Василий Проходцев
Дворец
Глава 17
Вернувшись из собора во дворец, Матвей Артемонов подозвал к себе голов стремянных стрельцов, Григория Горюшкина и Никифора Силина, и велел им заняться устройством обороны дворца: его нужно было превратить в неприступную крепость, в которой, хотя бы недолгое время, можно будет продержаться против многократно превосходящего числом неприятеля.
– А то, как бы нам, следом за царским величеством, куда-нибудь не пропасть… – прибавил негромко Матвей Сергеевич на ухо Ивану Нарышкину.
Стрелецкие головы не выказали удивления необычным приказом, как будто и сами, в глубине души, считали, что именно так сейчас и следует поступить.
Сам же Артемонов попросил Силина выделить ему два десятка стрельцов ("Можно поглупее, да понадежнее" – пояснил вельможа), а затем собрал в палате всех членов царского семейства, патриарха и немногочисленных бояр, бывших в то время во дворце. Дождавшись, пока все соберутся, он попросил весь синклит следовать за ним, не сказав, однако, куда направляется. Вскоре толпа удивленных вельмож оказалась перед спальней царевны Софьи.
– Софья Алексеевна, твое царское величество, пожалуй холопа своего: отвори палаты! – обратился к царевне Артемонов. Та посмотрела на него со смесью гнева и удивления, почти с таким же выражением смотрели на Матвея и остальные собравшиеся. Посягательство на честь девицы царского рода было неслыханным.
– Я знаю, матушка-царевна, что за такое меня на куски порубить мало: что ж, лягу сам на плаху, если окажется, что зря на тебя затеял.
– Да что же это, Матвей Сергеевич! Ты во дворце человек свой, но это ведь… – вступился за царевну патриарх Иоаким, но его неожиданно оборвала сама Софья.
– Вот такая мне, царской дочери, честь и уважение! Спасибо, Матвей Сергеевич, земной поклон! Что же, горе сироте, за которую вступиться некому… Проходите, бояре, большего уж позора не будет!
Тон, которым говорила царевна, резко расходился со смыслом произносимых слов. Софья вовсе непохожа была на обиженную злыми людьми сироту, наоборот: голос ее выражал, против ее воли, торжество и злорадство, а дверь в опочивальню она распахнула охотно и не колеблясь. Удовлетворенно кивнул головой и Артемонов: обоим, очевидно, казалось, что дело складывается в их пользу.
– А теперь, твое царское величество, отвори, сделай милость, вот тот сундучок.
Софья немного помрачнела, но, по-прежнему не чувствуя большой беды, пошла открывать сундучок, презрительно оглядев Артемонова и удивленно – всех остальных. Красивая шкатулка, однако, тут же выпала из рук царевны, стоило ей поднять крышку, а затем посыпалось на пол и все содержимое сундучка. Среди женских безделушек здесь было несколько тех самых чудных и страшных засушенных созданий, которых обнаружили возле гробницы Марии Милославской. Кроме них, там было несколько вещичек, которые могли принадлежать только царю Петру: фигурки кораблей и заморские монеты на цепочках, которые мальчик страшно любил собирать.
– Но погодите, это ведь не все, бояре. Твое патриаршее святейшество, преосвященный Иоаким! Пришло время показать то, что еще мы у гробницы нашли, и что только тебе и можно было отдать для сохранения. Без твоих молитв, боюсь, не донесли бы мы это сюда, отняли бы враги. Сделай милость, покажи тот амулет!
Патриарх, с неопределенным выражением лица, стал оглядываться по сторонам, и видел, что положение складывается явно не в пользу Софьи. Собравшиеся смотрели на нее с недоброжелательным недоумением, а царица Наталья Кирилловна – и вовсе с трудно сдерживаемым гневом. Матвей Артемонов предлагал патриарху почетный выход из положения, при котором он оказывался одним из разоблачителей колдовства. От роли же человека, покрывающего Софью, не приходилось ждать ничего хорошего: бросив косой взгляд на сопровождавших Артемонова стремянных, патриарх понял, что они выполнят любой приказ Матвея Сергеевича, и даже высокий сан Иоакима их не остановит. Да и кто знает, что еще задумал этот сорвавшийся с цепи опальный хитрец. С грустным вздохом и рассуждая вполголоса о том, что един Бог ведает царские мысли, патриарх достал амулет и показал его всем присутствующим: это было любимое украшение царевны Софьи, которое она носила всегда, почти не снимая, и которого сейчас не было на ней.
– Да что же это! Откуда… – разводя руками и глядя испуганными большими карими глазами, вопрошала Софья.
– Ух, и сильна, лицедейка! Жаль, театр царский распустили… – шептал Артемонов Нарышкину. Царевна, в своем удивлении и гневе, была чудо как хороша, почти как в недавнем сне Артемонова.
– Гадюка! Змея подколодная! Да что вы смотрите: убить ее надо, сжечь! – вне себя от ярости закричала Наталья Кирилловна, кидаясь к царевне, – Куда ты Петрушу дела, проклятая?
Артемонов удержал взбешенную царицу, и нежно прижал ее к груди, шепча успокаивающие слова.
– Матвей Сергеевич! – Нарышкина собралась упасть на колени, но Матвей удержал ее, – Отец ты мой! Найди Петрушу, только на тебя надеюсь! Умру я, если с ним что дурное случится…
– Найдем, найдем! – пробормотал Артемонов, поглаживая Наталью Кирилловну по голове. И тут же, приосанившись, громко обратился ко всем присутствовавшим:
– Сами видите, бояре, что здесь на колдовство и измену подозрение явное. Поэтому, именем ее царского величества, царицы Натальи Кирилловны, царевну Софью приказываю взять под стражу и содержать до разбирательства здесь же, в ее покоях. А тебя, твое святейшество, прошу, чтобы какого дурна не случилось, чтобы не повредили тебе враги царя, остаться здесь же, в лучших палатах и под надежной охраной. Случись что с тобой – всем нам горе! Помолись, патриарх, о здравии царя Петра и о том, чтобы поскорее он к нам вернулся живым-здоровым.
Это было сильно похоже на арест, но Иоаким, взглянув еще раз на стремянных, пожал плечами и признал справедливость доводов Матвея.
В это время в покои царевны ворвался растрепанный и запыхавшийся князь Василий Голицын, который сперва хотел подбежать к Софье, но, столкнувшись с царевной взглядом, развернулся и порывисто подошел к Артемонову. Тот немного позавидовал взгляду, который бросила на Голицына Софья. Князь схватил Матвея Сергеевича за руки и стал с жаром говорить что-то, заботясь, вероятно, не о смысле сказанного, а о впечатлении, произведенном на Артемонова.
– Будет, князь, будет. Разобраться надо, да царя найти. Я-то в вину царевны не верю – подлог это и оговор. Но поди теперь всему синклиту это докажи, при таких-то уликах. Погоди, сейчас поутихнет, царь, Бог даст, найдется, а там и с Софьи Алексеевны обвинения снимем, разве я ей враг? На руках когда-то нянчил… А теперь – не серчай! – доверительно и негромко говорил Голицыну Матвей Сергеевич, а затем, подмигнув князю, обратился к остальным:
– Смотрите-ка, милостивые государи! Нам, старым царевым слугам, оправдываться приходится, чуть ли не на казнь идти, а князь Василий сюда, в царевнины покои, без стука заходит! Послушай, твоя светлость, князь Василий Васильевич! Сделай милость: поезжай, куда сам знаешь, и проси их вместе с царем Петром к рассвету здесь быть. А не будут – передай, что будем мы их считать прямыми ворами и изменниками!
Глава 18
Царицу и царевен с большим трудом удалось успокоить и уговорить пойти хоть немного вздремнуть, – без дипломатических способностей царицы Марфы этого и вовсе было бы не добиться, – а мужчины собрались в Грановитой палате. Артемонов поставил охранять ее те же два десятка стремянных стрельцов: не столько для безопасности, сколько для пущей важности.
Кроме Матвея Сергеевича, здесь были Нарышкины: Кирилл Полуэхтович, Иван, Мартемьян и Афонька, допущенный на совет при условии, что будет сидеть тише воды, ниже травы, и во взрослые разговоры не лезть. Был дядька Петра князь Борис Алексеевич Голицын, кто-то из Долгоруковых. Но вообще народу в огромной палате собралось совсем мало, и выглядела она пустынно и темно – свечи во дворце явно берегли. На улице был самый темный и тихий предрассветный час, полнейшая тишина царила во дворце, и казалось, что и город, и дворец испуганно замолчали в ожидании развязки.
Артемонов и сам не мог не чувствовать этой атмосферы, и был ей, как и остальные, немного угнетен. Но в том-то и видел он сейчас основную задачу, чтобы взбодрить своих немногочисленных помощников и призвать их к действию.
– Бояре! Не менее пяти сотен сейчас охраняет дворец, еще сотня – царевича Иоанна, а к рассвету ждем пехотные полки генералов Кровкова и Драгона на подмогу: это будет сила, с которой нам никого уже в Белокаменной не придется бояться. Хоть и все стрельцы разом взбунтуются, не устоять им против такого войска и с такими воеводами. Патриарх Иоаким здесь с нами, и царским величествам верен. Все на нашей стороне!
Собравшиеся приободрились, раздались довольные вздохи и шепот.
Довольно кивнув, Матвей Сергеевич перешел к сложностям, которые все же могли ожидать клан Нарышкиных. Во-первых, требовалось поскорее усмирить распоясавшихся стрельцов. Для этого Артемонов собирался поехать к главе Стрелецкого приказа, князю Юрию Долгорукову, чего он не успел сделать накануне, и потребовать от него навести порядок среди своих подопечных. Если князь откажется или будет не способен это сделать, его надо будет отстранить и заменить на Кирилла Полуэхтовича Нарышкина. Обезопасив себя со стороны стрельцов и присоединив наиболее стойкие их части, необходимо будет как можно скорее раздавить гнездо изменников-Милославских, если они сами не решат явиться с повинной и вернуть Петра, узнав об аресте Софьи. Но от подобных людей можно было с легкостью ожидать и того, что они возьмут юного царя в заложники, а тогда сломить их с помощью одной военной силы будет непросто.
– Так что царя Петра Алексеевича, бояре, нам нужно найти самим, и чем скорее, тем лучше. Найдем, и с Милославскими можно будет долго не возиться. Прихлопнем, как муху! А вот не найдем…
– Матвей Сергеевич, да ведь ты говорил… – взволнованно подскочил с места Иван Нарышкин.
– Говорил. Чтобы твою милость немного успокоить. Есть у меня, и правда, мысли, где царя прятать могут, но если бы я твердо это знал, уже не советы бы держал, а мчался его освобождать. Но вам я не хочу своего мнения навязывать: давайте, лучше, вместе рассудим. Могли ли царевича силой увезти?
– Да едва ли, Матвей Сергеич: он ведь всегда на виду, всегда люди при нем, – после некоторого молчания, несмело предположил Кирилл Полуэхтович, – Сманил кто-то, и кто-то из своих. Софья? Но зачем она тогда к гробнице полезла, себя же выдавать? Чудно…
– Точно, Кирилл Полуэхтович, точно, твоя милость! Сманил кто-то, из своих. Да не Софья Алексеевна: больно уж явно на нее след навели, не сама же она, и правда, все это представление в соборе устроила, чтобы ее поймали поскорее… А вот что думаю: не так уж важно – кто, а важно, чем сманили и где прятали.
– Известно, чем! – вмешался Борис Голицын, – Кораблями их царское величество бредит: что с ними связанное покажи или расскажи – и веди его, хоть на край света.
– Верно, верно, свет мой Борис Алексеевич! Как будто мысли мои читаешь. У себя-то на подворье Милославские не дураки его держать. А где, в таком случае, и корабли есть, и спрятать человека можно?
– Измайлово! – пискнул Афонька, и тут же испуганно опустил глаза. Но Матвей Сергеевич бросил на него строгий взгляд только для виду, а затем доброжелательно улыбнулся:
– Ну что ж, и малый сей ко двору пришелся. Господа хорошие, что думаете?
– Похоже! Точно, там ведь Никита Иванович, покойник, кораблики-то держал! А уж где и спрятать, коли не в Измайлове? – заговорили наперебой все присутствующие.
Всем казалось странным, как эта, лежащая на поверхности мысль, им самим не пришла давно уже в голову. В огромной дворцовой вотчине Измайлове, любимом детище покойного Алексея Михайловича, одних заводов было с полдюжины, а уж различных строений, надземных и подземных хранилищ – не сосчитать. Туда же, в свое время, дядя Алексея, Никита Иванович Романов, известный любитель всего немецкого, привез небольшой английский кораблик, и время от времени катался на нем по обширным измайловским прудам и заводям. После давней уже смерти Никиты Ивановича, ботик убрали в сарай, и никто им не интересовался до тех пор, пока о его существовании не прознал младший сын царя Алексея. Мальчик буквально помешался на ботике, и при каждом удобном случае умолял старших родственников извлечь его и поставить на воду, но до этого по разным причинам не доходило дело. И еще: при Федоре Алексеевиче, не слишком интересовавшимся усадьбой, ее облюбовали Милославские, и особенно глава рода – Иван Михайлович. Всё сходилось в одну точку.
– Так что, между нами, бояре: верных людей я туда уже отправил, чтобы они все следы измены собрали, а даст Бог – и царя нашли. А завтра побольше сил соберем, и все Измайловское обложим, мышь не проскочит!
Последние слова Артемонова сопровождал хлопок двери. В палату, раскланиваясь на ходу и скороговоркой извиняясь за вторжение, вбежал голова стремянных Горюшкин: на нем лица не было.
– Государь, Матвей Сергеевич! Позволь тебя от государственных дел ненадолго отвлечь!
– Говори здесь, Григорий, какая уж там срочность случилась?
– Я-то скажу, Матвей Сергеевич, да лучше тебе самому на балкон подняться и поглядеть.
По виду воеводы, которого сложно было напугать, стало ясно, что растерянность его небезосновательна. Недовольно кашлянув, но не задавая больше вопросов, Артемонов поднялся и пошел за Горюшкиным. Окна палаты осветились алым цветом: занималась заря.
Глава 19
Выйдя из палаты, Матвей Сергеевич, первым делом, увидел множество бояр и знатных дворян, которые съехались во дворец, однако не заходили в Грановитую. И не потому, что их туда кто-то не пускал: сами вельможи держались на удивление тихо, чтобы не сказать, напугано. Здесь были недавние посетители Артемонова, Яков Никитич Одоевский и Семен Ерофеевич Алмазов, и представители почти всех знатных московских родов, кроме, разумеется, Милославских, Толстых и Хитрово. Не заметил Матвей также Михаила Долгорукова, и никого из Хованских. Вежливо здороваясь с пришедшими, Артемонов обратил внимание, что те словно не знают, как им держаться с ним. На его вежливость отвечали вежливостью, но большой теплоты и приветливости со стороны вельмож не чувствовалось. "Ну что же, голубчики! Нравиться вам, пожалуй, всё это и не должно. Однако как быстро собрались. Умеет Матвей Сергеевич!". Артемонов, не без внутреннего довольства, приписывал торопливый съезд дворянства своим решительным действиям.
Горюшкин, тем временем, торопил Матвея и все настойчивее звал его за собой. Когда они поднялись на один из высоких балкончиков дворца, с которого можно было хорошо видеть всю площадь перед ним, Артемонов не смог удержаться от удивленного вздоха. Вся площадь и все сходившиеся к ней улицы и переулки были залиты стрелецким морем: в основном красным, но кое-где зеленым или синим. Здесь было не меньше десятка полков. Море это было почти неподвижно – стрельцы стояли в полном порядке, как на самой ответственной стойке, и только ветер иногда трепал их бороды или подолы кафтанов. Иногда вдоль ровных рядов проходили куда-то небольшие отряды, но и они превосходно держали строй и чеканили шаг. Вдалеке, несколько стрельцов били и толкали прикладами, не разбирая звания, зазевавшихся на площади холопов и дворян – таких, впрочем, было совсем немного. Удивление Артемонова сменилось досадой, и он с силой ударил кулаком по перилам.
– Так вот, от кого они, черти, прячутся… Эх, опоздали вы, друзья, немного совсем, да опоздали.
– Что же творится, Матвей Сергеевич? Как будто сам сатана из ада поднялся, и все войско его… – недоуменно и тихо спросил Горюшкин.
– По грехам нашим! – отвечал Артемонов, – Ну, ничего, Григорий, авось не пропадем. Пошли, нечего тут стоять.
Матвей, решив немедленно выйти к стрельцам, попросил пойти с собой Горюшкина и одного-двух знатных дворян. Никто большой охоты сопровождать Артемонова, как он и думал, не изъявлял, однако неожиданно вызвался князь Яков Никитич Одоевский, обычно тихий и трусоватый старичок. Нарышкиных Матвей попросил остаться во дворце, чтобы не раздражать толпу. Выйдя на Красное крыльцо, они увидели, что прямо перед ним стоит делегация из стрелецких начальных людей, не решавшихся все же подняться на крыльцо без приглашения. Артемонов увидел знакомых ему старых и верных полковников: Воробина, Грибоедова, Вешнякова, Полтева, Дохтурова и других. С ними было и несколько попов, не самого высокого чина, которые стояли, подняв вверх бороды и держа в руках хоругви. Но главными были не они, а недавний знакомец Матвея – Никита Юдин. Он стоял впереди всех и держался так, чтобы не оставить никаких сомнений, с кем вышедшим вельможам нужно вести разговор. Юдин смотрел прямо в глаза Артемонову, и взгляда в этот раз отводить не собирался. Матвей, однако, решил, что спесь с него нужно поскорее сбить, и, подчеркнуто не глядя на Никиту, обратился к войску:
– Здорово, молодцы! Привет верным слугам царским, полковникам и воеводам! Надворной пехоте – виват!
Польщенные рядовые стрельцы и полковники ответили радостными криками. Многие из них помнили Артемонова еще стрелецким головой, и любили его.
– Рад вас всех видеть, и войско видеть в таком образцовом порядке!
Снова раздался довольный гул.
– Чем мы, старые холопы царские, служить вам можем? Какая вас беда в ранний час собраться заставила? Если есть жалобы и челобитья – говорите без страха и без стесненья! Сегодня же с царскими величествами все разберем, никого без ответа и в обиде не оставим. Теперь по-прежнему не будет: всех вас их царские величества хотят жаловать и награждать!
Полковники, и даже некоторые стрельцы званием пониже, потянулись к Артемонову и заговорили хором, однако Юдин вышел вперед и властным жестом заставил всех замолчать. Почему-то все старые и бесстрашные вояки его послушались. "А силен, силен", – подумал Матвей, – "Эх, времени бы чуть побольше – служил бы ты мне. Или никому бы вовсе не служил…".
– Ведомо надворной пехоте учинилось, что во дворце царском злые люди измену умыслили: их царское величество, царевну Софью Алексеевну, и святейшего патриарха Иоакима заточили, а царя Петра Алексеевича и царевича Иоанна Алексеевича спрятали и умертвить хотят. Хотя мы, царские верные слуги, жалованья давно не получаем, и от воевод и полковников большие обиды и неправды терпим, но не те наши обиды разбирать мы пришли, а их царских величеств и патриарха из беды выручить и от злых людей защитить. А по сему, вели, боярин Матвей Сергеевич, чтобы и царевна, и царь, и царевич, и его преосвященство к нам, холопам их, без промедления вышли. Хотим очи их видеть!
Юдин говорил как по писанному, сильным и громким, очень молодым голосом, без волнения и запинок, и говорил не простонародной речью, а языком Соборного уложения и приказных бумаг, которым он, видимо, хорошо владел. Артемонов улыбнулся.
– Ну… Кто же вам, служивые, этих страшных сказок нарассказывал? Если только за этим и дело стало, то хоть сейчас расходитесь: царские величества и патриарх все в своих палатах, в Верху, и в добром здравии. Они своих верных слуг всегда видеть рады, но сами подумайте: разве могут государи, государыни и патриарх вот так, по первому зову выйти? Разве почтительно такого требовать? Им и помолиться надо, и к выходу одеться и подготовиться. Через час-другой всех их увидите! А пока, к вам знатнейшие бояре выйдут: все ваши челобитные примут, и в чем смогут – сразу ответ дадут. Надворной пехоте…
– Виват!!! – раздался над Кремлем рев, от которого задребезжали все стекла дворцов и палат. Рядовые стрельцы были в полном восторге. Юдин, казалось, далеко не разделял их радости, но сделал вид, как будто и он удовлетворен обещаниями Артемонова. Матвей же Сергеевич, махая руками кричащим его имя служивым, удалился во дворец. Он был доволен: не исключено, что само появление синклита важных вельмож и их внимание к челобитным так подействуют на простодушных стрельцов, что те и сами подобру-поздорову разойдутся. Но, во всяком случае, Артемонов верил, что ему удалось выиграть время: именно столько, сколько нужно было, чтобы дождаться подхода отрядов Кравкова и Драгона. Он нетерпеливо вытолкал на Красное крыльцо несколько самых добродушных и любимых простонародьем бояр, а сам бегом взбежал на высокую башенку дворца, и стал оглядывать окрестности в ожидании.
В это время, с северо-востока, к Кремлю, медленно продвигаясь по узким улочкам, приближался еще один большой отряд, непохожий по наряду и вооружению на стрельцов. Кафтаны служивых еще походили на стрелецкие, но их головные уборы, обувь, а главное – оружие выглядели совсем иначе. Некоторые были с длинными пиками, некоторые – с иноземными мушкетами или короткими пиками-рогатками, а иные были вооружены шпагами. Во главе полка ехал немец-офицер, наполовину одетый по-иноземному, а наполовину – в московское платье. Еще несколько немцев возглавляли отдельные роты. Это ехал на выручку Артемонову Филимон Драгон со своими солдатами и драгунами. Чувствовал себя генерал нехорошо: он был бледен, покачивался в седле и то и дело припадал к гриве коня, судорожно впиваясь в нее руками, словно для того, чтобы отвлечься от сильной боли.
Ехавший рядом поручик с беспокойством, но, как будто, и с какой-то надеждой поглядывал на своего командира. Вернулись разведчики, и доложили, что ворота Белого города на их пути закрыты и охраняются полусотней стрельцов, а в самом Кремле, насколько удалось узнать, возле государева дворца и по всем ближайшим улицам стоит не менее десятка полков надворной пехоты, и о чем-то с боярами переговариваются. Драгон нашел силы выпрямиться и кивнуть. Немного подумав, он заговорил тихо, то ли с самим собой, то ли обращаясь к поручику, но не требуя от того ответа. Через каждые несколько слов он прерывался, и гримаса боли искривляла его лицо.
– Полсотни… Собьем, даже если и с пушками, собьем… Десять полков, конечно, немало. Но на кремлевских-то улочках, где их развернешь. А если мы их… Вот ведь Фермопильское ущелье… Ущелья даже… Фома, – обратился он, наконец, громко к поручику, – Думного генерала в Кремль не пускать – измена явная. Недостойно верных царских слуг такое терпеть, что бы там на уме у бородатых ни было. Разворачивай три роты в первую полосу, и, без промедления, атакуем ворота. В трубы не трубить, в барабаны не бить – внезапность нужна, чтобы людей зря не терять.
Совершив это усилие, шотландец согнулся, отчаянно вцепился в гриву лошади и зажмурил глаза, время от времени утыкаясь лбом в затылок коня. Когда через минуту или две он пришел в себя, то с удивлением увидел, что, несмотря на усилия офицеров, солдаты и не думают выстраиваться в боевой порядок и штурмовать толстую белую башню, самодовольно выставлявшую округлый бок из-за угла.
– Да что же… – Драгон именно с этим полком, считавшимся его собственным, воеводским, прошел огонь и воду, дрался и с турками, и с крымцами, и с казаками. Он не мог понять, почему сейчас этот безупречный доселе механизм отказывается его слушаться, и тем более не мог в это поверить.
– Вяжи его! – раздалось вдруг с нескольких сторон сразу, – Вяжи, против своих братьев, да за немчуру и бояр – не пойдем! Хватит, покомандовал, и будет!
Сразу несколько десятков солдат и драгун кинулись к генералу, который к этому времени лишился чувств и начал медленно сползать с седла. Офицеров и урядников, пытавшихся навести порядок, служивые били и скручивали им руки. В это время раздался залп из нескольких десятков ружей и пистолетов, и из узенького и незаметного переулка вырвался отряд всадников, судя по нарядам – офицеров нового строя из русских. Во главе его, со свирепым видом и саблей наголо, скакал Агей Кровков. Он безжалостно иссек двух или трех солдат, попавшихся ему под руку, еще с десяток их пал жертвами выстрелов. В суматохе, Кровков подхватил Драгона и усадил его на бывшую с ним в поводу лошадь, а товарищи Агея освободили связанных офицеров и, вместе с ними, вся кавалькада исчезла в другом переулке, таком же узком и незаметном.
Артемонов не мог со своей башни видеть этих событий, он лишь слышал отдаленную стрельбу где-то за Никольской башней. Но когда на площади перед дворцом появились солдатские и драгунские роты без офицеров, но с развернутыми знаменами и хоругвями, которые начали обниматься со стрельцами и выстраиваться рядом с ними, Матвей бессильно облокотился на резной каменный столбик башни: он хорошо знал эти знамена, и понимал, что помощи теперь ждать неоткуда. Пока Артемонов, прикрыв глаза, изо всех сил пытался сообразить, что можно предпринять, он услышал шум и стрельбу уже на самой площади. Туда ворвался довольно большой отряд стрельцов во главе с князем Михаилом Долгоруковым, сыном Юрия Алексеевича. К своему ужасу, Матвей увидел в этом отряде и стремянных, подчиненных Силина и Горюшкина. Выходило, что младший Долгоруков, пользуясь своей и отцовской властью, приказал стремянным идти с собой, и тем окончательно уничтожил силы, охранявшие дворец. Но долго сокрушаться этому не приходилось, поскольку события разворачивались стремительно. Отряд Долгорукова растолкал в стороны попавшихся под руку стрельцов, и выстроился прямо перед дворцом. Сам же князь Михаил направился к делегации начальных людей, возглавляемых Юдиным, которые в это время, как и многие рядовые стрельцы, оживленно разговаривали на Красном крыльце с боярами. Подойдя, он стал одного за другим хватать полковников за грудки, толкать их и, размахивая руками, говорить им что-то, вероятно, не слишком для них лестное. Досталось и священникам, но самого Юдина, почему-то, Долгоруков предпочитал пока не трогать. Ближайшие к месту событий рядовые стрельцы стояли в недоумении, хотя некоторые из них и махали осуждающе на князя руками или просто отворачивались в сторону. После пяти примерно минут замешательства, дело решилось именно так, как и ожидал наблюдавший за странной сценой Артемонов: Никита Юдин подошел к князю, грубо оттолкнул его в сторону, а затем, показывая на Долгорукова пальцем, что-то сказал стрельцам. Этого оказалось достаточно: служивые бросились на князя, сбили его с ног, и, побив немного, вытащили сабли и безжалостно изрубили Михаила Юрьевича. Затем они, торжествуя, подняли окровавленный труп на плечи и стали ходить с ним по площади. Некоторые из сопровождавших князя стремянных разделили его участь, но большей частью они присоединились к бунтовщикам, и лишь малая часть смогла убежать назад во дворец. Войска Артемонова более не существовало. Матвей с тупым любопытством разглядывал бояр: их никто не трогал, но и они сами, казалось, не обращали особенного внимания на происходившие на их глазах страшные, немыслимые события. Подальше от крыльца стрельцы таскали по площади труп Догорукова и рубили стремянных, а на самом крыльце, с прежней доброжелательностью, бояре обсуждали что-то с благодушными представителями надворной пехоты. Ждать больше было нечего, и Матвей побежал вниз по лестнице.
Улыбнувшись ободряющей улыбкой попадавшимся по пути дворянам, которые, в приятной тишине и прохладе старинных сводов, пока не представляли себе творящегося на площади, Артемонов подозвал к себе растерянного и удрученного Силина и велел ему потихоньку запереть дверь на Красное крыльцо. Затем он отыскал Ивана Нарышкина и повел его за собой.
– Это, Ваня, их отвлечет на время, хотя и ненадолго, – бормотал Матвей Сергеевич, – Бог даст, успеем поговорить…