Эл М Коронон
Элохим
Рассказ Вария о презрении Бога, или О том, как Адам предал Еву
– Человек создан предателем. Первое слово, произнесенное человеком на этой земле, было предательством.
– Неужели!?
– Когда Бог спросил Адама, съел ли он от запретного дерева, тот не ответил «да», коротко и честно, как и полагается настоящему мужчине. А знаешь как?
– Мне как-то читали Тору, но не помню.
– А я запомнил на всю жизнь. Слово в слово. «Жена, которую ты дал, чтобы она была со мной, дала мне плод этого дерева, и я съел».
– Да, предатель! – подтвердил Куспий Фадий. – Еще какой! Свалить все на женщину?! Настоящий трус! Дескать, не я виноват. Виновата жена.
– Вот именно! Только он свалил не все на Еву, а лишь часть своей вины. Другую часть он возложил на самого Бога, мол, «я же не просил тебя дать мне жену. Это ты сам создал Еву». Вот что Адам имел в виду. Но как бы там ни было, предательство есть предательство, и не может не вызвать презрение в порядочном человеке. А в Боге тем паче.
– А как жена?
– Такая же предательница. Все свалила на змея. Думаю, Бог стал так презирать их предательские душонки, что ни захотел больше ни минуты терпеть их в своем саду и поэтому вышвырнул их оттуда вон, а не просто потому, что они слопали запретное яблоко.
– Наверно. Но жена выдала змея. А как повел себя змей?
– Молча встретил божественный приговор, – сказал Публий Квинктилий Варий и пришпорил коня.
– Обидно за змея, – прошептал про себя Куспий Фадий.
Промчавшись под сводами предпоследних ворот, они выехали на дорогу, ведущую к наружным воротам. Вся дорога до самого конца была ярко освещена факельщиками, выстроившимися по обе стороны на равном расстоянии друг от друга.
– В этом весь Ирод, – сказал Римский легат. – Никто не умеет угодить римлянам так, как он.
Между тем в городе празднование Хануки было в самом разгаре. Улицы были запружены толпами гуляющих людей. У многих в руках горели факелы.
Увидев римских всадников, выехавших из ворот Дворца, люди посторонились и уступили им дорогу. Но чем ближе к Храму, тем больше людей было на улице. Невольно приходилось продвигаться медленнее. Люди вежливо и с каким-то безразличием уступали им дорогу и тут же сходились за ними, продолжая прерванное веселье.
Впереди на стенах Храма внезапно зажглись огоньки, высветив его очертания на фоне ночного неба. И следом от Храма по всей улице прокатился ошеломляющий возглас: «Hal-El-lu-yah!». Римских всадников словно ударило воздушной волной. У Публия Квинктилия Вария мурашки пробежали по спине.
У Храма всадники повернули налево и прямиком промчались к крепости Антония.
Публий Квинктилий Варий был заметно взбудоражен.
– Эти иудеи загадочные люди, – сказал Куспий Фадий. – Я здесь больше года. Но до сих пор не могу их понять.
– И никогда не поймешь. Их понять невозможно, – ответил Публий Квинктилий Варий. – Они сильнее нас.
– Чем же? Вроде бы не видные собою, хилые. Откуда у них сила?
– Они умеют мыслить. Мыслить глобально, но действовать локально. Умеют видеть в малом большое.
– Но и у нас есть подобные люди.
– Единицы. А у них почти все поголовно такие. Это у них в крови. Это они всасывают с молоком матери.
– Но это мы властвуем над ними здесь, в Иерусалиме, а не они над нами в Риме.
– Не будь наивен, – сказал Публий Квинктилий Варий. – Они не властвуют в Риме только по той причине, что долго не подозревали о нашем существовании. Теперь они познакомились с нами, ощутили нашу мощь, задумались, вежливо не замечая нас. Но уверяю, настанет время, когда весь Рим будет поклоняться иудею, в то время как в Иерусалиме не останется ни одного римлянина.
– Удивительно, чем меньше я их понимаю, тем больше проникаюсь уважением к ним, – признался Куспий Фадий.
– Вот в этом-то их сила.
– Но мы более благородны, а они более, как бы сказать…
– Мстительны? – подсказал Публий Квинктилий Варий.
– Вот именно!
– Это не совсем так. Иудеи способны на очень высокое благородство. Но даже Ирод понимает, что нельзя оставлять детей врага в живых, как бы это ни было жестоко. Мы не всегда это понимаем. Мы здесь, на Востоке наломали немало дров, свергли многих местных владык, оставив их отпрысков в живых. Их дети, дети их детей доберутся когда-нибудь до Рима, выследят потомков наших полководцев, сенаторов и перережут им горло. В почву брошены семена мести и их пожнут будущие поколения. Лет через пятьдесят – сто. Мы своим благородством подвесили Дамоклов меч над нашими потомками. Вот почему царь Давид истреблял своих врагов безжалостно, не оставляя в живых даже грудных детей.
– Кстати, Элохим – прямой потомок царя Давида.
Слово «кстати» прозвучало некстати, резануло утонченный слух легата и показалось ему слишком фамильярным. И он решил закончить разговор.
– Знаю. Но он наш враг. Выбери самых сильных и отважных легионеров для Вифлеема.
– Будет сделано! Наверно, племянник Элохима уже добрался до Антония.
– Ну отлично. Тогда до завтра!
Куспия Фадия словно взяли как котенка за шкирку и швырнули в угол. Только теперь до него дошло, насколько Публий Квинктилий Варий ему недоступен.
– А что сделать с племянником Элохима, когда вернется из Вифлеема? – спросил он угодливо.
– Отправь его в Цезарею и посади на корабль.
– Куда? В Рим?
– Нет. В Александрию. Пусть выпустят его в Египте на все четыре стороны.
135
– А где Наассон? – спросил Элохим Эл-Иава, когда тот вернулся домой в день Хануки, пригнав стадо с пастбища.
– А что!? – удивился Эл-Иав. – Разве его нет не дома?
– Нет. Ра-Эл сказал, что он, возможно, ушел к тебе.
Отсутствие Наассона Элохим заметил уже на следующий день по приезде. Но тогда не придал этому особого значения. Позже вечером Ра-Эл сказал ему, что, видимо, ушел к стаду и что у него в привычке «испаряться вот так внезапно, не говоря никому ни слова». Элохим даже несколько обрадовался, что Мариам не придется видеть Наассона пару дней – он ей явно не понравился – и тут же забыл про него. Но теперь Элохим насторожился.
– Куда он мог исчезнуть?
– Не знаю. Может быть, уехал в Иерусалим, на Хануку, – неопределенно ответил Эл-Иав.
Элохим задумался. Ему явно было неприятно занимать свои мысли Наассоном, хотя прекрасно понимал, что чувство неприязни только мешает думать хладнокровно. «Надо уходить отсюда», – первое, что пришло в голову. Оставаться тут уже не так безопасно. Но куда? Опасно везде.
– Как устроились? – прервал его мысли Эл-Иав.
– Хорошо, – ответил Элохим.
– Тогда вечером поужинаем все вместе. Отпразднуем Хануку.
– Да, разумеется, – ответил Элохим, хотя его мысли были поглощены другим.
«Надо уходить! Надо уходить! – пульсировало в голове. – Немедленно! Сейчас же! Нет, еще светло. Ночью! Да, ночью! Сразу же после ужина. Но куда!? В горы? И прятаться там в пещерах? Мариам уже отдохнула, набралась сил. Да, в ближайшие горы! Переждать там, а потом оттуда двинуться в Цезарею!»
После стольких мытарств, три дня, проведенные в отцовском доме, показались ему спасительной передышкой. Днем они бродили по саду за домом, а по вечерам сидели на открытой веранде и любовались закатом солнца. Элохим делился с дочкой своими воспоминаниями того времени, когда он еще жил в этом доме. Тут все ему было родным, близким. Каждое дерево в саду, каждая ступенька на каменной лестнице, каждый угол вызывали в нем рой детских воспоминаний.
– Вот с той ступеньки в детстве я страшно боялся спускаться, – поведал он Мариам, когда по приезде они поднимались на второй этаж.
– Она на самом деле крутая. Даже для взрослого, – заметила Мариам.
– Всегда я сперва садился на нее, а потом осторожно поворачивался, чтобы не видеть высоту, и спускал ноги. Страх исчезал только тогда, когда дотрагивался ногами до следующей ступеньки. С тех пор во мне сидит страх перед высотой.
– А я даже не подозревала, дада, что ты такой трус, – пошутила Мариам.
– Ужасный, родная моя, – ответил Элохим и, облокотившись на перила, указал на продолговатое каменное корыто во дворе: – А вот и камень Йишая. Лежит там же, где лежал. Тут вообще мало что изменилось. Вот там слева от дома – конюшня, потом коровник, а дальше, ближе к воротам, находится овчарня.
– А где курятник?
– Тут, справа, перед огородом. Курятник всегда стоял отдельно.
– А что за навес вот там, напротив, под тутовым деревом?
– Под ним висит деревянная маслобойка. А рядом мать пекла хлеб, лаваш, лепешки мацы на Пасху. Я иногда помогал ей взбивать масло из коровьего молока. А она потом оборачивала кусочки козьего сыра с маслом в только что испеченный лаваш. Масло таяло и пропитывало лаваш. В жизни не ел ничего вкуснее.
– Так рассказываешь, что у меня даже слюнки потекли.
Единственным изменением в доме, не считая перегородки на верхней веранде, было крыльцо, пристроенное с обратной стороны дома ко второму этажу. Еще Эл-Иафаф к нему провел отдельную лестницу, с тем чтобы можно было прямо спускаться в сад за домом. Ею они и пользовались все эти три дня, когда выходили в сад. Не надо было проходить через двор и лишний раз тревожить семью Эл-Иава. И им никто не мешал. Они были словно оторваны от всего мира, что создавало иллюзию безопасности. Хотя Элохим каждый день с тревогой ждал появление галлов или приезд Йешуа бен Сия. Не покидали его и мысли о том, как сообщить дочери решение Храма: выдать ее за Иосифа.
136
Эл-Иав зарезал ягненка в дальнем углу двора. Помогали сыновья. Ра-Эл и Элохим стояли рядом. Как только нож был приставлен к горлу ягненка, в ушах Элохима прозвучал голос Рубена – «Элохим! Элохим! Подожди! Не режь!». Прошло уже столько лет. Но не было ни одного года, чтобы Элохим не вспоминал тот роковой выкрик Рубена в день Хануки. Один выкрик – и вся жизнь пошла иначе, кувырком.
Вечером Зерая, старшая дочь Эл-Иава, девочка лет девяти, поднялась к ним и сказала, что «ужин готов». Элохим и Мариам спустились вниз. Вся семья Эл-Иава сидела прямо на ковре. С одной стороны – Ра-Эл и сыновья Эл-Иава, а с другой – Милка с двумя дочерьми. А Эл-Иав сидел рядом с женой ближе к двери. В комнате горела праздничная менора.
Вкусно пахло жареным мясом. Куски баранины лежали на медных блюдах. На отдельных тарелках были разложены огурцы, лук, зелень. Рядом с Эл-Иавом стоял кувшин с красным вином.
После молитвы молча приступили к ужину. Было заметно, что все как-то озабочены внезапным исчезновением Наассона. Но через какое-то время девочки стали болтать без умолку. Обо всем на свете, перепрыгивая с одного на другое.
– А я знаю, куда ушел Наассон! – воскликнула внезапно Ави, младшая дочь Эл-Иава, девочка семи лет.
– Куда? – спросил Эл-Иав.
– В Иерусалим. Стать воином.
– Не воином, а римским легионером, – поправила ее сестра.
– Римским легионером!? – удивился Элохим.
– Он пошел не в нас, – объяснил Эл-Иав. – С детства у него душа не лежит к пастушеству. Как-то однажды на рынке римский легионер надел ему на голову свой шлем. Ему тогда было десять или одиннадцать лет. Вот с тех пор и мечтает стать легионером.
– А еще он любит смотреться в зеркало, – сказала маленькая Ави.
– Не любит, а обожает, – опять поправила ее Зерая. – Целыми днями может сидеть перед зеркалом. Как девочка.
– Ну, не совсем так, – рассмеялся Эл-Иав, – не надо преувеличивать. А потом нельзя выдавать чужие секреты.
– Я не вру, – обиделась Зерая, – Сама видела.
– Ну, не обижайся, – успокоил ее отец. – Есть у него такой грешок за душой. Не пройдет мимо зеркала, не взглянув в него. Немножко самовлюблен.
– Не немножко, а очень, – уточнил Ра-Эл. – И самодовольный. Верит, что его ждет великое будущее.
Было очевидно, что Наассона в семье недолюбливают и терпят только потому, что приходится терпеть.
– Ра-Эл, у каждого есть свой недостаток, – сказал Эл-Иав. – Кто из нас без недостатков. И самодовольство не всегда плохо. Может быть, оно ему еще пригодится в жизни. И он на самом деле станет великим воином.
– Он мечтает о большем, Эл-Иав, – возразил ему брат. – Ты не знаешь. Стать вторым человеком в Риме. После цезаря.
– Ну, это уж детский лепет, – махнул рукой Эл-Иав.
– Ничего подобного. Он даже очень серьезно верит. Только недавно похвастался, что непременно станет владыкой в Риме, каким Иосиф когда-то был в Египте.
– Иосиф!? – вырвалось у Мариам.
– Иосиф – его кумир, – улыбнулся Ра-Эл. – Обещал всех нас взять под свое крыло, как только станет владыкой Рима.
– И как Иосиф видит вещие сны? – спросила серьезно Мариам.
– Нет, – ответил Ра-Эл, все еще улыбаясь, – ему сны не снятся.
– Тогда вряд ли станет кем-нибудь, – промолвила Мариам.
137
После ужина Мариам и Элохим обошли дом и поднялись наверх. Ей спать не хотелось, и потому она села на самую верхнюю ступеньку лестницы. Элохим опустился рядом. Мариам положила голову ему на плечо.
– Какая тихая ночь, дада! Благодать!
Воздух словно застыл. Не было ни малейшего дуновения. Даже листья в саду не шевелились. Мариам явно наслаждалась тишиной. Но она все же заметила, что отец чем-то встревожен.
– А что с тобой, дада?
Элохиму не хотелось портить ее умиротворенное настроение. Поэтому он медлил с ответом, но наконец переборов себя, сказал:
– Нам надо срочно уходить отсюда.
– Почему? Тут так хорошо!
– Думаю, Наассон предал нас, – ответил Элохим.
– С чего ты решил? Хотя он мне не понравился с первого взгляда.
– Не могу сказать с чего, но нутром чувствую.
– Но почему сейчас. Мы можем уйти завтра. Тут так хорошо, что не хочется никуда.
– Адда, тут уже небезопасно оставаться. Галлы могут нагрянуть в любой момент.
– Но не сегодня же. Уже слишком поздно.
– Если не появятся сегодня, то могут нагрянуть рано утром.
– Вряд ли, дада, – возразила Мариам. – Ведь праздник. Все заняты Ханукой.
– Для Ирода нет праздника.
– Хорошо, дада. Но давай посидим еще немножко, – она ласково обняла отца. – Дада, как приятно обнять самого любимого человека, когда кругом так тихо и спокойно.
Элохим погладил ей волосы и вдруг содрогнулся от одной мысли, что кто-то еще мог бы ее вот так погладить. Почему-то живо представил себе, как Ирод, самый мерзкий для него человек, лапает его дочь, самое дорогое для него существо… Стало не по себе. Никогда прежде он не мог представить себе даже самым отдаленным образом Мариам рядом с Иродом. И он понял, что опасность приблизилась теперь вплотную. Тишина показалась ему затишьем перед бурей. Они могут нарваться на галлов когда и где угодно. Возможно, не успеют даже выйти из дома. Он не сомневался, что их будет много, очень много. А если его убьют, что с ней станет!? Кто ее тогда защитит от Ирода?
– Дада, ты все еще встревожен?
Но Элохим словно ее не слышал. Вся его душа была поглощена мучительной тревогой. Он судорожно искал ответа. Мысли бились интенсивно, несвязно, перескакивая с одного на другое. Мелхиседек, Сама-Эл, смерть. Вдруг он вспомнил, что Йешуа бен Сий обещал приехать накануне Хануки. Но он не приехал. Почему? Если Наассон предал их римлянам или Ироду, то об этом в Храме узнали бы быстро. В этом Элохим не сомневался. У Храма и во Дворце, и в крепости Антония, имелись отличные доносчики. Йешуа, как только узнает, где они, то приедет немедленно. В этом он тоже не сомневался. Только Храм мог бы защитить его дочь от Ирода. Храм уже решил выдать Мариам за Иосифа. Храм не позволит Ироду отнять ее. Мариам должна знать об этом. Но как ей сказать? Все эти три дня он мучился этим вопросом и не находил ответа. Как она воспримет?
– Адда, ты должна знать решение Храма.
– Какое решение, дада? – улыбнулась Мариам. – О чем ты?
– Храм решил выдать тебя за Иосифа, – сказал Элохим, и словно гора свалилась с плеч.
– За того вонючего слизняка? – рассмеялась Мариам. – Но ты ведь не позволишь?
– Нет, адда, не за него, а за моего брата.
Вся веселость моментально исчезла с ее лица, и оно стало очень серьезным.
– За твоего брата!? Откуда знаешь? И зачем ты говоришь об этом мне?
– На всякий случай.
– На какой еще «всякий случай»? – раздраженно спросила Мариам, приперев его своим вопросом к стене.
– На тот случай, если вдруг со мной…, – Элохим запнулся. – Адда, Иосиф мой брат, он тебя в обиду не даст.
– Постой, дада! Ты что предлагаешь мне выйти за Иосифа?
– Нет, это только на тот случай…
Но Мариам прервала его. Вскочив на ноги, она с упреком выпалила:
– Ты обещал никогда не оставлять меня.
Элохим не успел ответить, как Мариам убежала в свою комнату. Он подошел к ее двери. Постучал. Она не откликнулась. Еще раз постучал. Но опять она не откликнулась. Впервые между ними произошла размолвка. Он понял, что допустил ошибку.
Надо подождать, подумал Элохим, пока у нее не пройдет обида. Он отошел от двери и вошел в свою комнату. Комната была едва освещена лунным светом, падающим из окна. Он подошел к окну.
Луна висела напротив, прямо над тутовым деревом. На ней ясно были видны темные очертания и пятна. Элохим всмотрелся, и ему показалось, что Луна застыла в какой-то ужасной гримасе.
Во дворе никого не было. Собаки были спущены с цепи. Стало быть, все легли спать. Тут всегда было так, вспомнил Элохим, рано ложились спать и рано вставали. А в Иерусалиме Ханука, наверняка, сейчас в самом разгаре.
Элохим отошел от окна и улегся на ковер посередине комнаты. Подложил руки под голову. Глаза у него были открыты, но в полумраке веки сами по себе слипались. И он тут же всякий раз размыкал их. «Не спи! Нельзя засыпать! Ни в коем случае!», – то приказывал, то уговаривал он сам себя. По опыту знал, что стоит только ему уснуть, и не заметит, как проспит всю ночь. Когда ему хотелось, чтобы быстрее пролетела ночь, он всегда говорил себе, постарайся уснуть. Не успеешь сомкнуть глаза, как наступит утро.
– В одно мгновение ока! – прошептал Элохим и уснул.
138
Скрипнула дверь. Элохим открыл глаза. Но не мог понять, проснулся наяву или же проснулся во сне. Кто-то вошел. Как тень. Женский силуэт прошел мимо окна и растворился в темноте. При лунном свете Элохим успел разглядеть худенькую девичью фигуру в прозрачной рубашке. Сперва она напомнила Соломпсио. Но ею могла быть только Мариам. «Больше некому», – мелькнуло в голове.
– Это ты, адда?
В ответ он услышал мужской голос.
– Вставай, Элои! Пора!
Элохим встал. Из темноты выступил кто-то с закрытым лицом.
– Кто ты?
Тот открыл лицо. И оно засверкало как молния. Элохим мгновенно ослеп.
– Господи! – вырвалось у Элохима.
Он словно только что посмотрел на солнце. Мрак в глазах стал огненно-красным и в нем проступил сияющий облик юноши, похожего как две капли воды на Сама-Эла, Габри-Эла и Азаз-Эла. Но он был без родинки.
– Можешь теперь открыть глаза, – сказал незнакомец. – Но не смотри на меня.
– Господи, неужели это Ты!?
– Я тот, кто как никто похож на Него.
Элохим открыл глаза. Впереди спиной к нему стоял юноша.
– Миха-Эл, Принц Израиля! – невольно промолвил Элохим.
– Следуй за мной, – мягко повелел юноша.
Они вышли на крыльцо и спустились в сад, залитый ярким солнечным светом.
– Разуйся, ибо Земля, на которой стоишь, святая.
Как только Элохим разулся и вступил босым на землю, сад мгновенно преобразился. С деревьев чудом исчезли пожелтевшие листья, и весь сад оделся в зеленую листву. А на двух яблонях посреди сада появились плоды. На одном яблоки были красными, а на другом – зелеными.
– Красная яблоня – это дерево познания или, иначе, дерево стыда, – поведал Миха-Эл, – ибо первое, что испытал Адам, как вкусил его плод, было чувство стыда. Зеленая яблоня – дерево жизни. Этц Хадаат и Этц Чайим[82]. Между двумя яблонями был зачат род людской. Пройди туда, но не оборачивайся, дабы не ослепнуть.
Элохим прошел вперед, оставив юношу за спиной. И увидел между двумя яблонями спящую на траве Ольгу, как это ему показалось сперва, «нет это не Ольга, а Соломпсио», – подумал он и тут же тихо прошептал: «Адда!».
– Настал конец Великому Тайному Предсказанию, – сказал Миха-Эл.
Элохим резко повернулся лицом к Миха-Элу, но тот мгновенно сорвал с его шеи камень Габри-Эла и сбил его с ног. Он упал навзничь рядом со спящей девицей и услышал свой голос словно издалека:
– Как конец? А что после?
– После ничего. Другого предсказания не будет. Не будет ни предначертанности, ни предопределенности, ни случайности. Будет только свобода перед лицом необъятной Вселенной.
– И не будет греха?
– Забудь про грех. Нет такой вещи, как грех. Есть только жизнь и смерть.
– И нет бессмертия, жизни после смерти?
– Нет и бессмертия.
– И нет Бога?
– Бог есть Смерть жизни и Жизнь смерти.
– Не могу уразуметь, – сказал Элохим. – А где Он?
– Под ногами.
– Под землей?
– Нет. Сама Земля и есть Бог. Бога нельзя видеть, но можно осязать под ногами, или же всем телом, когда лежишь на земле.
Только теперь Элохим увидел, что лежит на траве без всякой одежды рядом с девицей, также совершенно обнаженной. Он закрыл глаза и положил руки на траву, пощупал ее.
– Бог не трава и не почва, а Земля.
– Разве Он не на небесах? – вновь Элохим услышал свой голос издалека.
– Когда-то Он был повсюду. Жизнь была разлита по Вселенной. Она была даже на Луне. Но угасла. От нее на Луне осталась лишь мертвецкая гримаса. Теперь жива только Земля. Все остальные небесные тела мертвы. Земля есть Последняя Жизнь.
– Как последняя? Стало быть, и Она умрет?
– Да. Жизнь обречена. Как бы это печально ни звучало. Чтобы Жизнь возникла и существовала, нужны почва, влага, воздух и солнечный луч. Солнечный луч проникает в Землю и зажигает там Жизнь. Чудо перехода из неживого в живое совершается в недрах Земли, где в одной точке, как на кончике иглы, сходятся луч Солнца, крупица почвы и капля воды. И оттуда жизнь произрастает на поверхность в виде вот этой травы, рвется к воздуху и тянется обратно к Солнцу. Все бремя Жизни лежит на растениях. Через них Земля кормит все живое – птиц на небе, рыб под водой, животных и людей. Но люди, животные, рыбы, птицы и растения в то же время есть корм для Земли. Ими Она питается и живет. А потому все возвращается назад в Землю. Земля живет смертью живых. Вот почему Бог есть Смерть жизни и Жизнь смерти. Однако, как только солнечный луч чуточку ослабеет, Земля также умрет, как умерли до того одно за другим остальные небесные тела.
– И тогда наступит конец света?
– Именно света. Вся Вселенная погрузится в мертвый мрак. Наступит день, когда больше не будет на небе ни Солнца и ни одной мерцающей звезды.
– Трудно представить себе Всю Вселенную во мраке.
– Вся Вселенная во мраке есть Ничто, конец Мироздания.
– И нет никакого спасения? – спросил Элохим. – Некуда убежать? Нет смысла искать людям иного местожительства во Вселенной?
– Если даже нашлось бы иное местожительство, то все равно люди не смогли бы взять с собой Землю туда. Жизнь – это Земля, а не люди. Человек всего лишь миг Жизни, как и все живое. Люди не смогут жить без и вне Земли.
– Довольно мрачное будущее.
– Если только люди вовремя не спасут самих себя и Землю.
– Как?
– Овладев тайной Мирового Огня.
– Огня?
– Да. Надо научиться зажигать все новые и новые солнца, как человек умеет теперь зажигать обыкновенные костры. Доставлять на Землю все новые солнечные лучи. Это единственное спасение.
– Но это выше человеческих сил. Это посильно только Богу.
– Вы, люди, и есть сила Бога. Вы и есть вся Его надежда.
– Стало быть, нам больше надеяться не на кого!?
– Верно. Бог сделал все, что Он мог. Он создал людей. Дал им Великое Предсказание. Указал путь к Великому Спасению. Теперь все зависит от вас. Люди до сих пор рождались мелкими предателями. Предателями Жизни. Проживали свою жизнь, вцепившись друг другу в глотки. Хотя каждый человек рожден быть спасителем. Спасителем Жизни. Надо любить Жизнь всем своим существом, ощущать ее драгоценность и неповторимость. Ее надо прожить так, как если бы не было Бога, и так, чтобы твои дети оказались ближе к Великому Спасению.
Элохим вдруг вспомнил слова Г.П. о том, что Бог есть Мечта человечества овладеть Вселенной.
– Да. Бог есть Мечта, – прозвучал голос Миха-Эла у самого уха. – Быть может, несбыточная, заветная мечта.
– Мечта! Заветная мечта! – услышал он женский шепот у другого уха.
Этим же ухом он ощутил прикосновение губ и жаркое прерывистое дыхание.
Мгновенно он открыл глаза. Солнце померкло. Исчез сад. Наступил мрак. Элохим очнулся. Обнаружил себя лежащим на ковре. Он повернулся на бок и увидел Мариам.
– Дада, ты проснулся! – сказала она.
– Да, родная.
– Наконец-то! Я тебя так долго, так сильно целовала. Но никак не могла разбудить.
Глаза Элохима привыкли к темноте. И он теперь мог различить Мариам. Она лежала рядом без прозрачной ночной рубашки.
– Адда, родная!
– Да, дада!
– Что ты тут делаешь?! И давно ты здесь?
– Да, дада, давно. Всю ночь. И всю ночь шептала тебе.
– Шептала?! О чем?
– Обо всем. О жизни, о смерти, о Боге. Обо всем, обо всем, обо всем!
– Так значит все это говорила ты, а не Миха-Эл, – и он невольно проверил талисман Габри-Эла на своей шее. – И это ты сорвала мой камень с шеи?
– Нет, вот камень твой я не трогала.
Элохим был озадачен. Талисман был сорван во сне Миха-Элом, но его не было на шее и наяву.
– Дада, ну не переживай, твой камень никуда не денется, найдется. Наверно, сам снял, но куда положил, забыл. Ах, дада, дада мой, я так рада, я так счастлива!
– Счастлива?! Рада?!
– Да, дада, счастлива и рада! Рада, что настал конец Великому Тайному Предсказанию.
– Знаю, это мне уже поведал во сне Миха-Эл.
– Я тоже шептала это тебе, пока ты спал и пока исполнялась наша…
– Шептала?! Тоже?! Исполнялась наша… что наша? Что?!.. О, Боже, адда!?! Говори, говори скорее!
– Заветная мечта!
139
Утром Элохима разбудил шум за окном. Мариам все еще спала. Он быстро оделся и кинулся к окну. Во дворе Эл-Иав громко разговаривал с Йешуа бен Сием и двумя другими священниками из Храма. «Слава Богу, не галлы!» – отпрянув назад, сказал про себя Элохим и поспешил разбудить Мариам.
– Адда, проснись!
Мариам открыла глаза и улыбнулась ему.
– Адда, вставай быстро! Уходим!
– Боже мой, мы проспали?! – воскликнула она.
– Да, проспали. Теперь нельзя терять ни минуты!
– А что за шум? – поднимаясь, спросила Мариам. – Не галлы?!
– Нет. Йешуа со священниками. Быстро одевайся! Встретимся внизу!
Он поцеловал ее в глаза. Она убежала к себе. Элохим снял меч со стены и, заметив, что нет красной нити на левом запястье, непроизвольно вновь проверил на шее камень Габри-Эла. По-прежнему его там не было. Но было некогда думать, и он на ходу прикрепил меч к поясу и побежал вниз. Пока Мариам одевалась, он оседлал коней.
Задние ворота открывались и вели обходом на ту же дорогу, что и главные ворота. «Никак не проскочить незаметно», – мелькнуло в голове Элохима. И действительно, когда они скакали вдоль забора, то вслед услышали, как Йешуа бен Сий позвал:
– Элохим! Постой! Не уходите!
Но они галопом помчались прочь. «Теперь только бы не нарваться на галлов», – думал Элохим. Только бы успеть сойти с дороги и скрыться за холмами. Вот и показались вдали холмы. Еще немного, и они будут в безопасности.
– Дада, смотри всадники!
На них неслись всадники, выскакивая один за другим из-за ближайшего холма. В лучах утреннего солнца засверкали их обнаженные мечи.
– Римляне! – вскрикнула Мариам.
– Назад! – вырвалось у Элохима. – К Йешуа!
Мариам повернула коня и пустилась обратно. Элохим одним рывком вынул меч из ножен.
Римлян было пятеро. Первого из них Элохим сразил сразу. Но второй сбил его с коня и промчался дальше, вдогонку Мариам. Элохим покатился на землю. Но тут же, вскочив на ноги, выбил из седла третьего римлянина, несшегося на него, и забрался на его коня. С Элохимом поравнялся еще один римлянин, но не успел поразить его. Элохим опередил римлянина, всадив меч ему в грудь. Последний римлянин в страхе остановил своего коня. В это время из-за холма показались новые всадники. «Галлы!». Элохим яростно подстегнул коня. Конь рванулся с места и понесся обратно к дому.
Еще издалека Элохим услышал жуткие крики дочери. На подступах к дому он сперва увидел коней, за которыми римлянин, сидя верхом на Мариам, срывал с нее одежду.
Элохим спрыгнул с коня. Римлянин повернул голову к нему и нагло заржал. Элохим тут же заметил его шрам. И в один миг рассек ему череп пополам, пройдясь мечом прямо по шраму. Пантера свалился с Мариам.
Из ворот дома выбежали Йешуа бен Сий, Эл-Иав и священники. Было слышно, как приближаются галлы. Элохим нагнулся и подал руку Мариам. Она встала и с ужасом крикнула:
– Дада!!!
В тот же момент Элохим ощутил острую боль под лопаткой. Он обернулся. Как искра на миг вспыхнуло и угасло красивое лицо с улыбкой знакомого юноши. «Сама-Эл?!». И тут же появилась голова в римском шлеме. Перед ним с окровавленным мечом в руке стоял…
– Наассон! – прошептал Элохим.
Из последних сил Элохим поднял меч и, всадив его в грудь Наассону, рухнул на землю. Мариам бросилась к отцу. Зарыдала.
– Дада, дада! Умоляю, только не умирай!
Элохим открыл глаза, увидел дочь и тут же рядом Йешуа бен Сия. Помутнел взор.
Мариам жадно целовала отца, словно хотела оживить его поцелуями. Но он уже был мертв. Мариам внезапно смолкла. Она, положив голову отца себе на колени, нежно коснулась его лица. Потом закрыла ему глаза и тихо запричитала:
– Дада, дада, почему ты оставил меня?
07.11.2004.