Эл М Коронон
Элохим
На редкость плодородная земля плато была отведена в основном под культивацию. По этой причине винные погреба, наполненные запасами римского вина на многие годы, зернохранилища и оружейные арсеналы были построены вдоль крепостных стен. Ирод хотел создать полностью независящую от внешнего мира крепость и затмить всех царей «самым высотным в мире дворцом». Но он превзошел даже самого себя.
Однажды утром, стоя одиноко на краю утеса, выступающего над обрывом Масады, царь наслаждался восходом солнца. Дул слабый ветерок. Ветры часто гуляли на вершине, внезапно меняя направление. Его взору открылась вся суровая и величественная красота пустынного мира. Солнце медленно поднималось на востоке над голыми моавитскими горами за блестящей полосой Мертвого моря. В лучах восходящего солнца скалистые склоны Масады переливались игрой оранжевого и красного цветов. Дорога в Египет, проходящая по желтой пустыне между Масадой и Мертвым морем, тянулась далеко на юг. А на западе в бесконечную даль уходили каскады безжизненных идумейских гор. Кругом не было ни души. В Масаде царь не нуждался в круглосуточном присутствии личной охраны. Его охраняла природная неприступность самой крепости. Он чувствовал себя на вершине славы и власти.
«Нет никого, – вслух сказал он, – только ты, Моро, и мир!»
Его взор и мысли обратились к Иерусалиму. Но внезапно ветер усилился. Ирода чуть не снесло резким порывом в обрыв. Он с трудом удержался на ногах. Но его взгляд приковали к себе трехъярусные террасы, спускающиеся друг за другом с утеса вниз к пропасти. И тогда ему в голову пришла невероятно дикая мысль – построить еще один дворец на этих естественных террасах, защищенных от ветров, гуляющих на вершине.
Так на самой верхней террасе было построено изящное белокаменное четырехкомнатное палаццо с красной крышей. На средней террасе была воздвигнута беседка, подобная Красному Пентагону в иерусалимском Дворце. И, наконец, на самой нижней террасе недавно было закончено строительство еще одной бани. Все три строения были соединены боковой крытой лестницей, спускающейся от крепости до нижней террасы. Получился трехъярусный миниатюрный дворец, повисающий прямо над пропастью. Издалека он выглядел как птичье гнездо.
В Масаде царь большую часть времени проводил именно в этом малом дворце, предоставив большой дворец женам, наложницам и детям. Ему особое удовольствие доставляло попариться в бане, а затем поостыть в открытой беседке и наблюдать за Змеиной тропинкой, идущей вверх к крепости по обрывистому склону горы со стороны Мертвого моря. Царь первым узнавал о приезде гонцов из Иерусалима.
Каждое утро Ферорас отправлял гонцов к царю с собственноручно написанным письмом. Однако весть о смерти рабби Иссаххара дошла до царя только на следующий день после похорон, поскольку сам Ферорас узнал о ней поздно, когда утренние гонцы уже были отправлены. И он решил подождать до следующего утра. Ферорас не любил писать письма.
Царь сидел вместе с Сарамаллой в беседке, когда письмо Ферораса, доставленное гонцом, ему передал принц Антипатр.
Узнав о смерти рабби Иссаххара, царь в ярости схватил принца Антипатра за горло.
– Мразь! Это ты отравил его!
Ирод совершенно забыл, что принц Антипатр всего лишь действовал по его указанию.
– Абба, отпустите, вы душите меня!
Принц Антипатр обеими руками уцепился за запястья царя, стараясь освободиться от мертвой хватки. Но царь не ослабил свою хватку.
– Я обещал спасти его. Где твои поганые маги? А!? Где?
– Они, кхе, уже в Иерихоне, – прохрипел принц Антипатр. – Завтра будут в Иерусалиме.
– Завтра!? Уже поздно, идиот! Они должны были быть там давно. Какой толк теперь!?
Царь со злостью оттолкнул сына. Тот чуть не свалился за перила беседки в пропасть. В последнюю секунду он ухватился за колонну.
– Убирайся вон с моих глаз!
Принц Антипатр с видом побитой собаки поплелся к лестнице.
– Дать ему волю, этот подонок отравил бы всех, – сказал царь Сарамалле, – меня в том числе.
– Родо, ты дал ему слишком много власти, сделав его наследным принцем.
– С этой минуты он больше не наследник. Трон я оставлю маленькому Ироду.
– Неужели еще раз перепишешь завещание?
– Конечно, перепишу. Вот увидишь, как только вернусь в Иерусалим.
– А это когда?
– Черт, я даже не подумал. Как не вовремя он умер. Столько еще тут дел. Еще в Цезарее надо закончить амфитеатр. Агриппа собрался приехать летом. А может быть и сам цезарь приедет. Что теперь делать? А!?
Порт в Цезарее был почти завершен. Был построен целый город, спускающийся амфитеатром к морскому берегу и огражденный, как подковой, зубчатой стеной с десятью башнями. Самую высокую из них царь назвал Друзусом в честь пасынка цезаря. Под городом была проведена сообщающая между собой канализационная сеть. Теперь оставалось только закончить амфитеатр, венец всего строительства или, как говорил царь, «амфитеатр в амфитеатре», с которого будет открываться изумительная панорама гавани.
– Родо, похороны уже состоялись. Завтра третий день. Теперь нет большой разницы, когда выразить свое соболезнование – на третий, седьмой или тридцатый день.
– Ты прав, Сарамалла. Закончим дела тут. Вернемся, как было намечено.
Однако с каждым днем гонцы Ферораса доставляли царю все более и более тревожные вести из Иерусалима. Сначала он узнал, что по городу идут слухи об отравлении рабби Иссаххара царем. Потом ему стало известно, что люди собираются небольшими группами на улицах. В городе еще спокойно, но напряжение витает в воздухе. Наконец, на седьмой день прискакал сам Ахиабус.
– Ваше Величество, бене Бабы вернулись в город. Явно зреет заговор.
– Заговор!!! – завопил царь. – Я им покажу заговор! Неблагодарные твари!
– В городе произошло несколько убийств, – сообщил Ахиабус. – Убили моих доносчиков из числа иудеев. Убили сами же иудеи. Средь бела дня. И все они убиты одним и тем же способом – острым, кривым, как малюсенький серп, кинжалом.
– Сикой? – спросил Сарамалла.
– Да, сикой, – подтвердил Ахиабус.
– Родо, это чисто иудейская находка, – сказал Сарамалла. – Сику легко спрятать в ладони или в рукаве. Убийца подходит к жертве сзади в людном месте, одной рукой закрывает ему рот, а другой вонзает сику в шею или прямо в сердце под лопату. А потом сам растворяется в толпе. Быстро, бесшумно и чисто. Убийство по-иудейски.
– Трусы поганые! – прошипел царь. – Даже и убить не могут по-мужски.
– Но пока тихо, Ваше Величество, – доложил Ахиабус. – Все ждут конца поминок. Правда, уже на завтра намечена тайная встреча в доме Шаммая.
– Тайная встреча! Почему ты еще не поймал этих сынов Бабы? А!?
– Ваше Величество, мои люди ищут их повсюду. Но они скрываются умело. Каждый день меняют место ночевки. И никто их пока не выдает.
– А сыны Бабы у Шаммая будут? – спросил Сарамалла.
– Неизвестно. Известно только, что там будут самые влиятельные люди города, за исключением Коген Гадола. Но у меня есть свой человек в доме Шаммая.
– А известны какие-нибудь имена? – спросил царь.
– Да, рабби Гилл-Эл и Элохим будут там.
– Элохим!? – завопил вновь царь. – Черт дернул меня поверить ему! Он обещал не выступать против меня. Послушай, Ахо, их всех, на х*й, скрути там же на месте.
– Стоит ли торопиться, Ваше Величество? – сказал Сарамалла. – Пусть встречаются. Тогда мы узнаем, что они замышляют. Всегда лучше заранее знать, чем дышит твой враг.
– Ваше Величество, Сарамалла прав, – сказал Ахиабус. – Пока спокойно, но если взять их завтра – это может взорвать ситуацию. Слишком знатные люди!
Царь всегда прислушивался к разумным советам.
– Согласен. Дадим им возможность. Пусть встречаются на х*й. Но мы сегодня же едем в Иерусалим!
71
Царь вернулся в Иерусалим той же ночью, нежданно для дворцовой челяди и застал многих врасплох. Галлы, фракийцы и идумейские стражники почивали утомленно в объятиях рабынь и служанок после бурных оргий. К его удивлению, весь Дворец был погружен в полумрак. Лишь в окне Николая Дамасского горел слабый свет. Писатель все еще корпел над очередными страницами биографии Ирода.
Царь был возмущен.
– Вот как Дворец охраняется! Стоит только уехать ненадолго, как все проваливается на х*й в тартарары. Гады!
Однако вскоре Дворец разом пришел в движение. Люди в спешке одевались и суетливо бежали туда, где им положено было находиться.
Узнав о приезде царя, Ферорас также поспешно оделся и вышел из своего дома. Он успел встретить брата у ворот Колонного двора.
– Ты почему еще не выполнил мой приказ? А!?
– Моро, виноват. Как-то рука не поднялась. Все же сестра!
Ферорас был единственным человеком во Дворце, кто мог позволить себе ослушаться царя. Ирод бросил на него гневный взгляд и быстрым шагом направился в Колонный двор. Ферорас поспешил за ним. Раб Симон вместе с мальчиком-кастратом старались не отстать от них.
– Моро, тебе надо поговорить с Меей, – на ходу уговаривал брата Ферорас. – Она умоляла дать ей последний шанс.
– Даже видеть ее не хочу. Ты должен был покончить с ней до моего приезда.
Они прошли между колоннами во двор. В этот момент из Агриппиева дома выбежала Соломея. На ней лица не было. Подбежав к царю, она упала к его ногам и начала их целовать.
– Моро, пощади! – зарыдала Соломея и на одном дыхании проговорила. – Зачем ты губишь меня? Что такого я сделала? Какой кошмар!
Царь высвободил свои ноги из ее объятий. Соломея встала, растерянно посмотрела на своих братьев. Потом отчаянно схватила царя за рукава и прошипела:
– Знаю, зачем тебе нужна моя смерть! Но ты тоже знай, что пока тебя не было, твоя маленькая сучара снюхалась с негром!
– Что!? – крикнул царь, оттолкнув Соломею от себя. – С негром!? Нет! Не может быть! Не верю!
– С тем новым нумибийским рабом!
В глубине души царь верил своей дочери, верил ее словам, что она, «дочь хасмонейской принцессы», никогда не опустится до какого-то черного раба. Но вдруг перед его взором живо предстала сцена, как ее маленькую Сосо тискает огромный негр. Вздулись жилы на висках.
– Где она!? – не своим голосом заорал царь. – Где Черный Евнух!?
Он изменился в лице. Весь побагровел. Ферорас немедленно послал мальчика-кастрата за Черным Евнухом.
Вскоре прибежал Черный Евнух вместе с новым евнухом, недавно приставленным к Соломпсио.
– Где Соломпсио!?
– Ваше Величество, принцессы нет в своей комнате, – ответил дрожащим голосом Черный Евнух.
– Что!? Нет в своей комнате!? Где тогда она!? А!? Черная дрянь!
– Не знаю, Ваше Величество, я спал…
– Я тебя спать поставил туда!? – заорал царь. – А, мразь!? А этот урод тоже спал?
– Нет, Ваше Величество, я видел, как принцесса вошла вот туда, – ответил испуганно евнух, показав рукой на вход в Августов дом.
– Что!? – удивился царь и тут же устремился туда.
– Всем оставаться здесь! – приказал Ферорас и рванулся за братом.
Ирод буквально влетел в дом, сбив с ног одного из стражников у дверей. Он побежал по лестницам на второй этаж. Коридор был пуст. У дверей в Тронный зал не было никакой стражи.
– Куда теперь? Где она может быть?
– Где угодно, Моро. Надо проверить все углы.
Царь открыл двери в Тронный зал. Там никого не было. Он уже собрался закрыть их, как вдруг мелькнула мысль проверить Овальную комнату, находящуюся за Тронным залом. Потайная дверь в Овальную комнату располагалась прямо за троном.
Он прошел через весь зал и обошел трон. Сердце колотилось. Тряслись руки. Подошел вплотную к двери и прислонил к ней голову. В этот миг он отдал бы все на свете, лишь бы не застать дочь в Овальной комнате. Потом приложил ухо и стал прислушиваться. Не было слышно ничего. Тихонько приоткрыл дверь и застыл на месте как вкопанный.
В полумраке он увидел Соломпсио и не сразу заметил черного раба. Тот, облокотившись, сидел на столе, откинув голову назад и свесив широко расставленные ноги, между которыми она стояла на коленях, обхватив одной рукой его за бедро, а другой схватив его – и у Ирода мелькнуло в голове: «слоновый хобот», который то появлялся, то исчезал за ее длинными волосами.
Вмиг в памяти пронеслись последние разговоры с дочерью. Как она была тогда красива! Как убежденно она говорила о том, что если он выполнит ее желание, то она переспит с ним, что переспать с ним, собственным отцом ей ничего не стоит, что для нее нет ничего святого, что родственные узы ничего не значат – «все люди между собой родственники», что она выше всего этого, что она никого не любит, что ее, кроме ее красоты, ничто не волнует, что она только хочет быть самой красивой женщиной в мире, что она может выйти замуж за него, за своего отца и народить ему много красивых детей, что она всегда выполняет обещания. И он верил ей, несмотря на все свои подозрения, верил, что в конце концов она сдержит свое слово, что их связывают особые узы, что она понимает его как никто, – «даже Мея не понимает меня, как Сосо», что она есть он сам, «Ирод в облике Мариамме», что она не как все, что она непредсказуемая, что в один прекрасный день она сама подойдет к нему и ляжет с ним спать, что она родит ему сына, второго Ирода, наследника его трона и продолжателя его начинаний. Какую сладкую мечту она вселила тогда в его душу! Один негр – и все рухнуло.
Лицо налилось кровью. Он зарычал как раненый зверь и в два прыжка очутился у стола. Соломпсио вскрикнула и отпрянула назад. В доли секунды царь вынул меч из ножен и, схватив его за рукоятку обеими руками, с диким воплем всадил его черному рабу в живот. Меч прошел насквозь, пригвоздив того к столу. Обомлевший раб конвульсивно скрючился, ухватился за клинок меча, порезал себе пальцы, и завизжав писклявым голосом, тут же разжал их и рухнул обратно на стол. Царь достал из-за пояса бедуинский кинжал, отрезал нумибийцу **** и запихнул ему в рот. В комнату вбежал Ферорас.
– Брось это черное дерьмо собакам, – приказал царь Ферорасу.
Ферорас вытащил меч из живота нумибийца и перерезал им ему горло. Затем стащил его со стола. Тело раба грохнулось на пол, звучно стукнув головой. Тут на помощь Ферорасу подоспели стражники. Ухватили за ноги и уволокли мертвое тело из комнаты. Следом вышел Ферорас.
Царь остался наедине с Соломпсио. Она забилась в угол, как тогда в его сне, съежившись в комочек. Царь тяжелым шагом подошел к ней. Встал над ней. Сам не знал, что делать, что сказать. Внутри все кипело. Не отдавая отчета своим действиям, он вцепился в волосы дочери. Соломпсио крикнула. Он поднял ее и швырнул к столу. Она ударилась о край стола и распростерлась на столешнице. *** * **** ******** ******** **** ** ********* ******. Он тут же налетел на дочь. Она выпрямилась, попыталась убежать от него, но получила удар в затылок. Она упала обратно на стол. Он еще раз сильно ударил ее по голове. От удара о стол у нее разбились губы, из носа хлынула кровь.
Он схватил ее ***** ****** за талию, ****** ****** ********* ****** **** *** * ** ********* **** *******. Она пришла в себя, крикнула в ужасе.
– Нет, абба, умоляю, нет!
– Заткнись, сучара!
Соломпсио попыталась еще раз выпрямиться. От этого ****** ********* *** крепче, ****** **********. Он прижал ее к себе, схватив обеими руками за ***** и затем ***** прижал ** ******* * *****. От боли она закричала. И он стал колотить ** о край стола. Колотил долго, мучительно, с каким-то остервенением. От злости хотел словно ********* *** ** *****. Соломпсио стонала в полу-сознании.
Вдруг, ** ******* ******, он снял ее со стола, ****** ****** * ******* * так сильно прижал к себе, что хрустнули ее кости. От боли она потеряла сознание. Дикое наслаждение у него смешалось с отвращением. Он тяжело застонал, потом завыл как раненый зверь. Никогда прежде он так долго не ******. Наконец ****** ********* и он тут же отпустил ее. Соломпсио упала на пол. Он презрительно взглянул на нее. Все ее лицо было в крови. Разбитые губы вспухли. Нос был изуродован.
– Теперь довольна, сука! – всхлипывая, проронил Ирод. – Получила свою красоту!
Он вытер рукавом слезы, перешагнул через нее и направился к двери.
Ферорас все еще был в Тронном зале, когда брат вышел из Овальной комнаты. На лице у царя было брезгливое отвращение.
– Нумибийца уже бросили собакам, – доложил Ферорас.
– Вели отрубить голову Черному Евнуху. Нельзя оставлять ни одного свидетеля в живых. Тех стражников, которые уволокли черную мразь, брось львам. Евнуха этой сучары тоже. Никто не должен знать о том, что здесь случилось. Понял!?
– Понял, Моро. Что делать с Сосо?
– Убей суку!
– Моро!?
– Что!? Жалко!? Бери тогда себе в жены!
Ферорас отвернулся.
– Не хочешь! Убери тогда ее с моих глаз. Отправь куда-нибудь! Не могу ни видеть, ни слышать ее!
– Может быть, отправить ее в Идумею. К Фаса-Элу в жены.
– Отправь!
72
– Пгхизгхак бгходит по Иудее! Пгхизгхак восстания! Мы, евгхеи, можем гхасходиться во мнениях, в толковании Тогхы и Закона, в чем угодно, но мы едины в нашей вегхе Богу и ненависти к Игходу. Сила евгхеев в их единстве! Поэтому из глубины моей души неудегхжимо вопиет нагхужу только одно, – и на этом месте рабби Шаммай закрыл глаза, простер одну руку высоко вперед и воззвал: – Евгхеи всех земель, соединяйтесь!
Так завершил свою пламенную речь рабби Шаммай и сел. Хлесткие слова злого гения прозвучали как гром среди ясного неба и произвели зажигательное воздействие на поклонников его ораторского искусства. Некоторые из них даже не удержались и, вскочив со своих мест, бурно зааплодировали. Из-под густых черных бровей злые глаза рабби Шаммая метали громы и молнии во все стороны. Его лицо сморщилось, маленькое тело съежилось, словно куда-то исчезло и создалось впечатление, что он состоит из одной огромной головы с выпуклым лбом, выступающим между густой черной шевелюрой и большой бородой с проседью.
– Элохим, ты наша единственная надежда! – сказал Эл-Иезер бен Гирканий, горячий сторонник рабби Шаммая. – Ты не можешь сказать «нет». Кому еще, как не тебе, сыну Давидову, – законному наследнику иудейского престола, – возглавить свой народ! Стадо ждет своего пастыря!
– Верно! – подхватил Йешуа бен Фабий, другой шаммаит. – Элохим должен вести свой народ против идумейского узурпатора.
– Ты зря отказываешься, Элохим, – сказал Маттафий бен Теофилий. – Ты мог бы, если бы был у нас другой наследник иудейского трона из дома Давида. Или же на худой конец из дома Саула. Уверен, то же самое сказал бы покойный рабби Иссаххар!
– Вряд ли, – спокойно возразил Элохим.
– А почему «вряд ли!», – спросил с недовольным видом Эл-Иезер бен Гирканий.
– Рабби был уверен, что лучшего царя, чем Ирод, в настоящее время нам и не желать.
Никто из присутствующих не ожидал подобного ответа от Элохима. От удивления у многих отвисла челюсть. Наступила неловкая тишина. И вдруг разом заговорили все, за исключением самого Элохима, рабби Гилл-Эла и рабби Шаммая. Было невозможно разобраться в чем-либо. Каждый обращался ко всем и никому конкретно. Пошла одна бестолковщина.
– Тихо, тихо! – повысил свой голос рабби Шаммай. – Так мы ничего не поймем. Говогхите по-одному.
– А чего тут говорить? – посетовал разочарованно Маттафий бен Теофилий. – Все нам ясно. Надо же! Сам Сын Давидов считает идумея лучшим царем иудеев. Убийцу рабби Иссаххара и сотен других лучших сынов нашего народа.
Элохим поймал укоризненные взгляды, словно чем-то подвел своих соратников, не оправдав их ожидания. Бывают минуты, когда кругом все что-то от тебя хотят и отказываются понимать твои возражения.
– Но, по крайней мере, ты не можешь отрицать, что как сын Давида несешь особую ответственность перед своим народом, – сказал Эл-Иезер бен Гирканий.
– Иначе бы я не пришел на эту встречу, – ответил Элохим.
– Ну, тогда скажи, чем же Игход хогхош? – вмешался рабби Шаммай. – Тем, что отгхавил твоего тестя? Тем, что выгхезал весь Синедгхион в пегхвый же год своего цагхствования? Тем, что вскгхыл гхобницу цагхя Давида и обокгхал ее? Или, быть может, тем, что обложил нас непомегхными налогами? Чем же? А!?
Рабби Шаммай был непревзойденным полемистом. В спорах он обычно искусно расставлял ловушки, вовлекая в них противника и неизменно одерживал победу. И теперь рабби Шаммай хотел втянуть Элохима в затяжную дискуссию, в которой он чувствовал себя, как рыба в воде. Однако рабби Гилл-Эл, давний соперник рабби Шаммая, нарушил его намерение.
– Шаммай, твои вопросы несут в себе слишком много эмоций. Они чрезмерно риторичны и патетичны, что абсолютно неуместно, когда ситуация требует присутствия лишь холодного рассудка. Нам надо ответить на простой, но очень серьезный вопрос: настало ли время восстать против Рима?
– Настало!
Голос прозвучал сзади. Все обернулись. У дверей стоял высокий, богатырского телосложения мужчина, чья голова была спрятана под капюшоном черной накидки. Он прошел вперед и скинул с головы капюшон. Это был Ари-Эл, один из сынов Бабы.
– Терпение у иудеев лопнуло, – уверенно заявил Ари-Эл бен Баба. – Убийство рабби Иссаххара было последней каплей. Народ готов восстать.
– Верно! – поддержал его Эл-Иезер бен Гирканий. – Сам рабби Иссаххар перед смертью предсказал скорое рождение Мешиаха, истинного Царя иудеев, который спасет нас от римлян. Нам надо для него проложить путь к трону.
– Но не видно никаких Отот ХаМешиаха[51], – возразил рабби Гилл-Эл. – Ничто на небе не предвещает скорого его появления. Так мне сказали вчера мидийские маги.
– Мидийские маги не вегхят в единого Бога, – в свою очередь парировал рабби Шаммай.
– Но они лучшие знатоки небесных светил, – ответил рабби Гилл-Эл. – К тому же вопрос не в том. Быть может, мы сумеем скинуть Ирода с трона. Но тогда Рим обрушит на нас всю свою мощь. Сумеем ли мы ее преодолеть? У нас нет воинов, настоящей армии.
– Зато у нас есть целая армия священников, – съязвил Ари-Эл бен Баба.
– В этом наше счастье и беда, сила и слабость, – сказал рабби Гилл-Эл. – Ни одному народу не по карману содержать одновременно тридцать-сорок тысяч священников и большую армию. Надо выбрать одно из двух. Мы единственный народ в мире, который выбрал священников в ущерб собственной обороноспособности. По этой причине, начиная со времен Соломона, наше царство оказывалось легкой добычей чужеземных хищников – ассирийцев, вавилонян, персов, эллинов, а ныне римлян.
– Пора с этим покончить! – завопил Ари-Эл бен Баба. – Убрать Ирода, создать свое царство и свою армию! И сократить число священников!
– Мы могли бы сами, без Ирода, установить добрые отношения с Римом, – сказал Йешуа бен Фабий. – Чем Элохим уступает Ироду? Он и виднее, и умнее, и приятнее в общении. Римляне не откажутся иметь дело с ним как с законным иудейским царем.
– Нет, откажутся, – возразил Йешуа бен Сий. – Элохим воевал против римлян. Если мы уберем Ирода, римляне посадят на трон Антипатра, а он тот же Ирод, только во сто раз хуже.
– Мы убьем и Антипатра, – заявил Ари-Эл бен Баба.
– Мало что изменится, – ответил рабби Гилл-Эл. – У Ирода много сыновей. Дело даже не в сыновьях. Можно убрать их всех. Но назначить царя иудеев мы не сможем. Это исключительная прерогатива римского цезаря и сената. И этого они никому не уступят. Рим никогда никому не уступал то, что завоевано ценой крови. Римской крови! А за Иудею ее было пролито немало. Поэтому мы ничего не добьемся, кроме кровопролития в Иерусалиме.
Слова рабби Гилл-Эла прозвучали убедительно и возымели свое действие. Всем стало ясно, насколько ответственное и судьбоносное решение им предстоит принять. Ари-Эл бен Баба уловил наметившийся перелом в настроении присутствующих, взглянул вопросительно на рабби Шаммая и, найдя в его глазах поддержку, попытался изменить ситуацию и вновь разжечь страсти.
– Нет ничего хуже, чем быть рабом у своего бывшего раба. Лучше умереть свободным, чем жить в рабстве у идумеев и римлян, – сказал горячо Ари-Эл бен Баба.
– Мы живем не в рабстве, – ответил спокойно рабби Гилл-Эл, – а по законам и обычаям отцов наших. И, между прочим, во многом благодаря Ироду.
– Пусть свое слово скажет Элохим, – вмешался рабби Шамай. – Без Элохима все гхавно не удастся поднять нагход пгхотив Игхода. Гхаз он здесь, значит, пгхишел с чем-то.
Слово «равно» у рабби Шаммая прозвучало как «г*вно», но никто не рассмеялся. Рабби Шаммай был не единственным среди евреев, кто не мог произнести букву «р». Рабби Гилл-Эл слегка улыбнулся, подумав, что действительно «без Элохима все г*вно».
– Верно, верно! Пусть говорит Элохим, – потребовали разом многие из присутствующих.
Все взгляды выжидательно устремились к нему. Для Элохима настал момент истины. Он сознавал, что от сказанного им будет зависить судьба многих людей, будущее иудеев. Но погрузившись в свои мысли, он хранил молчание. Не то чтобы он сомневался в своем решении. Мысли его были заняты другим.
Более мерзкой личности, чем Ирод он никого не встречал. Для его утонченного восприятия Ирод был слишком груб и неотесан. Особенное отвращение в нем вызывало признание Ирода о своей безумной страсти к собственной дочери. Скребло на душе от одной мысли, что Соломпсио и Ольга находятся в полной власти царя, и он не в силах им помочь.
Что бы могло заставить его поменять свое мнение, думал Элохим, и приходил вновь и вновь к одному ответу: «Ничто».
– Почему молчишь, Элохим? – спросил Маттафий бен Теофилий. – Что предлагаешь делать?
– Ничего. Ничего не надо делать, – ответил Элохим.
– Что!!!? – взорвался Ари-Эл бен Баба. – Как это ничего не надо делать!? Терпеть Ирода и дальше!? Нет уж! Ты можешь так и поступать! Но не я! Мы обойдемся без тебя!
Все поняли, что означает вызов Ари-Эла бен Бабы. Бене Бабы были не из тех, кто зря бросают слова на ветер. Многие подозревали, что за бесшумными убийствами иудейских доносчиков сикой средь бела дня стояли именно братья Бабы.
– Это безрассудно и безответственно! – сказал рабби Гилл-Эл. – Вы своим безумием только навлечете на город большую беду. Прольется кровь невинных людей! Надо подождать до лучших времен.
– Подождать!? – возопил Ари-Эл бен Баба. – Что вы опять нам советуете? Разве это не вы, рабби, посоветовали тогда открыть ворота Иерусалима Ироду и римлянам!? Вы только прикидываетесь, что печетесь о благополучии нашего народа. А на самом деле вы сторонник римлян и Ирода!
– Кто не с нами, тот пгхотив нас! – бросил рабби Шаммай.
– Рабби никогда не был сторонником ни Рима, ни Ирода, – встал на защиту рабби Гилл-Эла Йешуа бен Сий. – Если бы не рабби, быть может, теперь мы не сидели бы здесь. Он спас наш Храм и город от полного уничтожения. К тому же не надо забывать, что в свое время только он осмелился выступить против Ирода в Синедрионе.
– Неправда, – уточнил Эл-Иезер бен Гирканий. – Рабби Шаммай также тогда выступил против Ирода.
– Нельзя дальше ждать, – сказал Йешуа бен Фабий. – Надо немедленно поднять народ!
– Ари-Эл верно сказал. Лучше умереть стоя, чем прожить на коленях! – пламенно провозгласил Эл-Иезер бен Гирканий.
Страсти вновь накалились до предела. Только рабби Гилл-Эл, Элохим, Йешуа бен Сий и рабби Шаммай сохраняли спокойствие духа.
– Народ ждет нас, – заявил Ари-Эл бен Баба. – Мои люди готовы. Мы убьем Ирода завтра же! Сикой!
У многих в глазах заблестели слезы радости. И в этот момент рабби Шаммай резко встал, сжал свой кулачок и произнес слова, которым было суждено прозвучать еще не раз в переломах истории и войти навечно в ее анналы:
– Пгхомедление смегхти подобно!
73
Элохим вернулся домой в мрачном настроении. Его не отпускало тревожное ощущение. Словно что-то важное было безвозвратно упущено.
Анна все еще носила траурный наряд. Черная симла, черное головное покрывало и черная вуаль подчеркивали изумительную белизну ее кожи. Обычно опущенные веки с длинными ресницами, заплаканные глаза и слегка вспухшие алые губы нисколько не портили ее красоту, а свидетельствовали лишь о неутешном горе. После смерти отца она отдалилась от всех. И по ней не было видно, чтобы она нуждалась в чьем-либо сочувствии.
Прошло уже семь дней после смерти рабби Иссаххара. За это время Анна не обмолвилась с Элохимом ни единым словом. Это угнетало Элохима. И он терпеливо ждал, когда она сама нарушит свое безмолвие.
Анна сидела у окна и не обратила внимания на вошедшего мужа. Он подошел к ней, хотел поцеловать ее в щеку. Но Анна внезапно отвела голову в сторону и задела ухом его нос, и вместо поцелуя вышло неловкое чмокание в ухо. Элохим смутился.
– Ну что вы там решили? – вдруг спросила она.
– Ничего, – ответил Элохим, удивленный ее неожиданным интересом к событиям дня.
– Как ничего? А зачем ты туда ходил?
– Чтобы предотвратить безрассудное кровопролитие.
– Безрассудное!? – раздраженно отрезала Анна. – А разве бывает иное кровопролитие? Всякое кровопролитие безрассудно.
– Анна, что с тобой?
– Со мной ничего! А вот что с тобой?
– Анна, ты со мной разговариваешь так, будто я в чем-то виноват.
– Да, виноват!
– В чем же?
– В том, что позволил Ироду убить моего отца.
– Помилуй, Анна. Как я мог предотвратить это. Меня даже не было в Иерусалиме.
– Это не имеет значение. Все равно ты виноват. Тебе надо было быть рядом с ним во Дворце. А не скрываться в горах из-за какого-то Рубена.
– Анна, кто мог предвидеть?
– Никто. Но ты должен был!
– Анна, ты несправедлива ко мне.
– Нет. Это ты не справедлив!
И Анна горько заплакала. Вдруг между ними словно выросла стена абсолютного непонимания. Каждое слово Элохима отскакивало от нее как от стены. Элохим рукой коснулся ее шеи, попытался успокоить ее.
– Не трожь меня! – истерично закричала Анна и вскочила со стула.
– Анна!?
– Почему ты до сих пор не убил его!? Ты мог бы убить его еще тогда! У аббы!
«Она права», – подумал Элохим.
– Почему ты его не убил на месте? Он унизил тебя, задел твою честь. Чмокнул меня в губы! А ты все это проглотил. Почему? Струсил, Сын Давидов?
Элохим никак не ожидал подобного выпада от Анны.
– Ты способен наказывать таких, как Рубен. Кто слабее тебя. Но не тех, кто сильнее тебя.
Это было последней каплей в чаше терпения. Элохим резко схватил ее за запястье.
– Ой-й, больно! Отпусти!
Он разжал руки. Анна отошла от него и гневно смерила его взглядом с ног до головы. В один миг разверзлась между ними пропасть.
– Я тебе этого никогда не прощу!
Элохим понял, что случилось непоправимое.
74
Ферорас, в этот раз не откладывая, исполнил царское повеление.
– Пока Моро не передумал, – подгоняла его Соломея.
И Соломпсио была незамедлительно отправлена в Идумею к Фаса-Элу.
После ее отъезда царь Ирод ушел в себя, заперся в своих покоях, не принимая никого. Единственной связью между ним и внешним миром служил раб Симон. Через него поступали царские указания, и через него же передавались царю донесения о делах в царстве.
После казни Черного Евнуха от царя поступил приказ, звучавший в трактовке Симона так: «Отрезать всем неграм причиндалы вместе с яйцами и скормить их сторожевым собакам». Во Дворце было сорок семь черных рабов. Их всех загнали в подземелья крепости. И за один день всех лишили мужского достоинства. Дворцовые оскопители в спешке кромсали, как мясники. Трое из рабов умерли от обильной потери крови в тот же день, а еще двое – на следующий.