Станислав Владимирович Далецкий
Время шакалов
Ещё один вопрос: есть ли душа у животных или нет? Если есть, то у всех и у червей тоже? Тогда человеческая душа должна подсказать глисту, который живет в теле человека, чтобы этот глист не изнурял человека – иначе погибнет человек, а с ним и глист.
А если душа не у всех животных, то где кончаются душевные животные и начинаются бездушные твари? А если душа только у человека, то почему? Он же устроен почти как обезьяна: только мозг – компьютер по-мощнее. И таких дурацких вопросов можно задавать без конца.
Так что, тебе, Черный, будет без разницы: есть – ли у тебя душа и сохранится ли она где-то во Вселенной.
Если твоя душа лишится твоего тела и твоих чувств, то ты уже никогда не сможешь ощутить себя тем бомжом, какой ты есть сейчас и не вспомнишь ты никогда: ни своего детства, ни всей своей жизни, потому что, все твои мысли и все твои чувства уйдут в небытие, вместе с твоим телом и твоим мозгом – компьютером.
И неужели ты веришь, что может быть душа у Горбачева, у ЕБоНа или Гитлера и ваши души встретятся на том свете и, может быть, даже подружатся? Конечно, нет, а потому успокойся и живи, как живется, независимо от того: есть ли у тебя душа или нет, и не уподобляйся тем несчастным людям, которые в церквях или из телевизора слушают всякий бред о человеческой душе и искуплении грехов своей души в каком-то ином мире.
Вечер закончился в молчании и Михаил Ефимович, допив свой квас, пошел спать на, привычное ему, место в соседней комнате – возвращаться в душный чердак ему не хотелось.
Х
В один из торговых дней, ближе к вечеру, небо неожиданно затянулось тучами, и едва Михаил Ефимович успел собрать и связать свои книги, как стал накрапывать дождь.
Прикрыв книги сверху полиэтиленовой пленкой, он торопливо пошел к своим товарищам, чтобы переждать дождь – идти к себе на чердак было далеко и его кормилицы-книги могли основательно промокнуть и потерять товарный вид.
Дождь накрапывал потихоньку, но как только Михаил Ефимович вошел в знакомый подъезд заброшенного дома, дождь резко усилился и через мгновение всё вокруг потемнело и струи воды, сплошной пеленой затянули окрестности, стекая ручьями с бетонного козырька над подъездом.
Михаил Ефимович порадовался за себя, что успел вовремя зайти под крышу, и поднялся к нелегальным обитателям единственной жилой квартиры в этом доме – хотя и с изуродованной дверью и выбитыми кое-где стеклами окон.
Общество было в сборе. Учитель приветствовал Михаила Ефимовича поднятой рукой и словами:
– Привет, Тихий! Заходи к нам: с бутылкой гость – с двумя хозяин! Как тебе удалось остаться сухим, когда на дворе идет сильный дождь?
– Я успел как раз до дождя – потому и не промок, – ответил Михаил Ефимович, ставя свои книги в уголок за дверью и вытирая вспотевшие руки платком, который всегда носил в кармане брюк.
– Ну и ловок же ты, насчет дождя, – заметил Учитель, – да и в остальном остаешься особым бомжом, так сказать, на хорошем счету: чистым и непохожим на нас. Как же насчет бутылки водки – как гость? Принес?
–Нет, Учитель, не успел взять – дождь начинался и надо было спасать книги, а до рынка дойти сухим и не замочив книг, я бы не успел. Но как-нибудь потом, оправдаюсь, ты же меня знаешь!
– Потому и спросил, что знаю. Но ты не переживай за нас. Сегодня Иванов припер с рынка двухлитровую бутыль с каким-то пойлом, вполне приличного качества, поэтому мы, в эту рань, уже здесь и начинаем трапезу под шум дождя.
Присоединяйся и ты к нам покушать, как непьющий. Не знаю, как ты держишься без выпивки при такой, нашей, жизни. Мы бы все сошли с ума или стали наркоманить, или нюхать клей, чтобы забыться, а ты ничего: жив, здоров и питаешь надежды перестать бомжовать, не прибегая к алкоголю и наркотикам. Железные скажу, у тебя нервы, Тихий!
– Прожил 15 лет с женщиной: по расчету, без взаимности и со скандалами – вот и закалился, – неожиданно для себя, промолвил Михаил Ефимович, присаживаясь к столу.
– Интересно, интересно, – оживился Учитель, – а нельзя ли поподробнее?
– Какие уж тут подробности, – ответил Михаил Ефимович, сожалея о сказанном,– женился по расчету на дочери своего начальника ради карьеры и квартиры, но расчет не оправдался, потому остался без квартиры и жены, а карьера получилась от научного сотрудника до бомжа – вот и весь сказ.
– Ладно, потом поговорим на эту тему о наших женщинах и их роли в нашей жизни и судьбе, а пока опустошим наш стол с выпивкой и закусками. Иванов! Ты сегодня на разливе своей дряни – угощай общество.
Иванов, не мешкая и не ожидая повторного распоряжения, разлил по стаканам бесцветную жидкость с резким запахом спирта и сказал: «Не сомневайтесь, я уже выпил стаканчик и, как видите, жив – здоров, бутыль эту мне пожаловали урюки – ну эти, азиаты, что я помог им разгрузить машину с картошкой и овощами. Сами-то они не пьют, а хозяин за работу дал им денег и эту бутыль с разведенным спиртом – судя по запаху, не очень очищенным».
Из закуски были только хлеб, ломаный большими кусками, зеленый лук, огурцы и помидоры дряблого вида, которые Иванов принес с рынка, выбрав их в контейнерах для отходов, где зацепил и круг плесневелой колбасы, которую тщательно обтерли сырой тряпкой и она приняла съедобный вид.
–Ничего, не отравимся, если будем еду запивать водкой, – говорил Иванов, наливая вновь в подставленные стаканы свой напиток. – Спирт, он обеззараживает, его в медицинских целях применяют для этого. Вот если не запивать, то можно запросто отравиться едой – у меня так, однажды, было.
Ужин, под шум дождя продвигался быстро и, когда бутыль опустела наполовину, члены общества удовлетворенно отодвинулись от стола и, как всегда, закурили.
Сделав пару затяжек из окурка сигареты, Учитель откинулся в своем сломанном кресле и сказал:
–Предлагаю сегодня обсудить тему женщин в нашей жизни. Все-таки, мы хотя и бомжи, но мужчины, и останемся ими до конца своей жизни – обычной, конечно: сексуальная жизнь, как я понимаю, для нас уже закончилась по объективным обстоятельствам, хотя и рановато по возрасту, особенно для Иванова, который как-то обещался: вернуться осенью в обычную жизнь и даже жениться, если получится.
– Так точно, – ответил Иванов, – я от своих слов не оказываюсь, и буду стараться исполнить данное вам обещание наладить свою жизнь.
– Дай бог нашему теляти – волка забодати, – произнес Учитель поговорку и продолжал,– предлагаю каждому из нас рассказать об одной из своих женщин, которая повлияла на его жизнь или могла изменить его жизнь, но не сложилась судьба быть вместе.
–Итак, я предложил, я и начну свой рассказ, который будет про мою жену, царство ей небесное. Хотя я и неверующий в бога, но стал бы верующим, если бы знал, что это моё пожелание исполнится.
– В городок моей семейной жизни, я попал после окончания института, по распределению. Вы же знаете, что в советское время, окончив ВУЗ, надо было отработать три года там, куда тебя пошлют, по специальности или прослужить один год в армии, если не проходил военную подготовку, или два года в армии – офицером, если проходил военную подготовку.
Я военную подготовку не проходил, но как учителя, направленного на работу в сельскую местность, меня освободили от службы в армии. Приехал я в этот городок: школа новая, большая, но жилья для приезжих учителей нет – ещё не построили.
Предложили мне общежитие, но я отказался: учителю жить в общежитии неудобно, да и надоело мне общежитие за пять лет учебы – я ведь и сам из деревни, колхозник и первый в семье с высшим образованием.
Родители – колхозники умерли, один за другим, несколько лет назад, брат спился и умер два года назад, отравившись каким-то спиртовым пойлом, типа того, что мы пьем сейчас, а старшая сестра уехала много лет назад в Фергану по оргнабору на стройку шелкового комбината, там вышла замуж, осталась и следы её затерялись, когда СССР развалили враги.
Я сказал это к тому, что родных у меня не осталось, и городок стал моей судьбой и родиной. Вместо общежития, городской отдел народного образования (ГОРОНО) купил мне частный деревянный домик: комната и кухня, но с участком и недалеко от школы, а потом обещали дать квартиру в благоустроенном доме, который только планировался к постройке.
Въехал я в этот домик: сельский быт мне привычен, освоился и с сентября стал учительствовать историю в старших классах.
Дело молодое, жил я один и образовалась у нас компания таких же молодых и одиноких учителей и врачей, был даже один офицер милиции.
На выходные мы, обычно, собирались у кого-нибудь, немного выпивали и шли в кино или в клуб: на танцы, на заезжих артистов или на самодеятельность.
Конечно, в институте у меня было несколько любовных историй, но городские девушки слишком бойкие и охотно идут в постель, что мне не нравилось и мы быстро расставались, не задев души. Здесь такие связи были невозможны по авторитету учителя – потому у меня никого и не было.
Однажды, в клубе, на танцах, меня пригласила девушка на дамский вальс: обычная с виду, простой русской красотой. Разговорились, она жила в общежитии и работала помощником прораба после окончания строительного техникума.
Мне с ней было легко и просто и мы начали встречаться в клубе или вместе ходили в кино, но она предупредила, чтобы на эти встречи я приходил без запаха спиртного, что я и сделал – выпивать меня тогда не тянуло, не то что сейчас.
Встречались мы месяца два, а потом она сказала, что я ей нравлюсь и она согласна выйти за меня замуж – если я не против. Так мы и поженились по её предложению, и я никогда об этом не жалел и не жалею.
Бывает, что один человек чувствует другого, как продолжение себя самого: не надо слов и поступков – понимание друг друга происходит само собой. Так было и у нас с женой: Наденькой – Надеждой.
Вскоре родилась дочь, а через три года и сын, нам стало тесно в нашем домике, а учительский дом всё ещё строился. Мне давали квартиру на втором этаже в доме без удобств, но жена предложила самим построить дом на нашем участке, а все строительные работы она берет на себя.
Построили дом за три года и зажили лучше прежнего, пока не наступило нынешнее окаянное время. У русского писателя Ивана Бунина, дворянина, есть опус под названием «Окаянное время», где он описывает страдания помещиков и прочих захребетников, лишившихся в результате революции своих привилегий, капиталов и беззаботной жизни.
Таких, в царской России было менее 10% населения. Сейчас их потомкам удалось совершить контрреволюцию и лишить благополучной жизни уже 90% населения бывшей страны – СССР: вот, по– моему, настоящее окаянное время!
Моя Наденька стала безработной, что-то в ней сломалось внутри и она тихо угасла, прямо у меня на руках, попросив, напоследок, не дать пропасть детям, что я обещал, но выполнить не сумел.
Оказалось, что вся семья наша держалась не ней. Не помню случая, чтобы мы поссорились или размолвились: любое начало конфликта она гасила своей уступчивостью или лаской и со мною и с детьми. После её ухода я погоревал, утешаясь вином, а когда опомнился – было поздно: дети взяли с меня пример и стали выпивать от нищеты и безработицы, я не смог им помочь и, в итоге, оказался здесь.
Жена была единственной, по настоящему моей, женщиной: ближе отца и матери и, конечно, я бы не сидел здесь, проклиная себя, если бы она не умерла,– закончил свою исповедь Учитель и с тоской посмотрел в окно, за которым продолжался сильный ливень, очищая город от грязи, как он, только что, очистил свою душу признанием в верности своей умершей жене.
Слушатели помолчали: каждый вспоминал свою жизнь, пытаясь отыскать в памяти ту женщину, которая более других повлияла на его судьбу или же, мимолетно прошла, оставив после себя горечь сожаления об утрате.
Наконец, Иванов, прервал затянувшееся молчание словами: – Ничего, Максимыч, жизнь всё смоет: и хорошее и плохое, как этот дождь за окном смывает пыль и очищает воздух. Возьми свой стакан и мы все выпьем за твою жену – пусть земля ей будет пухом!
Он налил из бутыли всем понемногу и бомжи выпили за незнакомую им женщину Учителя, о которой он рассказал только что много хорошего, а Иванов продолжал, – если не против, то я расскажу о своих женщинах по жизни, тем более, что и говорить-то не о чем.
Вы все здесь с высшим образованием – значит, интеллигенты: вот и разводите нюни, вспоминая о прошедшей жизни. Я – рабочий, начал работать с 16-ти лет, слесарем на заводе и продолжал эту работу много лет, пока демократы не разрушили завод и не выгнали меня прочь.
Мне некогда и незачем было искать женщину со смыслом для своей жизни. Баба, она и есть баба: со смыслом или без. Если она не стерва какая-нибудь, то бабе нужен мужик, дом и ребенок – чтобы жить хорошо, а всякие там чувства и любовь только в книгах, которые пишут сопливые бабострадатели и бездельники.
Посмотрел бы я на них и их чувства к женщине, после рабочей смены за верстаком или станком, за баранкой авто или на стройке – тогда им будет не до женщин: присесть бы и отдохнуть – вот и все мысли и чувства.
Женщина, конечно, нужна мужику, особенно по молодости, когда сил хватает и на работу и на бабу. Так и я: про любовь смотрел в кино, а по жизни нашел в соседнем цеху девчонку – маляршу, познакомились в обеденный перерыв в столовой, потом вместе на работу и с работы.
Ходили в кино, на танцы – так и завязалось. Поженились – завод дал комнату, потому что оба мы жили в общежитиях. Родилась дочь, я ещё и тёщу прописал к себе и получил от завода трехкомнатную квартиру – бесплатно, так что мне грех обижаться на советскую власть: жаль ума у нас, рабочих, не хватило защитить эту власть, когда всякие демократы начали её рушить. Придавить надо было гадов, и все дела – не сидел бы здесь с вами, а продолжал спокойно работать на заводе.
Моя Машка была женщина спокойная, без истерик и чистоплотная: обычно, в выходные дни мы обедали с вином, потом она меня загоняла в ванную, сама мылась и после в кровать – вот и вся любовь.
Жаль, жена умерла рано: видимо надышалась краски на своей работе – вот и заболела. Остался я один, тещу бог ещё раньше прибрал, выпивать стал, а надо было подыскать себе новую подругу жизни – может и не пропил бы квартиру.
Я так скажу: женщина по жизни нужна человеку, но только одна – для семьи. Вот лебедь – гордая птица, а пару себе подбирает на всю жизнь, да и волки парою живут всю жизнь – чем же человек хуже волка?
Любовь придумали артисты – гомосексуалисты, писаки – бумагомараки, художники и прочие бездельники, и извращенцы для своей развратной жизни.
Нравится женщина: хочешь её, как мужчина, не на один раз и хочешь быть вместе – это и есть любовь, а всё остальное, это проституция и мужчин и женщин.
Мне бы сейчас зацепиться за нормальную женщину с жильем: я бы и пить бросил, и работать стал и зарплату бы в дом приносил.
Да как бомжу найти такую женщину – они от нас шарахаются от одного запаха, не говоря о прочих наших недостатках. Но я все-таки надеюсь: без надежды даже бомжу жить нельзя,– закончил Иванов и опять потянулся к бутылке.
– Погоди, Иванов, остановил его Хромой, – не так часто поднимай стакан – вечер ещё только начинается, опять же, хочешь бросить пить – надо выпивать пореже и поменьше. Скажу и я своё слово о женщинах.
Тут, Максимыч и Иванов рассказали свои истории, из которых следует, что всё зависит от женщины, от её отношения к тебе. Вспоминаю фильм «Экипаж» – хороший фильм, про летчиков, вы его, конечно, видели все: лет 30-ть назад был снят. Там, по сюжету, у одного летчика жена – полная стерва: всё ей не нравится, всё раздражает в муже и она, наконец, развелась и вскоре вышла замуж за другого. Потом этот летчик навестил свою бывшую жену, чтобы увидеть своего ребенка. Она встретила его спокойная и веселая – при новом муже.
Что из этого следует? Если женщина, случайно или по расчету вышла замуж без симпатии к мужу или просто живет с нежеланным мужчиной вне брака, в силу житейских обстоятельств, то она и будет стервой – всегда притворяться не получится. Я считаю, что Максимычу и Иванову повезло прожить часть жизни с женщинами, которых они устраивали, а любовь это или что-то иное – не так и важно.
Теперь о себе. Как известно, я коренной москвич – жил когда-то с родителями в хорошей трехкомнатной квартире, поступил в институт – строительный и там, через свою однокашницу, на вечеринке, познакомился с девушкой: приезжая, училась на педагога и жила в общежитии.
В общем, завязались у нас отношения, я женился на ней и привел её в квартиру родителей против их воли. Они, как и многие москвичи, считали, что эта девушка вышла за меня замуж из-за прописки и чтобы остаться в Москве после учебы. Так оно и оказалось. Меня она только терпела, всегда и всем была недовольна и постоянно ссорилась с моими родителями.
Институт я окончил и начал работать в строительной организации, часто уезжая в командировки, а жена стала работать учителем в школе и там от учеников совсем остервенела – вся колючая, как ежиха: не тронь, а то уколешься.
Родители мои, видя всё это, сильно переживали за единственного сына, может от того и рано умерли: один за другим. Потом жена как-то успокоилась, но начала задерживаться после работы: то курсы повышения квалификации, то ещё какие-то дела и случайно узнаю, что у неё есть любовник.
Оказалось, что ещё до меня у неё была длительная любовная связь, как говорится, с первым её мужчиной в жизни, но он был женат, развратничал, вскоре бросил и её, а через несколько лет она его отыскала и связь продолжилась на равных – оба были в браке. Правду говорится: хорошее дело – браком не назовут, это как раз про меня.
В общем, мы развелись, квартиру она разменяла на две однушки и мы разъехались в разные стороны, но на прощание она мне сказала, что вышла замуж не из-за жилья, а чтобы доказать своему первому мужчине, что и она кому-то нужна. И женщина, мол, всегда любит своего первого, особенно, если связь была длительная, а не мимолетная.
Мужик тот, снова её бросил, она вышла замуж, может опять назло ему, и родила ребенка – уж не знаю и от кого. Хорошо, что у меня с ребенком не получилось, а то мучился бы потом: чей он – мой или её хахаля.
С тех пор, я с женщинами не имел серьезных отношений – только секс. Заведешь подружку: месяц – два покувыркаешься и разбежались. Или проститутку пригласишь, если есть деньги: по телефону из газеты «МК» скажешь, какая тебе нужна и сколько платишь – сутенер привезет её, заплатишь, часок проведешь и вся любовь – чисто собачьи отношения.
Я думаю так: может демократы, сейчас, специально пропагандируют свободную любовь и секс за деньги, чтобы между мужчинами и женщинами не завязывались ответственные отношения с семьей и детьми, а только секс – глядишь и не останется скоро в стране людей: нет детей – нет и людей, тем более, что пропагандируются и всякие извращения, а занятие сексом представляется такой же естественной надобностью, как попить чаю или справить нужду. Такая моя история про женщин, – закончил Хромой.
– Вас послушать, так правы демократы, когда говорят, что секса в СССР не было,– вступил в разговор Черный,– конечно, в их понимании: секса – как кратковременной интимной связи между мужчиной и женщиной, не было, а были приятельские отношения, переходившие, порой, в интимные: по согласию и бесплатно – иначе это проституция, которой тогда почти не было: уж я то знаю, как коренной москвич, имевший много случайных связей с женщинами.
Я, как и Хромой, жил с родителями в большой квартире сталинского дома – так называли дома, построенные после войны с большими квартирами для заслуженных людей. Отец: генерал и участник войны, умер, когда мне было 10 лет, мать лето проводила на даче, и я со старших классов оставался летом один в квартире, приезжая к матери на дачу на выходные.
В остальные дни у меня собирались приятели и приятельницы, мы пили легкое вино, танцевали и уединялись по комнатам – места хватало всем. Надо сказать, что одноклассников среди них не было, а были такие же, как и я, маменькины сыночки из обеспеченных семей.
От нас и пошел потом развал советской власти, но мы, тогда, думали лишь о себе и развлечениях и считали себя лучше других.
Мать часто просила меня угомониться, найти хорошую девушку и жениться – она мечтала о внуках, а зачем мне была эта женитьба и заботы о семье, если и так отзывчивых девушек хватало?
На последнем курсе института внезапно умерла мать – от гриппа и я остался совсем один: близких родственников не осталось – где-то далеко были дяди и тети, но я с ними никогда не виделся и не общался.
Учился я в институте плоховато, а тут совсем было забросил учебу, но появилась однокурсница – Таня, которая узнав о смерти матери, выразила сочувствие и, однажды, зашла ко мне на квартиру. Я тут же, сыграл подло на её жалости ко мне, начал встречаться с ней и добиваться, как всегда привык, интимной близости, но она была твердых деревенских убеждений, что до свадьбы нельзя. И говорила, что она девушка, чему я не верил: как так, оканчивает институт и всё ещё девушка?
В общем, через месяц я её добился, было море слез, она действительно оказалась девственницей и отдалась полностью своему чувству ко мне – как первому мужчине в своей жизни, без остатка, со всей преданностью, на которую способны только немногие женщины.
Я дал ей ключи от квартиры и частенько, после занятий она приходила ко мне, но оставаться на ночь не желала, стесняясь подруг по общежитию, которые могут осудить её поведение. Так продолжалось до диплома, она поехала на каникулы домой, а я начал задумываться о женитьбе на Тане, видя такую её преданность мне.
А дальше, как в плохом анекдоте: она уехала, я по привычке, завел интрижку с её подругой – просто так, по взаимному согласию. Мы кувыркаемся у меня на квартире, и тут заходит Таня – у неё же свой ключ от квартиры! Она увидела всё это, бросила ключ и ушла.
Я пытался примириться, просил прощения, предлагал пожениться, но всё было бесполезно – она не простила измены, защитила диплом и уехала по распределению, кажется, в Новосибирск и больше я ничего о ней не слышал.
Я остался в Москве, работал в НИИ, но без старания. Ничего по работе не добился, потом перестройка, перестрелка и наступили нынешние времена – как раз для таких мерзавцев, как я, но азарт уже был утрачен, мошенничать не хотелось, а по совести не получалось.
НИИ развалился, я продал дачу, потом продавал вещи из квартиры, работал охранником, потом решил продать квартиру, был обманут, оказался без жилья и прибился к вам.
К чему я это говорю? К тому, что была бы рядом достойная женщина, Таня, например, и не опустился бы я на самое дно и не сидел бы здесь, а в своей большой квартире занимался с детьми вместе с женой.
Вот были в моей жизни десятки женщин, но ни одной не помню, кроме Тани, наверное, это была моя судьба, но я сам сломал свою жизнь. Как говорил Учитель: была женщина, которая могла изменить мою жизнь, но не сложилось по моей вине, а не по чьему-то божьему промыслу, о чем мы недавно беседовали здесь, – закончил Черный и потянулся к бутыли, чему никто не возражал.
Все выпили и Михаил Ефимович спросил Черного: – Ты всё время говорил о своей большой квартире? Какая она твоя большая квартира была?
– Там было три больших комнаты, две поменьше и большие кухня, ванная, туалет и коридоры – я по квартире маленьким ездил на велосипеде,– отвечал Черный, – отец-то генералом был, а их Советская власть ценила и обеспечивала достойную генерала жизнь, чтобы не воровали и не ловчили!
Да,– мечтательно промолвил Михаил Ефимович,– а мне бы хоть захудалую квартирку, но и эта мечта не сбылась.
XI
Дождь за окном из ливня превратился в морось, небо просветлело, что обещало скорое прекращение дождя. Все сидели задумавшись о рассказанном и услышанном.
Наконец, Учитель проговорил: – Мы высказались, но Тихий – наш гость и постоялец, промолчал. Как это следует понимать? Может ты, Тихий слушаешь нас и потом стучишь в ФСБ о настроениях среди бомжей, чтобы президент не опасался восстания и захвата власти бомжами Россиянии?
Итак, Тихий, будем признаваться и сотрудничать со следствием или уйдешь в отказ и не будешь рассказывать обществу о своих женщинах, которые довели тебя до бомжей? – насмешливо спросил Учитель.
–Понимаете, граждане присяжные заседатели, – подхватил иронию Михаил Ефимович, – и вы, ваше высочество, гражданин судья,– сказал он, обращаясь к обществу, – говорить мне, собственно, не о чем. Что жил в браке по расчету – так я сказал об этом ещё раньше, в итоге: ни брака, ни расчета, ни кола, ни двора.
Однако, есть одна история, наподобие той, что рассказал Черный, которая случилась со мной во время учебы в институте на первом курсе.
– В сельхоз-академию, в Москве, я поступил на льготных условиях, как комсомольский активист из сельской местности. Тогда льготы на поступление были для общественников, после армии, для спортсменов и по направлениям от предприятий. У меня было направление от райкома комсомола.
Год учебы пролетел незаметно: пока осваивался с учебой и в общежитии, приноравливался к столичной жизни на стипендию и помощь из дома от родителей – было не до девушек и по времени, и по финансам.
Надо сказать, что у девушек я пользовался некоторым успехом в своих, конечно, интересах. Это как на охоте: они дичь, а мы – охотники. Их задача, чтобы приручиться, а наша задача добиться доступа к телу без обязательств, ответственности и бесплатно – так я тогда думал и действовал.
Проституции за деньги тогда, в СССР, не было – кроме Москвы, Питера и портовых городов и только для иностранцев. Черный тоже говорил, что они занимались сексом из спортивного интереса и денег девушкам не платили, да те и не требовали.
На летние каникулы я приехал домой и, как застоявшийся в конюшне жеребец, сразу кинулся искать кобылку для интимных утех. Но в деревне, а наш поселок, всё равно, что деревня, общедоступных девушек тогда не водилось и надо было, для начала, удачно познакомиться с девушкой через кого-то или на танцах, потом длительная процедура ухаживания и только потом, доступ к телу – если у девицы уже была связь до тебя и ей, как говорится, терять уже нечего.
Но у меня было мало времени на все эти церемонии, каникулы проходят, а результатов нет. И тут, случайно, встретил я соседскую девчонку: когда уезжал год назад – она была ещё как подросток, а сейчас вытянулась, округлилась и похорошела: совсем взрослая и по возрасту подходила – окончила школу и работала где-то в районном учреждении.
К ней и подкатил: то, да сё, подружились, а я тогда был в авторитете – столичный студент. В общем, быстренько, за неделю я её добился и распечатал – даже сам удивился успеху. Но оказалось, что я давно ей нравился, только не замечал и не смотрел в её сторону, а она обо мне всё знала, даже о моей подружке из строительного училища и ревновала – поэтому и уступила мне так быстро и без всяких обещаний от меня.
Однако, и без всяких обещаний я стал задумываться о наших отношениях: чистая и преданная мне девушка, с ровным спокойным характером – лучшей спутницы жизни трудно пожелать. Можно оформить брак, думал я, она приедет в Москву, устроится на работу по лимиту, снимем комнату, она тоже поступит учиться куда-нибудь на заочное отделение с вечерним обучением: так многие студенты, как я знал, устраивали жизнь со своими подругами из прежнего места жительства.
Но я испугался этих трудностей и сказал Наде – её тоже Надей звали, как и жену Учителя, что жениться мне нельзя – тогда из общежития меня могут выселить, как женатого – хотя всё было наоборот: если похлопотать через институтский комсомол, где я уже проявил активность, могли дать отдельную комнату, как семейному. Но я Надю обманул и предал, пообещал зимой приехать и всё решить. На том и расстались, когда каникулы закончились.
Отец и мать, конечно, знали о наших отношениях – в деревне ничего скрыть невозможно и отец спросил: что я думаю делать? Я ответил, что о женитьбе думать рано, мне надо учиться, а Надя как– нибудь, устроит свою жизнь и без меня.
Тогда отец и сказал: «Знал я, что сын мой приспособленец, крутится возле начальства на подхвате и поддакивает им, но не знал, что ты – подлец. Ты обманул девушку, попользовался ею и уехал прочь, а нам здесь жить и каждый день смотреть ей в глаза, живём же по соседству.
А как быть с её родителями: мы дружили, как соседи – ты им тоже в душу плюнул. Разве это по– людски: жить только для себя, обманывая и предавая других, в том числе и тех, кто тебя любит – это не только Надя, но и мы с матерью. Мы растили человека, а получился – негодяй. Прочь с моих глаз – видеть тебя не хочу.
С тех пор мы с отцом встречались как чужие – он так до смерти и не простил меня. А умер он, вернее погиб, через три года: возвращался на своей машине «Жигули» вечером из поездки в соседний поселок и врезался в трактор, который пьяный тракторист вывел на встречную полосу. Я и на похороны отца не приехал: была сессия, да и телеграмма пришла на общагу только в день похорон.
Надя ждала меня два года, писала письма без упреков, вспоминая наши отношения и о своей жизни без меня. Она поступила в институт, заочно, на педагога, работала и ждала меня. Я, вначале, отвечал ей, а потом перестал: рвать – так сразу, потому и на каникулы не приезжал больше, чтобы, не дай бог, отношения не возобновить.
Потом она вышла замуж, там же, переехала к мужу, родился сын. Муж, по слухам, поколачивал её иногда, по пьяни, за связь со мной, но она терпела из-за сына.
Я потом, приезжая к матери, видел её пару раз издалека, но не подошел и не попросил прощения за её сломанную мною жизнь, хотя и знал уже тогда, что сломал я и собственную жизнь, женившись по расчету на нелюбимой женщине, чуждого племени. Но это будет уже другая история,– закончил Михаил Ефимович свою исповедь.
Учитель оживился, выслушав этот рассказ и спросил:
– Что – ты, Тихий, говорил там о предательстве и приспособленчестве в своей жизни? Нельзя ли по подробнее, а то мы можем подумать, что ты и нас предаешь или предашь когда – нибудь.
Нет, нет – какое предательство товарищей в нашем положении может быть? – возмутился Михаил Ефимович, – предал я всего один раз свою девушку, которая доверилась мне, а в остальном, я только ловчил, желая побыстрее добиться успехов в жизни и преодолеть житейские трудности, но в итоге оказался здесь, среди вас – значит предал я самого себя.
Говорю об этом сейчас откровенно, потому что дело прошлое, ничего не вернуть и не поправить, да и с чего мне перед вами скрываться? Здесь мы равны и, как выясняется из ваших рассказов, все мы кого-нибудь предавали раньше: кто своих женщин, кто родителей, кто детей – так что, чистеньких и благородненьких среди нас нет.
