Александр Михайлович Игнатов
Гавилан, охотник на чудищ
Элементаль довольно нес меня все выше и выше. Некоторые деревья, самые молодые в лесу, уже остались позади, и мы летели рядом с высоченной трехсотлетней сосной, которая едва не задевала меня своими длинными, широкими хвойными ветвями. Я судорожно стал перебирать в уме все вещи, которые у меня остались с собой. Почти наугад, я выхватил толстую колбу широким горлышком из-за ремня на груди и пустил ее в грудь элементаля, но немного промахнулся и прошел под тем местом, где у людей бывает левая подмышка, а у чудища это было воздушной ямой на встрече двух соседних торнадо.
Дым из глаз элементаля перестал чадить, а я услышал дребезг колбы и увидел, что внутри стеклянной посуды лежит, переливаясь всеми цветами радуги, небольшой кристалл в форме правильной призмы. От кристалла исходил ровный теплый свет, и я ни капли не сомневался, что это и есть средоточие стихий. От радости я вскрикнул, но тут же осекся.
Очертания элементаля стали расплываться, вихри унесло настоящим, природным ветром, и я остался один в воздухе, без какой либо поддержки. На секунду повиснув в небе, я стал падать вниз. Мне вспомнилось падение после взрыва из пещеры, но теперь меня некому было спасать – эльфа рядом не было, а монахи не смогут так быстро сообразить. На мое счастье, я быстро обернулся и увидел древнюю сосну, которую мы с элементалем так и не обогнали по высоте. Падая, я задвинул колбу со средоточием стихий за ремень и постарался подобраться ближе к толстому стволу. Вот я уже был совсем близко. Я попытался взяться за ствол руками, но мое падение было слишком быстрым, и я моментально стер ладони. От неожиданно возникнувшей боли я закричал. Мозг лихорадочно пытался придумать другое решение. От безысходности я подтянулся к стволу еще ближе. Осознавая, что я скоро упаду, а удержаться надо, я понял, что мне нужна какая-нибудь защита на ладони, но такой защиты не было. Взглянув на руки и осознавая свою глупость, я прильнул к сосне и обнял ее руками, защищаясь рукавами своей рубашки. Голову я отвел назад, чтобы ненароком не стереть себе лицо. Тонкий лен быстро стирался и становился тоньше, зато я, крепко держась за сосну, заметно замедлял свое падение. Чуть погодя, я обхватил ствол еще и ногами, прижавшись коленями. Так я и соскальзывал, пока не стукнулся задом об одну из веток, торчавших на моем пути.
Я взглянул вниз и увидел, что до земли оставалось всего немного, примерно пару десятков метров. Ошалевшие священники, отвлекшись от тушения церкви, заметили меня и, бурно что-то обсуждая, притащили откуда-то широкое полотно, расстелив его точно подо мной. Я устало вздохнул и упал вниз.
Меня наскоро осмотрели и, удостоверившись, что я более-менее в порядке, убежали обратно тушить пожар. Я вылез из кучи полотна и увидел рядом с собой Клемма с взъерошенными темно-бордовыми волосами, покрытыми пеплом.
– С-спасибо, что помог, добрый человек, – робко ответил он.
– Да уж, было бы за что благодарить, – печально ответил я, осматривая себя.
У меня были в кровь стерты руки и сильно ушиблены локти с коленями. Про одежду и говорить было нечего – все было разодрано до такой степени, что не поддавалось починке. Про свое оружие я даже не хотел вспоминать – в схватке с элементалем я остался охотником без снаряжения.
Однако ходить и таскать тяжести я все еще мог, поэтому я вскочил на ноги и, кивнув Клемму в сторону других священнослужителей, сказал:
– Пошли помогать.
– Как? Ты же ранен! – удивился Клемм.
– Ну не настолько, чтобы просто смотреть на горящую церковь, пока остальные трудятся – ответил я и пошел к шеренге водоносов.
Работа шла быстро и скоординировано, а главное, элементаль больше не мешался, поэтому довольно скоро весь пожар был потушен. Огонь, к сожалению, практически полностью съел все здание церкви и половину колокольной башни, а также несколько деревьев в округе, зато амбар и крытый загон с животными, пусть и чудом, но остались целы.
Во время тушения я заметил, что Клемм тихо, но рьяно помогал своим братьям в работе, стараясь сделать даже больше, чем от него рассчитывали. Сказать по правде, мне это показалось несколько странным по сравнению с первым ощущением, которое оказал на меня этот робкий послушник. Он выглядел маленьким и щуплым, особенно по сравнению с остальными монахами, рослыми и коренастыми.
Когда пожар закончился, все священники собрались вместе на перекличку, и старый, седоватый с проплешиной, игумен с большим железным восьмиконечным крестом на шее называл поименно каждого человека, спрашивая о его состоянии. К счастью, все были на месте, и никто (кроме меня) не был ранен. В конце переклички игумен подошел ко мне и спросил мое имя. Игумен, в свою очередь, представился мне как отец Лоуренс.
– От лица всего церковного прихода и от лица Создателя, что живет над нами и созерцает наши жизни, благодарю тебя, Гавилан, за избавление от напасти! – ответил отец Лоуренс. – Позволь же нам в ответ приютить тебя, излечить твои раны и привести тебя в порядок.
Я, конечно же, согласился. Так или иначе, мне пришлось бы здесь остаться – у меня не было ни одежды, ни оружия, ни тем более еды, при этом я был изрядно голоден.
Всю следующую неделю я пробыл в приходе. Отец Лоуренс, словно специально, приставил ко мне Клемма для ухода за ранами. Сам я в стороне не оставался и при любом случае помогал священникам восстанавливать церковь. Большие суровые монахи, вроде братьев Тарайля и Жешшена, срубали и стачивали деревья для каркаса церкви, монахи-кузнецы исправляли помятый колокол и делали дверные крепежи, а такие, как Клемм – не обладавшие особым умением послушники – собирали вокруг приходского озера, которое находилось поблизости от церкви, глину для укрепления стен. Я исполнял роль разнорабочего, стараясь помогать всем, кому нужна была помощь.
Обедали мы в амбаре, где также временно проживали. Клемм всегда подсаживался ко мне, восхищенно слушая мои истории про чудищ. Оказывается, он родился в деревне неподалеку от леса и, хоть номинально его деревня относилась к региону Ланира, много жителей промышляло охотой в окраинах Энтеррского леса. Клемм с детства грезил охотой, но однажды его внимание привлекли странствующие монахи, проходящие мимо его дома. Внешний вид сильных людей, посвятивших свои жизни служению вере и помощи окружающим людям, привлек его еще больше, и вот он оказался в лесном церковном приходе, помогая старшим собратьям по хозяйству и готовясь стать полноценным священником.
– Знаешь, Гавилан, я никогда не думал, что есть охотники на чудищ, – сказал однажды за обедом Клемм, тщательно прожевывая солонину. – Я думал, что существует просто охота – на животных, и мечтал о том, как буду ходить в лес и снабжать добрых людей свежим мясом и шкурами. Но потом я понял, что смогу сделать больше – уже даже сейчас – будучи причастным к церкви крестоворота.
– Причем, Гавилан, он неплохо справляется, – ответил сидящий рядом с послушником Тарайль, похлопывая Клемма по плечу, от чего тот стеснительно съежился. – Еще немного, и он станет хорошим монахом. Вот только немного храбрости ему не хватает, даже не знаю, как ему вообще в голову пришло быть охотником.
Я улыбнулся и сказал:
– Мечты не всегда отражают внешние признаки человека, но всегда отражают внутренние. Главное, что Клемм стремится к своей мечте во что бы то ни стало.
– Это ты верно говоришь, – согласился Тарайль и вытер рукавом грязную от каши бороду. – Хоть ты и сам молод, но способностей у тебя хоть отбавляй. – Он сделал три больших глотка вина из кружки и довольно крякнул.
Восстановление церкви шло скоро, но никакая работа не могла отвлечь меня от грустных мыслей о моем мече. Я не знал, что мне делать и куда деваться – никакой покупной меч не мог быть близок к тому, что был у меня, ни по качеству, ни по удобству. С печалью смотрел я на оружейные стойки крестоворотцев, вытащенные из старой церкви – там были и кистени, и шестоперы, и боевые вилы, которые монахи называли трезубцами. Мне казалось странным, что среди всех видов оружий, хранящихся в приходе, не было ни одного обычного. Я не удержался и спросил отца Лоуренса, почему так.
– На церковь много кто может посягнуть, Гавилан, – отвечал он. – Нам неоткуда ждать помощи, приходится защищать самих себя. Мы не такие умелые бойцы, как закаленные в бою воины и наемники, но мы обладаем небольшой хитростью. Да, все оружия здесь необычны, зато каждый наш монах долгое время тренируется сражаться с их помощью и достигает в этом какого-то мастерства. Владей он мечом, он бы тоже мог сразиться с противником, но здесь все иначе. Нестандартным оружием сложно драться, не скрою, но также сложно и драться против него. Например, ты, Гавилан, умеешь биться против кистеня?
– Не знаю, – признался я. – Я никогда не сражался. Возможно, я смогу справиться, ведь у меня есть опыт сражений с чудищами, которые сами по себе имеют врожденные нестандартные оружия…
– Но ты не уверен, – подытожил Лоуренс. – Ты, хоть и научен боевому искусству, не знаешь всех особенностей сражения против кистеня, его отличия от меча или топора. А монах, который учился драться кистенем год или два, знает, как себя ведет это оружие, и может не только предугадать ход боя, но и развернуть его в свою сторону. Для нас это важно, ведь мы оберегаем не только свои жизни, но и весь приход, и свою веру в целом.
После этого разговора я всерьез задумался о новом оружии. Мне стало понятно, что нужно научиться владеть таким оружием, против которого никто не умеет воевать. Таким образом, мечи, топоры, копья и кинжалы отбрасывались сразу. Если я выберу себе такое оружие, которого ни у кого нет, то потом мне будет легче сражаться против людей и даже чудищ. Я обходил оружейные стойки по много раз, разглядывая наиболее полюбившиеся экземпляры. Но ничто не смогло меня взбудоражить – ни кистень, ни шестопер, ни странное оружие в виде двух палок, скрепленных цепью, которые монахи называли двубиткой. Я не мог ни к чему привязаться. По ночам, когда все спали в общей зале, я сидел и безуспешно пытался что-либо придумать.
В один день я проходил мимо озера и заглянул в воду. На меня снизу глядела какая-то безобразная буро-желтая жаба, прикрывая свои маленькие темные икринки, как будто бы думала, что я хотел их отобрать. Я смотрел на икринки, размышляя о том, что маленьким головастикам хорошо сидеть в таком большом шаре, где никто их не тревожит…
И тут я вспомнил слова Аурума про биологическое поле, или, как он его называл, битх’бал. Конечно же! Мне нужно было оружие, которое бы идеально защищало мое поле без особых усилий с моей стороны! Возможно, из-за этого мне и не понравились монашеские кистени…
Я быстро побежал в залу, где лежали мои вещи, вытащил блокнот и стал рисовать человечков и биополя вокруг них. Помня о словах отца Лоуренса о том, что против необычного оружия сложнее драться, я вырисовывал поля по контуру, придавая им вид длинных изогнутых клинков. В конце концов, все это вылилось в две пары, по одной на каждую руку, полукруглых мечей.
– Что ты рисуешь? – спросил меня внезапно подошедший Клемм, заглядывая за плечо. Его руки были в грязи – он только что собирал глину. – О, это же глефы!
– Что? – спросил я.
– Глефы, – ответил Клемм, удивленно глядя на меня. – Ты не знаешь? Ох, прости меня, непонятливого… – Он уселся на колени и стал объяснять, увлеченно жестикулируя руками, отчего еще не засохшая грязь брызгала во все стороны:
– В старом мире, когда церковь еще зарождалась, многие монахи использовали для защиты своих земель глефы. Это были длинные изогнутые мечи, рукоять которых находилась между двух клинков. Такое оружие, особенно в умелых руках, внушало страх тем, кто посягал на приходскую территорию. К сожалению, глефы уже давно никто не использует, потому что они были довольно тяжелы, к тому же требовали много материала для изготовления и особой сноровки кузнеца. Ту же булаву куда проще и дешевле сделать.
– Много ты мне рассказал, – усмехнулся я.
– Про глефы не очень много написано в книгах из нашей библиотеки… Было написано, пока все не сгорело, – покраснев, признался Клемм. – Хотя я читал все по очереди, как оказался здесь.
– Слушай, – ответил я, целиком развернувшись в сторону послушника, – по поводу сгоревшей церкви. Давно хотел спросить, но все никак не получалось. Как так вышло, что на вас напал элементаль? Насколько я помню, элементали не часто нападают на людей просто так, непонятно почему – надо растревожить их место обитания, чтобы они так рассердились.
– Не знаю, – пожал плечами Клемм. – Честно говоря, не помню, чтобы мы делали что-то такое, отличное от обычной нашей работы. Из года в год мы всегда делаем одни и те же дела, никуда не выходя лишний раз. Может, тебе стоит спросить кого-нибудь другого?
За обедом я спросил еще нескольких монахов про элементаля, но никто не смог мне толком ответить, откуда он взялся. Самое большее, что я услышал в ответ – это то, что элементаль был послан на церковь силами свыше, чтобы покарать за грехи. Потом я обратился к игумену, но он тоже не мог дать мне какого-либо ответа. В итоге я пришел к выводу, что либо священники растормошили жилище элементаля случайно, сами того не зная, либо чудище натравил какой-то маньяк, ненавидящий церкви.
Я плюнул на безрезультатные расследования и занялся дальше своими клинками, или глефами, как называл их Клемм. Я уже перешел к чертежам. Вспоминая уроки арифметики в школе, я подсчитал, что вес клинка при его длине действительно должен быть очень большим, а сам клинок – чересчур громоздким для дальних путешествий. После длительного размышления мне в голову пришла интересная идея пластинчатых клинков, выдвигающихся друг из друга, словно матрешки. Таким образом, каждая часть клинка будет полой и, следовательно, легкой, а самовыдвигающийся механизм обеспечит компактность при переноске.
Далее я подумал про защиту руки. Кисть оказывалась одним из самых беззащитных мест, куда было довольно легко попасть, не особо рискуя порезаться о клинки. Вспоминая свой щиток, я пририсовал примерно такой же на центр глефы, лишь удлинив его примерно до середины руки и «укрепив» металлическими стяжками. Я решил, что держать глефу только лишь за рукоять будет немного тяжеловато, поэтому придумал дополнительные крепежные ремни дальше запястья. Таким образом, на бумаге глефа представала грозным продолжением моей же собственной руки и ярым защитником моего биополя.
Конечно, самому мне такое оружие не выковать, поэтому я намерился отправиться в Энтерберг к кузнецам. Тем более, к тому времени, как был готов мой чертеж, церковь уже была почти достроена – оставались только косметические работы, после чего монахи собирались расписать ее изнутри святыми картинами и расставить все спасенное убранство из амбара обратно по местам.
Все мои раны давно зажили. Одежду мне, взамен старой и обтрепанной, дали монашескую – широкие штаны, лапти и рясу. Пока я работал в приходе, я не особо обращал внимание, во что я одет, а сейчас, перед самым уходом, я понял, что в городе помимо кузнеца надо будет найти и кожевенника с портным, чтобы подыскать подходящую одежду для охотника на чудищ.
Я посчитал все деньги, которые у меня имелись. Наверное, на всю работу кузнеца у меня не хватит, но я хотя бы закажу железные пластины, а собрать их вместе воедино я могу и сам. К тому же, механизм самовыдвижения у меня должен быть довольно хитер, и я не хотел доверять его изготовление кому-то, кроме себя самого.
Монахи тепло проводили меня, снарядив в придачу запасами продовольствия – солониной, хлебцами и головкой сыра. Клемму, стеснительно стоящему в толпе, я вручил один из имевшихся у меня бестиариев.
– Возьми, – сказал я, – ты говорил, что никогда не читал про охотников на чудищ. Может быть, эта книга тебя заинтересует. Надеюсь, я как-нибудь снова загляну к вам и подарю тебе еще книг. Кстати, вот еще, – я вытащил позабытую было мной колбу со средоточием стихий, оставшимся от бушевавшего элементаля, и тоже отдал ее послушнику. – Сувенир от чудища на память.
– Спасибо, – зардевшись, ответил Клемм, торопливо убирая бестиарий и колбу за пазуху. Потом он достал руку, взялся за мою и долго тряс ее. – Спасибо тебе, добрый Гавилан. Дай бог тебе здоровья.
Священники не провожали меня, лишь Тарайль зашел со мной глубоко в лес, и то по большей части потому, что ему нужно было срубить пару деревьев для крыши церкви. Он указал мне примерное направление к Энтербергу, сказав, правда, что сами они туда очень редко отправляются, поэтому более точную дорогу он мне показать не сможет. Я поблагодарил большого и сильного, но при этом доброжелательного и отзывчивого монаха и отправился в Энтерберг, надеясь, что иду почти той же дорогой, что и привела меня сюда.
Я очень сильно торопился, ведь у меня не было с собой никакого оружия, кроме ножа, который я взял у приходского повара-священника. Да и то это был нож для резки скорее овощей, чем чудищ и хищников. Несмотря на самый разгар зимы, мне было даже немного жарковато в просторной рясе от почти безостановочного бега. Ночь Мачехи уже прошла, и большая луна каждую ночь постепенно растворялась в небе. Я надеялся, что шанс нарваться на какое-нибудь злоключение так же уменьшался. Спал я, укрывшись под ворохом пожухлых листьев, под колючими кустами, каждую минуту ожидая, что кто-то захочет полакомиться беззащитным человеческим мясом. К концу недели такого напряженного путешествия я почувствовал, что вряд ли смогу выдержать еще столько же времени, не говоря уже о том, чтобы добраться до Энтерберга.
Я ощущал себя измотанным, хотя никто мне до сих пор не встречался. Запасы еды подходили к концу, несмотря на то, что я старался как можно больше экономить, отрезая ножом тончайшие кусочки сыра. Солонину я зачастую просто держал во рту во время бега, чтобы таким образом обманывать свой желудок кажущимся насыщением. Иногда я ее пережевывал и отправлял в рот пару глотков слюны, перемешанных с едким вкусом вяленого мяса.
В один из ярких дней я на бегу услышал сбоку тихий шорох веток. Этот шорох показался мне знакомым. Я усиленно стал вспоминать, где мог слышать точно такой же звук, пытаясь четко выстроить мысли, беспрестанно перемешивающиеся от бега. Наконец, я вспомнил и остановился. Передо мной на прогалину вышла дриада.
– Здравствуй, милая дриада, – слабым голосом сказал я, не зная, что бы ей ответить. – Не знаю, встречались ли мы с тобой, но, возможно, ты знаешь эльфа-охотника по имени Аурум Адамантис.
При упоминании эльфа дриада насторожилась, дернув своими похожими на рысьи заостренными ушками. С тех пор, как я познакомился с Аурумом, у меня стали закрадываться мысли, будто он знает всех дриад в Энтеррском лесу.
Я продолжил говорить:
– Милая дриада, я не знаю, чего ты хочешь от меня, но видишь, как я слаб и беспомощен, – при этом я вытащил свой нож из-за пазухи и медленно, аккуратно положил его перед собой на снег. Сообразив еще кое о чем, я вытащил и свой арбалет. Болтов к нему у меня уже не осталось, но один лишь вид такого оружия может спугнуть дриаду или настроить ее против меня. – Помочь тебе, если что случилось, я не смогу, но прошу тебя, помоги мне. Мне нужно добраться до Энтерберга…
Дриада посмотрела на меня как на сумасшедшего и поспешила незамедлительно скрыться в чаще леса. Я вздохнул от безысходности, подобрал свое оружие и пошел дальше, стараясь постепенно ускоряться, достигая прежнего темпа бега.
Через пару десятков минут я снова услышал шорох за спиной. Не дожидаясь ничего, дриада выскочила передо мной, оценивающе посмотрела на меня, потом вдруг неожиданно повернулась ко мне спиной и стала на колени. Я мгновенно все понял и кое-как забрался на круп дриады. Мощным и резким движением дриада вскочила на ноги, и меня немного откинуло… На талию, наверное… В общем, туда, где у лошадей обычно бывает седло. Как ни странно, но даже без соответствующего снаряжения мне было удобно сидеть на дриаде, я, немного смущаясь, взял ее за талию… Другую талию, которая принадлежала человекоподобной части тела дриады… И правильно сделал, потому что лесная жительница вдруг рванула вперед с такой скоростью и прытью, что даже степные мустанги, бешено носящиеся по ланирским полям, показались бы медлительными улитками. Мне оставалось только держаться за дриаду, но трясло довольно сильно, и я каждую секунду удивлялся сам себе, как еще не свалился.
Ветки деревьев словно сами по себе расступались перед дриадой, а она скакала вперед, изредка сворачивая вбок, избегая дремучие места леса, и мне казалось, что перед нами все время была чистая дорога – лес будто специально для нас расчищал путь.
Над лесом опустилась ночь, я ничего не видел перед собой, но дриада даже и не думала сбавлять скорость, она все так же неслась вперед, совершенно не уставая. Сколько мы уже пробежали, и сколько нам еще оставалось – я не знал, ибо было бесполезно считать время, и, утомившись от беспрестанного монотонного бега, я уснул прямо на скачущей дриаде, крепко обхватив ее своими руками.
Разбудил меня резкий толчок. Оказывается, мы подобрались почти вплотную к Энтербергу, и дриада, словно вкопанная, остановилась прямо у внешних границ Лесного Убежища. От такой неожиданной остановки я перелетел через голову дриады и упал перед ней в сугроб. Пытаясь выкарабкаться из снежной кучи, я услышал над собой тихий тоненький хохоток. Впервые я услышал голос дриады, хоть и не совсем в той ситуации, как мог бы ожидать.
– Спасибо тебе, – больше с благодарностью, чем с сарказмом, сказал я, отряхивая штаны от снега. – Возьми, что тебе нужно, в награду за помощь.
Я протянул ей остатки своих запасов еды. Дриада внимательно ее осмотрела, потом подобрала с земли невесть откуда взявшееся длинное копье, ловко срезала им кусочек сыра, кивнув на прощание и, хихикнув еще раз, ускакала обратно в недра леса. Она исчезла из виду так быстро, что я даже не успел с ней попрощаться.
Я огляделся. Рядом со мной проходила широкая дорога, ведущая в видневшийся вдалеке город. По-моему, это был главный торговый путь Энтерберга, тот самый, по которому я приехал сюда летом, только теперь он был слегка запорошен снегом. Эта дорога была единственным безопасным путем, ведущим в Лесное Убежище, не считая того, что она денно и нощно охранялась несколькими отрядами энтербергских стражников. Радуясь тому, что я теперь не заблужусь и не потеряюсь, и что добрался живым и невредимым, я пошел по направлению к городу.
Энтерберг никак не обратил внимания на мое прибытие. Город жил своей охотничьей жизнью. Правда, я ловил на себе несколько заинтересованных взглядов, но это было, скорее всего, из-за моей одежды – не каждый раз увидишь в большом городе человека в одеждах монаха-отшельника, тем более в таком не склонном к религии городе, как Энтерберг. Я не задумывался о том, как выгляжу – сейчас моей целью было найти хорошего кузнеца. В первый (и последний) раз, когда я был в Лесном Убежище, я подметил несколько мастерских, оценивая вывешенные и выложенные напоказ работы, прикидывая, кто лучше разбирается в ковке металла. Кто-то больше любил оружие огромного размера, вроде двуручных мечей и топоров, боевых молотов и алебард, при этом напрочь забывая о реальности, выдавая в итоге такие монструозные орудия, что даже большие силачи не могли бы с ними управиться. Кто-то делал превосходные изогнутые мечи – сабли, катаны, ятаганы – поразительной легкости, тонкие, словно листы самой дорогой бумаги, и острые, как наточенные бритвы. Некоторые кузнецы, сведущие в механике, выплавляли почти ювелирной работы крохотные дула, затворы, бойки и рукояти для пистолей, мушкетов, ружей и ручных арбалетов. Я отмечал и запоминал все, надеясь вернуться при любом удобном случае, когда мне вдруг пригодится то или иное оружие. Разумеется, раньше я не мог знать, что буду искать кузнеца тогда, когда оружия у меня вообще не окажется, поэтому я боялся попасть на недостаточно опытного мастера, который мог бы загубить мою идею на корню (причем за мои же деньги).
В итоге я остановился у вывески со словами «Кузнечных дел мастер Гаскойн», выточенными на клинке вычурно изогнутого меча. Рядом, за закрытой витриной, лежали работы всевозможных видов – я обратил внимание на детали латных доспехов с занятными украшениями и разными нашивками, а также на прямые и кривые мечи, пики и булавы, копье с раздвижной рукоятью. Но главное, что меня привлекло больше всего, лежало дальше – длинная скамья с небольшими игрушками, выполненными из железа. Здесь были механические овечки с цимбалами в руках, которые звонко трещали, ударяясь друг от друга; была скачущая на маленьких лапках жестяная собачка; была юла, которая каким-то чудесным образом раскручивала сама себя, как только падала на бок. Я решил, что мастер, умеющий делать такие вещи, сможет справиться и с моим запросом. Я постучал в мастерскую и, услышав крик «Входите!», зашел.
Меня тут же окутал горячий пар из кузницы. Посреди мастерской стоял большой круглый горн и толстая кадка с ледяной водой, в которой гневно шипел, испуская плотные клубы пара, оранжево-красный клинок. Что должно было получиться в итоге, еще не было видно, но на клинке уже отчетливо пропечатывались странные руны. У кадки стоял высокий мужчина, в толстой кожаной маске со стеклянными окнами для глаз и в огромных плотных рукавицах с заклепками. Торс мужчины был открыт, и он весь блестел от свежих капель пота, беспрестанно проступающих на коже. Мастер снял маску и мне открылся приветливого вида мужчина, с черными короткими кудрявящимися волосами и шрамом, тянущимся от левой брови через глаз до середины переносицы.
– Это будущий рунный цвайхандер, делаю для одного своего орлоогского клиента, – сказал, кивнув на остывающий в кадке клинок, кузнец. – Скоро придет руноплет, заговорит меч, и тогда руны загорятся ярким синим цветом, а я потом доделаю форму меча, укреплю его и заточу, как надо.
– В первый раз вижу рунный меч, – признался я. – Неужели руны помогают?
Кузнец пожал плечами.
– Кому-то помогают, – ответил он. – Может и не напрямую, а просто потому, что в них верят. Мне без особо разницы, но слово заказчика – закон. Зато сам меч я и без рун сделаю добротный, такой даже затачивать часто не придется. Кстати, – спохватился он, – я так понимаю, ты что-то желаешь заказать, парень?
– Да, – ответил я, замешкавшись. Я достал из сумки чертежи и показал их кузнецу. – Мне нужно несколько таких деталей. Я заметил на входе множество игрушек, и подумал, что у вас смело можно заказывать работу любой сложности.
– Это должны быть выдвигающиеся клинки? – спросил кузнец, разглядывая мой чертеж. Он снял перчатку и взял листы, присматриваясь к ним ближе. – Интересная вещь. Я так понимаю, это глефы?
– Да, – ответил я. – Две глефы, каждая с парой выдвижных клинков.
– Занятно, – причмокнул мастер. – Я смотрю, в чертежах ты разбираешься. В основах кузнечного дела, я так понимаю, тоже. Тут вот убрана часть металла для уменьшения веса, а в этом месте ты добавил дополнительное ребро жесткости. Интересно…
Настало время главного вопроса.
– Сколько это будет стоить? – выпалил я и стал ожидать ответа. Я надеялся уложиться не больше, чем в десять золотых монет, хоть и понимал, что это не очень много для такого тяжелого в производстве такого оружия, как глефа.
– Ну давай посмотрим по материалам, – сказал кузнец. – Одна пластина будет стоить вс реднем примерно пятьдесят серебряных монет, то есть половину золотой… Значит, если с каждой стороны по восемь пластин, а глеф две, то это получается тридцать две пластины и шестнадцать золотых, плюс рукоять с защитой, а это еще две золотых, плюс сборка и обработка… Итого выходит – двадцать четыре золотых монеты, – подытожил он.
Я упал духом. На столько я точно не рассчитывал, да и таких денег у меня не было. Кузнец это заметил и сразу спросил:
– Многовато? Я понимаю. Подожди секунду, – он надел перчатку и маску обратно, отодвинул меня немного в сторону и вытащил из кадки меч. Положив его на горн, он стал мехами раздувать пламя, дожидаясь, когда клинок разогреется. – Понимаешь, я ведь сам не такой уж и богатый. Материалы доставать непросто, и они недешевые, к тому же твоя работа, хоть и интересна, но крайне сложна и затратна по времени.
– Мне бы только пластины, – сказал я тихо. – Остальное я уж как-нибудь сам доделаю.
Кузнец обернулся и, покачав головой, ответил глухим из-за маски голосом:
– Твое дело, но как можно менять мастера в середине работы? Любое кузнечное дело требует завершенности, меня этому учил мой хозяин, когда я служил у него подмастерьем. Оружие не потерпит, что его так небрежно оставляют еще в процессе рождения.
– Но у меня нет таких денег! – взмолился я. – Неужели нельзя ничего придумать?..
Кузнец достал из-под кадки кувалду, выдвинул перед горном наковальню и переложил на нее почти горящий клинок, который от чрезмерного лежания на горне начал течь. Короткими, но мощными ударами он стал бить кувалдой по клинку, заметно изменяя его форму, где-то удлиняя, где-то укорачивая, создавая прекрасно-губительный образ цвайхандера. С каждым ударом от меча, треща и мерцая в полутьме мастерской, отлетали искры. В помещении становилось горячее, у меня по всему телу начал проступать пот.
После нескольких минут тишины, нарушаемой лишь звоном ударов по новому мечу, кузнец с оглушительным шипением опустил клинок в кадку с водой и, убрав кувалду, обратился ко мне.
– Знаешь, можно много чего придумать, – ответил он. – Можно сделать не пластинчатый, а целый клинок. Тогда создание каждого будет оцениваться где-то в два золотых вместо четырех.
– Нет, мне нужны именно пластинчатые, – твердо ответил я. Немного стесняясь, я добавил: – Может, мне стоит найти другого кузнеца…
– Может, – согласился кузнец. – Но немного мастеров в нашем городе может сделать такое оружие. Некоторые запросят еще больше.
Может, мастер немного и привирал, но в целом он был прав. Вряд ли у меня получится снизить цену глеф до десяти золотых даже у самого захудалого кузнеца.
– У меня есть еще идея, – сказал мой кузнец. – Если ты, конечно, этой зимой особо ничем не занят.
– Сейчас не занят, – ответил я, не совсем понимая, куда клонит собеседник.
– Тогда слушай, – ответил мастер. – Можешь стать у меня подмастерьем. Работы у меня вполне хватает, от лишней пары рук я не откажусь, оплата будет соответствующая. Если ты согласен поработать у меня пару недель, причем хорошо поработать, то это может окупить десяток золотых. Плюс я оставлю эти чертежи себе, и тогда итоговая цена глеф будет считаться… Десять золотых монет.