Станислав Владимирович Далецкий
Время шакалов
Позавтракав, Михаил вышел во двор. Солнце давно взошло и ярким теплым светом прогревало огород матери и немногие деревья, росшие во дворе. Где-то закричал петух, ему ответил другой, залаяли собаки, поблизости замычала корова и вскоре окрестности наполнились голосами людей и шумом сельского подворья.
– Жизнь продолжается, но мать всего этого уже не услышит, – подумал Михаил и пошел оформлять наследственные дела, о которых ему напомнила соседка, окликнув его с соседнего двора, примыкающего к огороду матери.
К полудню Михаил уладил все необходимые формальности, пообедал остатками еды от тризны и, взяв сумку, которую прихватил в дорогу из Москвы, но так и не распаковал, отправился в обратный путь: здесь ему больше делать нечего, а поминальную трапезу на девять дней соседи справят и без него – благо, мать озаботилась и об этом.
Он запер квартиру, отдал ключ соседке, попросив её иногда заходить в дом и смахивать там пыль до его очередного приезда, который, как он надеялся, скоро случиться, а взамен соседи могут распорядиться урожаем с огорода матери по их желанию, что и было принято соседкой с большой благодарностью.
Подсобное хозяйство служило важным подспорьем соседей для их выживания на скудные пенсии и зарплаты, но приусадебные участки малой площади не могли обеспечить потребности соседской семьи из трех человек, а потому, огород матери был им весьма кстати.
Уезжал Михаил привычным путем на автобусе и далее поездом, в отличии от дороги на похороны, когда ему пришлось лететь самолетом и далее на такси, чтобы успеть вовремя.
XXXIV
Возвратившись в Москву, Михаил быстро забыл о смерти матери и её похоронах в текучке неожиданных дел, свалившихся на его голову.
Казалось, что все эти неприятности раньше сдерживала его мать и повинуясь высокому материнскому чувству, невзгоды отступали, если только сам Михаил не накликивал их вновь на себя. Теперь этой защитной силы не стало, и большие и малые удары судьбы набросились на него, словно стая шакалов, изгрызая тело и душу до самой глубины человеческой сущности.
Через несколько дней по приезду, оказалось, что соседка по квартире продала свою комнату заезжим кавказцам, вернее одному, по имени Сослан.
Михаил вспомнил, что соседка засуетилась, как только к нему начали приходить покупатели на его комнату, которую он выставил на продажу, но не спешил продавать.
Соседка тоже выставила свою комнату на продажу и предложила купить её Михаилу за несуразно большую цену. Он отказался, о чём подписал заявление: таких денег у него не было: тем более сейчас, после года безработицы. И вот, соседка нашла покупателя и оформив продажу, съехала на жительство в дальнее Подмосковье, где в поселке купила себе хорошую однокомнатную квартиру на берегу речки в березовом лесу и ещё деньги остались , как добавка к пенсии.
В освободившуюся комнату въехала тройка кавказцев, которые сразу установили в квартире свои порядки, откровенно притесняя и издеваясь над Михаилом.
Он неоднократно вызывал участкового милиционера, но тот, проверив документы у джигитов, не находил нарушений, и оставлял Михаила наедине с горцами, которые постоянно приносили и относили большие баулы с вещами, заваливая ими коридор; приводили с собой соплеменников, которые ночевали и исчезали без следа, оставляя после себя по всей квартире грязь и вонь немытых тел.
Закончив торговые дела на ближайшем вещевом рынке, кавказцы устраивали поздние застолья с плясками и громкими криками, а на попытки Михаила прекратить эти выходки, откровенно смеялись и пугали, что порежут его на ремни, если он будет мешать им – хозяевам этой квартиры, жить по их обычаям и нравам.
– Слушай, ты, червяк, – говорил ему Сослан, – не нравится – уходи. Я куплю твою комнату, хочешь, прямо сейчас дам тебе деньги, чтобы ты убрался отсюда и не мешал людям жить. Москва – это наш город, а вы, русские, езжайте в другие города, или копайтесь в огородах и на дачах: вы не умеете торговать и жить тоже не умеете.
Все магазины в Москве – наши, банки тоже наши. Милиция – полиция тоже наша, а с евреями, татарами и азиатами мы сами разберемся – если будут мешать нашей торговле. Бери деньги, пока даю, а то ничего не получишь и голый уйдешь отсюда, – закончил Сослан, нагло улыбаясь Михаилу прямо в лицо. Но денег за комнату Михаила эти кавказцы давали мало – только половину от её реальной стоимости на рынке жилья.
Михаил давал объявления, приглашал риэлторов, но все попытки найти покупателя заканчивались, как только узнавали, что соседями являются кавказцы неопределенной национальности. Даже другие кавказцы и азиаты не хотели покупать жилье, где соседи – кавказцы.
Квартира стала как прокаженная: все покупатели от неё шарахались. Михаил иногда вспоминал свою покойную мать, которая ещё давно предлагала ему продать своё жильё и переселиться к ней или в другой город, где жильё подешевле и постараться найти себе достойную работу, например, учителем химии – она почему-то считала, что Михаил знает химию и может её преподавать. Он не внял советам матери и теперь, когда её не стало, сильно сожалел об упущенной выгоде.
Иногда, джигиты – хачики приводили домой проституток и устраивали групповой секс с пьяными криками под громкую музыку.
Однажды, в такой вечер Михаил вышел из своей комнаты в ванную, чтобы умыться после работы грузчиком. Ванная была незаперта и открыв дверь, Михаил увидел там голого хачика с блондинистой проституткой, занимавшихся платным сексом в извращенной форме. Хачик, увидев Михаила нисколько не смутился, а весело закричал: «Давай сосед, присоединяйся к нам, ваши русские девушки очень сладкие, ради денег сделают всё, давай сюда. Я угощаю тебя русской девушкой».
Михаила чуть не стошнило из отвращения к увиденному обнаженному телу русской девушки в лапах кавказца и он захлопнув дверь, ушел в свою комнату и позвонив в милицию вызвал наряд, чтобы прекратить это безобразие.
Он, воспитанный в советское время, когда сексом занимались бесплатно и только по взаимному согласию, никак не мог привыкнуть к проституции девушек за деньги и с любым клиентом: будь это хачик, негр или другой туземец – лишь бы они платили деньги за услуги, которые эти несчастные, по его понятиям, девицы не могли заработать другим способом в нищих деревнях и поселках по всей России.
Милиция с опозданием, но приехала, дверь им открыл Михаил и впустил в квартиру. Хачики не ожидали ментов, но переговорив со старшим ментом, успокоились, у них проверили документы, всё оказалось в порядке и менты уехали, посоветовав кавказцам приглушить музыку, чтобы не нервировать соседа. После отъезда ментов, хачики вломились в комнату Михаила, угрожая ему расправой за вызов ментов.
– Тебе не жить здесь, – кричал Сослан, – у нас в горах, таких сбрасывают в ущелье, вот и мы сбросим тебя с балкона, а подумают, что сам свалился. Не хочешь проститутку бесплатно, тогда сиди тихо, смотри телевизор и не мешай людям отдыхать. Ты не человек, а шакал, ничего не можешь: ни торговать, ни отдыхать. Предатель ты, а соседка говорила, что ты ученый. Какой ты ученый, если такой глупый, как все русские, здесь, у нас в Москве.
Они ещё покуражились в комнате Михаила, потом Сослан помочился прямо на пол и, весело гогоча, джигиты ушли к проституткам, чтобы те отрабатывали оплаченное время.
Михаил заперся в своей комнате, лёг на диван и думал, как жить здесь дальше, но ничего придумать не смог и уснул поздней ночью под пьяные выкрики джигитов и визги проституток.
В такой жизни прошло несколько месяцев. От постоянных посетителей квартира приняла грязный и запущенный вид: джигиты никогда не убирали за собой, ванна и унитаз покрылись чешуей отложений, вся мебель в кухне, раковина и плита покрылись сальными пятнами и слоем грязной коросты.
Редкие попытки Михаила навести чистоту в часы отсутствия хачиков ни к чему не приводили: всё быстро покрывалось грязью, а хачики ещё и обзывали его бабой – уборщицей, поскольку, по их понятиям, мужчина не должен делать женскую работу по уборке жилища, и поэтому Михаил не мужчина.
Жить становилось невыносимо, но изменить жизнь к лучшему у Михаила не было ни сил, ни желания, ни средств. Его сбережения на покупку жилья таяли как мартовский снег, а поиски приличной работы требовали больших усилий, делать которые Михаил никогда не умел даже в зрелом возрасте, а сейчас подступала старость.
Внезапно и быстро он облысел и поседел и глядя в зеркало не узнавал себя: из зеркала на него смотрел старик со сморщенным лицом и большой лысиной, окруженной венчиком редких и седых волос, напоминая большой и наполовину облетевший одуванчик, одиноко стоящий на людском жизненном поле.
Быстрое старение Михаила Ефимовича отметили и его коллеги – грузчики, а их заводила сказал: «Это Михаил потому, что ты не пьешь с нами водочку. Водка – это лекарство от старости. Видишь, мы какие были, такие и остались, а всё потому, что каждый день пьем водку и, если повезет, то напиваемся до отключки, а когда человек в отключке он не стареет, по-научному это называется анабиоз.
Начинай Михаил, пить с нами – глядишь и помолодеешь, – закончил водила, разливая водку по стаканам: был обеденный перерыв у грузчиков, Михаил Ефимович пил просроченный кефир, а остальные грузчики пили свежую водку, выданную администратором им к обеду.
Шутки – шутками, но Михаил Ефимович действительно часто чувствовал недомогание и упадок сил от всей своей неустроенной жизни и управляющий администратор магазина, видя его старение и помня безупречную трезвую работу, предложил ему перейти на расфасовку продуктов, но Михаил Ефимович отказался работать среди женщин.
Возвращаясь с работы, Михаилу Ефимовичу приходилось теперь прятать продукты в своей комнате, куда он перетащил с кухни и свой холодильник – хачики иногда подчищали его запасы, если к ним приходили другие джигиты и еды им не хватало.
Михаил Ефимович неоднократно замечал, что в его отсутствие кто-то рылся в комнате, и ему пришлось все свои деньги носить при себе, а остаток своих накоплений он положил на банковскую карточку, терпя убытки, поскольку процентов на эти деньги не начислялось, зато и украсть их было невозможно, не зная кода.
Жизнь его была пуста и безвкусна, как несоленая рисовая каша, приготовленная на воде. Отдежурив в магазине, Михаил Ефимович возвращался домой, в квартиру, захваченную хачиками, где запирался изнутри в своей комнате, в которой ел и пил, выбираясь только в туалет, и проводя время на диване у телевизора, служившего ему окном в мир, живущий своей, отдельной от Михаила Ефимовича жизнью. Так и мы, смотрим на рыбок в аквариуме, видим их движения и встречи, не понимая сущности этой водяной вселенной.
Всё же, Михаил Ефимович не оставлял попыток устроиться на приличную работу, считая, что его опыт научной деятельности может быть востребован в какой-нибудь крупной компании, например, производящей удобрения.
Он читал объявления, звонил и иногда приглашался на собеседования, но всякий раз эти встречи оставались бесплодными, пока однажды, женщина лет сорока – менеджер по персоналу в крупной компании, не сказала ему откровенно, что он уже старый для работы в приличной фирме и его удел сторожить имущество и покой молодых и успешных человеческих хищников, сколотивших состояния на присвоении государственной собственности или обмане и спекуляции.
Михаил на некоторое время перестал искать работу, но через пару месяцев возобновил эту деятельность, чтобы убить свободное время. Именно тогда он и обнаружил отсутствие своего паспорта: потерял ли его или засунул куда-то, было неизвестно, но факт налицо – документа не было!
Жить в Москве без документа, удостоверяющего личность и право человека на проживание в столице, никак невозможно: в любую минуту охранители прав воров и предателей, мошенников и проходимцев, заезжих джигитов и половых извращенцев могут потребовать у человека его документ и, при отсутствии оного, задержать до выявления личности.
Полиция регулярно подъезжала к магазину, где Михаил Ефимович работал грузчиком, и проверяла документы у всего персонала и Михаил всегда показывал копию паспорта, чем дело и ограничивалось, поскольку он был зарегистрирован в этом же районе. Но вдруг потребуется оригинал, которого уже нет и органы накажут его за проживание без паспорта.
Поняв это, Михаил Ефимович быстренько сходил в паспортный стол, написал заявление об утере паспорта, ему дали на месяц справку с фотографией и если паспорт не найдется, то через месяц ему оформят новый документ. На том всё и успокоилось.
Прошел месяц, в течение которого Михаилу Ефимовичу неоднократно приходилось показывать полицейским эту справку, поскольку шла очередная кампания борьбы с терроризмом и нелегалами для пополнения карманов полицейских.
Михаил Ефимович вновь написал заявление об окончательной утере паспорта, заполнил необходимые анкеты и ещё через месяц получил новенький паспорт уже со своей лысой фотографией.
Он сделал с паспорта несколько ксерокопий, чтобы носить при себе, а сам паспорт спрятал в своей комнате так, чтобы соседи хачики не смогли найти документ в его отсутствие, если будут шариться в комнате, а то, что они регулярно это делают у него сомнений не было: уходя из дома на работу грузчиком, он всегда ставил на дверь маячки в виде бумажек или ниточек и иногда, возвращаясь, находил эти маячки потревоженными, что говорило о посетителях в его отсутствие.
Прошло лето и в сентябре Михаил Ефимович получил извещение из банка, что за ним числится задолженность по кредиту, взятому под залог его комнаты, и если он не выплатит долг, то банк начнет судебную процедуру.
Михаил Ефимович оторопел: никакого кредита, тем более под залог жилья он не брал – это был его принцип, не брать в долг никогда и ни за что, даже если очень нужно, например, чтобы добавить денег и прикупить квартиру вместо комнаты. Он живет один и если что случится, то никто ему не поможет расплатиться с долгами. Так он и жил: без долгов и без квартиры.
Он поспешил в банк, где ему показали договор заимствования на полгода, на 400 тысяч рублей, под 25% годовых без поручителей, но под залог его комнаты, копия свидетельства собственности на комнату тоже прилагалась. Подпись была похожа на его, копия паспорта прилагалась. Михаил Ефимович понял, наконец, зачем в паспорте нужна подпись владельца: чтобы мошенникам легче было пользоваться украденным документом, подделывая подпись.
Михаил Ефимович заявил, что паспорт у него был утерян и есть заявление об утрате, но оказалось, что договор с банком был заключен за месяц до его заявления и, как сказал банковский клерк, наверное он сам уничтожил паспорт, чтобы не возвращать ссуду, но просчитался: законы теперь на стороне банков и собственников, а не таких мошенников, как Рзавец.
Михаил Ефимович попробовал подать заявление о мошенничестве в отделение полиции, указав на предполагаемых преступников – соседей хачиков, но заявление у него не взяли, объяснив, что факт мошенничества он должен доказать сам в суде, подав заявление на банк, который выдал ссуду кому-то по его утерянному паспорту.
Михаил Ефимович так и сделал, но судья – тоже кавказец, решил, что всё оформлено правильно, копии документов верны. Подпись Михаила Ефимовича на договоре займа соответствует его подписи на паспорте, а потому, Михаил Ефимович Рзавец должен вернуть ссуду со всеми накопившимися процентами. Или банк продаст его комнату в счет долга.
Денег у Михаила Ефимовича не было и вернуть чужой долг он не смог, напрасно убеждая банк и полицию, что денег этих он не брал.
Через три месяца банк подал в суд иск о продаже комнаты Михаила Ефимовича в счет долга, и суд охотно поддержал банк в его стремлении вернуть деньги с выгодой.
Банк выставил комнату Михаила Ефимовича на продажу и вскоре продал её за бесценок – раза в три ниже рыночной стоимости, объяснив, что никто не хотел покупать эту комнату из-за соседей кавказцев.
Небольшую разницу между продажной ценой комнаты и банковским долгом, этот банк положил на счет Михаила Ефимовича, поскольку тот отказался брать эти деньги, всё ещё надеясь, что правда и справедливость восторжествуют и ему не придется расплачиваться жильем за мошенников.
Отведенные три месяца на выселение из своей комнаты, Михаил Ефимович провел в тщетных попытках оспорить решение суда, из-за чего бросил работу грузчиком и жил на остаток своих сбережений, а когда они кончились, то начал брать деньги с банковского счета, которые тоже скоро кончились: приходилось платить адвокатам и в судах.
Ничего доказать ему не удалось и однажды Михаилу Ефимовичу пришла повестка, извещающая его о предстоящем выселении из квартиры. Он убежал из дома в этот день, надеясь, что без него его не выселят – так и случилось. Потом ещё два раза приносили повестки: он за них не расписывался в получении, но служебные исполнители брали подписи у соседей – хачиков, что он отказался брать повестки.
Однажды в полдень, вернувшись домой с очередной встречи с адвокатом, Михаил Ефимович застал судебных приставов, выносящих его вещи из квартиры и складывающих их в кучу, чуть в стороне от подъезда. Он оцепенел: рушилась его последняя связь со столицей в виде простого, но собственного жилья. На его возмущение равнодушные приставы показали бумагу с постановлением суда об его выселении из не принадлежащей ему комнаты.
Михаил Ефимович побежал в полицию, чтобы остановить произвол: нельзя же выбрасывать человека на улицу без предоставления ему другого жилья, но в полиции только посмеялись над ним: давно уже можно выселять, даже за неуплату коммунальных платежей в течение полугода, а за долги банкам и вовсе нет никаких ограничений на изъятие жилья.
– Куда же я дену свои вещи,– спросил Михаил Ефимович, – они так и будут лежать у подъезда?
– Можете не беспокоиться за вещи,– отвечал ему дежурный, – приставы должны вызвать машину, вещи погрузят и отправят на ответственное хранение на складе, откуда вы сможете забрать их, когда определитесь с жильем.
Вернувшись домой, Михаил Ефимович не застал ни приставов, ни своих вещей: только соседи кавказцы сидели на скамейке у подъезда и веселыми криками приветствовали его: «Ну что ученый, не хотел продавать комнату – теперь она даром достанется нам, а ты, как собака, будешь жить на улице. Я говорил тебе, что Москва наш город, а ты не поверил, – кричал Сослан, показывая неприличные жесты.
Покуражившись ещё, хачики ушли, освободив скамейку, на которую и уселся Михаил Ефимович, совсем обессилев от нагрянувших напастей.
– Хорошо, хоть вещи отвезли на хранение, – подумал он,– сниму комнату, денег хватит на месяц, а там видно будет: адвокат обещал, что всё уладится, и комнату мне вернут. Тогда продам её и уеду домой в квартиру матери, проживу на эти деньги год, а там и пенсию начну получать, досрочно, как безработный.
Пока он успокаивал себя надеждами, подъехал фургон. Из него вышел пристав и спросил у Михаила Ефимовича, где тут вещи, которые надо отвезти на склад для хранения.
– Это мои вещи, – отвечал Михаил Ефимович, – их уже отвезли, скажите только куда?
– Ничего не знаю, – вот бумага с описью вещей, которые надо отвезти из этого дома, мы ничего и никуда не отвозили.
Пристав вместе с Михаилом Ефимовичем прошли к соседнему подъезду, где сидели две старушки и спросили у них, куда делись вещи от подъезда. Старушки отвечали, что подъехала грузовая машина «Газель», там были три человека кавказской наружности, они погрузили все вещи и уехали. Старушки думали, что это их вещи, потому что при выносе этих вещей из дома тоже присутствовали три кавказца.
Пристав выругался и уехал, а Михаил Ефимович понял, что его соседи организовали похищение всего имущества, которое, возможно, просто вывезли за город и где-нибудь выбросили, потому что ничего ценного для посторонних там не было.
Он лишился одежды и обуви, а главное, всех документов, кроме паспорта, который теперь всегда носил с собой и свидетельства собственности на комнату, которое требовалось адвокатам.
Только сейчас, он ясно и отчетливо понял, что не вернуть ему ни комнаты, ни вещей и снова, как и сорок лет назад, он оказался в Москве на правах приезжего, но тогда была юность и надежды на благополучную и яркую жизнь, а сейчас была старость и никаких надежд.
Михаил Ефимович сел на скамейку у своего подъезда, ощущая, как тоска и отчаяние постепенно заполняют всё его тело и душу, поглощая мысли и желания. Захотелось разом кончить все заботы и чувства.
Он встал и бесцельно пошел прочь от своего бывшего дома, углубился в жилые кварталы, перешел железную дорогу, рощу, пустырь и оказался рядом с заброшенной фабрикой, огороженной бетонным забором.
Рядом, в низине протекал ручей, на склоне росла одинокая береза, и у Михаила Ефимовича появилось осознанное желание повеситься именно на этой березе. Он подошел ближе, подыскивая подходящий провод или веревку, чтобы исполнить своё последнее желание, но, к счастью, ничего не нашел.
Тогда Михаил Ефимович пошел на заброшенную фабрику, зашел в старое кирпичное здание, в поисках веревки взобрался на чердак, но ничего пригодного для сведения счетов с жизнью там не нашел и остался ночевать в прогретом майским солнцем чердаке. Так предполагаемое место его самоубийства стало местом продолжения его столичной жизни.
Вспоминая все перипетии своей жизни, под мерный шум дождя, Михаил Ефимович перекусил пару раз из своих запасов, подремал и вечером уснул окончательно, в надежде на завтрашний погожий день, чтобы продолжить добывание средств к существованию.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Недели через две после дождливого дня воспоминаний, проведенного на чердаке, солнечным утром, Михаил Ефимович, одевшись и позавтракав из своих припасов, увязал две стопки книг и отправился к людям по своим торговым делам.
Аккуратно прикрыв вход в подвал, ведущий на чердак, куском шифера, валявшегося неподалеку, Михаил Ефимович осторожно выглянул из бункера, как он называл спуск к подвальной двери, и, убедившись, что поблизости нет посторонних, поднялся по ступенькам и зашагал прочь от дома, держа в руках по увесистой стопке книг, перевязанных капроновым шнуром.
Он спешил на своё рабочее место у автобусной остановки, где сегодня решил торговать книгами. Путь его, как всегда, пролегал вдоль заброшенного цеха, бывшей здесь, до демократии, фабрики.
Неожиданно, сверху упали одиночные капли дождя. Он поднял голову: небольшая тучка повисла в ясном небе над головой и капли дождя падали именно из неё. С книгами в руках попасть под дождь – значит лишиться торговли, и Михаил Ефимович укрылся под бетонным козырьком над входом в заброшенный и разграбленный заводской цех, поставив связки книг ближе к стене, чтобы не промокли, если дождь разойдется.
Редкие крупные капли дождя падали на сухую землю, вздымая фонтанчики серой пыли и оставляя после себя темное пятнышко намокшей земли. Внезапно, дождь усилился, земля вскипела от поднятой каплями пыли, которая мгновенно осела, прибитая следующими струями дождя.
Темные пятна влажной пыли слились вместе, земля наполнилась влагой и вот уже побежали мутные ручейки, увлекая своим потоком мелкие кусочки земли, листья, щепки и всяческий мусор от человеческой деятельности.
– Вот и меня несет, как этот мусор, мутный поток нынешней хищной и подлой жизни и неизвестно, удастся ли мне выбраться на берег или унесет в болото безысходности, где я сгину окончательно, как эти потоки дождевой воды, стремящиеся в зловонную лужу, что разлилась неподалеку в низине, – подумал Михаил Ефимович, наблюдая, как завеса дождя скрыла опушку рощи и дома за ней – туда он и держал свой путь.
Дождь кончился также внезапно, как и начинался. Сразу выглянуло солнце, воздух, очищенный от пыли и копоти большого города, стал прозрачен, цвета яркими и сочными и даже руины заводских зданий, омытые дождем, выглядели значительно и обнадеживающе. Беспорядочное скопление домов вдали, сквозь прозрачный воздух, стало казаться ближе и привлекательнее и Михаил Ефимович, подхватив свои связки книг, направился по тропинке вдоль остатков бетонного забора в ту сторону, старательно обходя лужицы ещё не успевшей впитаться в землю дождевой воды.
В роще запели птицы, с карканьем пролетела стая ворон, в небе виднелась полоса от пролетевшего самолета: жизнь проявлялась и кипела вокруг одинокого бывшего человека, поспешающего к людям, обеспечивающим ему, самим своим существованием, жизнь и надежду на лучшую долю.
По извилистой тропинке, Михаил Ефимович направился в сторону жилого массива, виднеющегося вдалеке за деревьями и железной дорогой. Тропинка пролегала вдоль бетонного промышленного корпуса заброшенной фабрики, с выбитыми стеклами окон, развороченными рамами и дверями, и уходила вниз в небольшую лощину, в которой стояла одинокая береза на берегу протекающего рядом ручейка.
Однажды, он прошел вверх по ручью и обнаружил его исток в виде ключа, бьющего из-под земли на опушке чудом уцелевшей березовой рощи. В исток ключа была вставлена железная труба, из которой и вытекала эта ключевая вода.
У трубы толпилось несколько человек с пластиковыми бутылями, в которые они по очереди набирали воду: видимо наслушались ТВ о целебных свойствах родниковой воды, вот и запасались здоровой, якобы, водой для питья – вместо водопроводной.
За рощицей, на опушке которой бил родник, находилось небольшое, старое и уже заброшенное кладбище и вполне вероятно, что именно оттуда и вытекала родниковая вода, но это обстоятельство не останавливало желающих испить ключевой воды. Михаил Ефимович тогда подивился на посетителей родника, но больше туда не ходил – не место бомжу среди людей, озаботившихся своим здоровьем.
Сейчас, подходя к ручейку, он услышал нагло – торжествующие крики воронья, стая которых вилась около одинокой березы. Подойдя ближе, он понял причину вороньей свары: на березе, у самой вершины, в развилке веток застряла пестрая кошка.
Как она оказалась здесь, вдали от человеческого жилья было непонятно: хозяева, наверное, просто выбросили домашнее животное на улицу и подальше от дома, а здесь бродячие собаки загнали кошку на дерево. Но домашние кошки не умеют спускаться с деревьев – вот и эта, взобравшись на березу, оставалась здесь, пока её не заметили вороны, которые решили подкормиться свежим кошачьим мясом и устроили охоту на несчастное бездомное существо.
Пернатая банда ворон действовала умело и слажено, как и человеческая преступная группировка. Несколько ворон сидели на ветвях перед кошкой и громкими криками привлекали её внимание к себе, а в это время другие вороны, молча подлетали к кошке сзади и били её с лёта крепкими клювами в голову и туловище, так, что кровью были уже обрызганы нижние ветви и листья березы.
Кошка уже ослабела и не оборонялась, а только жалобно мяукала от каждого удара вороньим клювом. Если бы она не застряла в ветвях, то свалилась бы обессилено с дерева и тем самым спасла себе жизнь, но знать не судьба, ей пожить ещё на белом свете.
Когда Михаил Ефимович подошел вплотную к березе, всё было кончено: вороны с разных сторон набросились на израненную кошку и стали расклевывать её, ещё живую, выдирая клочки шерсти и кусочки мяса и не обращая внимания на подошедшего человека.
Михаил Ефимович подобрал несколько камней и, кидая их в стаю ворон, отогнал серых убийц от неподвижной, но возможно ещё живой кошки. Вороны, недовольно каркая, стали кружиться вокруг, ожидая ухода человека, чтобы закончить раздел своей добычи. Михаил Ефимович посмотрел вверх и понял, что спасти кошку ему не удастся: нижние ветви березы были на высоте трёх метров, потом ещё метров семь вверх по веткам – человеку его возраста такие лазанья уже не под силу.
Постояв, минут пять, он прислушивался, но кошка уже не мяукала, и он пошел дальше, уверяя себя, что опоздал и всё равно помочь бы не смог. Он шел, не оборачиваясь и слыша сзади торжествующее карканье воронья, набросившегося на свою добычу сразу же, как только человек пошел прочь.
– Нет, не гуманно выбрасывать домашних животных на улицу, когда они надоели или стали старыми и ненужными, как изношенные вещи, – думал Михаил Ефимович, продолжая уходить по тропинке от дерева и от воронья, – надоело животное, надо поступать так, чтобы его жизнь окончилась без мук, как у этой кошки, и без голода и холода зимой – как у дворовых бездомных собак и кошек, брошенных во дворах домов и на дачах.
Вот его, например, ещё давно, бывший тесть – Семен Ильич, когда они с Саной бывали в гостях у её родителей, попросил однажды, унести куда – нибудь подальше, их старую кошку, которая стала мочиться по углам квартиры, создавая такие запахи, которые перебивали запах обжитого еврейского жилища.
Михаил Ефимович, уходя вечером из гостей, посадил кошку в сумку, привез к своему дому и, отправив Сану домой, понес кошку в ближайший скверик, но не выбросил её и не ушел прочь, а заботливо сделал петлю из веревочки, предусмотрительно взятой у тестя на кухне, надел эту петлю на голову кошки, спокойно сидевшей у него на руках, привязал другой конец веревки к ветке дерева и отпустил кошку с рук.
Веревка натянулась, и кошка повисла, судорожно цепляясь когтями за веревку, изворачиваясь и пытаясь перекусить веревку, но тщетно. Он тогда постоял, наблюдая с болезненным любопытством, как животное борется за жизнь и как жизнь покидает его, подождал, когда кошка затихла, снял веревку с дерева, положил мертвую кошку снова в сумку и, подходя к дому, выбросил её вместе с петлей в мусорный бак.
– Вот примерно так и нужно поступать: и дело сделано, и животное не мучится, – закончил Михаил Ефимович свои размышления, навеянные расправой ворон над бедной кошкой.
Хотя была тогда с ним и неприятность: утром следующего дня, уходя на работу, его жена Сана прихватила пустую коробку из-под обуви и, выкидывая её в мусорный бак, увидела там кошку своих родителей с петлей на шее.
Потом, при семейных ссорах, жена всегда называла Михаила Ефимовича живодером или палачом, припоминая ему эту самую кошку. В ответ, он называл жену эсэсовкой: по первым буквам имени и отчества – Сана Семеновна, что для неё было очень оскорбительно и их домашние ссоры заканчивались длительным и злобно – молчаливым перемирием.
Но Михаил Ефимович и тогда, и сейчас, считал и считает, что поступил с кошкой правильно и гуманно.
За этими раздумьями он незаметно приблизился к жилым кварталам, где ему предстояло добывать себе на пропитание из тех же самых мусорных баков, где кормились такие же бездомные, как и он, брошенные хозяевами кошки и собаки.
