Василий Проходцев
Дворец
Глава 15
Братьям-стрельцам Дормидонту и Веденихту Петровым повезло: служба их ждала в тот день самая что ни на есть тихая и безобидная, а к тому же почетная. Им надлежало охранять, неведомо от кого, древнюю усыпальницу московских цариц: собор Вознесенского монастыря, заложенный, как говорили, супругой самого благоверного князя Дмитрия Донского. Хороший московский стрелец умел держать стойку при любых, самых неблагоприятных обстоятельствах: в мороз, жару, нашествие комаров, а потому постоять в майский денек возле резных дверей собора казалось братьям отдыхом. Когда, ближе к вечеру, земля вдруг вздрогнула под их ногами, раздался страшный и надрывный звон огромного колокола, когда куда-то заспешил кремлевский люд, естественное любопытство разобрало обоих братьев. Сначала они выразительно переглядывались, что уже было грубым нарушением правил стойки, но, поскольку были сумерки, а рядом с древним собором не было решительно никого, Петровы стали позволять себе и гораздо большее.
– Венька, ты стой, а я сбегаю. Уж больно громко-то… И чего там случилось, интересно ведь! Может, и нечего нам тут теперь стоять, а?
Веденихт молчал, но смотрел на брата порицающим взглядом – тот осекся. После долгой борьбы взглядов, оба Петровых сорвались с места, затем оба остановились, а потом старший из них, Дормидонт, заявил:
– Ты, Венька, отродясь трусом был. Поэтому стой здесь, а я пойду, посмотрю, что творится. К этому нас и устав обязывает!
Веденихт переживал тяжелую внутреннюю борьбу: ему до смерти хотелось сбегать и посмотреть на происходящее, но он вспоминал и о том, что оставление поста было, пожалуй, самым страшным из стрельцовских преступлений. Хотя, пожалуй, в том случае, если Дормидонт брал его на себя… Тогда, конечно, Веденихт мог и узнать от брата, что творится поблизости, и сохранить свою служебную репутацию неповрежденной. Но не падет ли такой проступок на всю семью Петровых? Так или иначе, Дормидонт умчался куда-то в сторону большой колокольни, а Веденихт остался стоять возле собора, напустив на себя важности, как за двоих.
Поблизости не было ни души, брат не возвращался, и Веденихт начал уже скучать, когда краем глаза заметил яркий свет, исходивший откуда-то позади него, похоже, что из самого собора. Двигаться, при обычных обстоятельствах, было никак нельзя, но стрелец здраво рассудил, что поставлен он тут не иначе, как для охраны собора, а коли так, то будет с его стороны в высшей степени странно стоять столбом, когда в церкви творится что-то неладное. Обернувшись, он увидел, вспышки света, блуждающие от одного узкого окошка к другому, как будто внутри собора кто-то ходил со свечей или с факелом. К этому прибавились громкие звуки ударов железа по камню. Выругавшись и оглядевшись вокруг в поисках брата, которого, конечно же, не было, Веденихт рванулся к двери: она была заперта, хотя ни один из братьев не запирал ее, да и вообще никто и никогда не закрывал дверь на засов. Стрелец начал дергать кованое кольцо, биться плечом в створку, но открыть ее в одиночку нечего было и думать. Веденихт начал ругать неведомых гостей собора и угрожать им, хотя и сам понимал бессмысленность этого. Постепенно ему становилось страшно: кто знает, что за сила разгулялась в древнем храме, и кто кому больше опасен – Веденихт ей, или наоборот. Он стал стучать и биться в дверь куда тише, словно для вида.
– Венька, Большой упал! Да черт… Ты чего, дьявол, творишь… А дверь?..
Прибежавший Дормидонт, увидел огни, услышал странный стук и понял, наконец, что происходит нечто не вполне обычное. Он присоединился к брату, но и вдвоем они не могли справиться с могучей дубовой дверью. Внутри храма, тем временем, начал раздаваться голос, то ли молившийся, то ли читавший заклинания. Голос был громкий и страшный. Расслышав, наконец, некоторые слова, оба брата, крестясь на ходу, бросились бежать: в церкви творилось самое черное колдовство.
Вернувшись с подмогой, стрельцы принялись ломать дверь, а бывшие с ними попы и дьяконы стали, дрожащими голосами, петь молитвы. Между тем, света в окошках собора уже не было видно, и никаких звуков оттуда больше не раздавалось. Когда дверь поддалась, и священники вместе со стрельцами, ощетинившись одни крестами и иконами, а другие – бердышами и пищалями, зашли в храм, то ничего необычного там не заметили. Их встретила обычная сыроватая прохлада, полумрак и тишина. И только справа от алтаря, где стояли большие каменные саркофаги цариц, что-то, на взгляд частых посетителей собора, было не так.
– Господи, да что же это! Мария Ильинична, матушка, да как же!.. – закричал один из дьяконов, служивший иногда в этом храме.
Тяжелый саркофаг первой жены царя Алексея стоял на своем месте, между таким же точно гробом матери Тишайшего и еще одним, пока пустым и подготовленным к упокоению кого-то из еще здравствующих женщин царской семьи. Но сверху на саркофаге чернело большое отверстие, с пол-аршина величиной, а рядом лежал отбитый кусок крышки, не меньше пуда весом, и что-то еще темное на полу. Пока служивые и духовные особы, несмело крестясь, подбирались к алтарю, хлопнула сломанная дверь, и в собор ворвался высокий и статный иерарх в белоснежном одеянии, которого сопровождали другие священники в немалых чинах. При виде их, все, бывшие в храме, поклонились в пояс, а некоторые упали на колени: это был патриарх Иоаким, сопровождаемый сразу несколькими митрополитами и епископами. Архипастырь решительно подошел к оскверненному саркофагу и, не обращая внимания на зияющую дыру в нем, стал разглядывать лежавшие рядом предметы. Один из них был красивый амулет с серебряной цепочкой, которым патриарх любовался с полминуты, а потом, оглянувшись по сторонам, убрал его под епитрахиль. Кроме амулета, у саркофага были найдены вещи куда менее приятные: пучок засушенной травы, колючей и самого неприятного вида, и совсем уж отвратительные засушенные твари, не то огромные лягушки, не то рыбы. Пока собравшиеся, не находя слов, молча стояли у саркофага, в собор с шумом ворвалась еще дюжина человек – Иван Нарышкин с десятком стремянных стрельцов. Не разбираясь, они начали ругать братьев Петровых по матери и бить их, и только патриарх, брезгливо сморщившись, напомнил Ивану, что в церкви не стоило бы себя так вести.
Стрельцы разошлись по храму: опомнившийся Нарышкин приказал им немедля выяснить, как мог злоумышленник попасть в собор и выйти из него. Сам же Иван с Иоакимом и другими чинами с задумчивым видом обсуждали эти же вопросы, стоя возле каменных усыпальниц. Всё почти успокоилось, когда раздался женский плач, почти вой, и в собор вбежала царица Наталья Кирилловна вместе с пытавшимися ее удерживать Марфой Апраксиной и царевной Марьей Алексеевной. Лицо царицы было перекошено ужасом и гневом:
– Петруша! Петруша пропал! – с трудом смогла произнести Наталья Кирилловна.
Иоаким перекрестился: сейчас он утратил свое спокойствие и вправду выглядел растерянным. Иван Нарышкин вдруг полностью протрезвел, и стал созывать к себе бегавших по собору стрельцов:
– Все ворота запереть! Обыскать все! Мышь чтобы не проскочила! – надрывался Иван, отбиваясь от пытавшихся обнять его с рыданиями женщин. Древний собор и вся площадь вокруг него погрузились в хаос. Сопровождавшие Иоакима иерархи и другие священники начали службу, молясь одновременно об очищении собора и успешном возвращении юного царя, рядом с ними носились с факелами перепуганные начальственным гневом стрельцы, рыдали женщины, кричал что-то Иван Нарышкин. Патриарх, впрочем, вскоре незаметно вышел на улицу. Кто-то из дьяконов забрался на колокольню и стал звонить тревожным перезвоном. Разумеется, в этой суете, общем испуге и наступившей уже темноте царя Петра, если бы он и был здесь же, поблизости, найти было никак невозможно.
Когда шум и беспорядок достигли апогея, болтавшийся на скобе обломок двери вновь скрипнул, и в собор вошел Матвей Сергеевич Артемонов, совершенно спокойный и твердый. Отбившись от цариц и царевны и поцеловав руку подвернувшемуся первым митрополиту, Матвей отыскал в суете и дыму Ивана Нарышкина и отвел его в сторону.
– Ваня, ну хотя бы ты понимаешь, что в эдаком бесновании и в темноте царя мы не найдем? Только знак дадим врагам нашим, что у нас неладно, а они уж дремать не станут. Ворота, и верно, надо запереть, а в остальном… Унять надо служивых, успокоиться всем. Есть у меня мысли, куда Петруша делся, но сейчас главное, в спешке, глупостей не наделать, и его царскому величеству не навредить…
Глава 16
С добродушным пожилым человеком, просившим называть его Лукой Петровичем, и его двумя спутниками царь Петр чувствовал себя в полной безопасности, хотя все вокруг, казалось, могло лишь вызывать тревогу. Были ранние сумерки, солнце уплывало куда-то за реку, холодало, а на крутом берегу реки возвышалась старинная, устремленная в небо церковь, и за ней – дворец. Дворец этот еще с десяток лет назад, когда родился Петр, вызывал восхищение всех гостей Белокаменной, из каких бы земель они ни прибывали. Он был похож на игрушку, сделанную лучшим из мастеров. Дворец собрал в себе всё, что любили и умели московские зодчие, но довел это до предела, дальше которого уже трудно было двигаться архитектурной мысли. В отличие от кремлевских палат, он был целиком деревянным, но от этого только выигрывал. Если кремлевские дворцы напоминали местами тяжеловесное скопление каменных крестьянских изб, то это загородное строение было, в первую очередь, изящным и легким. Но лучшие времена дворца были в прошлом, и это было слишком явно заметно в его нынешнем облике. Сейчас, в полутьме, еще сохранявшиеся яркие краски потухли, и здание выглядело совершенно черным исполинским нагромождением шатров, башенок и шпилей. При ближайшем рассмотрении становились видны прорехи на стенах, обвалившаяся гонтовая черепица на высоких шатрах и многие другие признаки упадка.
– Лука Петрович! – набравшись смелости, поинтересовался мальчик, – А они прямо здесь корабли, во дворце?
Если бы корабли оказались не во дворце, а, предположим, в самом грязном сарае на задворках, это нисколько не уменьшило бы восторга Петра, но ему, все же, хотелось еще раз насладиться той мыслью, что скоро он увидит самые настоящие морские суда, или хотя бы их части.
– А где же, твое царское величество, им быть? Вестимо, что во дворце. В надежном месте!
В это время на фоне заката над небольшим пригорком возле дворца показались тени трех собачьих голов. Первым заметил их царь Петр, но не обратил на них особенного внимания. Тем более не заметили их спутники Петра, напряженно рассматривавшие обветшавшее здание. Головы, между тем, поднялись над пригорком, и оказалось, что у них есть человеческие тела, вооруженные луками. Тихо свистнули стрелы, и все три сопровождавших царя человека упали замертво. Лука Петрович, изо рта которого волнами лилась кровь, схватил Петра за руку, и с бессмысленным ужасом рассматривал мальчика, словно пытаясь и не зная, что сказать ему. Тот изо всех сил вырывался из рук умирающего, и даже оттолкнул его ногой. Человеческие фигуры с собачьими головами, между тем, уже бежали к ним со всех ног. Куда и как скрываться от чудовищ, Петр не знал, но бросился в сторону дворца, поскольку спускавшийся к реке луг освещался лучами закатного майского солнца и был плохим убежищем. На его счастье, вся нижняя часть здания была усеяна маленькими оконцами, которые, может быть, и были когда-то затянуты стеклом или слюдой, но теперь, как одно, зияли пустотой. Нырнув в одно из них, Петр оказался в самом грязном и темном, заваленном рухлядью и подтопленном подвале. "Ищите тут меня!" – злорадствовал он, пробираясь между плававшими в мутной воде обломками стульев, досок и прочей дрянью. Но радость его была преждевременной: сразу в трех окошках показались собачьи морды – совершенно беззвучно, и от этого особенно страшно. Петра они, кажется, пока не видели, и только поводили длинными носами из стороны в сторону. Царь решил, что если проберется к стене подвала, то там, есть вероятность, псеглавцы его и вовсе не найдут. Петр потихоньку, хватаясь то за один, то за другой плавающий в подвале предмет, пробирался к стенке, и с радостью видел, что преследователи не могут понять его перемещений.
Сохраняя полное молчание, и только обмениваясь со своими товарищами какими-то им лишь понятными жестами, один из преследователей спрыгнул в подвал, а за ним последовал и его спутник. Петр с ужасом видел, что если псеглавцы дойдут до той стены, где он прячется, то, несомненно, обнаружат его. Пока, впрочем, странные существа разводили руками (или лапами?) в воде где-то далеко от него, а еще один никак не решался спуститься в подвал. Петр с радостью увидел нишу, в которой он мог скрыться полностью, а подтянув к себе одну из больших плавающих деревяшек и вовсе исчезнуть из поля зрения преследователей. Вершок за вершком, он подобрался к нише, радуясь, что собакоголовые и не думают обращать на него внимания, копаясь с плавающей ветошью далеко от него. Петр двигался небольшими шажками к нише, и довольно быстро достиг ее. Мальчик, не удержавшись, показал преследователям язык, и с торжеством нырнул под свод ниши. Раздался громкий всплеск, и Петр рухнул, сам не зная, куда, а тем более не зная того, видели ли псеглавцы, куда он провалился. Сначала Петр просто летел вниз, затем стал крутиться вокруг своей оси, как зимой на хорошей кремлевской горке. Все это время он находился в странной смеси лившейся из подвала воды и воздуха, которого, впрочем, было вполне достаточно, чтобы не задохнуться. Наконец, Петр, вместе с парой ведер воды, оказался в чем-то вроде камина, располагавшемся в довольно большой комнате. Она была обтянута красивыми серо-зеленоватыми обоями с рисунком, вероятно, кожаными, а в середине ее стояла большая кровать с балдахином, увенчанным двуглавым гербом. Герб не был выкрашен сусальным золотом, а был темен, как кровать и как сама комната. Кроме кровати и икон здесь были и другие предметы: письменный столик с изящными кривыми ножками, кресло, глобус на подставке и еще какой-то немецкий хитрый прибор – небольшая трубочка со стеклами, подвешенная на изогнутой ножке над маленьким столиком. На стенах висели новые и старинные карты Московии и других стран. Сердце Петра забилось: примерно то же он видел в особой комнатке своего отца в кремлевском дворце, которую Алексей Михайлович называл странным и загадочным словом "кабинет". Петр помнил смутно, как отец, взяв на руки, подносил его к картам, и тогда царевич, высунув язык от увлечения, тыкал пальцем то в одну, то в другую их точку, требуя немедленно объяснить, что там находится, а главное – почему?
Но рассматривать странное место было некогда: Петр не знал, не привлек ли преследователей шум, и не заметили ли они, куда именно он исчез. Нужно было спрятаться: Петр, недолго думая, забрался под кровать, тем более что больше и прятаться было негде, и почувствовал себя под кроватью так уютно, что вылезать никуда не хотелось. Несколько минут прошло в тишине, и юный царь совсем успокоился: собакоголовые, судя по всему, или не заметили, куда он делся, или побоялись следовать за ним. Раздался приятный треск, как будто кто-то растапливал тонкие щепки в камине, а вскоре по комнате начал распространяться дымно-сладкий запах, который проникал и в убежище Петра. Сначала ему это казалось странным и слегка пугающим – кто же вдруг мог начать разжигать камин? – но почти сразу тревога сменилась радостным и приподнятым настроением. Казалось, лежать под кроватью больше нет никакого смысла. Улыбнувшись, мальчик быстро выбрался наружу, и увидел в комнате дверь, которой он раньше не замечал: на ней красовался огромный деревянный круг с перекладинами, немецкое название которого Петр забыл, но знал, что с помощью такого круга капитаны управляли на море кораблями. Царь, подпрыгивая, подбежал к двери и дернул ее на себя. За ней был огромный зал, размером почти с Кремль, и непонятно было, как он мог поместиться во дворце. Пол зала был залит водой, а все высоченные стены были увешаны факелами, и от этого было светло, как днем. По воде скользили корабли: большие и маленькие, с десятками парусов или только с двумя-тремя – разные. Но все это были настоящие немецкие корабли, которые раньше Петр видел только на картинках. Сейчас он мог различить каждую деталь любого из судов, вырезанные по дереву готические буквы на бортах и паутину канатов, каждую доску обшивки, даже прорехи на парусах. Людей на кораблях видно не было, но то и дело раздавались гортанные команды на одном из немецких наречий, которое Петр слыхал и в Москве, на Кокуе. Тогда корабли, все вместе или по отдельности, поворачивались и плыли в другую сторону, как будто танцуя. Завороженный царь облокотился на притолоку двери и любовался их танцем: от необычайной красоты этого зрелища ему хотелось плакать.
Вдруг позади Петра раздался громкий треск и звук падения чего-то тяжелого, ломающего все на своем пути. От этого грохота царь пришел в себя и понял, что стоит возле стены, держась за нее одной рукой и упершись головой, а позади него, одна за другой, отрываются и падают балки потолка, ломая и разрывая все на своем пути. Одна из них, как раз тогда, когда он обернулся, сбила с балдахина двуглавый герб и жестоко впечатала его в пол. Не оставалось долго ждать того момента, когда и на самого Петра обрушится одно из тяжелых бревен – лишь чудом этого не произошло до сих пор. Он бросился к камину, чтобы спрятаться там. Ноги плохо слушались, но, по счастью, царь успел добраться до убежища до того, как почти весь потолок обрушился внутрь комнаты, превратив изящную спальню-кабинет в груду обломков и мусора, затянутую густой пылью.
Не успел Петр порадоваться спасению, как почувствовал, что дно камина проваливается под ним, и он снова летит куда-то вниз. На этот раз он приземлился в подземном ходе, выложенном сверху кирпичной кладкой, а на дне покрытом жидкой грязью. Ход был довольно длинным, и невесть откуда попадавший сюда тусклый свет освещал его на несколько саженей вперед. Позади ход заканчивался, и Петру не оставалось ничего другого, как двигаться в единственном возможном направлении, то опускаясь на четвереньки, то привставая, согнувшись. Внезапно раздался громкий стук, звук раскалывающегося и падающего кирпича, и позади Петра колыхнулся воздух. Обернувшись, он увидел, что из стены торчит пробившая кирпичную кладку острая пика. От встречи с ней царя отделила лишь пара мгновений. Пока Петр удивлялся, радовался и пугался, впереди него раздался в точности такой же звук, и еще одна пика с безжалостной быстротой и силой вырвалась из стены. Мальчик побежал, то и дело падая или ударяясь о стены, а вокруг него, спереди и сзади, иногда всего в вершке или в двух, вылетали из стены пики. Он заметил, что они, как правило, появляются довольно высоко, в пол-аршине над землей, и стал ползти, разгребая руками жидкую грязь.
К его облегчению, впереди показалась довольно большая подземная зала, заполненная водой. Вода не пугала Петра – по ней можно было легко проплыть, но главное, что стены залы были далеко, и смертоносные копья не могли никак достигнуть ее середины. Увернувшись от последнего копья, которое прошло совсем близко, мальчик, без раздумий, прыгнул в воду, которая, как оказалось, была ему всего лишь по колено, и он побрел вперед. Вскоре, однако, вода стала куда выше, достигнув сначала середины бедра, а затем и пояса. Само по себе это не было странно, ведь Петр шел вглубь небольшого водоема, однако что-то ему очень и очень не нравилось. Обернувшись назад, он понял: не он сам погружается в глубину, но уровень воды быстро поднимается, и вскоре царю пришлось оторваться ото дна и поплыть. Вода прибывала быстро, и лишь пара аршин отделяла Петра от сводчатого кирпичного потолка. Впереди виднелось продолжение подземного хода, такое же узкое и такое же, вероятно, усеянное ловушками, но теперь Петр стремился к нему изо всех сил и греб, как мог. Тут сильный шум и плеск раздались позади него, а вода взволновалась так, что залила Петру нос и рот, и ему пришлось судорожно отплевываться. Обернувшись, он увидел, что позади с потока упала тяжелая деревянная решетка, перегородившая полностью всю залу, и отрезавшая ему пути отхода. Это пока не очень пугало Петра, и он только начал грести поскорее, чтобы добраться до уже близкого берега. Но вдруг и впереди него, как раз там, где виднелся выход, упала еще одна, точно такая же, решетка. Вода прибывала, и мальчик почти уже касался головой кирпичного потолка. Отчаянно пробиваясь вперед, он добрался, наконец, до второй решетки, но только для того, чтобы понять: преодолеть ее он не сможет, и если уровень воды не перестанет подниматься, то вскоре он утонет. Петр в отчаянии дергал то одну, то другую перекладину, но вырваться из западни никак не мог, а вода все прибывала. Наконец, деревяшка слегка хрустнула. Мальчик с удвоенной силой начал трясти и дергать ее, и вскоре ему удалось выломать перекладину. В решетке образовалось отверстие, в которое мог пролезть только очень худой человек или ребенок. Петр с большим трудом, весь исцарапавшись, протиснулся через решетку и, сидя на грязном берегу и тяжело дыша, наблюдал за тем, как вода окончательно затапливает залу, и подбирается к его ногам. Хотя опасности пока не было, мальчик вскочил и побежал по подземному ходу дальше, а потом, вспомнив про пики, опустился опять на четвереньки.
Пик, однако, в этой части хода не оказалось, а пол становился все суше и суше. Вскоре Петр увидел винтовую каменную лестницу и, поднявшись по ней, оказался в полутемной зале: очень большой и, вероятно, очень богато украшенной. Сам Петр стоял за чем-то вроде ширмы, откуда он мог видеть почти всю залу, оставаясь сам незаметным. В дальней стороне комнаты виднелись очертания трона, стоявшего на возвышении и окруженного резными деревянными столбиками, поддерживающими убранный тканью навес. Стены были расписаны самыми разными картинами, и когда глаза Петра привыкли к темноте, он начал с интересом разглядывать фигуры апостолов и других библейских персонажей, заморских зверей и странные каменные города с черепичными крышами. Он наткнулся взглядом на парсуну кого-то из старинных московских царей, вероятно, Иоанна Васильевича, и вздрогнул – так сурово глядел на него давно умерший государь. Петру тут же пришлось вздрогнуть снова: в зале начало светлеть, а откуда-то сверху раздалось позвякивание и легкий треск, как будто приходил в движение сложный и давно не использовавшийся механизм. Подняв глаза, мальчик увидел, что потолок подсвечивается изнутри и вращается. В середине огромного купола было изображено звездное небо, а стороны были поделены на двенадцать частей, в каждой из которых было нарисовано какое-то сказочное существо: где-то получеловек-полуконь с луком в руках, где-то – огромный лев, где-то – странные рыбы с человеческими лицами. Написаны и украшены эти изображения были мастерски, и Петр, завороженный этим зрелищем, забывшись, вышел из-за ширмы на середину зала, не опуская вниз головы и не отрывая глаз от вращающегося купола.
Но вскоре мальчик замер от ужаса: откуда-то раздался оглушительный звериный рев. Краем глаза Петр видел, как возле трона зажглись две пары ярко-красных глаз. Через силу повернувшись и взглянув в сторону трона, он увидел очертания двух львов, стоявших по обе стороны царского места. Зверей было плохо видно, поскольку лившийся с потолка свет сгущал темноту в углах залы, но львы определенно двигались. Сначала они лежали, но затем, издав еще более чудовищный рев, встряхнули головами и начали подниматься, царапая пол когтями. Петр оглядывался по сторонам, думая, куда бежать. Возвращаться в подземный ход за ширмой не было смысла, это была готовая ловушка, куда, возможно, хищники и хотели бы загнать мальчика. Он увидел высокий сводчатый вход в залу, и бросился туда. За аркой показался длинный, слабо освещенный коридор с деревянным полом, и Петр, не оглядываясь, побежал по нему. Звери рычали и топали все быстрее лапами, а впереди, в конце коридора, показалась тяжелая деревянная дверь, увешанная безнадежного вида огромными чугунными замками. Это был тупик. Мальчик, в отчаянии, начал разглядывать потолок, думая, нельзя ли там скрыться ото львов. Сверху, и правда, виднелась толстая балка, находившаяся на некотором расстоянии от потолка. На нее можно было забраться по занавеси из плотной ткани, подвешенной на ту же балку. Петр стал карабкаться по занавеси, но, когда балка была уже близко, старая ткань не выдержала, и мальчик, судорожно вцепившись в оторвавшийся кусок материи, обрушился на пол. Но его доски также изрядно подгнили, и Петр провалился еще дальше вниз. Занавесь, которая сначала так подвела царя, теперь помогла ему, замедлив его падение – если бы не это, Петр бы сильно ударился о каменный пол. Поджидала его и другая опасность. Когда Петр, потирая ушибленные места и пытаясь выпутаться из занавеси, оглянулся вокруг, то увидел рядом с собой множество копий на деревянной подставке. Упади Петр на пару вершков в сторону, он оказался бы нанизан на эти копья, как копна сена на вилы. Помимо копий, в комнате был целый склад оружия, доспехов и немецкого платья. Глаза мальчика помутнели, он покачнулся и чуть не упал. Преследовавшие его львы показались вдруг совсем не страшными, да и вообще: Петру казалось теперь, что ему померещилось, и не было никаких львов, как не было и залы с кораблями. А вот оружие и доспехи были настоящими, и царь принялся с увлечением их разглядывать и примерять на себя. Вскоре он был уже полностью экипирован на манер иноземного офицера: на нем были панталоны, ботфорты, блестящая кожаная куртка и роскошная шляпа с пером, а на поясе красовалась шпага в изящных ножнах. Все это было не слишком новым, еще, видимо, и до того, как попало сюда, в подвал дворца, а за прошедшие годы залежалось, и было побито молью, но это никак не омрачало радости Петра. Об одном он жалел: рядом не было зеркала, в котором можно было полюбоваться всей этой красотой.
Позади него вдруг раздался треск, и в проделанную им дыру в потолке спрыгнуло какое-то существо. Мальчик так испугался, что не посмел обернуться, чтобы разглядеть его, однако заметил краем глаза, что у существа были мохнатые уши и клыкастая морда. Петр бросился бежать, не разбирая дороги и опрокидывая на пол все, что попадалось под руку, в надежде, что это помешает преследователю добраться до него. Тот, казалось, не слишком торопился, как будто знал, что скрыться тут мальчику будет негде. И правда: Петр быстро добежал до конца залы, и оказался перед кирпичной стеной. На ногах он держался по-прежнему нетвердо. В отчаянии оглядываясь по сторонам, мальчик зацепился за что-то и, стараясь устоять на ногах, начал беспорядочно размахивать шпагой. Он задел ей и стену, но шпага вместо того, чтобы отскочить от кирпичей, вдруг легко погрузилась в них. Петр резко дернул ее на себя, и увидел, как стена с треском разорвалась, и в ней образовалась довольно широкая брешь: кирпичная кладка была мастерски нарисована на полотне. Прыгнув в образовавшуюся прореху, мальчик увидел винтовую лестницу вроде той, по которой он поднялся в тронную залу, только ведшую вниз.
Петр, не задумываясь, бросился спускаться по лестнице, и попал в еще один подземный ход, пошире и повыше того, где он недавно едва не утонул. Но главное, в конце хода виднелся кусок закатного неба и ветви деревьев – там был выход. Петр, обрадовавшись, бросился вперед, но под ногой его что-то неприятно хрустнуло, и она провалилась немного вглубь. Посмотрев вниз, мальчик увидел, что раздавил грудную клетку скелета, и стоит сейчас там, где билось когда-то сердце покойника. С ужасом отдернув ногу, Петр сбил случайно череп, который легко откатился к стене. На ботфорте остались отвратительного вида клочки истлевшей материи. Скелеты были тут повсюду, а судя неприятному запаху, который Петр, с испугу, не сразу почувствовал, какие-то тела еще не успели до конца разложиться. Некоторые скелеты были в одежде: простых рубахах, стрелецких кафтанах, армяках и даже, кажется, в нарядах побогаче. Помимо тления, в подвале сильно пахло псиной. Мальчик подумал, что попал в логово зверей-людоедов: то ли львов из тронного зала, то ли тех собакоголовых созданий, которые убили его спутников. Он, что было сил, побежал к выходу. То и дело он спотыкался о торчащие из земли кости или проваливался в плохо присыпанные могилы. Но выход был уже близко. Возле него лежало еще одно тело в стрелецком кафтане, очевидно, совсем недавно попавшее сюда, и потому сохранявшее полностью человеческие очертания. Петр поежился и приготовился в пару больших прыжков преодолеть отделявший его от выхода небольшой пригорок, но тут мертвый стрелец зашевелился и поднял голову: голова была собачья. В это же время еще две морды показались в проеме. Обессиленный и потерявший надежду мальчик лишился чувств.