Владлен Лядский
Усилители смысла
Каптёрка нашлась в тупике за углом. Обычные тонкие двери с большим стеклом посередине, условно защищённые тремя палочками по нижней части. Если бы ему не удалось вскрыть замок, можно было бы выбить стекло и затрамбоваться так.
Но замок был вполне советским и потому открывался не только гвоздём. Пятый с щелчком сложил лезвие в рукоять и сунул нож в нагрудный карман. Заглянул внутрь, нашёл доску с ключами, нашёл бирку с надписью «Труд», взял её и вышел обратно, стараясь не вглядываться в обстановку.
Ему становилось всё беспокойнее.
Второй взялся проводить его до кабинета труда. Который оказался в пристройке, войдя в которую Пятый испытал дежа вю. За исключением мелких деталей вроде скрипучего паркета и сводчатого потолка коридор очень походил на коридор ЖЭКа.
Пятый отогнал от себя неприятные мысли.
Второй довёл его до середины коридора и предоставил один на один сражаться с заедающим замком. Сражаться молча с капризным было скучно, поэтому Пятый спросил:
– А кабинет домоводства здесь есть?
– Конечно. А тебе зачем?
– Да просто интересно вдруг стало посмотреть – как оно там у девочек устроено?
Прозвучало двусмысленно, но Второй на очевидный прокол не отреагировал.
– Знаешь, в этом вопросе я за равноправие.
– Это как? Сделать общие туалеты?
– Да нет. Просто мне кажется правильным, если девочки тоже будут уметь сколачивать скворечники, а мальчики будут уметь пришивать пуговицы и готовить что-то сложнее яичницы.
– Но ты же это как-то умеешь и без домоводства. И я тоже.
– Так то ты и то я. У нас была острая необходимость. У тебя пуговицы пришивать, у меня – вкусно готовить. А других такой потребности нет, а когда она возникает, они её затыкают видеоуроками. А по ним ничему хорошему не научишься.
– Да неужели?
Тут Пятый удачно надавил на ключ, замок щёлкнул и повернулся. Дверь открылась.
– Заходь.
Пятый недовольно осматривал обстановку. Станки были. Парты – были. Верстаки были. Лома не было.
– И где он может быть?
Второй кивнул в сторону двери у классной доски.
– В кладовке посмотри. Инструмент обычно там хранили. Можешь ещё в другой части мастерской посмотреть. Только осторожно – там большие станки стоят. При мне они уже не работали, но сейчас может быть всё.
– Не боись. Если сказано красную кнопку не нажимать – могу не нажимать.
В кладовке лома тоже не было. Пятый проверил шкафы, полки. Поломанные киянки – были, источенные напильники – были, тупые ножовки и кривые молотки – тоже. Лома не было.
На шкафах было навалено много всякого. Маловероятно, чтобы эта железная палка лежала там, но посмотреть стоило. Он подпрыгнул и не успел ничего рассмотреть – железный шкаф был выше его.
Тогда он подошёл к шкафу поближе, уцепился пальцами за край и попытался подпрыгнуть и повиснуть. С первого раз не получилось – пальцы сорвались. Он попытался снова – подпрыгнуть и зависнуть. Получилось, но ненадолго. Он попробовал снова.
На самом деле невесомость – это просто. Достаточно подпрыгнуть и не упасть. Остаться, зависнуть там – в метре от пола, над скелетами парт. Взмахнуть руками и медленно поплыть вперёд, перевернуться в воздухе и оттолкнуться от школьной доски с обсыпавшимися словами, почти неразличимыми на выцветшем фоне.
Это ни на что не похожее удовольствие – только на одного. Пусть даже огромный кабинет позволит разлетаться, не мешая друг другу. Лучше зацепиться рукой за косяк и завернуть невесомое тело в подсобку, заваленную обрезками фанеры и сломанными заготовками киянок. Пролететь её насквозь в раскрытые двери такого же огромного кабинета с полуразобранными станками.
Забыть, что ты человек со всеми его проблемами, весом и грехами, откинуть всё лишнее и просто летать туда-сюда над самым полом, проходя гибким телом между угловатыми и жёсткими предметами. Воспарить к потолку и покружиться в совершенно пустом пространстве. И вылететь в коридор и лететь так дальше, потому что это было так просто – подпрыгнуть и не упасть, пока отрезвляющий ветер не швырнёт в лицо сквозь разбитое стекло горсть секущего и невкусного песка.
Пятый смотрел в стык бело-зелёных половых плиток. Клей давно отслоился, края пластика задрались, и был виден пыльный серый бетон, пыль от которого дерёт лёгкие и ест глаза. Сколько её не выметай, она будет появляться опять и опять.
Он опёрся на парту, пытаясь подняться. Конструкция с вынутыми болтами скрипнула и покосилась, упёршись в соседнюю парту. Пришлось выставлять колено и подниматься так.
Из соседнего междурядья так же медленно, одной рукой придерживая рабочий верстак, поднимался Второй с очень задумчивыми глазами. Обвёл глазами окна с выбитыми и кое-как вставленными стёклами, слежавшимся кучам опилок под фрезерным и циркулярными станками и молча вышел в коридор. Пятый тоже посмотрел туда-сюда, пожал плечами, отгоняя наваждение, и пошёл в ту же полураскрытую дверь.
В коридоре ничего не изменилось – было так же темно, тихо и прохладно, чуть отдавая плесенью. Второй ждал рядом, подпирая стенку. Пятый утвердительно кивнул, Второй отлепился от стенки и пошёл обратно к холлу.
У тамбурной двери Второй всё-таки разлепил губы:
– Иногда в безвестных местах остаются такие вот светлые пузырьки, случайно уцелевшее хорошее. Прекрасное настолько, что в нём хочется как в снах – остаться навсегда, несмотря на кошмары и утомительный бред. Но это так же невозможно – хорошего слишком мало, чтобы выдержать твой огромный вес. Но ведь как хочется-то, а? Подпрыгнуть и не упасть, а?! Ха-ха-ха!
Смех Второго отдавал печалью.
В коридоре пристройки стоял устойчивый полумрак – если здесь и были когда-то лампы, то они перегорели давным-давно. А лезть под высокий сводчатый потолок – Пятый никогда не видел таких высоких стремянок. Потому как обычную лестницу было бы не на что опереть.
Дверь в холл едва не пришлось выбивать – от сквозняка она захлопнулась. А перекос и неисправный замок у неё были и раньше. Как и отсутствующая ручка, за которую можно бы было потянуть. Пятый подхватил дверь снизу, Второй уцепился ногтями за боковой край и дверь, обиженно крякнув, приоткрылась. И привычно впечаталась в стенку, когда её резко дёрнули в три руки.
Выкрашенный красной краской холл теперь выглядел почти сиреневым. Гардеробная стойка вытянулась в размерах и угрожающе нависала. Голые квадратные колонны, подпирающие спортзал, расплывались в темноте и пытались обзавестись закруглениями на греческий манер.
– Шайзе – рыкнул Второй и попытался быстро выскочить наружу, но в сумерках перепутал диагональ открытых дверей и шумно ударился в стеклянную дверь. Сталь и толстое стекло выдержали импульс его небольшого тела.
Пробуксовав подошвами на отполированном граните, Второй повернулся в нужную сторону, и прочертив S-образную траекторию, выскочил во двор. Пятый последовал за ним.
Футляр и оба рюкзака всё так же стояли на краю поребрика возле разломанной скамейки. Второй совершил к нему лихой прыжок, ещё на лету умудрившись отщёлкнуть замки. Дальше инерция взяла верх и он шмякнулся на пятую точку.
Инструмент был на месте.
– Как же всё некстати – голос у Второго был болезненно сдавлен – он приложился копчиком. Пятый проследил его взгляд. В небе догорали последние полоски заката.
Второй с кряхтением поднялся, потирая ушибленное и покряхтывая. Как показалось Пятому – иронически.
– Вот, уважаемый Пятый. Учитесь на чужих ошибках. Даже умные люди могут впадать в непозволительные эмоции и путать местами людей и здания, желая разобраться со школой, а не с его коллективом, буде такой ещё сохранился. Причём не со всем коллективом, а с некоторыми его представителями, перепутавшими роль преподавателя и массового вредителя. А в результате мы имеем безнадёжно упущенное время, потраченное на бесплодные попытки неадресной мести. До темноты выбраться мы никак не успеваем.
С этими словами Второй сноровисто собирал агрегат, что-то подкручивая и подтягивая. Закончив, он протянул руку в футляр, достал из него какую-то верёвочку и застукал пластиком об металл. Саксофон повис у него на шее на тонком подобии галстука. Второй выпрямил шею:
– Я его и на пальцах удержал бы, но тут или под ноги смотреть, или на кнопки нажимать. Футляр дальше не потащим, с ним совсем несподручно будет.
Пятому становилось всё неуютнее и неуютнее. Сумерки как-то слишком быстро смеркались.
Второй захлопнул футляр и поставил его на скамейку.
– Хочешь простое объяснение, почему мы сначала едва не подрались, а потом меня неадекватно понесло?
– Спасибо, не надо, мне объяснений уже хватило – Пятый попытался отойти в сторону, но в рукав ему неожиданно вцепилась трёхпалая клешня.
– Нет уж, выслушать придётся. На этот раз дело серьёзное.
– А раньше… – Пятый с усилием зажевал остаток фразы, поняв, что Второго может опять прорвать. Только вместо крепкой двери на этот раз будет он сам.
– Мы ошиблись. Мы считали, что зацветшие области становятся безопасными при ветре. Но это не так. Вернее, не совсем так. Возможно, если угадать под ураган, можно будет пройти везде без опаски. Но слабый ветер может развеять только сложные построения…
– Проще можно?
Второй будто этого и ждал:
– Всегда остаётся что-то вроде запаха, чего-то на уровне бессознательного. Каждый район пахнет по-своему. Помнишь, как нас приложило при подходе к производственной зоне?
– Но в других местах такой проблемы ведь не было.
– Это потому, что мы благоразумно такие – Второй пощёлкал пальцами, подыскивая выражения – выдержанные в единой концепции районы обошли стороной. Больничный городок, например. Или воинскую часть. Или Нижний парк…
– Да понял я, понял.
– Я просто как-то сразу не сообразил, что было не так с этой улицей. Хотя ходил не раз.
– Ты можешь без предисловий?! – Пятому надоело, что его держат за рукав.
– Это стержень культурного района. Он особо не выделен, но эта улица по нему полностью проходит. И вот его запах… у тебя как с восприятием советской культуры?
Пятый задумался.
– Ну, в общем… положительно.
– Во всей её идеологически-цензурированном многообразии? – Второй улыбнулся нехорошей улыбкой – только зубы блеснули.
– Чё?
– Ты бы захотел жить в семидесятых в Союзе?
– Зачем ещё?
– Ну вот видишь. У культуры и так изнанка малоприятна, а пыль особо токсична – да ты и сам знаешь, сам это краем зацепил. А тут ещё крепко замешанная идеология – в общем, это как пыльца амброзии. Вызывает приступы аллергии и идеологически некрепких граждан. У полуинтегрированных диссидентов вроде меня – неадекватную агрессию и нелогичные поступки, а у кухонников вроде тебя – глухое ворчание.
Пятый примерился обидеться, но передумал. Ему не понравилась мысль, что его эмоции задаёт не он сам, а какая-то впечатанная в камень ментальная проекция. И что его желание дать по шее этому самомнительному неадеквату тоже может быть не его личной выработанной мыслью.
– Это всё занимательно, конечно. Но что мы делать будем?
– А у нас, как обычно, два варианта. Можно попытаться пройти через два жилых квартала и упереться в сберкассу, про влияние которой я ничего внятного сказать не могу и оказаться на очень сложном перекрёстке.
– Это чем он сложный?
– Пересечения там не под острым углом и сходятся там пять дорог.
Пятый поморгал, рисуя себе картинку.
– Это нам чем-то грозит?
– Не знаю. Может, и ничем. Но в нашем положении стоит опасаться всего.
– А второй вариант?
– Второй вариант – быть диссидентами до конца и двинуться галсами дальше по течению, надеясь, что в нашем случае сработает закон больших аналогий.
– Это как?
– Как Союз пришёл к своему логическому завершению, так и здесь оболочка так же треснет под давлением обстоятельств. Ну и с нашим участием.
– Галс – это вроде манёвры под парусом, нет? Чем ты рулить собрался, без руля и ветрил?
– А вот это и есть великое сакральное знание советского диссидента – хмыкнул Второй и наиграл несколько тактов из марша советских авиаторов – в нужный момент выглядеть совсем не как диссидент. Ну что, вперёд бодрым строем?
И он продолжил наигрывать «пора в путь-дорогу», время от времени промахиваясь пальцами по клапанам. Скорость его перемещения была такой, что Пятый то обгонял его, то почти стоял на месте.
Вбок уплывал геометрический заборчик с маленьким пустырьком за ним, главной деталью в котором была вентиляционная шахта, похожая на маленький домик. Раньше возле неё была песочница и огромный тополь, который должен был давать благодатную тень. Но бортики песочницы разломали, а у дерева отгрызли все ветки, так что из земли торчал толстый огрызок высотой метра в три, тыча в темноту обрубки главных веток.
Пятый махнул рукой на внетемпового Второго и прошёл чуть вперёд. Впереди, за пустыми земляными площадками, утрамбованными до полной бесплодности, стоял типичный дом с жилыми квартирами на втором и третьих этажах, на первом же раньше был какой-то магазин, сейчас невнятно побликивающий своими витринами. Внутри же что-то смутно двигалось в такт незатейливой мелодии. Пятый быстро отвёл глаза.
Второй как-то оказался за спиной. И перестал наигрывать.
– Был, конечно, вариант уйти вбок дальше по жилым районам. Но мы его уже прошли. И вариантов у нас уже и не осталось. Я бы даже советовал не оборачиваться, чтобы это проверить.
Голос у Второго изменился, высох и начал отдавать канцелярщиной. Пятый терпеть не мог это ощущение – между зубами и губами будто кто-то напихивал картон.
На этот раз мелодия действовала по-другому. Если та, во дворе, пробивала чётко очерченный коридор между настоящим и зацвётшей реальностью, то здесь она встраивала их в изменяющуюся ситуацию, заставляя соблюдать формальные требования, но оставляя свободным внутреннее пространство. Точнее так – оно могло оставаться твоим, пока ты давал себе труд его удерживать.
Пятый силой удержал себя, чтобы не трясти головой. Приходилось мириться с тем, что искажения всё плотнее его окружают, потому что прямое противостояние приведёт лишь к тому, что их раскусят и встроят уже без всякого шанса на свободу воли. Нужно тихо, без всплеска погрузиться и плавно плыть вперёд, пока хватает дыхания.
Они добрались до полуперекрёстка. На противоположной стороне, у края канавы стояла тумба и из неё медленно прорастали три высоких флагштока с узкими металлическими флажками. Пятый едва не вышел образа, задумавшись об смысле этого уличного декора. Для доски объявлений полотнища флагов были слишком высоко расположены, а для обязательного красного цвета в жизни каждого социалистического человека они не подходили, так как были белыми.
У Второго закончилась мелодия, он перевёл дух, пожевал онемевшую губу и продолжил играть что-то про солнечный круг и небо вокруг. Пятый опять едва не выпал из образа, чтобы сказать, что Второй непоследователен в своих действиях. Взялся играть марши – так играй марши.
Но чем дальше они уходили по аллее с обгрызенными деревьями, тем тягостнее становилось у Пятого на душе.
Куда-то в лиловые сумерки исчезло величественное здание ампира, проросшими вездесущим свинороем портиками, с мшистыми облупленными колоннами. Брошенные кирпичные строения на пустыре справа слились в прерывистую стену.
Мир сузился до асфальта проезжей части под ногами – их засасывало туда, в центр воронки… того, чему он не знал названия.
Бетонный истукан с головой остекленевшей горгульи проскочил взглядом через них.
За истуканом обнаружился пекинес с огромными красными глазами, в глазницах не помещавшихся.
– Ты уверен, куда ты идёшь? – голос у пекинеса был надтреснутый и насмешливый. Второй глянул на него искоса и пекинес сгинул.
Темнело неправдоподобно быстро. Он смотрел под ноги, выбоины были неглубоки и непредсказуемы.
Он мало что видел, но знал, что они вышли на площадь. В центре площади, за оградой, на постаменте кто-то стоял. Сейчас уже неважно кто. Важным было то, что было за ним.
– На твоём месте я бы не смотрел на здание, это больше не дворец культуры – прошелестел на ухо Второй.
И он его не послушался и поднял взгляд: Сквозь белое закруглённое массивное (а других в этом городе важных зданий не было), вместе с жилыми домами по бокам, образующими незаконченный амфитеатр (оставшаяся часть дуги была там – за коваными воротами, опоясанными дорожками с кустарником, палисадником и большим подъездом перед крыльцом) уверенно проступало здание красного отполированного гранита.
Геометрически строго правильное, оно стояло непоколебимо и надолго. Засыпавший всё мусор и остовы непостроенных зданий вокруг никак ему не мешали. И воздух возле него был зелёно-чёрным.
Он чувствовал, как его затягивает туда, как ужас пытается прорваться и парализовать ноги, руки, сжаться в комочек и замереть. Он слишком мелок.
Пятый стиснул зубы и переставлял ноги – он привык управлять собой независимо от того, кто и чем пытается его согнуть и подавить. Он вообще был устойчив к воздействию на психику – ему уже много кто пытался прополоскать мозги.
Что заставляло напряжённо идти Второго, он не знал.
Когда они ступили на тротуар противоположной стороны площади, лиловая стена захлопнулась перед ними. Мира вокруг не стало, осталось только здание – тянущей силе было уже невтерпёж.
Упрямый Второй шёл вслепую и Пятый вдруг понял, что тот едва сдерживается, чтобы не побежать. Потому что этого от него тоже ждут. Из темноты выплыла приступка к чёрной облупленной двери. Оковки выступили из-под раскрошившегося бетона и ждали, когда на их угол упадут виском, некстати споткнувшись на ровном месте.
Второй, с трудом отрывая ноги от поверхности, вдруг исчез за углом. Пятый завёрнул туда же, чуть не забравшись в откуда-то взявшуюся нишу и скорее почувствовал, чем увидел, как Второй, обойдя углубление у стены, спустился по ступенькам и уверенно постучал в подвальную дверь.
Пятый спустился и встал рядом. Площадочка перед дверью была слишком мала, стоять пришлось слишком близко.
Пауза затягивалась. Стучаться второй раз было бессмысленно, как и все следующие разы.
За дверью зашаркало, откашлялось и поинтересовалось «кто там?».
– Я, кто ж ещё к вам в такое время заявится – жизнерадостно заявил Второй.
За дверью помолчали, затем застучали замками и защёлкали запорами. Дверь приоткрылась:
– Мы к вам, собственно, в гости зашли. Друга вот привёл посмотреть.
Открывший промолчал.
– Зайти-то то можно?
Открывший посторонился, пропуская их. Они протиснулись вглубь, сцепившись рюкзаками. Дверь тут же закрыли и защёлкали замками.
Дверь (Пятый успел заметить) была обычной, разве что окована железом и наглухо заваренным окошечком, двумя английскими замками и цепочкой.
Когда собачки были подкручены и замки закрылись, Пятый ощутил как то, что давило на них, обрезало дверью и оставило снаружи. Как на подводной лодке или в атомном бункере – толстую стальную дверь закрыли и закрутили до упора штурвал. И без тяжёлой артиллерии дверь насильно не откроешь.
И хоть здесь было затхловато и темно, но неопасно.
– Переночевать-то будет можно?
Пятый моргнул – опять выпал из реальности на минуту вслед за чувствами.
– Да ничего мы не натворили, сложилось так. – убеждал и вешал лапшу неожиданно убедительный Второй – Какая гостиница, там паспорт надо показывать, а сервис отвратительный. И дорого. Занесло вот так. Почему не дома? Да… ну вы понимаете. Опять. Лучше не соваться. Утром уйдём, часов в пять. И первой же маршруткой. Да нормально всё, ничего такого, вы же знаете, мне это без надобности. Сложилось так. Спасибо большое. Да нет, не надо ничего. Так перекантуемся. Да не беспокойтесь вы.
Их проводили в аппаратную. Наверно, это помещение называлось как-то по-другому, но в нём был специальный пульт с множеством тумблеров, лампочек и кнопочек. Ещё у стены стояли три приборных шкафа, в которых тускло светились огромные, в рюкзак, лампы.
Пятый хотел было попросить их выключить – и так лето на дворе, но передумал. В подвале было зябковато, и если его не подогревать, за ночь можно было застудить почки только так. Тем более что спать наверняка пришлось бы на полу. Именно об этом Второй и пререкался, убеждая не искать дополнительных спальных принадлежностей – у них всё и так с собой.
Пятый примостился на вращающийся стул и понял, что он не хочет доставать спальник. И умыться он тоже не хочет. Больше всего он предпочёл бы снотворное. Таблеток так десять. Чтобы упасть и спать как бревно минут так шестьсот. Потом проснуться, убить будильник и поспать ещё столько же.
Но чувство долга в очередной раз победило хотелки. Он посидел ещё немного, подтянул поближе рюкзак. Достал из него два пакета. Медленно расшнуровал ботинки, снял их и, задержав дыхание, быстро стянул носки и спрятал их в специальный пакет. С наслаждением пошевелил сопревшими пальцами, почувствовавшими свободу. Добыл из потайного кармашка упаковку салфеток и тщательно протёр ступни, особо уделяя внимание междупальцевому пространству. У него были достаточно нежные ноги, и если за ними как следует не ухаживать, они быстро вышли бы из строя.
Он раскатал на него спальник и сел на него. Подумал и лёг. Недоверчиво пошевелил носом. Странно, но даже у пола воздух был свежий. Он ожидал затхлости, сырости, старческого запаха – или мышей, на худой конец. Был какой-то технический призапах, но в целом вентиляция работала просто отлично.
В комнату сунул нос Второй, с интересом глянул на ботинки Пятого, сиротливо прижавшиеся к стенке. Посмотрел на свои кроссовки, задумался и ушёл куда-то к входной двери. Забубнили голоса, послышался шум воды – Второй был изрядный выборочный сибарит. На многие подробности бытия ему было с высокой колокольни, но определённые мелочи – вынь да положь. А то буйствовать начнёт без вечерней чистки зубов.
Плафон над дверным проёмом резал глаза ярким светом. Пятый хотел поискать выключатель, попросить приглушить свет… потом он просто повернулся к плафону спиной.
Голоса бубнили всё тише, вода замолкла, кто-то прошлёпал мокрыми ногами и что-то тихо спросил и ушёл, не дожидаясь ответа…
Он стоял на мосту. Сейчас, рано утром, машин ещё почти не было, и люди ещё не торопливо шагали куда-то по своим мелким делам. Он любил это место в такое время – очень легко было представить, что всё это место – его. И мост, и дорога под ним. Дома-башни и набережная. Пустынные аллеи, лестницы с моста и на мост…
По лестнице кто-то поднимался, что-то шумно обсуждая. Он недовольно поморщился – это разрушало чувство его единения. Он попытался вновь сосредоточиться на ощущении, но оно уже уходило. Внизу уже ехали машины, а шум разговора всё нарастал.
Над обрезом верхней ступеньки показались две головки. Его однокурсницы. А значит, скоро начнутся пары, и надо будет идти готовиться, чтобы уверенно взять в руки дирижёрскую палочку…
Он постоял ещё немного, смакуя остатки большого одиночества. Выдохнул и встряхнулся – пора было возвращаться к миру. Одна из однокурсниц, блестя своими огромными значками на отвороте пиджака, игриво ухватила его за задницу…
Пятый дёрнулся, стукнулся головой о шкаф и обиженно зашипел.
– Тоже не спится?
Пятый вздрогнул и открыл глаза: Второй сидел у пульта на колченогом стуле, сложив локти на спинку, оперев голову на сложенные друг на друга ладони, смотря куда-то сквозь стенку. Тусклый свет едва теплящихся огромных ламп проложил по лицу тени, обозначив только лоб и часть носа.
– Да так – уклоничиво Пятый. Посвящать кого бы то ни было в свои сны он не собирался.
Второй покрутил в воздухе пальцами, прикручивая невидимый верньер громкости. Пятый понимающе кивнул.
– Значится так. Перекантуемся до пяти и уйдём по утреннему бризу.
Второй говорил на грани шёпота, но Пятый отчётливо слышал каждое слово. Ни пришёптывания, ни шумного дыхания. Даже тембр не изменился. Как такой фокус ему удавался, Пятый не понимал.
– А разве он – Пятый кивнул в сторону операторской – так рано просыпается?
– Нет, но дверь-то мы сами открыть можем.
– А закрывать кто будет?
– Поверь, сюда никто не сунется и ничего плохого не сделает.
– Ты так в этом уверен?
Второй подался вперёд, стул заскрипел:
– Я знаю это место и своего учителя.
– Ты поэтому сюда рванул?
– Нет, просто надеялся, что он ещё жив и не сменил место обитания.
Пятый неодобрительно показал головой в сторону операторской. Второй небрежно махнул кистью:
– У него больное сердце и он знает об этом. Уже давно. У него настолько своеобразная судьба, что выжить в ней и не стать фаталистом невозможно.
– Слушай, там же снаружи чёрти что творится, а здесь всё тихо. Почему?
Второй блеснул хитрым глазом:
– Помнишь, я тебе рассказывал про островки стабильности?
Пятый наморщил брови. Слова были знакомые, но словно сказанные лет десять назад.
– Да, что-то про коконы, на которые всё наматывается.
– Ну примерно. Так вот – это один из них. Возможно, что самый крупный из всех здесь существующих. Так уж получилось, что это место и он – истории, сжатые настолько, что загнивание просто не происходит. Их структура настолько прочна, что им это просто не грозит.
– Это как?
– Сжатое до предела личное пространство. С радиоузлом – Второй обвёл рукой помещение – всё просто. Это стратегически важное место и оно построено соответственно. Весь идеологический смысл для всего города сосредоточен здесь и строители позаботились о том, чтобы он не портился при хранении и передаче. Мир изменился, а смысл остался, пусть даже он больше не соответствует никакой из реальностей.
Пятый сморщил брови, пытаясь понять. Второй слегка улыбнулся:
– Подземелья меняются медленнее, чем поверхность. Это можно отнести и к подвалам.
– А он?
– А он – чукча. Нет, действительно.
– И они тоже медленно меняются?
– Нет, меняются они так же, как и остальные. Дело в нём самом. Человек, прошедший путь от партийного работника уровня мэра до почти нищего репетитора вокала, живущего в радиорубке потому что его квартира сгорела, затопленная соседями, но так и не оскотинившемся, и по пути ставшему очень хорошим учителем…
– Такие люди не гниют.
– Верно понимаешь. Несмотря на все свои недостатки, он сохраняет какой-то свой смысл и по мере сил поддерживает его. Необходимость поддерживать себя в одиночестве не даёт его смыслу разбредаться по территории и цвести пышным цветом. Он вынужденно самозамкнут и потому чётко очерчен в пространстве. Ему нет необходимости пользоваться саксофоном для усмирения реальности, у него этот механизм встроен и работает постоянно.
– То есть, когда он выходит наружу, он видит мир таким, какой он есть? Почему ты тогда не попросил пройтись вместе с нами до выхода из города?
– Потому что он самозамкнут в своём смысле. Замкнут настолько, что снаружи не проникает вообще ничего. Думаю, он даже не представляет, что произошло с миром. И если довести это до его понимания, он окажется в куда худшем положении, чем мы.
– Зачем ему что-то объяснять, если можно просто попросить?
– Притом, что ему придётся объяснять, зачем ему с нами идти, а это непросто, поверь мне.
– Наврать ему с три короба, и всё тут. Потом извинимся.
Второй хлопнул руками по спинке и резко поднялся.
– Ладно, светает уже. Собирайся, только тихо.
Пока Пятый возился со спальником, Второй бесшумно навъючился, вытащил кошелёк, достал из него сколько-то и поставил купюры углом на столе:
– Будем считать платой за постой и благодарностью за спасение.
– А сразу жаба задушила?
– Не люблю платить в руки. Давай быстрее, ветерок уже задувает.
Пятый наконец справился с ремешками и засунул спальник в рюкзак. Стараясь не шаркать подошвами, они вышли в коридорчик, держась за стены, прошли к двери, где Второй вслепую нашаривал замок.
У него что-то не ладилось, и Пятый, отлепившись от двери санузла (так и не умывшись), потрогал его за плечо и придвинулся сам. Второй уступил, Пятый нащупал собачку замка, покрутил её туда-сюда. Дверь неожиданно щёлкнула и подалась вперёд, впустив уличный воздух.
Осторожно высунув глаз, Пятый оценил обстановку. Синеющий воздух, посветлевшее небо… и тихо погудывающий в архитектурных неровностях переулка ветерок.
Бочком-бочком проскользнув в дверь (и едва не застряв рюкзаком), Пятый поднялся по лестнице и вышел из проулка, с наслаждением вдыхая освежённый за ночь воздух.
Сейчас, на начинающейся заре, дубовая дверь бокового входа напротив него была простой дубовой дверью бокового входа в бывший дворец культуры и ничем другим и большим. Свежий воздух придавал сил, смелости и затачивал ум. Нет, надо было вернуться и плюнув на вежливость, вытащить пожилого человека из постели и заставить пройти с ними. К чёрту правила приличия, это место уж слишком…
Подвала не было. Спуск ещё был, но дверь была заложена кирпичом. Давно и надёжно. Пятый ошарашено оглянулся. Второй опёрся на конструкцию из арматуры, перегородившую въезд во двор со знакомой горькой ухмылкой.
– Подвалы долго хранят свой смысл. А ещё в них никогда не дует ветер. Увы, но он умер. Довольно давно. Но его смысл остался и позволил пересидеть эту ночь в безопасном месте. Ну что, пошли?
Пятого словно оглушили. Мир снова померк, напор ветра ослаб и его толчки стали агонизирующими, а ощущение защищённости пошло осколками и обсыпалось без возврата.
Из дубовой двери что-то злорадно улыбнулось. Пятый собрал себя в кулак и незаметно показал двери кулак с неприличным жестом, потом поправил рюкзак и пошёл вперёд. Правда, недалеко – у первого же съезда с тротуара на дорогу, Второй сбавил шаг и задумался.
– Что-то не так?
– Не знаю, как нам идти.
