Владлен Лядский
Усилители смысла
– И как? – более из вежливости, чем из интереса спросил Пятый.
– Выяснилось, что чужое расписание меня не раздражает. До тех пор, пока не покушается на личное время. Ну и электронные напоминалки тоже не вызывали устойчивого раздражения. Эрзац, конечно, но вполне достаточный.
Голоса за стенкой побуянили и более-менее угомонились. Снизу что-то ритмично застукало.
– Ты морзянку знаешь?
– С какого перепугу?
– Вот и прекрасно.
– А что, там что-то важное передают?
– То есть так тебе крипоты не хватает? Ещё захотелось?
– А что такого?
– Слушать радиоперехват стоит тогда, когда ты в нём хоть что-то понимаешь.
Пятый попытался прислушаться, но кажущийся упорядоченным ритм распался на какую-то ремонтную бытовуху.
– Не понял. Оно там только что осмысленно же было.
Второй наклонил голову и сосредоточился. Звук резко ослаб, затем вовсе пропал.
– Ну что ж, могу уверенно утверждать, что всё не так страшно, как могло показаться раньше. Здесь мы имеем дело не со смыслом, а его шелухой.
– Ты опять в печку ударился?
Второй развернул стул спинкой вперёд и опёрся на него.
– Ты бы только знал, как меня иногда раздражает необходимость объяснять людям то, что я и так знаю.
– Это называется социальное поведение.
– Да хоть телекоммуникация. Ну вот, сбил меня с мысли. О чём я только что говорил? – Второй поднапрягся так, что вздулись вены на висках – А, да! Отпечатки местных смыслов не могут выдержать серьёзной проверки, так как содержат в основном эмоциональный фон и общее состояние. Они могут многое поведать о истории, но только в виде цветных пятен, ничего конкретного. Ты, кстати, это мог бы легко проверить, открыв любую книгу. Бьюсь об заклад, ты бы не смог сосредоточиться ни на одном абзаце, а попытавшись вспомнить прочитанное, смог бы выудить только отдельные слова, слабо связанные между собой. Книги, даже плохие, обладают очень тонким смыслом, задающимся подобранным набором слов. Остаточный смысл может задать облик книги, возможно, жанр или характер. Но повторить её смысл не в состоянии даже отдалённо.
Пятый понял, что ему опять ответили не на его вопрос. Подумав, он решил это исправить:
– А если я книгу знаю наизусть?
– А это – правильный вопрос, детектив – Второй чуть поднял уголки губ и тут же спрятал улыбку обратно. – Думаю, скоро мы это узнаем.
Пятый медленно перемещался по кухне. Стрелки часов едва ползли, и он всячески пытался себя занять, рассматривая небогатую обстановку.
Чёрная розетка с нестандартной маской сильно выделялась на фоне светло-коричневых обоев с купольными узорами и Пятый присмотрелся к ней повнимательнее. Розетка была привинчена чуть под углом, а удерживающий винт был недовинчен на пару оборотов, и его головка торчала из своего гнезда.
Вообще-то то он не был перфекционистом, но сейчас в нём просыпалась тяга к исправлению мелких дефектов. Пятый протянул руки к розетке, чтобы поправить положение корпуса и довернуть ногтём винт…
Второй резко ударил ему по рукам.
– Куда!
В ответ розетка харкнула расплавленным металлом на то место, где должны были быть руки Пятого. Завоняло сожжённой изоляцией. Пятый убрал руки в карманы и сделал шаг назад.
– Какая злобная розетка.
Второй с любопытством посмотрел на пластмассовый коробок, который и не собирался расплавляться после короткого замыкания.
– Занимательная штукуёвина. Отец рассказывал, что это специальная линия на триста с гаком вольт. К ним должны были подключаться какие-то специальные плиты вместо газовых. Но что-то пошло не так и в домах они так и не прижились. А может, их так и не поставили. Но характер у неё был дрянной. При попытке её отремонтировать, она очень метко плюнула в отца раскалённым металлом. Как раз в то место, куда в него плюнуло масло, в котором он жарил пончики.
Пятый представил и передёрнулся. Второй кивнул:
– Вот и он с тех пор терпеть не мог высоковольтные розетки и жарить пончики.
Они посидели ещё немного, как вдруг Второй начал с подозрением ворочаться, отчего его стул противно поскрипывал. Потом Второй резко встал.
– Прозвучит странно, но я предложу прогуляться по квартире.
– Зачем?
– А ты не чувствуешь, что становится всё жарче и жарче?
Пятый прислушался к внутренним ощущениям. Стояла такая температура, что любое движение выдавливало из организма пот, так что уверенно сказать он бы не взялся.
– Значит, где-то открыто окно. Пошли проверим.
– А сам?
– Вдвоём спокойнее.
Второй приоткрыл дверь на балкон, засунул голову, бегло осмотрел периметр и засунулся обратно. Прошёл в прихожую, заглянул в комнату – вторая дверь на балкон также была закрыта.
Заглянув в коридорчик под антресолями, Второй подался назад и поманил Пятого пальцем.
– Ты дверь закрывал?
– Когда? Я от тебя не отходил.
Второй вздохнул:
– Не нравится мне всё это.
Из-под двери пробивалась полоска света, но в коридорчике было темно. Второй на ощупь дошёл до двери, сдвигая ногой в сторону попадающийся хлам. Дойдя до двери, он осторожно взялся за ручку и обернулся к Пятому:
– Подстрахуешь, если что?
Пятый даже не успел, чем он может подстраховать, как Второй резко открыл дверь настежь и вдавил в предназначенную для неё нишу.
Пятый почувствовал, как ко Второму со всех сторон потянулись мелкие смыслы, но при его приближении резко отпали и всосались обратно в обстановку.
Дверь на лоджию действительно была открыта нараспашку и тихо постукивала о книжный стеллаж, занявший всю стену от пола до потолка. Шторы на окнах были раздёрнуты и Пятый был готов поклясться, что меньше часа назад.
Второй с сомнением посмотрел на цветастый ковёр, на свои кроссовки, после чего махнул рукой:
– Не суть.
И пошёл закрывать окна. Пятый поугрызался для порядка, но тоже пошёл по ковру не разуваясь.
– Солидная у тебя библиотека. И ты всё прочёл?
Второй не ответил – он пытался забраться на высокий узкий карниз, чтобы закрыть оконную задвижку под потолком. Опереться ему было не на что, и приходилось изгибаться и крепко вцепляться в ненадёжные опоры.
Пятый понаблюдал за его обезьянничаньем – смотрелось весьма нелепо.
– Помочь?
Второй что-то неразборчиво пробурчал, пытаясь закрыть окно, держась за ручку на этом самом окне.
Пятый пожал плечами и решил не вмешиваться. Подошёл к письменному столу, пощёлкал выключателем настольной лампы, потыкал пальцем в диван – тот недовольно заскрипел пружинами. Потом чувство долга взяло вверх, и он прошёл на лоджию.
В этот момент Второй решил спрыгнуть вниз, чуть не рухнув на Пятого:
– Шастают тут всякие.
От его падения открылась дверца самодельного шкафа, обнажив химическую посуду и какой-то электронный хлам. Второй недовольно посмотрел на его белёную дверь из расслоившейся фанеры и попытался его захлопнуть. Дверь тут же открылась снова. Второй смерил его недовольным взглядом и взялся задёргивать шторы. Металлический карниз приржавел, и каждое движение крепёжных колец давалось только с рывка.
– А зачем ты это делаешь?
Второй поймал правильный вектор, и жёлтая штора одним движением доехала до своего упора.
– Так надо.
– Чего ты всё время так боишься?
Второй отвлёкся от равномерного распределения штор по окнам – желтоватый свет всё ещё пробивался в щели между полотен. Сами шторы, впрочем, оставались такими же тёмными. Пятый не стал додумывать причины этих явлений.
– Открытых окон и запертых дверей.
– Может, наоборот?
Второй на шутку-самосмейку не отреагировал. Тогда Пятый задал прямой вопрос:
– Почему?
Второй снял с полки шкафчика многолитровую колбу, задумчиво покрутил её и с размаху метнул в стену, осыпав себя закалёнными осколками.
– Потому что неизвестно, что будет там, за дверью. Может, твоя квартира или малознакомый коридор с непонятной ориентацией – потому что ты в гостях и зашёл по нужде в санузел. Ты уверен, а я вот не знаю. Только надеюсь, что там то же, что и раньше.
Второй сдвинул Пятого с дороги и ушёл обратно в комнату. Пятый пошёл за ним. Второй чуть дёрнул головой, Пятый его понял и закрыл за собой дверь, повернув ручку до упора.
– Наверно, поэтому и взялся путешествовать – в незамкнутом пространстве такие метаморфозы не пройдут незамеченными. Конечно, ты в любом случае…
Тут Второго опять накрыло ликвидацией лишних слов. Пятый вежливо помолчал, но потом всё-таки поинтересовался:
– А причём тут открытые окна?
– Потому что если их вовремя не закрыть, в квартире будет самум.
Они последовательно закрыли дверь на балкон, а затем и в комнату. Второго так и подмывало по возможности её ещё и заколотить, но он удержался и начал вымещать лишнюю энергию на содержимом подтелефонной тумбочки. Пятый постоял-постоял рядом, да и решил развлекать себя самостоятельно.
Не вняв голосу разума и рекомендациям Второго, Пятый пошёл искать холодильник. Советский агрегат обнаружился на балконе в окружении пустых стеклянных банок и выглядел настораживающе. Пятый настороженно покосился на его обглоданный розовый шнур, завитой по верёвке для белья и протянул руку, чтобы приоткрыть дверцу – кто его знает, что может поджидать там, за дверью?
Железная ручка недружелюбно стукнула током при попытке прикоснуться к ней. Тогда он зацепил пальцами изолирующий слой и потянул на себя. Дверца отошла, обдав его неприятным запахом протёкшего фреона.
Ничего не выпрыгнуло и не выпучило глаза. Дорога в подвал тоже не открылась.
На проржавевших решётках лежали завёрнутые в пакеты продукты, стоял трёхлитровый баллон, прижатый к стенке мощной кастрюлей с плотно пригнанной крышкой. На верхней полке, под морозильником, лежала накрытая большим пакетом половинка арбуза. Он пощупал его – фрукт уже подвял, войдя в самую подходящую кондицию для потребления – сверху очень сладко и сухо, внутри сочно, холодно и вкусно. А потом можно и корочкой закусить, если ещё аппетит остался после четырёх килограммов отборного гарбуза.
Но вместо того чтобы вытащить его и разрезать, он размотал пакет с огурцами и достал две штуки. Всё-таки в чужом доме, но с другой стороны – от двух огурцов от хозяев точно не убудет. Солонки на балконе точно не было, но без неё можно было обойтись. Он смачно откусил кусок побольше и принялся жевать. Затем выплюнул и стал метаться по заставленному хламом балкону, путаясь в тряпках и стукаясь о выступающие части неопознаваемых груд хлама. На его сдавленное мычание из кухни пришёл Второй, шаривший до того по полкам.
Пятый при виде его немного успокоился и остановился. Протянул надкушенный огурец Второму. Тот внимательно его оглядел, осмотрел заодно и Пятого на предмет острого кишечного отравления или заглатывания острых предметов наподобие щепки. Ничего не нашёл и, склонив голову набок, поинтересовался:
– Испорченный? Или перемороженный?
Пятый повращал глазами, спохватился, повернул огурец целым концом и стал им тыкать в сторону Второго. Тот взял его, повертел и с явной неохотой откусил кончик, выплюнул куда-то за холодильник и только потом откусил.
Пожевал и по скорости движения превзошёл Пятого – только дверь задребезжала стёклами от удара об стену. Добежав до кухонного шкафчика, он рванул дверцу на себя и пал на колени перед мусорным ведром.
Отплевав последнюю желчь, он утёрся рукавом, наощупь нашёл в рюкзаке флягу с водой и с видимым облегчением прополоскал рот.
Закончив необходимые манипуляции и спрятав флягу обратно, Второй повернул к нему покрасневшие глаза:
– Картошка. Жареная. На сале. Ненавижу. Картошку люблю, а вот сало ненавижу. Но, по крайней мере, оригинально
Пятый покрутил в пальцах огурец:
– А…
– Фиг на – Второй стремительно восстанавливал привычный озабоченно-беззаботный облик – не знаю, что с остальными продуктами и проверять не хочу. Но вне города вряд ли так же будет. А то бы мы на этом озолотились.
Поплевавшись ещё немного для порядка, Второй ушёл в комнаты. Пятый положил огрызок огурца на стол и оглянулся на холодильник. От сотрясений, вызванных ими, крышка морозильника отпала, обнажив громадный кусок сала, засыпанный солью и истыканный кусочками чеснока. На балконе стал сгущаться тяжёлый дух.
Пятый поставил крышку морозильника на место и закрыл дверцу холодильника, чтобы не нервировать впечатлительного Второго. Покосился на второй огурец, зажатый во второй руке. Откусил, прожевал. После первого приступа удивления продукт пошёл спокойнее. Откусил ещё, прожевал, проглотил. Немного подумал и выкинул оставшуюся половинку в мусорное ведро.
Огурец пупырчатый со вкусом жареной картошки. Нет, для него это слишком оригинально.
Пятый решил больше не экспериментировать. В конце концов, по такой жаре можно денёк и поголодать.
Второй на кухне открыл заднюю дверь встроенного шкафа и достал из него какие-то рулоны. Развернул один, скорчил недовольную мину, отставил в сторону, развернул, присмотрелся, поставил остальные рулоны на место. Подошёл к столу, отодвинул в сторону всякую мелочь и развернул рулон.
– Вот. Тебе для спокойствия. Карта города. Мы сейчас – палец с обкусанным ногтём заелозил по низу карты – примерно здесь. Нам нужно попасть сюда, сюда или сюда – палец ткнул в несколько точек на краях карты, южнее и западнее отмеченного места. На худой конец – сюда, сюда или сюда. Но это дольше идти.
Пятый с интересом посмотрел на план. Электричества не было, солнце давало только косой свет, так что в подробностях рассмотреть план не удавалось. Аккуратные линии, похоже, были прочерчены вручную, а после – несколько раз скопированы. Названия улиц было не разобрать, но квадратики с номерами проглядывались достаточно чётко. Он нашёл озеро и от него уже прикинул их маршрут – получалось неровно, извилисто и даже прерывисто.
Пятый быстро потерял интерес к карте – без накладки на неё крок с областями искажения толку от неё было мало.
Следующие полтора часа они просидели на кухне, следя друг за другом, чтобы не задремать и перекидываясь малозначимыми фразами. Несколько раз пустота пыталась им что-то говорить, а пару раз кто-то порывался зайти из прихожей, когда они видели проход лишь боковым зрением. Но при фокусировке взгляда там было всё так же темно и спокойно.
Когда стрелки дотянулись до пяти без четверти, Второй встал, поманил за собой Пятого и пошёл в прихожую, где начал последовательно осматривать все ёмкости, последовательно перебирая вещи, лежащие на дне. Когда он перешёл к третьему шкафу, Пятый не выдержал.
– Да что ты ищешь всё время? Скажи, я помогу.
Второй хлопотливо прошёл мимо него, подпрыгнул, чтобы достать до верхних дверок стенного шкафа, посмотрел секунду на неразборчивое содержимое (кажется, это была обувь), встал на цыпочки, пошурудил рукой, после чего решительно захлопнул обе створки сразу – чтобы воздушный поток от закрываемой створки не открывал ранее закрытую.
– Бесполезно. Нужно искать в голове, а у тебя там не то, что у меня.
Прозвучало несколько высокомерно, но Пятый понял его правильно.
В дверь настойчиво постучали. Пятый на автомате подошёл к двери.
– Не открывать! – отчаянно каркнули сзади, но он уже прищурился в глазок на настойчиво тарабанщика.
От страха глаза закрылись сами. Он чувствовал себя беспомощным идиотом – мощное на вид оружие, с царапинами на прикладе, заглаженными за долгое использование, было дубиной. Высокотехнологичной дубиной, не лишённого некоторого изящества, присущего тяжёлому оружию.
Он не чувствовал отдачи, не видел вспышек, не слышал грохота выстрела и визг пуль. Тугой курок исправно нажимался, но нападавшим от этого было ни жарко, ни холодно. Но заглядывать в дуло с вопросом «оно аще работает» он не собирался. Не настолько ещё.
Выстрелов нападавших не ощущалось. Не высовываясь из-за своего ненадёжного укрытия, сидя спиной к земляной стенке, убеждал он себя встать и перепрятаться. Двор такой огромный, неровный. Весь в деревьях и зелени. Густые кусты, высокая трава… он убежит и никто его не убьёт, зайдя сбоку, прикрываясь остовами скамеек.
Он отлепился, чтобы убежать, но дальние тяжёлые шаги пригвоздили его обратно. Он их уже видел, он проиграл им, побежав не в ту сторону, упустив свой единственный шанс победить. Плечи опустились, голова склонилась, ища бесполезной защиты у груди…
Неопределимо далеко, недосягаемо близко стал вопрос. Он должен был быть ответом, но пришлось быть вопросом. Ответа не было.
Вопрос повис в воздухе, его подпёр второй, чуть более длинный. Подождал, надеясь услышать ответ. А потом стал отвечать на себя сам. Вопрос – выше, ответ – точно такой же, только ниже.
Диалогу быстро надоело быть диалогом, и он стал просто рассказывать. Неважно о чём, ведь чужого ответа всё равно не будет. Придерживаясь в рамках.
Мир встал на паузу. Пятый постепенно ощущал себя Пятым. Оружейная дубина в руке… какая дубина? Это игрушка, деталь, макет. Изукрашенная модель части токарного станка. Она не стреляет и только похожа на мощное оружие весом и видом.
Звук (это точно был звук) был ему до боли знаком. Что-то из категории вечных хитов, что вечно слышишь урывками среди обычного звукового фона, но никак не можешь запомнить, чтобы потом напеть кому-то знающему и узнать название. И только проезжая в дальнем автобусе по непривычному маршруту, ты услышишь его полностью. Он всколыхнёт что-то давно забытое, напомнит о том, чего никогда не было и вновь исчезнет.
То же было и сейчас. Пятый ощутил, что смотрит сквозь призму советского взгляда 80-х на запад того же времени. Что-то такое на генетическом уровне, что невозможно объяснить, но что любой свой такой же чувствует при условии.
И если сначала звук был неуверенным, более на инстинкте, сейчас он шёл ровно, с некоторой даже ленцой профессионала. Крохотные вольности, поблажки, которые даются только себе.
Монолог ни о чём логично перешёл в первоначальный диалог о конкретном. Бешено красивая сказка подходила к концу, осушив собой же вызванные слёзы. Дальше пойдёт бесконечный перепев.
Было. Но сразу же через бессмысленный перебор прорезалась совершенно другая мелодия. И снова не было ответа на вопрос. Но теперь он и не был так уж нужен – настоящему королю не нужно окружение, чтобы его сыграть. Он и сам знает, как надо.
Какой-то танец. Медленное и тягучее сменилось быстрым и насмешливым. Играющий наверняка улыбался, играя это. И отсмеявшись, спокойно вернулся в спокойное и так же спокойно закончил длинной вибрирующей нотой. И в этой ноте было столько… призывно-интимного, что Пятый напрягся и покраснел. Эдакая публичная пристойная непристойность.
«а под купальником у них всё голо брат, всё голо. Куда смотрели комсомол и школа? И школа» вспомнил он. Но словесное объяснение было куда моложе и грубее того, что он услышал.
Тут из подъёзда, от души саданув в стену пружинной дверью, вышел Второй. Небрежно так удерживая серебристую трубу саксофона тремя пальцами. И видно было, что будь пальцы подлиннее, увесистая музыкальная железяка небрежно бы болталась как, как… как авоська с дыней, во!
– Ты как, живой? Ещё никуда не залез без права возврата? А то, если я правильно помню, с трансформаторной будки есть ход в хрустальный мир с огромными алмазами, в котором придётся умереть, нащупывая кнопку перезагрузки.
Пятый удивлённо разглядывал оживившегося Второго. Он подозревал в нём подобную возможность, но никак не в такой ситуации. Второй повернулся к нему спиной и сказал:
– В рюкзак засунь, он нам ещё пригодится.
Место шестое. Второстепенные улицы
Пятый чуть не выронил сунутый ему инструмент. Скользкие от потных пальцев перламутровые клапана выскальзывали из захвата, и ему пришлось некультурно обхватить всей пятёрней инструмент в за узкую горловину у мундштука, другой рукой придерживая расширяющийся изгиб раструба. Сам инструмент согрелся, но изгиб ещё хранил какой-то пронзительный парализующий холодок. Словно глоток перегазированной минералки.
Пятый чувствовал себя так, будто он лапает чужую девушку, пока её аристократичный ухажёр отошёл в туалет, для храбрости хватанув дорогого шампанского из бутылки этого самого ухажёра. Пусть он так никогда не делал, но чувствовал себя именно так.
Место для инструмента в рюкзаке нашлось не сразу – это всё-таки не котелок и не палатка. Поломав голову и неудобно перекосив Второго, чтобы дотянуться до горловины рюкзака, Пятый наконец кое-как засунул изогнутую трубу в просвет неплотно свёрнутой пластиковой подстилки под спальник.
Саксофон влез до середины и там застрял. Пятый повминал его, но лишь добился того, что неудобно выпирающая шея мундштука осталась у него в руке. Он повертел его и облегчённо засунул в невидный снаружи раструб.
В облик вольношатающегося туриста обрубленная серебристая труба не вписывалась. Да и сам рюкзак потерял свою балансировку, зримо перекашивая Второго на сторону.
– Закончил? – поинтересовался Второй, после затянувшейся паузы, пока Пятый решал – затягивать ли шнуровку или пусть так и остаётся. – Тогда двинули отсюда. Долго это состояние не продержится.
Застывший мир тем временем потихоньку оттаивал, и Пятому вновь захотелось взять в руки свою модельно-станковую нестреляющую дубину в руки.
Ускоренным маршем они пересекли двор (при этом противоположный дом мгновенно нарастил себе четыре этажа, обзавёлся стеклянными стенами и какими-то выдвижными секциями между этажами, на которых застыл кто-то непонятный, но зелёный и нехороший). Выход из двора всё так же был перегорожен скоплением машин, наглухо придавленные к стене дома стреноженным тягачом с вынутым двигателем.
Миновали одноэтажную сараюшку, раздражающую своим бетонно-казённым видом, поскольку было всего лишь подсобкой, приспособленной под магазин. Но гонору имела при этом, будто была как минимум замаскированным входом в стратегическое бомбоубежище.
Не давая Пятому втянуться в разборку с обнаглевшим зданием, Второй протащил его через дорогу и засунул в непомерно большую канаву. Впрочем, вполне сухую и чистую. На данный момент.
Пятый уже понял, что здесь всё мгновенно меняется, не оставляя о предыдущем состоянии даже памяти, забрасывая человека в кусочек другого мира сразу с заточкой под местные условия. Пока порыв ветра не развеивал загнившую реальность, бросая сухую пыль в глаза.
Второй тоже спрыгнул в канаву, что успокоило Пятого – значит, их не ждёт никаких особых фокусов. Иначе бы его пустили первого – как танк на колючую проволоку, чтобы наблюдатель успел засечь огневые точки и среагировать в нужную сторону.
– Тихо-тихо-тихо. Развоевался. Кто бы мог подумать, что из всех событий ты среагируешь на отголоски гражданской войны. Их и было-то тут, всего ничего. Основные действия на юге бушевали. Мда.
Едва только комплекс пятиэтажек скрылся за деревьями и бетонным забором, прикидывающимся облупленным частоколом из горбыля, канава раздалась, избавилась от бетонной скорлупы и заняла половину улицы. Она была похожа какие-то джунглевые заросли, которые окультурили и выхолостили, чтобы дети могли гулять, как будто в настоящих. Но это всё равно ненастоящее.
Даже вода под ногами. Хлюпало, кожа чувствовала прохладу и влажность, но натёртым и взопрелым ногам легче не становилось. Он даже поднял ногу, чтобы посмотреть – ботинок был сух. Внутри и снаружи.
Тут Пятый понял, что не подстроился под новую реальность. Как и был, так и остался Пятым со всеми накопленным и запомненным.
То ли действие мелодии ещё не сошло на нет, то ли этот кусок улицы менялся только ландшафтно, не превнося память чего-то ещё. Поэтому, пока хватало интереса и смелости, он оглянулся и спросил:
– Слушай, почему это… ну так… весь двор и вообще? – и ткнул для понятности в торчащую из рюкзака вычурную трубу.
Второй призадумался и сбавил без того неторопливый ход. Он сильно сдал, приуныл и не хотел покидать это относительно безопасное место. Пятый вполне его понимал – пока он просто боялся, погрузившись в события, Второй заново переживал уже однажды пережитый ужас, вспоминая, как одолел его. Или не одолел, проснувшись в холодном поту под яркий свет луны, убеждая себя, что ничего этого никогда не было, просто он опять (вчера? сегодня?) пере. Переработал, перенервничал, пересмотрел, перечитался, переиграл. Успокойся, всё это настоящее. Занавесь окно, открой (или закрой) дверь в комнату, сходи в туалет, залезь под одеяло и ни о чём не думай. Ни о скелете, сидящем у тебя на груди, ни о демоне, стоящем в углу комнаты каждый раз, когда неожиданно отключат свет.
Детские (и не совсем) страхи со временем умирают или становятся идеей фикс. Тут уж кому как. Пятый выплюнул невесть как взявшуюся во рту сигарету и понял, что Второй говорит уже какое-то время:
– … диалектически надо, иначе не поймёшь. Потому что вне расклада. Так вот, в любом благоустроенном советском городе была музыкальная школа. Или школа искусств, что один хрен. Детишек туда идёт немного, так что особого конкурса никуда нет. Да и не принято там никого отбраковывать – потому что задачи у школы более просветительские, нежели обучательные конкретно высокой музыке. Потому что падла она, эта высокая музыка. Где-то там есть суровые нормативы по отбору будущих учеников, но их давно забыли и никто не соблюдает. Во всяком случае, в моё время уже не соблюдали.
Второму пришлось прерваться, чтобы выплюнуть. Но уже папиросу с загнутым концом. Вокруг раздался сильный запах скуренного самосада. Второй какое-то время скрёб языком по зубам, удаляя противный привкус.
– Итак, конец лета. Родители со своими чадами скопились в холле. Шум, гам, кто-то безутешно рыдает по центру, а его нервно утешают. В общем, всё как положено. Теперь вопрос – как навскидку сказать, какой из родителей к какой социальной группе относится? На первый взгляд – а чёрт его знает. А ты посмотри, на какой инструмент детей отдают. Вопрос, на каком инструменте хотят играть дети, никто не рассматривает. Чаще всего ни на чём не хотят, но с родителями лучше не спорить. Так вот: если баян, аккордеон, гитара или труба – рабочий. Коренной, кондовый, работающий не один десяток лет и точно знающий, что дети должны быть культурными, а то будут такими же бирюками. Пианино, скрипка, флейта и кларнет – интеллигенты (тут Второй не выдержал и сплюнул) и мнящие себя таковыми. Громкие духовые и ударные – трудные, шумные и активные подростки, которых надо приложить к чему-то созидательному, а то они весь дом по брёвнышку разнесут. Народные инструменты – дети из неблагополучных семей. И тут… – Второй наставительно поднял палец – раздвигая толпу своим мощным корпусом, к кабинету директора пробивается мама-дама. В кильватере тянется сыночек, редко – дочка, с видом сильно не от мира сего. Но толпа послушно раздаётся с глухим ворчанием. И дверь кабинета заранее открывается, хоть и была минуту наглухо закрыта на замок и две щеколды. Переговоры затягиваются на полчаса, после чего директор лично сопровождает даму с дитём до нужного кабинета. Угадай, на каком инструменте должно играть чадо?
Пятый глазами показал за спину Второго. Тот кивнул:
– Верно. А то, что до десяти лет на нём не учат – потому что лёгкие не доросли, так никого это особо не мучает. Партия сказала «надо» – кто надо ответил «есть». Потому что – это престижно, важно и необходимо. Ведь саксофон – это что? Это король всех инструментов, скрипка – просто самый сложный и всё. А то, что он король только в ресторане и то не всегда, так это уже потом узнаешь, если вообще узнаешь. Погоди…
Второй придержал Пятого за плечо – канава вдруг заканчивалась, упираясь в большой, с главную площадь, перекрёсток. Сейчас совершенно пустынный. Зачем нужно было делать такой большой разъезд для двух однополосных дорог на окраине города? Пятый подождал, терпение быстро кончилось, и он пошёл пересекать двойную сплошную. Но едва он наступил на край, как по поперечной дороге понёсся скорый пассажирский поезд. Рельсы ему были не нужны, вагоны и так шли точно по линейке.
Поезд был коротким, но неожиданно выехавшей легковушке не захотелось ждать. Не сбавляя хода, машина таранила предпоследний вагон. Поезд даже не дёрнулся, а вот машина в нарушение законов физики взлетела и, кувыркаясь, полетела падать в противоположном движении поезда направлении, исчезнув за домами.
Проезд проехал, перекрёсток сжался до нормальных размеров. После дороги канава сужалась, но скорее – это только так выглядело отсюда. Второй перешёл дорогу вместе с ним, прокомментировав:
– На моей памяти это место всегда было гиблым. Перекрёсток под углом. А всё из-за чего? Из-за того, что один жадный до земли человек подгрёб под свой забор весь тротуар. Но всем уже было на это наплевать.
Спрыгнув в канаву, тут же удлинившую короткую улочку в три дома до полноценного квартала, Второй продолжил:
– Но это не так уж важно. Важно, что у элитария второго поколения должны быть не только высокозабравшиеся родители. Но и хоть какие-то самолично добытые атрибуты элитаризма. Мда.
– Ну а как это относится – Пятый обвёл рукой окружающее, в котором начисто отсутствовала перспектива увидеть горизонт – к этому?
– Да очень просто. Где саксофон, там джаз. Где джаз, там тлетворное влияние Запада и стиляги. Джаз – это протест против замшелой классики, альтернатива занудной высокой гармонии. Джаз в исполнении стиляги – это протест в квадрате. При этом совершенно либеральный к существующему порядку. Потому что вне этого порядка этот протест не несёт того особого смысла, ради которого делался. Но чтобы так протестовать, одного высокого положения родителей в местной иерархии мало. Нужно ещё чувствовать себя сильно не от мира сего. А поскольку в СССР наркотиков не было, догоняться приходилось самостоятельно. Волевым усилием.
– Ну а всё-таки? – настаивал так и не понявший Пятый.
– Да ничего. Город-то замысливался как обиталище элиты, это только потом он загнил. Хоть как, но должно было сработать.
Пятый с сомнением посмотрел по сторонам:
– Да как-то не похоже. Но я не настаиваю.
– Да нет, ты прав. В таком климате о гниении говорить трудно. Скорее о завяливании. В принципе да – всё лишнее и жидкое улетучивается, остаётся только вещество долговременного хранения.
Второй вздохнул:
– Окажись мы здесь зимой, да хотя бы и осенью – всё было бы иначе. Возможно, мы бы вообще здесь не оказались. Хотя… зимой воздействия меньше, но оно устойчивей к рассеиванию. Да и без оптимистичных нот.
– Это ты называешь оптимистичными нотами?
– Поверь, те же впечатления, но в промозглой атмосфере и с отсутствием надёжного укрытия и каких-либо источников тепла – это гораздо хуже. К примеру, ты бы мог не суметь выплыть из озера. Даже при том, что оно зимой очень сильно мелеет.
– Откуда такие познания?
– Однажды в марте, проходя мимо, попытался искупнуться. Весьма необдуманное было решение. На две недели последствий.
– И что, ты с самого начала это знал? Ну про стиляг и вообще.
