думаешь? У людей есть работа, которую им приходится выполнять – не у тебя, не у тебя, конечно, у настоящих людей. У таких людей, как твой па и я.
Теперь ма дрожала. Ее сотрясала нарастающая ярость. Руки, сжатые в кулаки, взметнулись вверх.
– Я просто ума не приложу, как могла вырастить такого эгоистичного мальчишку. Это же издевательство, форменное издевательство. Ты насмехаешься над своим дедом, который пришел сюда со слезами на глазах.
С этими словами она подалась вперед и резко выбросила вперед оба сжатых вместе кулака. Тигхи знал, что если увернется от удара, будет еще хуже, и лишь зажмурил глаза. Удар пришелся сбоку головы, и мальчик рухнул на пол. В таких случаях лучше оказаться в лежачем положении. Он свернулся калачиком, охватив голову руками и подтянув колени. Дело не в том, что такие побои причиняли Тигхи слишком сильную физическую боль – он уже вырос, – однако в ее гневе было нечто, пронзавшее насквозь, парализующее все эмоции. Именно это и было самым ужасным. Он не мог постичь, как такое возможно, но, с другой стороны, все понятно. Где-то глубоко в сознании все обретало смысл, и обретенный смысл имел в себе совершенство, так как в глубине сознания Тигхи был плохим, и его ма могла это разглядеть.
Она сняла со стены лопатку, представляющую собой отполированный и слегка изогнутый кусок дерева длиной в руку, которым па чертил узоры на засыхающей глиняной стене. Лопатка была из дерева и потому имела большую ценность, однако ма не задумывалась об этом. Она лупила сына со всей силой, на какую только была способна. В каком-то отдаленном уголке сознания Тигхи мелькнула мысль, что лопатка может сломаться. Что же тогда делать? Ему вовсе не хотелось, чтобы лопатка сломалась, потому что она стоила немалых денег. В то же время другая часть его мозга вывела логическое умозаключение, согласно которому в случае поломки лопатки ему пришлось бы объяснять своему па, при каких обстоятельствах это произошло. А это означало участие па в ритуале боли. Такого-поворота дел Тигхи не желал. Его бедра, грудь, голова, бока горели от ударов. А затем внезапно все кончилось.
Тигхи медленно поднял голову, выглянул из-под локтя и увидел, что ма сидит привалившись к стене. Ее грудь бурно вздымалась. Робко, словно она только что участвовала в какой-то недозволенной игре и ее поймали с поличным, ма посмотрела сыну в глаза. Тигхи распрямился и кое-как встал на ноги, и все то время, пока он совершал эти телодвижения, они не сводили друг с друга глаз. Такие происшествия служили своего рода узами, которые связывали мать и сына очень тесно. Однако он понимал, что сам вызвал вспышку ярости. Поэтому покорно опустил голову и, шаркая ногами, направился к двери. Лишь снова оказавшись снаружи, на выступе, Тигхи перестал ощущать на своей спине взгляд ма.
Глава 6
Тигхи бродил по деревне, греясь на солнце, и боль в его теле стала утихать, постепенно уходя куда-то вдаль. Она стала памятью, а память, сказал он себе, почти не делает различия между тем, что было вчера, и тем, что произошло десять лет назад. Когда Тигхи думал об этом подобным образом, ему становилось легче и спокойнее. Словно ничего ужасного и не происходило. Или возможно, случилось с кем-то еще.
Светило солнце; Тигхи разглядывал лица прохожих, шедших ему навстречу, и этого было достаточно. Он сел и некоторое время смотрел на небо: неужели вся его теория насчет существования другой стены, настоящей, чистой, голубовато-серой стены там, в окутанной маревом дали, – тоже своего рода ересь? Интересно, что сказал бы его дед, если бы он поведал ему о ней? Тигхи зажмурился изо всех сил, стараясь придать своему зрению как можно большую разрешающую способность, дабы этот далекий артефакт приобрел конкретные очертания. Он даже надавил на глазные яблоки.
Затем мальчик легонько через одежду потрогал свои синяки и ссадины. Еще одной деталью больше на ландшафте его тела. Тигхи сделал три глубоких, медленных вдоха. Теперь он и в самом деле почувствовал себя лучше.
Через некоторое время мальчик отправился назад. На рыночном выступе уже собиралась толпа. До начала церемонии оставались считанные минуты. Оба младших проповедника стояли наготове у погребального костра; в их позах было нечто неестественное, застывшее. Тигхи заметил, что владельцы лавок, располагавшихся в нишах внутри стены, вышли наружу вместе с последними посетителями и заперли двери. Группками по два-три человека они засеменили в сторону погребального костра. Один за другим люди поднимались по главной лестнице в дальнем конце улицы. Сначала показывалась голова, из нее вырастало туловище с руками и ногами, а затем появлялась новая голова. Снизу задул сильный бриз, и стало прохладнее. Солнце находилось уже над ними, насыщая темнотой дверные проемы и укромные местечки.
В поисках Уиттерши Тигхи протискивался сквозь толпу. Почему-то никак не удавалось сосредоточиться. Он словно наяву видел перед собой ее шею, и это отвлекало, возбуждало его воображение. Девушка была так красива: кожа с коричневым оттенком, на ней – крошечные черные волосинки, едва заметные; округлость кости под кожей. Острая тоска охватила Тигхи, ему страстно захотелось дотронуться до Уиттерши. Однако он не мог ее отыскать.
К тому времени толпа уже достигла определенного размера и теперь сгущалась, сбиваясь во все более плотную людскую массу. Тигхи всегда нервничал, попадая в скопление людей, находившихся слишком близко к краю. Работая локтями, он протолкался назад и боком прижался к стене. Теперь погребальный костер был виден ему под углом. Оба младших проповедника сдвинулись со своих мест и направились в часовню за костром. Тигхи дружил с одним из них, когда оба были мальчиками, но теперь его бывший приятель очень серьезно готовился к принятию сана священника. Тигхи не разговаривал с ним с лета и до лета, целые полгода.
В середине толпы раздался нестройный шум голосов, и Тигхи приподнялся на цыпочки. Из часовни выносили тело покойного, завернутое в травяной саван. Тело покоилось на плечах младших проповедников. Вслед за ними появился дед. Со скрещенными на груди руками он размеренным шагом направился к погребальному костру. Толпа оживилась еще больше, сопровождая процессию рокотом восклицаний, прокатившихся из края в край. Младшие проповедники опустили тело внутрь погребального костра.
Кто-то дотронулся до его плеча: Уиттерша.
– Мой па не знает, что я здесь, – проговорила она ему на ухо, тяжело дыша: видно, только что вскарабкалась по лестнице. – Наверное, я не смогу остаться на всю церемонию.
– Ты пришла вовремя, – сказал Тигхи.
Его грудь распирало от возбуждения. Он попытался повернуться, однако девушка толкнула его в плечо. Их так стиснула толпа, что места для каких-либо маневров совершенно не оставалось. Тигхи вынужден был удовлетвориться тем, что ему удалось просунуть руку назад и прижать костяшки пальцев к бедру Уиттерши.
– Я вижу твоего деда, – сообщила она, едва не дотрагиваясь губами до его уха. Когда девушка наклонилась вперед, чтобы произнести эту фразу, ее тело прижалось к левой лопатке Тигхи. Теплое дыхание щекотало мочку его уха и шею. Это мимолетное прикосновение привело к тому, что его вик напрягся и стал твердым как камень.
– Твой дед, – сказала Уиттерша, – оплакивает свою женщину.
До Тигхи не сразу дошел смысл ее слов.
– Что ты имеешь в виду?
Однако в этот момент забухал громовой голос деда, и толпа умолкла. Рука Уиттерши нащупала руку Тигхи, и их пальцы переплелись.
– Бог сидит наверху стены, – взывал он чистым, зычным голосом. – Оттуда Бог видит все. Бог получает то, что хочет. Он хотел душу нашего дорогого друга Констака.
И вдруг голос деда прервался. По его лицу нельзя было понять, что он испытывает. Возбуждение толпы усилилось. Люди стали раскачиваться взад-вперед. Движение проходило по собравшимся телам волной, подобно тому, как ветер волнует траву.
– Бог поместил нас на стену в качестве свидетелей, – сказал священник. Некоторые люди в толпе застонали и зашептались. Кто-то поднял руку, затем другие сделали то же самое. – Констак был хорошим человеком. Он был хорошим человеком, – повторил дед, но его голос тонул в усиливающемся гуле толпы.
– Он полетит вверх, – крикнул дед так, что его голос внезапно возвысился и перекрыл весь шум.
Паства взвыла подобно ветру, и кто-то в задних рядах подхватил клич:
– Вверх! Вверх!
Голова Тигхи непроизвольно дернулась, и он против своей воли, охваченный массовым психозом, устремил взгляд в небо. Все пришло в движение, сбиваясь в еще более тесную кучу. Тела, красные лица. Каждый орал что было мочи. Море ртов, разодранных в крике до предела. Вверх! Вверх! Тигхи включился в этот общий ор, сам того не осознавая. Констак должен отправиться вверх. Он был хорошим человеком. Дед тоже кричал, но его слова были уже едва различимы. Их захлебывала яростная буря криков.
– Вверх! Вверх!
Дед продолжал говорить, и толпа, доселе неудержимая в своем психозе, вдруг утихомирилась, повинуясь какому-то необъяснимому порыву. Крики быстро сошли на нет, и похоронная речь стала более различимой.
– …произволения Божьего, его духа. С пламенем, которое рвется вверх, с дымом, клубы которого вьются в небе, с горячим воздухом поднимается и его дух. Он оставит бренное тело. Внизу останется лишь пыль и прах. И прах удобрит землю, а из земли вырастут цветы. Цветы, друзья мои, – произнес дед, воздев руки. Он улыбался. – Цветы знают, что они берут свое начало в Божественном духе! Они стремятся вверх, стремятся подобно язычкам пламени, только зеленого, пусть даже они связаны неразрывными путами с выступом. Они стремятся в том направлении, куда ушел Констак!
Среди участников похоронной церемонии стали раздаваться одобрительные возгласы; дед сиял, самодовольно воззрившись на аудиторию. На очень короткий момент его глаза остановились на Тигхи.
Сердце Тигхи опять подпрыгнуло, но уже по другой причине. Его посетила неподобающая торжественному акту мысль: какое, оказывается, некрасивое и даже безобразное лицо деда. Широкий коричневый нос, похожий на козье дерьмо; пестрое лицо, по которому в полном беспорядке разбросаны бледные пятна, напоминающие капли пролитого молока. Тигхи внезапно испугался, что дед догадается, проникнет в его нехорошие мысли, и потому стал опять вместе со всеми усердно кричать:
– Вверх! Вверх!
Дед быстро нагнулся, и несколько секунд спустя вверх поползли клубы дыма, а вслед за ними показались языки пламени. Тигхи всегда удивлялся, почему тела сгорали так быстро, а огонь бушевал столь ожесточенно.
Уиттерша всем своим телом плотно прижалась к его спине.
– Я ничего не слышу, – произнесла она, приблизив губы к самому его уху. – Он сказал что-нибудь скандальное? Признался, что у него было что-то с Констаком?
Тигхи резко втянул в себя воздух, с трудом удерживаясь от смеха. Было так восхитительно находиться рядом с Уиттершей и слышать, как она говорит запретные вещи. Он полуобернулся и наклонился немного вперед, чтобы Уиттерша лучше услышала его.
– Как им удается заставить человеческую плоть гореть с такой силой? – прошипел он ей в ухо.
Она насмешливо фыркнула и привстала на цыпочки. Ее губы находились теперь на уровне его уха.
– Они пропитывают тело горючей жидкостью. Выкапывают яму и наполняют ее этой штуковиной, а потом опускают туда тело и оставляют на ночь. Но так поступают только в том случае, если покойный был достойным человеком. Мне сказал мой па.
– А разве твой па знает толк в чем-либо, кроме обезьян? – пошутил Тигхи, испытывая невероятное наслаждение оттого, что говорит с ней на запретные темы.
Однако крики усилились, и Уиттерша, наверное, не услышала его, что, несомненно, к лучшему, потому что она очень любила своего па и могла обидеться.
– Повернись, – сказала Уиттерша, – я хочу вскарабкаться тебе на спину и посмотреть на сожжение тела.
Тигхи опять повернулся лицом к погребальному костру, и ее миниатюрное, изящное тело тут же тесно прижалось к его спине. Уиттерша положила руки ему на плечи, охватила бока бедрами и, проворно работая ими, в три приема оказалась наверху. Теперь она сидела у него на плечах, ее живот плотно прижимался к его затылку. Чтобы не свалиться, девушка цепко ухватилась рукой за плечо Тигхи. От ее прикосновений ссадины слегка побаливали, но Тигхи ни единым звуком не выразил неудовольствия. Он положил правую руку ей на поясницу. Грубая ткань юбки из козьей шерсти царапала шею, но в то же время обнаженное тело терлось о его голову, и это было невыразимо приятно. Сердце поплыло, а вик окреп и встал. Свободной рукой Тигхи поправил его, чтобы не выпирал из штанов.
– Тебе хорошо видно? – спросил он. – Ты все видишь?
Если и раньше он видел все происходящее с трудом, то теперь поле зрения и вовсе оказалось наглухо перекрыто. Верхушки языков пламени, плясавшие впереди, – вот и все, что видно через головы людей. С началом ритуального сожжения все задвигались, стараясь протиснуться как можно ближе к костру. Казалось, люди хотят вобрать в себя исходящее от него священное тепло. Тигхи задрал голову, насколько это было возможно в его положении, чтобы посмотреть, не появится ли в воздухе дух старика, похожий на… Впрочем, мальчик даже не мог представить себе, как должен выглядеть этот дух. Возможно, он плясал на языках пламени или карабкался по каждой пряди желтого огня подобно какому-то призрачному ползучему растению. Тигхи видел перед собой лишь затылки завороженных в исступленном экстазе жителей деревни и рваные клубы дыма. Уиттерша наклонилась вперед, и ее голова и волосы мешали ему смотреть вверх. В поле зрения Тигхи внезапно попал подбородок со складками, ноздри и все, что было внутри них. Очень странный вид. Однако гораздо большее впечатление на него производило прикосновение ее плоти, тесно прижавшейся к затылку, и провисшая ткань платья, за которой угадывались очертания маленьких упругих грудей. Вик напрягся так сильно, что Тигхи даже ощутил некоторую боль.
Священнодействие заканчивалось, и Уиттерша соскользнула на землю. Толпа начала расходиться. Массовый психоз улетучился, и теперь слышалось лишь приглушенное разноголосое бормотание людей, разбредающихся в разных направлениях.
– Ты видела? – спросил Тигхи. – Ты видела, как он горел?
Девушка утвердительно кивнула.
– Но я не могла разглядеть его лица. Я хотела увидеть лицо, но там можно было различить только что-то черное, объятое пламенем. В общем, очертания человеческого тела, но совершенно безликие.
Судя по всему, церемония разочаровала ее. Очевидно, Уиттерша ожидала большего.
– Пойдем посмотрим на пепел.
И она стала пробираться вперед через поредевшую толпу.
Едва дыша, Тигхи последовал за ней. Возбуждение предшествующих минут сконцентрировалось в вике. Смерть и святость, вопли и экстаз толпы, сопровождавшие речь деда; надежда, что он сможет увидеть поднимающийся дух Констака, переплелась с надеждой обнять Уиттершу и прижаться к ней всем телом. Что сможет повалить ее на траву и лечь на нее. Все это устремилось в его вик, втиснулось в этот забавный маленький отросток плоти. Тигхи часто приходилось наблюдать, как пасутся козьи стада, и он знал, что вики козлов остаются сморщенными и дряблыми в течение почти всей их жизни за исключением тех случаев, когда на животных нападала страсть к спариванию, и тогда их вики становились твердыми как скала. Однако, удовлетворив желание, козлы опять погружались в безмятежное состояние, и их мысли были далеки от секса.
Иногда Тигхи казалось, что он постоянно живет в состоянии половой лихорадки.
Проталкиваясь через толпу, он то и дело наталкивался на Уиттершу, каждый раз прижимаясь к ней чуть сильнее, чем следовало бы. Ткань шуршала, Тигхи явственно ощущал под ней голую плоть. Уиттерша, похоже, не возражала или, скорее, не замечала. Ее взгляд устремился вниз, на все еще горящий пепел, в котором поблескивали красные угольки.
– Вот и все, что осталось от Констака, – сказала она, размышляя вслух. – Старый Констак. Это было его телом.
– Телом самого близкого друга моего деда, – произнес Тигхи, и Уиттерша хихикнула, прикрыв рот рукой.
Тигхи ухмыльнулся ей в ответ, однако в действительности ему было не до смеха. Человеческое существо превратилось в неровный слой пепла. Красные угольки почернели. У остатков погребального костра стоял человек с ведром. Он ждал, пока зола остынет. Ценное удобрение для огорода.
Дед исчез. Тигхи огляделся вокруг; толпа уже почти рассеялась. Такое ничтожное расстояние между бодро переставляющими ноги и дышащими людьми и маленькой кучкой черного песка.
– Ты должен пописать на золу, – сказала Уиттерша, положив руку на плечо Тигхи.
– Лучше ты, – предложил Тигхи.
– Мне нельзя, я девушка. А вот ты мог бы пустить струйку. Потушить остатки огня.
Она опять хихикнула и в следующий момент бросилась стремглав наутек. Тигхи опешил и не сразу бросился догонять ее, а когда сообразил, было уже поздно. Уиттерша исчезла.
