Татьяна Алхимова
Путь
10.
Во второй раз за последнюю пару дней меня будили. И будили достаточно настойчиво. Сквозь сон я слышала тревожный звонкий голос:
– Рина, вставайте! – я никак не могла понять, кого зовут, и кто говорит.
– Оставьте меня в покое, – пробормотала я и хотела повернуться на другой бок, но кровати подо мной не оказалось. От испуга я резко открыла глаза и раскинула руки в разные стороны, но меня успели поймать до того, как я коснулась земли. Оказалось, что я сижу посреди площади, прислонившись спиной к чему-то холодному, и чуть не упала на бок. Рядом со мной сидел на корточках Франц, это его руки остановили моё падение. Рина, точно, именно так я представилась. Теперь меня так зовут.
– И давно вы здесь спите? – он явно успокоился, убедившись, что я проснулась.
– Когда я уснула, уже было за полдень. Как вы нашли меня? – мои ноги совершенно каменные, ступни горят. В глаза будто насыпали песок, моргать больно, да и смотреть по сторонам я могла только прищурившись.
– Рей утром не обнаружил вас в комнате и подумал, что вы ушли или сбежали. Поэтому попросил меня разыскать вас. Я уже полгорода обежал, а вы тут спите! Разве так можно? – он вроде бы и ругал меня, но делал это крайне деликатно. Мальчишка!
– Он сам сказал, что я могу осмотреть город днём.
– Днём? Не смешите меня. Судя по вашему состоянию, вы тут бродите ещё с ночи. И только попробуйте сказать, что я не прав, – он укоризненно посмотрел на меня, и мне неожиданно стало стыдно. Может, они вовсе не плохие люди?
– Не буду врать. Только не говорите Рею, пожалуйста. Боюсь, что он не правильно меня поймет, – я постаралась говорить как можно мягче. Если они заметят, как мне здесь плохо, то поскорее отправят домой.
– Рей не дурак, к вашему сведению. Он и так всё знает и понимает. Но если вы настаиваете, то я ничего ему не скажу. Объясните всё сами, – он помог мне подняться и позволил опереться на его руку, достал из кармана яблоко и вложил его в мою ладонь, – а теперь я отведу вас домой, пока войска не стали возвращаться.
– Спасибо, Франц.
Он едва заметно смутился от моей благодарности, и мы пошли к дому Рея. Я немного прихрамывала, и Франц не торопил меня. Мы молчали, я жевала яблоко. Мне всё ещё было стыдно, но и чувство торжества не оставляло меня. Пусть, пусть они увидят, что их мир сделал со мной! Пусть Рей поймет, какую глупость и отвратительный поступок он совершил, притащив меня сюда. Я решила не тратить время зря, а задать Францу вопросы, которые мучили меня весь день и ночь:
– Скажите, Франц. А почему сегодня форма другого цвета была у войск? Я видела, как они выходили утром из домов.
– Ах, это… У нас есть цветовая градация в войсках. Когда мы только начинаем военные действия, войска одеты в коричневую форму – на ней не так заметна грязь, ведь приходится рыть траншеи и окопы, да и в целом, много трудной, однообразной работы, включая разведку. Когда идут основные боевые действия – форма зеленая, а когда мы начинаем побеждать и переходим в наступление, то надеваем синюю форму. Синяя же и парадная. Если честно, она мне нравится больше всего. Цвет моря и небесной синевы, – Франц задумчиво улыбнулся, и мне подумалось, что он совершенно не похож на военного. Если бы не форма и выправка, он был бы похож на юного мальчишку, только-только окончившего школу. Он красиво и образно говорит, наверняка любит помечтать, пальцы на его руках длинные и изящные – из него вполне мог бы выйти пианист или скульптор. Но волею судьбы он должен воевать.
– Интересно… А если в процессе наступления окажется, что вы всё же проигрываете, что тогда?
– С начала наступления и до окончания боев в этой фазе, чем бы они ни закончились, мы носим синий цвет. Это, кстати, очень помогает настроиться на боевой лад и не отчаиваться, когда над нами висит гильотина поражения.
– И часто вы проигрываете? – интересно, придают ли они какое-нибудь значение происходящим событиям, нравится ли им то, что они делают.
– Теперь нет. Раньше, когда я ещё не родился, проигрывали часто. Соперники были сильнее, да и оружие не такое совершенное. В настоящее время наши войска одни из самых маневренных и обученных на всей планете, у нас отличное оружие и умелые, опытные командующие. Мы смогли сохранить им жизни, и теперь они делятся с нами опытом. А многие наши соперники бросали командиров на амбразуру или казнили за поражения и остались с тем, что есть. То есть ни с чем. Мы же поступили хитрее.
– Франц, неужели вам так нравится воевать? Ничто другое не занимает ваш разум? – я старалась говорить мягко, играя легкое любопытство, даже наивность. Не думаю, что мальчишка настолько опытен, чтобы обнаружить подвох в моих словах. Он задумался, какое-то время мы шли молча. Дорога всё больше уходила вниз, а значит, скоро мы достигнем дома Рея, и разговор может закончиться раньше, чем я узнаю ещё хоть что-то важное.
– Если бы мне не нравилось воевать, я бы не занимался этим. Не правда ли? – он внимательно посмотрел на меня, и я поняла, что хитрость не удалась. Да, дураков здесь нет. Надо принять этот факт и быть осторожнее, – тем более я не воюю в прямом смысле этого слова. Мне никогда не приходилось держать в руках оружие, сидеть в окопах и тому подобное. Я работаю в штабе – тактика, стратегия, локальные маневры – вот это то, чем я занимаюсь каждый день. Здесь больше исследовательской работы, науки, если хотите. И размышлений. Я должен знать и видеть не только свою часть фронта, но и всю картину в целом. Понимать, как действия моих частей могут повлиять на исход битвы. Я должен придумать что-то такое, чего не сможет придумать противник. Удивить его, и тем самым победить.
Должен, должен… Франц постоянно повторял эти слова, будто внушал себе, что это единственно правильное и важное в его жизни. Долг, честь, что там ещё в почете у людей его профессии? Неожиданно мне стало жаль его, ещё несколько лет такой жизни и он совсем забудет себя, станет машиной, вычисляющей лучшие ходы. Хотя Рей, Линкок – они гораздо старше Франца, но не стали машинами. Может быть потому, что действительно опытные, слишком много видевшие?.. А ведь я тоже своего рода машина – что я делаю в обычной жизни? Ничего полезного и значимого, просто выполняю набор определенных функций и всё. Мы одинаковые. Они выросли в военной догматике, а я в догмах «нормальной жизни», где дом-работа-семья это и есть вся жизнь. Я ещё пыталась обвинить этот мир в чём-то ужасном, а сама живу в таком же. Да, мы прикрываемся моралью, этикой, счастьем и пользой. А по сути непонятно чем мы живем, счастливы ли мы? Вот я, например, постоянно бегу. Бегу, чтобы быть собой. А они живут отсутствием себя. Цель у нас одна – спокойно добраться до конца. Но не может быть, чтобы никто не пытался вырваться из этой паутины. Рей же говорил при нашей первой встрече, что приходит на берег реки, чтобы что? Отдохнуть, отвлечься. А почему? Он устал. Кто хочешь устанет от такой бессмысленной жизни, от белого цвета, взрывов, воя орудий.
– Спасибо, Франц. Вы в очередной раз помогаете мне.
– Не стоит. Мне немного жаль вас, если честно. Вы здесь, оторваны от привычной жизни. Наверняка и самочувствие неважное, после перемещений в первое время всегда так – быстро устаешь, голова болит, мысли путаются.
– Да, чувствую я себя действительно ужасно. И домой тоже хотела бы вернуться, – я решила быть честной с ним.
– Вас наверняка ищут?
– Нет, не думаю, – вырвалось у меня. – На работе отпуск, а все остальные знают, что я уехала.
– Может, оно и к лучшему. Не думаю, что вы сможете вернуться в ближайшее время.
– Почему? – мне стало неуютно от этих слов. Они что, собираются держать меня тут силой? Хотя я всё равно не смогу ничего сделать.
– После первого путешествия вам надо восстановиться, иначе могут произойти необратимые изменения в организме, головном мозге и психике. После десятого, иногда двадцатого перемещения человек полностью адаптируется, и тогда можно перемещаться практически без ограничений.
– И сколько времени должно пройти, чтобы я могла вернуться?
– Неделя, может быть две. Всё зависит от вашего состояния, – последние слова Франца донеслись до меня будто издалека.
Неделя… Это много или мало?
11.
Дом Рея пустовал, окна открыты. Старушки-служанки нигде не было видно. Мы с Францем прошли в гостиную, он сел в кресло, перед этим принеся мне еды и воды. Я перекусила и легла на диван. Удивительно, но спать уже не хотелось. Прикрыв глаза, я размышляла, чем буду заниматься здесь целую неделю. Франц тоже молчал, пил чай – я слышала, как он ставил кружку на стол и иногда подливал из чайника заварку. Легкий ветер сквозь окна проникал внутрь комнаты, шуршал шторами.
– Вы не расстраивайтесь, Рина, – неожиданно сказал Франц. – Если хотите, я поговорю с Реем, чтобы он разрешил вам выходить за город и издалека наблюдать за ходом боя? Он упоминал про такую возможность.
– Мне не интересна война, – я всё ещё не открывала глаза. – Гораздо лучше было бы провести меня за стену к небоскребам, чтобы я могла посмотреть на детей и женщин, которые живут там. Почитать архивы, – от собственной смелости мне стало и страшно, и радостно, наверное, даже щеки покраснели, пульс повысился точно, как бьется сердце, чувствуется даже в пятках.
– А вот это вряд ли удастся осуществить. Рей хоть и очень влиятельный, но уже нарушил закон, притащив вас сюда. Эта шалость сойдет у него с рук, поскольку виноват в этом тот, кто позволил копью проникнуть в ваш мир. А в небоскребы попадают только избранные, или командиры и то, исключительно по делу. Нам с вами, простым смертным, – он рассмеялся, – туда нет входа. Кстати, мы ищем того человека, который виновен в случившемся, но пока безуспешно. Дезертир, скорее всего.
– Это такая страшная провинность? Вы сами говорите, что для Рея это шалость.
– Утащить человека – да, шалость. А убежать в ваш мир, не закрыв переходное окно – преступление. Не так много людей в нашем мире умеют это делать, перемещаться то есть. И скорее всего это был не просто военный, во всяком случае точно не рядовой. Но пока бои идут активно, найти его сложно.
– И что будет с этим человеком, если вы его всё же найдете? – насколько жестоки здешние законы? Мне ничего неизвестно об их морали, о правилах.
– Сначала его будут судить, а потом либо накажут соответствующим образом, либо отпустят, если вина не будет доказана. Мы один из немногих городов, который сохранил систему судов. В большинстве городов их как таковых нет, там работает четкая система «проступок-наказание» и никто не разбирается в ситуации. Для нас такой вариант неприемлем, слишком мало население, чтобы уничтожать людей за небольшие шалости, – слышу, как Франц встал и прошёл куда-то. Приоткрыв глаза и повернувшись в его сторону, я увидела, что он стоит у окна.
– Да уж, не завидую я этому человеку. Может быть он просто хотел сбежать от того ужаса, что творится на фронте. От дикого воя и ожесточенной борьбы, которая происходит каждый день, можно запросто сойти с ума.
– Это вам так кажется, Рина. Мы привыкли. Потому что это – наша жизнь. Ничего другого мы не знаем, кроме детства в небоскребах, – мне показалось, или он и, правда, стал говорить более тусклым голосом. Я села и собрала волосы в хвост.
– Так узнайте другое. Вы можете перемещаться между мирами, летать в космос. Какой смысл здесь погибать? – этот разговор начал меня раздражать, какая-то тупая покорность придуманной судьбе. Тошнотворные слова «мы», «привыкли». – Вы просто боитесь что-то изменить, боитесь быть другими. Боитесь вывесить белый флаг и прекратить войну, боитесь осмотреться вокруг ещё раз. Вы заперли детей в башнях из стекла и камня, вы не показываете им поля и луга, деревья и птиц. Вы растите из них расходный материал, бездушных воинов, которые от всего этого белого безумия с радостью идут на смерть! Вы – не люди!
Франц повернулся ко мне, глаза его были полны испуга, ветер раздувал шторы, и они то били его по лицу, то укутывали белым саваном. Он не казался сейчас живым, скорее нарисованным в своём красивом синем мундире, с блестящей серьгой в ухе и длинным пшеничным хвостом. За моей спиной раздались смешок капитана Линкока и тихий голос Рея:
– А вы нашлись, как я вижу.
У меня перехватило дыхание. Я вовсе не собиралась говорить эти слова ни Францу, ни тем более Рею. Это вышло как-то само собой. Одна надежда, что они пришли только что, а не стояли у меня за спиной с самого начала монолога.
– Конечно, нашлась, живая и здоровая. Вон, какие речи толкает. Революционерка! Кого ты к нам перенёс, Рей? – Линкок, не стесняясь, смеялся во весь голос, а я не смела повернуться. Мне было обидно за насмешки, страшно за свои слова. Рей хозяин положения и вполне мог пустить мне пулю в затылок, накинуть петлю на шею – да что угодно, не знаю, как принято у них обращаться с теми, кто недоволен мироустройством в этом городе.
За моей спиной послышались шаги, я напряглась всем телом и закрыла глаза. Вот сейчас всё и закончится. Кто-то сел рядом и тихо вздохнул. Я ждала, кажется, даже не дышала. На мои колени опустилось что-то тяжелое, наверное, какой-то свёрток. Что это?
– Рина, откройте уже глаза. Никто не будет вас убивать за слова, сказанные в дружеском кругу. Если вы думаете, что мы не понимаем того, о чем вы говорили, то вы ошибаетесь. Ну, вспомните нашу первую встречу. Что я делал? Отдыхал. Хотел на мгновение забыть то место, в котором мне приходится жить. Вот Линкок не может перемещаться между мирами и поэтому отдыхает иначе – курит трубку по вечерам и шутит с каждым, кого встретит. А Франц слишком молод и пока не получил разрешения на эксперименты, вполне возможно, что он тоже не сможет этого делать. Последние годы детей с такими наклонностями рождается всё меньше и меньше. А Гальер? Он слишком долго живёт в этом мире и думает о нём гораздо хуже, чем вы. Но никто не позволит ему покинуть город раньше необходимости. Каждый из нас в чём-то согласен с вами. Но большинство солдат не согласятся. Поэтому никто не раскачивает лодку. И убивать вас не будет.
– Да посмотри, как она напугана, Рей. Твои слова не доходят до ушей нашей гостьи, – похоже, Линкок раскурил трубку и сел где-то рядом. Я рискнула открыть глаза и посмотрела на свёрток.
– Что это? – вопрос вышло задать шёпотом, от волнения голос пропал. Мне было стыдно смотреть на присутствующих, поэтому я не поднимала глаз. Франц пришёл в себя, прошёл к креслу и осторожно присел на самый край.
– Открывайте смелее. Поскольку вам придется задержаться у нас, мы с Реем подумали, что вас надо одеть менее ярко. Маскировка и мимикрия, так сказать, – непонятно, шутит капитан или нет.
Я развернула белую бумагу и под ней увидела нечто нежно-розового цвета, какую-то ткань. Это действительно одежда! Внутри свёртка оказались два платья: одно розовое, другое голубое. Я встала и рассмотрела каждое платье по очереди – легкие, практически воздушные. На розовом чудесные белые оборочки из кружева, а по всей ткани голубого платья струились тонкие серебряные нити. Длиной оба платья до пят, к каждому прилагался пояс на тон темнее.
– Они прекрасны. Спасибо.
– Ну, примеряйте же, нам интересно посмотреть на вас в новых нарядах, – Линкок подмигнул мне, – а мы пока принесём ужин сюда. Раз в столь ранний час все собрались вместе, стоит отметить это. Рей!
Я быстро собрала платья и поднялась наверх. После ночной прогулки и длинного, жаркого дня, мне нужно было принять душ. Не могу же я надеть эти прекрасные платья на грязное потное тело. Ванная комната обнаружилась за одной из первых дверей на моём этаже. С радостью скинув свою одежду, я встала под прохладный душ, но задерживаться долго под водой не рискнула. Не очень приличным казалось заставлять этих людей ждать меня долго к ужину. Я наскоро вытерлась и, завернувшись в полотенце, пошла в комнату. Хотелось поскорее примерить платья – хоть какое-то развлечение. На столике в комнате снова стояли цветы, уже свежие – яркие анютины глазки, я узнала их с первого взгляда и обрадовалась новому цветовому пятну.
Для начала я надела розовое платье, они сидело как влитое. В нём было прохладно и легко, я покружилась посреди комнаты и осталась довольна. Но голубое мне нравилось гораздо больше, да и для вечера оно подходит идеально. Быстро переодевшись и завязав пояс, я повернулась к зеркалу и застыла перед ним. Никогда ещё не видела я себя такой красивой. Когда в последний раз платье появлялось у меня в гардеробе? Давно. А надевалось и не вспомнишь когда. Вот только волосы мокрые, распустить их было просто неловко. Но я нашла выход – соорудила пучок с помощью резинки, которая оказалась тут со мной, пригладила волосы рукой, подождала, пока они подсохнут, и воткнула в пучок цветок из букета. Получилось очень неплохо. Правда, подходящей обуви не нашлось. Мои кроссовки испортили бы весь вид, поэтому я решила идти босиком. Пусть эти вояки думают, что хотят.
Когда я спускалась вниз, по улице уже шли солдаты, а, значит, скоро стемнеет и зажгутся фонари. Снова наступит тёплая летняя ночь, моя вторая ночь в этом городе. Два дня из недели уже прошли. Осталось подождать всего пять.
12.
За дверью гостиной снова слышались голоса, как и вчера. А я снова стояла в нерешительности и не могла открыть дверь. Всё же Рей, Линкок и, особенно, Франц оказались добры ко мне, как бы не хотелось это признавать. Надо отплатить им тем же. Это всё, что я могу сделать для них. Тем более живое общение способно скрасить моё пребывание в этом мрачном месте. Я с силой толкнула тяжелые двери, и они открылись. Три пары удивленных глаз смотрели на меня. Несколько секунд все стояли молча, а потом Франц, одернув синий мундир, бодро подошёл ко мне, закрыл двери и, подав руку, проводил к столу. Да, эти трое серьезных мужчин накрыли маленький журнальный столик в гостиной. Здесь дымился аппетитный ужин, стол ломился от сладостей, фруктов, я заметила бокалы и, видимо, вино. Действительно праздник.
– Да вы, оказывается, красавица, – совершенно серьезно произнёс капитан.
– Никогда не знала об этом. Вы открыли мне глаза, – я попыталась улыбнуться, но от смущения вышло криво. Франц налил мне вина, положил в тарелку еды и протянул салфетку. Рей молча смотрел на меня, будто проверял, всё ли сшито правильно, не надела ли я платье задом наперёд. Затем его взгляд опустился к полу, он нахмурился и сказал:
– Вы босая? – я не нашлась, что ответить. Неловкая ситуация. – Линкок! Мы забыли про обувь. Рина, простите нас, мы слишком увлеклись выбором платьев и забыли про туфли. Завтра утром я всё вам принесу. А сегодня мы сделаем вид, что ничего не случилось.
– Рей, прекратите. У меня есть обувь для улицы, а в доме я могу походить босиком.
– Вы что, Рина, – воскликнул Франц, – собрались гулять в платье и этих ваших грубых ботинках?
Мне опять стало стыдно. Да что же такое, они постоянно вгоняют меня в краску и ставят в неудобное положение. Откуда такие старомодные взгляды? Но, возможно, для меня эти взгляды старомодны, а для этих людей – нет. Весь их мир полон противоречий.
За окном зажглись фонари и медленно угасали, пока мы продолжали есть, пить вино, чай и пробовать сладости. Вкус у них оказался невероятным. Одни конфеты, похожие на розовые лепестки оказались тончайшим изделием из белого шоколада с фруктовым вкусом. Земляничный мармелад – никогда в жизни я не пробовала ничего вкуснее, малиновая меренга, закрученная в маленькие конусы, какое-то чудесное лакомство, похожее на пастилу с лепестками цветов василька.
Мужчины говорили и говорили, о сегодняшнем бое, о том, что завтра, скорее всего эта война окончится, а значит надо готовиться к новой битве. После они слушали Франца, он рассказывал, как разыскал меня, а мне пришлось кратко поведать о своём ночном путешествии. Линкок смеялся так, что выронил трубку и рассыпал табак на чистейший ковер. Рей упрекал его в неэтичном поведении, а Франц тихонько улыбался и иногда подшучивал над старшим товарищем. За окном становилось всё темнее, на стенах в гостиной загорелись крошечные светильники, и неожиданно уютным показалось мне это огромное полупустое помещение.
Разомлев от вина и вкусной еды, я расслабилась и забралась с ногами на диван и уже наполовину не слушала разговор, а смотрела в окно поверх голов Франца и капитана, сидевших напротив меня.
– Можно завтра я не пойду в город, а прогуляюсь за его пределами? – я перебила Рея, который рассуждал о том, завершится бой завтра или всё же продлится ещё хотя бы день. Все посмотрели на меня.
– Нет. Вам туда нельзя одной, – Рей покачал головой из стороны в сторону, – там слишком опасно. Поверьте.
– Давай возьмём её с собой, ведь была она с нами на холме в первый день? – Линкок вопросительно посмотрел на Рея.
Они снова начали спорить и рассуждать, и я потеряла нить разговора. В голове немного шумело, ноги ныли, веки тяжелели. Усталость сегодняшнего дня всё же настигла меня, и под шум голосов я не заметила, как уснула.
Спала я без снов, убаюканная разговорами. Не знаю, сколько прошло времени, но когда я открыла глаза, то вокруг было тихо. Под головой лежала подушка, и кто-то заботливо укрыл меня одеялом. В раскрытое окно светила луна. Я всё ещё лежала на диване в гостиной, вокруг – никого. Очевидно, что все давно разошлись и уже спят. Чтобы понять, который час, я встала и подошла к окну. Луна уже не так высоко, значит, совсем скоро наступит утро. Не рискнув ходить ночью по дому, чтобы не наткнуться на кого-нибудь, я легла обратно, завернулась в одеяло и попробовала уснуть. Но сон не шёл. В голове всплывали фразы из вечернего разговора, кажется, я попросила отпустить меня за пределы города. И что же мне ответили? Этого я вспомнить не могла, но скорее всего ответ был отрицательным. Они спорили, точно. Утром надо спросить у Рея ещё раз, вдруг вопрос решился без моего участия.
Так хорошо лежать, укрывшись одеялом в полутемной комнате. Хоть тишина и казалась мне искусственной, после длинного, тяжелого, да ещё и жаркого дня прохлада ночи была волшебной. Ноги перестали болеть, я не чувствовала голода и усталости. Пойти бы сейчас и принять ванну, выпить крепкого кофе, включить приятную музыку или почитать хорошую книгу. Мыслями я унеслась далеко отсюда. Как же хотелось пройти по вечерним улочкам маленького города, посмотреть на гуляющих людей, услышать смех и разговоры, зайти в магазинчик или кафе, ждать на переходе, пока машины остановятся; а потом перейти на другую сторону и потеряться в старых узких переулках. Идти долго и медленно, заглядывая в окна домов, слушая вечерние песни птиц. Добраться до тёплого яблоневого сада, где так терпко пахнет корой, поспевающими яблоками и бродить там, пока не стемнеет. Неожиданно я почувствовала, что ужасно скучаю по дому, даже по своей унылой работе. Лишившись привычного мира, я вдруг поняла, насколько люблю его.
Какое-то горькое, безудержное чувство поднималось из моей груди к горлу, ударило в нос, и я зажмурилась. Из глаз ручьями текли слезы, скатываясь по щекам, по вискам к шее, а оттуда на подушку. Тихие, солёные, горькие. Долго я лежала и плакала, пока слёзы не закончились и лицо не высохло. Небо за окном светлело, значит, рассвет уже близко. Скоро я услышу трубящий рог, или что там за страшный музыкальный инструмент будит город по утрам, и день начнется сначала.
С этими мыслями я встала, свернула одеяло и положила на него подушку. Поправила платье и растрепавшиеся волосы и тихо, крайне осторожно вышла из гостиной. В прихожей я остановилась, и, чуть подумав, вышла на улицу – входная дверь, так же, как и предыдущей ночью, снова не заперта. Дышалось здесь гораздо легче, но было прохладно, как бывает только в предрассветный летний час. Я опустилась на ступени и посмотрела на небо. Ждала ли я первого солнечного луча или надеялась увидеть пролетающую птицу? Не знаю. Голова была пуста. Казалось тишина, царящая вокруг, проникла и в мой мозг. Ещё несколько дней. А потом – дом.
