София Устинова
Непримиримые 1-2
ГЛАВА 42
Игнат
Гонки – моё дыхание. Не смогу без них… Глоток – и продолжаю жить.
Пару дней проходит в делах и нервотрёпке, но н выдерживаю и в очередной раз приезжаю на гонки – и отдохнуть, и посмотреть, что в наших кругах нового. Заодно и развеяться. Узнаю, что сегодня заездами управляет Ханыч, и толпа облюбовала замороженную стройку. Огромное здание, где частично уже нет этажей, но хорошо сохранено цокольное помещение, которое было явно распланировано под парковку.
Улица гудит. Свет фонарей бьёт в глаза. Адреналин начинает шкалить. Кровь бурлит. Люблю это чувство…
Драйв, скорость, жизнь, страсть!
Со всех сторон бибикают, кричат:
– Вёрст, здоров!
– О-о-о, Игнат…
– Ты гонять?..
Киваю, отмахиваюсь, улыбаюсь.
Мотик ставлю на подножку ближе к эпицентру сборища. Недалеко от другого железа. Далее следует долгая череда приветствий, рукопожатий, пустых фраз. То тут пара слов, то там.
Разношёрстный народ, такое же настроение, но всех объединяет одна страсть!
Когда в очередной толпе натыкаюсь на миловидную девушку с голубыми, восхищённо таращащимися на меня глазами, улыбаюсь. Завидя меня, длинноволосая шатенка тотчас расцветает. Чмокаю, на пару секунд дольше задержав губы на её щеке..
Её, вроде, Катя зовут – уже с ней спал....
Девушка с готовностью принимает игру, согласно прижимается ко мне…
Дальше иду в обнимку с Катей здороваться со знакомыми.
Девушка не против. Обвивает рукой торс, льнёт. Скромно улыбается, краснеет. Ещё первый раз, когда её заприметил, никак не мог понять, что же такой робкий цветочек делает в столь распущенном уголке? Озадачился, потому и приглядел… В постели она оказалась жарче, чем огонь! Вытворяла такое, что приятно порадовало…
Шагаем к центральной тусовке, где Ханыч с друзьями принимает ставки на заезды.
– Здоров, Ханыч, – выпускаю из объятий девушку, приветствую по всем понятиям букмекера.
Очень видного мужика. Невысокого, поджарого, с обтатуированными руками и грудиной. Смоляной ёжик. Широкое лицо, колючие тёмные глаза, узкий нос и тонкие губы. Он, и правда, походил на татарина.
– И тебе не хворать, – окидывает меня взглядом мужик, и мимолётно мою спутницу. – Ставку или участвовать?
– Даже не знаю, – веду плечом. – Есть что-то интересное? – опять подгребаю Катюху, которая с деланной скромностью жмётся рядом. Она тотчас обвивает меня руками.
– Новенькая рейсерша появилась.
– Ого, девчонка? – дивлюсь сухо. Это совсем не нонсенс. Девчата периодически бросают вызов, да только быстро сдаются: в мужском мире гонок редкая краля выживает.
– Ага, – привносит интригу Ханыч. – Сейчас как раз её заезд будет. Она предпочитает с огоньком, да проблемами.
– Даже так? – хмыкаю, но становится не на шутку интересно. – На чём?
– Байк. Она уже уделала неделю назад Сокола и Броню. Пару дней назад – Рокера и Грынзу.
– Ого, – вот теперь вообще заинтригован! Имена громкие. Ребята лихие, совершенно не из робкого десятка. – Так хороша?
– Не то слово, да и зачем пустоту молоть, – Ханыч кивает на подготовленный трек для байков, где придётся жилы порвать, да недюжую сноровку проявить, чтобы добраться до финиша, не говоря уже о первом месте.
– Ставки? – уточняю торопливо, их строго до начала гонок прекращают принимать, а заезд вот-вот начнётся.
– Пока пять к двум на Смерча. Байкал чуть сдал последнее время, ну а Птичка…
– Птичка? – ёкает сердце, даже Катюху перестаю обнимать.
– Ага. Она новенькая.
– Она против Смерча? – начинаю жутко сомневаться, но… азарт – он такой… мать его. Торопливо сую Ханычу рыжик. – На Птичку.
– Шутишь? – таращится с усмешкой мужик.
– Сам же сказал…
– Понял, – отмахивается Ханыч, и уже в следующую секунду отворачивается, принимая ставки от других. Я же глазами выискиваю в толпе Ирку.
Вот, бл***, руку на отсечение, это она – Птичка. Королёк – птичка, татушки – птички… И она недавно появилась… Байки у неё крутые…
Если это не она, даже деньги отдам, если выиграет!
Но нигде не вижу белобрысой макушки, а ведь Ирка высокая.
– Всё, ставки больше не принимаю. Гонщики – на старт! – Ханыч, стоя на капоте своего массивного «Лексуса LX» , отдает указания.
Толпа начинает сгущаться возле дистанции. Хватаю Катюху за руку и тащу за собой. Девушка непонимающе хлопает глазами, но каблучками шустро цокает.
Продираюсь сквозь ворчащую толпу, но быть в первых рядах совершенно не собираюсь. Останавливаюсь ближе к стене, в сравнительной темноте, где меня почти не видно. Зато сам отсюда хорошо могу наблюдать за происходящим.
Теперь вижу троих гонщиков.
Уже дронят4.
Смерч в кожаном обмундировании на белоснежно-чёрном вихре. Байкал – на сине-голубом, и Ирка – теперь нет сомнений, что это она, ведь именно эту её железяку5 видел в гараже, да и шлемак её, прикид, обтягивающий стройную фигуру.
Полуголая «красота» на высоченных каблуках, виляя крупным задом, обтянутым еле заметными трусиками, и в топике, который совершенно не скрывает силиконовых подружек, прыгающих в такт шагов, под одобрительный свист толпы останавливается возле небольшого помоста. Девушку под руки парни поднимают наверх, а когда она оказывается над всеми, эротично из трусиков начинает вытягивать флажок для отмашки.
Мда, деваха умеет подогреть народ. Мужики уже подвывают от возбуждения. Грид-гёрлз не спешит, но только триколор треплется полностью в её руках – взмахивает, оттопырив зад и отклячив ногу в сторону.
Толпа затаивается, гонщики вцепляются в рули, взгляды устремлены на трассу.
Отсчитывает раз, два, три… И с небольшого прыжка даёт отмашку триколором.
Байки истошно ревут, срываясь с места.
Если на старте Королёк чуть мешкает, то уже через несколько препятствий уверенно нагоняет Байкала. С тем хладнокровием, с которым она юркает между блоков, с какой простотой выписывает довольно сложные трюки, чтобы преодолеть препятствия, она не может проиграть. Она, словно гениальный шахматист, просчитывает каждый шаг, каждый миллиметр трассы. Где грамотней проскочить, где лучше рискнуть, где выполнить элемент.
Вот же… Птичка! Королёк, что б её… Овечкой прикидывается, а на деле… Да она коршун среди воробьёв!!!
Могу презирать, ненавидеть, но не восхищаться не могу. Она слишком красива, слишком хороша для уличного сброда и наших мелких гонок.
Когда Ирка уже сидит на хвосте Смерча, я аж кулаки сжимаю, так волнуюсь за её манёвры, и ведь третий дышит прямо в спину.
Байки выходят на открытый участок. Прибавляют газу.
Птичка пытается обойти Смерча. Он подрезает и оттесняет её к стене. Байкал подгадывает момент – сдвигается в противоположную сторону от парочки, но Смерч и это успевает отследить. Виляет, перерезая путь, а Птичка юркает между сваями и пытается, ещё поддав газу, на выходе опередить обоих.
Вездесущий Смерч на то и считается лучшим из лучших, чтобы просчитать её хитрость. Он делает то же самое, вот только у него позиция удобнее, и мотоциклы выходят на прямую, с бетонными блоками поперёк. Есть три проезда: центральный – широкий, но двоим одновременно туда не протиснуться, да и кто позволит, и два – по краям. Со стороны Байкала пролезть – совсем не вариант, а со стороны Птички – проезд экстремально узкий. В здравом уме туда лучше не соваться. Но, бл***, Ирка явно намерена именно туда протиснуть свой шикарный зад!
От накала страстей даже подаюсь вперёд, наплевав, что Катька цепляется за меня, точно пиявка.
Смерч поглядывает на вышедшую с ним нос в нос Птичку, но к ней не приближается, ему нельзя пропустить Байкала. Мужик чуть позади, делает жалкие попытки попугать, но Смерча таким не проймёшь. Он ловко отрезает любое посягательство, выжимая из байка столько лошадей, со сколькими едва сможет совладать при резком торможении, ведь сразу за блоками – точка разворота к финишу.
А вот Птичка явно на грани фола – тоже поглядывает на противников, а перед проёмом резко выжимает газ ещё сильнее!
Зрители охают и дружно затаивают дыхание.
Не могу на это смотреть – зажмуриваюсь, считаю секунды, но ни скрежета, ни скрипа, ни удара…
Толпа начинает потрясенно шикать. Реплики редкие, шёпотом, словно боясь, что помешают:
– Во даёт..
– Ох***…
– Бля***…
– Красава…
Распахиваю глаза – байк урчит в узкой щели между блоками, а Птичка с ногами стоит на нём, не позволяя байку потерять скорость. Плюхается на сидение в тот самый момент, когда железо выныривает из проёма. С визгом колёс прокручивает мотик, едва не оцарапав боковину о цементный пол, и первее остальных юркает в центральный проём в обратном направлении!
Смерч начинает суетиться, Байкал поджимает. Три байка идут примерно колесо к колесу.
Королёк звериным чутьём реагирует на каждое посягательство, чтобы вырваться вперёд. Описывает преграды, проскакивает между, а когда на пути оказывается последний монолитный блок, занимающий центр трека – мужики тотчас расходятся в стороны, а Королёк… Мчится напрямую и запрыгивает на блок!
Ещё прыжок, резкий газ – железо с рёвом срывается вниз, Ирка ловко приземляется и с небольшой пробуксовкой рвёт к финишу, пока Смерч и Байкал описывают виражи, выходя из своих, казалось бы, простых лабиринтов!
Носы их мотиков показываются с небольшой разницей в пользу Смерча, а он в полкорпуса уже проигрывает Птичке.
Байки ревут, гонщики предельно внимательны, но тут уже для противников Королька вариантов нет – прямая до финиша… Если только её «конь» вдруг откажется мчаться, но он так же упорен, как и хозяйка.
К последней черте мотоциклы приходят с секундной разницей.
Сильно! Мощно! Красиво!
Не хочется признаваться, но Королёк – шикарна! Редкий экземпляр женского пола, гоняющий на столь высоком уровне. Да и вообще, я бы глянул ещё заезд с её участием. Сам тоже неплохо управляюсь с байком, но мне больше нравятся тачки. Да и с возрастом тяжеловат я становлюсь для таких дисциплин, как скейт, велик, мотик. Рост, вес… это не на руку играет; пока справляюсь, но всё сложнее.
Публика встречает победителя восхищением и аплодисментами. Мужики, Смерч и Байкал, источая обаяние, по очереди поздравляют Птичку. Руку жмут, обниматься лезут.
Су***, ну почему обязательно нужно обнимать?! Особенно кобелистый Смерч! Этот козёл свои усы приглаживать начинает, словно кот, который морду вымазал в сметане… Рыжий, бл***, я ему точно их сбрею!
Начинаю звереть!
– Ты чего? – вырывает из поганых мыслей озадаченный голос Катьки. Даже забываю, что её зачем-то подцепил. Миленькая, светловолосая, кудрявая. Фигурка хорошая.
– Норма всё, – смотрю в огромные голубые глаза, взглядом скольжу по лицу и останавливаюсь на полных губах.
Теперь понимаю, почему обратил на девчонку внимание. Её губы… наводят на непристойные, до мурашек развратные мысли. Чётко осознаю, как бы хотел их использовать и где бы желал чувствовать.
Бросаю беглый взгляд на Птичку, которая уже сняла шлемак. Улыбается мужикам – всем и никому конкретно.
М-да, возле неё уже стадо тупоголовых баранов, смотрящих в рот. Мне кажется, Ирка не понимает, как действует на мужиков. Это хорошо, и в то же время – хреново. Непосредственность, органичность и не наигранность доказывают, что девушка искренняя в поступках и высказываниях, да только это может сработать против Королька.
Никто не даст гарантии, что хотя бы у одного из кретинов, источающих лесть, хозяйство не взбунтуется настолько, чтобы хозяина не толкнуть на насилие.
А Ирка – наивная дура! Как бы отлично ни водила, а первым делом мужики глядят на её внешность и зад, и вместо «железа» себя представляют…
Бля, да я сам такой! Я не стадный баран, скорее одинокий волк, и если бы только пожелал – не блеял, а брал… Только нужно для начала себя настроить…
А пока держусь подальше. Нельзя портить красоту.
Она недосягаема, неприкосновенна. Для меня и для других. Но как только интуиция подскажет, что нужно опасаться соперника – смету к чертям собачьим любого!
Ирка моя… даже если это не так! Никому её не отдам.
Но пока… нежелательно мне с соседкой на людях пересекаться. Вчера и так подставился перед Шум…хером, а если хвост приглядывает, то и там засветиться успел. Небось, Голему уже донесли, что химик разборки затевает.
Так что я пока для глаз к Ирке ни на шаг – смотреть со стороны буду, ну и упорно отводить подозрения от наших отношений… Трахая других, причём не смущаясь афишировать своё блядство. Всех мне в постоянные девушки не приписать, так что, пусть голову ломают… а нужен ли мне кто?
И как раз сейчас мне нужна другая…
Вновь оборачиваюсь к Катьке. Хватаю девушку за руку и тащу подальше от толпы, что давится льстивыми заискиваниями. По дороге умудряюсь Ханыча тормознуть, он как раз бабло считает.
– А-а-а, – криво ухмыляется, – бежишь куш забрать.
– Мгм, – киваю неопределённо. – С девушкой приятно в кафешке посидим. Да, малыш? – притягиваю Катьку и смачно целую в губы, на миг надеясь, что забудусь.
Но ни хрена! Перед глазами другая…
Выдавливаю улыбку, подмигиваю девушке. Катюха аж вся краснеет, точно мак, но вырваться не спешит. Даже наоборот, голову чуть закидывает и хлопает ресницами:
– Ага, я голодная… А ты везунчик, Вёрст.
– А вот сегодня и проверю, – многозначительно бурчу и, торопливо забрав выигрыш, веду красотку к байку.
– Ой, а я в юбочке, – лукаво хихикает девушка.
– Самое то, – подыгрываю умело. – Забирайся назад, обнимай и голову за спиной моей держи. Шлемак всего один…
ГЛАВА 43
Ира
Гонка получается удачная. Денег чуть зарабатываю. Что совершенно не лишне – после покупки «Ашечки» бюджет заметно поистощился. Но ничего, я затяну поясок, а пока… можно и отдохнуть.
На свидание с Шумахером так и не решаюсь, несмотря на то, что он предлагает тихо и без интима посидеть в кафешке. Признаться, странный тип, хотя вроде… очень знаменитый в кругах гонщиков. В меру наглый, обаятельный, а вот компашка его… окружение – отвратные особи. Настоящие парнокопытные.
Стадо парнокопытных!
Эх, жаль, никто из друзей не может сегодня со мной посидеть – ну прям о-о-очень все заняты, вернее, по уши в любви, поэтому еду домой одна. По пути заглядываю в магазин и покупаю несколько банок пива. Хочу немного расслабиться. Заслуживаю. С учёбой всё отлично, проект двигается, часть зачётов сдаю автоматом…
– Ир, ты так поздно, – огорчается ба. – Совсем себя не жалеешь, – волнуется не наигранно.
– И правда, – брякает дед. – Ночь на носу, мы тут места не находим…
– Я же позвонила, – оправдываюсь тихо, – сказала, что скоро буду.
– Она у нас уже взрослая, – окидывает меня хмурым взглядом отец. – Ей учёба побоку. Только глупости, возня с машинами, да парни в голове.
Тяжко вздыхаю – ну вот, опять старая песня. Оставляю рюкзак возле лестницы.
– Па, – устало сажусь за общий стол. – Это не так. У меня осталось четыре экзамена и пять зачётов. Несколько закрыла досрочно. Всё тяну, и даже хвостиков нет. А если бы и было правдой, то что в этом плохого? Разве я не обычная девушка? – ищу поддержки у родственников. – Разве это ненормально в моём возрасте – хотеть встречаться, ну или… с учёбой немного напортачить?
Обычно я крайне редко возражаю или пытаюсь высказать свою точку зрения. Дело не в моей покладистости, просто не хочу родственников лишний раз огорчать или ставить в тупик. А любое моё возражение почему-то именно так и воспринимается.
– Конечно, нормально, – робко встаёт на защиту ба, за что я ей безмерно благодарна.
– Да вроде, можно и погулять, – бормочет отстранённо дед, поддержав еле заметной улыбкой.
– А лаборатория? – вклинивается с замечанием папа. – Как далеко ты продвинулась в исследовании?
Упс…
– Медленно идёт, – соглашаюсь виновато, глядя в пустую тарелку.
– Вот и я о чём. Какие могут быть подвижки, если голова дурью занята?! – бросает неоспоримый довод отец.
Бабушка и дедушка молчат. Они настолько воспитанны, что стараются не вмешиваться в наши с отцом споры. Так всегда было. Хотя точно знаю, что во многом с папой не согласны.
Бабуля не раз после очередного моего разговора по душам с родителем успокаивала, мол, ему виднее. Он опытней и мудрее. На что я резонно подмечала, что у неё с дедом ещё больше мудрости, на это ба опускала голову: у каждой семьи свои нравственные устои и ценности, а папа… взрослый человек. Он сам решит, как ему дальше жить.
Так что, с годами ничего не меняется – ба и дед вновь умолкают, оставляя нас с отцом и нашими разногласиями наедине.
Вот и сейчас бабуля лишь суетится, убирая со стола грязные тарелки, а дед чинно восседает в излюбленном кресле и неспешно смакует чай.
– Движения и не будет, – продолжает холодно отец, – если не работаешь с утра до вечера! Только усердие и труд помогут сдвинуться с мёртвой точки!
– Па, – устаю от нотаций, – мне скоро двадцать! Это нормально, что я хочу разнообразия и… любви…
Стол вздрагивает, а вместе с ним звонко подпрыгивает посуда. Отец ладонями ударяет по столешнице:
– Слишком много свободы я тебе дал в последнее время! – звучит сурово. – Нужно урезать твои расходы, да в рамки более узкие зажать – вот тогда начнёшь ценить помощь!
– Я ценю, – бурчу под нос. Кушать уже совершенно не хочется. – Спасибо, – встаю из-за стола. – Я не голодна!
– Я не закончил, – окатывает морозом отец, когда ступаю к лестнице. – И не отпускал!
– Пап, я устала, – отзываюсь ровно, не желая ссориться. – Душ хочу принять, да ещё к зачёту надо готовиться.
– Иди, – недовольно кивает отец и зло отворачивается.
Плетусь наверх, по дороге подхватив рюкзак.
Долго стою под струями воды, а когда выхожу – оказывается, бабуля ужин принесла мне в комнату.
Ох уж эта забота… Чуть слезу не пускаю от трогательности. Вот только плакать я давно перестала – разучилась. Слёзы – огорчали бабулю, расстраивали деда, раздражали отца, поэтому вскоре уже казались совершенно бессмысленным проявлением эмоций и признаком слабости.
Нет, я не изгой в полной мере этого понятия, всё же жила с любящими родственниками, да и сколько себя помню – только от бабушки и дедушки получала то самое чувство, говорящее, что нужна кому-то.
Забота, внимание, тёплые слова… В которых особенно нуждалась в переходный период… Ба и дед окружали меня любовью с детства, но… заменить маму не могли. Это невозможно. Мама… это… Даже уже и не знаю, кто это. Да и самого определения мне не понять. Чуждое и глухое – оставляющее в душе едва заметный след чего-то важного, но так мною и неощутимого.
Не помню даже лица родительницы, страшно, но это так. Не помню тепла её рук, нежности голоса, того самого запаха, что присущ лишь родному человеку. Понимания или участия… не осталось ничего!
Время жестоко – оно умело стирает воспоминания, которые хотелось бы помнить, и с той же лёгкостью подкидывает совершенно неуместные эпизоды прошлого, которые стоило бы забыть!
Нужна ли мне мама?
Сейчас уже, скорее всего, нет – я достаточно проплакала и без её плеча. Пережила школу без её сочувствия и поддержки. Достаточно просто справляюсь с проблемами и учёбой. Душевные переживания перевариваю сама, храню глубоко и не выпускаю эмоции на обозрение – засмеют. Если и делаю ошибки – точно знаю, что виновата сама. Но однозначно завидую тем, у кого есть такой важный и близкий человек.
Около часа читаю конспекты, нет-нет да и ковыряясь в тарелке.
Когда становится душно, выхожу на балкон, но тотчас затаиваюсь – под деревом, разделяющим нашу территорию и участок соседей, два тёмных силуэта. Шепчутся в ночи. Голос отца сразу узнаю, а вот женский… Несколько секунд ковыряюсь в памяти, пока не слышу:
– Амалия, мы давно не дети, что за шпионские игры?
Соседка?! Игры? У них что, роман?
– Ты не понимаешь, – бормочет виновато женщина, – Игнат славный парень, но сложный человек. Ему нужно время…
– Он взрослый мужик, у которого в скором времени может появиться своя семья, – безапелляционно, но не повышая голоса, заверяет папа. – И… – добавляет с жаром, – ремня ему нужно, а не время…
– Серёж, – мямлит Амалия, – он почти без отца рос, а то, что видел до… Ну, это было не очень правильно с точки зрения нормальных отношений. Ему трудно принять, что я могу кого-то любить, кроме него и его папы… Да к тому же тебя… ведь мы…
– Это глупо и эгоистично!
Ох, как верно, милый папа. Да кто бы говорил?!.
– А для собственной семьи Игнат слишком непостоянен. Девушек меняет с такой лёгкостью и скоростью, что даже не знаю, нормально ли это… – утихает голос женщины. – Молод, горяч. Серёж, прошу, дай время.
Тороплюсь схорониться в комнате. Пригибаюсь ниже, но в щель балкона вижу, как вдоль дома Игната бесшумно едет машина. Странно, с выключенными фарами. Катится еле-еле… Чёрная, тонированная, низкая, дорогая.
– Как скажешь, – бурчит папа. Далее следует неразборчивое бормотание, страстные вздохи, поцелуи.
Становится жутко неудобно, и я юркаю в комнату, чтобы переждать ночное свидание парочки.
Выхожу немногим позже, но перед тем, как открыть баночку пива, убеждаюсь, что внизу никого нет. Слегка укрываюсь пледом – на улице хоть и конец мая, но довольно свежо. Сажусь на плетёное кресло, закидываю голые ноги на балконные перила. Наслаждаюсь тишиной, темнотой, покоем… В посёлке уже почти во всех домах выключен свет… Хорошо!
Открываю баночку, делаю глоток… Нет, я не пивной алкоголик, но иногда мне хочется чего-то такого… запретного с точки зрения моего отца. Видимо, я плохая девочка, ведь умудрилась даже и травку как-то попробовать. Не скажу, что мне понравилось, но и откровенного негатива не вызвало.
Мысли текут вяло. Опять делаю глоток. Эх, жаль, что не ледяное…
Хорошо, мирно, сверчки поют, ветер шуршит листвой.
Папка-то мой, оказывается, ещё тот герой-любовник!
С соседкой замутил… Ого!
А что, нормальная женщина. Милая, очаровательная, доброжелательная. У неё только один недостаток – сын.
Мысль обрывается, когда слышу звук приближающегося мотоцикла. Уже в следующую минуту возле ворот соседей останавливается крутой байк. Створки с лёгким скрежетом расходятся в стороны, Игнат паркует мотик под крышей летнего гаража. Из-за темноты не могу различить марку, но по корпусу и рёву движка – Хонда или Ямаха.
Гоночный, да и всякие штуки трюкачные можно делать. Мда, у нас с Селивёрстовым одинаковые увлечения.
Вновь откидываюсь на спинку, закрываю глаза.
– В тихом омуте черти водятся, – дымку повисшего спокойствия внезапно нарушает насмехающийся голос Игната, раздающийся откуда-то снизу. – Балуешься или уже пристрастилась?
– В полиции нравов подрабатываешь? – не остаюсь в долгу, но даже не гляжу на парня. Как сидела, так и сижу.
– Нет, но анонимный звонок папуле никто не отменяет…
Заминка – реально озадачиваюсь, шутит или нет. Хм, за Селивёрстовым не заржавеет. Звякнет хотя бы ради прикола или чтобы досадить!
Ну и плевать!
– Вперёд, – отзываюсь, как можно небрежней.
– Папуля в курсах, что любимый птенчик балуется алкоголем?
Надоело делать вид, что мне всё равно. Чуть подаюсь вперёд, в прорези балкона глядя на наглеца. Он явно доволен произведённым эффектом.
– И кто его знает, чем ещё… Табак? – перебирает с ухмылкой. – Или что-то более запрещённое? – продолжает назойливо жужжать, а лицо каверзно-проказливое.
А я всё смотрю и не могу понять, что ему надо.
Блина, вот же… Я ведь даже себя на миг счастливой ощущать начала… до его появления.
– Свали в туман, – прошу по-хорошему.
– О, ты уже туман видишь? – продолжается игра в идиота.
Молчу, медленно потягиваю пиво.
– Ладно, шучу, плохая девчонка, – примирительно. – У меня разговор важный, оставь на глоток.
– Да ты уж не шепчи, – негодую праведно. – Погромче, не стесняйся, пусть мои проснутся, – демонстративно подношу к губам банку и припадаю на дольше.
– Не ссы, мелкая, – бормочет Селивёрстов, – я быстро!
Не ссы? Мелкая?..
Я что-то упускаю в наших отношениях?!.
Пустые мысли испаряются со скоростью ветра. То ли я заторможена, то ли Игнат слишком проворный и быстрый. С грацией барса пробегает по стволу дерева, на максимальную по возможностям высоту. Подпрыгивает и с разворота хватается за нижнюю ветку дерева. Подтягивается, взбирается на сук и в несколько шагов оказывается на краю шатающейся ветки, рядом со мной. Когда она угрожающе начинает хрустеть и гнуться – сигает, цепляется за балконные перила и уже в следующий миг перемахивает ко мне.
Чёртов Ямакаси!
– Я вообще-то не разрешала, – давлюсь пивом, – да и одета, мягко сказать, не для приёма гостей…
– Я тебе это прощаю! – расплывается в глумливой улыбке сосед.
– А-м-м, – возмущение застревает в глóтке, а когда обретаю дар речи, выдавливаю: – Вижу, ты навыков набрался. Какая-то отдельная дисциплина в универе? – бормотание невнятное, я всё же позорно торопею. Просто не привыкла, чтобы вот так нагло нарушали моё. Личное. Пространство.
Ночью. Когда одна. Почти раздета. Немного выпила. К тому же – Игнат. Отвратительный тип. Гадский сосед. Самодовольный бабник. Которого ненавижу! – Слушай, – хмурюсь, поднеся банку ко рту, – это вообще-то неприлично.
– Что именно? – по-свойски забирает из моих рук пиво Игнат и касается губами края. – Что я употребляю спиртное? – делает глоток, а отрывается с блаженным чавком. – Или что к полуголой девушке ночью пробираюсь? – бесцеремонно скидывает мои ноги с перекладины и становится напротив, вальяжно подпирая балкон своим телом.
– Да всё по отдельности… и конечно вкупе… – мямлю под пристальным взглядом. Становится нестерпимо… не то жарко, не то холодно, но однозначно наго! Плотнее кутаюсь в небольшой плед, ничего другого нет – спортивные вещи в комнате. Но я такая… вида не покажу, что растеряна. Я. На своей. Территории!
– Ой, да чё стесняться-то? На пляже полуголая скакала, – мотает неопределённо головой.
Реплика не совсем позволяет расслабиться, но я не из тех, кто будет в истерике биться. Научилась высоко держать голову даже в самых щекотливых ситуациях. Вот и сейчас не покажу, что сгораю от стыда.
– А насчёт пива… Мы ведь почти одна семья… – допивает Игнат, банку ставит на пол.
– Ты что несёшь? – настороженно. – Или тебя с нескольких глотков уже торкнуло?
Селивёрстов задумчиво цыкает:
– Ты права… маловато. Ещё есть?
Вот теперь от наглости немею, а парень выуживает из внутреннего кармана пачку сигарет. Предлагает мне – нервно мотаю головой: не курю!
– Правильно, – кивает Селивёрстов. Из другого кармана достает зажигалку. – А я вот курю, правда, крайне редко. Обычно после хорошего секса… – Ударяет пачкой по кулаку, из уголка подпрыгивает сигарета. Губами подцепляет. Подкуривает. Выпускает облако дыма и прячет пачку и зажигалку на прежние места.
– Ты у меня несколько минут! Или я что-то пропустила? – заторможенно реагирую, взгляд непроизвольно опускается на пах парня.
– Ну, если кто-то нас застукает, может такое предположить, – не то оправдывается, не то поясняет, не оценив шутки. – Причём, заметь, не из-за меня… – взглядом красноречиво прогуливается по моему полуголому телу, едва прикрытому пледом. – Но не волнуйся, твои тылы защищу.
– Капец, Селивёрстов, ты лечиться не пробовал? Или настолько пьян, что бред несёшь?
– Я трезв, как стёклышко, малыш. Семья одна – проблемы общие…
Видимо, это я мало приняла. Нужно голову больше задурить – забираю у него сигарету и делаю глубокую затяжку:
– Мы – не семья, слава богу, – выпускаю дым и вновь затягиваюсь, только сильнее. Возвращаю сигарету соседу.
Игнат задумчиво изучает моё лицо, чуть дольше задержавшись на губах.
– Почти семья… Ты что, не в курсе, что наши родичи спят вместе? – в глазах пляшут лукавые огоньки.
С лёгким кашлем выпускаю облако:
– Свечку не держала, – секунду раздумываю, рукой нащупываю одну из банок пива, которые благоразумно поставила возле кресла. Первую бросаю соседу, а вторую с пшиком открываю сама. – Но видела, как шушукаются под деревом.
– У них это уже давно… – значимо кивает Игнат, жадно глотнув пива.
– Селивёрстов, я понимаю, что ты вряд ли заметил, но нас не было несколько лет, – напоминаю спокойно.
– Четыре года, одиннадцать месяцев и семь дней, – услужливо добавляет сосед без намёка на улыбку, чем затыкает на несколько мгновений.
– Я так точно не считала… Но не в этом суть. Нас тут не было! А приехали мы несколько месяцев назад…
– Мгм, первоапрельская издёвка, – новый глоток и ни капли глумления. Опять напрягаюсь – и правда, первого апреля вернулась. – Но до этого твой отец был очень рад по приезду к доченьке согревать постель моей мамы…
– Избавь меня от грязных подробностей, – рьяно трясу головой.
Мне нехорошо, даже если это гнусная ложь, очередная выдумка Игната… Дурно, когда вот так могут гадости говорить.
– Почему, – хмыкает Селивёрстов, – только я должен быть в курсе грязного белья наших предков?
– Потому что мне плевать, – перебиваю несмело. Но в душе зерно сомнения укрепляется. – Пусть живут…
– Живут-живут… – с ледяной колючестью, – твоя мать ещё болела, а они уже…
– Умолкни, – задыхаюсь, внезапно накатившим гневном. – Папа не мог! Он… он любил маму! – вкладываю в голос чувство, но звучит до омерзения неуверенно. Будто простой фразой опорочила память о святом человеке. Об идеальном чувстве…
Я вообще не думаю, что отец способен любить. Для него это чуждое понятие, сопряжённое с некоторыми реакциями живого существа на химическом уровне, исследованиями которых, в связи с повышенной занятостью, ещё не озаботился. Примерно так же и я думаю… благодаря ему. Всё же яблоко от яблони, но в моём случае – я рук не опускаю. Молода… У меня ещё толком не было возможности опровергнуть сомнительность своего мышления по этому поводу.
А чувства отца применительно ко мне – имеют совершенно другой характер, и больше смахивают на эгоизм. Я – дочь, и при попытке кого-то извне вклиниться между нами, папа выбирает сторону наблюдателя, хотя на деле умело дёргает за нити, вынуждая поступать, как желает он.
Так что «любовь» моих мамы и папы, буквально режет по сердцу. Нечто мифическое и неощутимое, хотя с детства себя убеждаю в обратном.
Правильнее, верила в это и была готова с пеной у рта доказывать состоятельность своего мнения. Папа же переживал за маму. Высиживал возле постели… Плакал, когда умерла… Это были чувства!..
Только многим позже задумалась, а какого именно рода это были чувства. Какой оттенок носили? Жаль, ответа так и не нашла…
– Любил, ещё как, – соглашается до отвращения спокойно Игнат. – Но это ему не помешало найти успокоение в соседской постели.
– Чш-ш, – взмах руки, – не хочу слышать гнусных подробностей.
И без того тошно и гадко на душе.
– Слышать?.. – едко, но коротко смеётся Селивёрстов, выбрасывая окурок за балкон. – Малыш, я их видел, и поверь, моей психике было куда больнее! Во мне до сих пор бурлит злость и негодование.
Блин, во мне сейчас тоже. Не хочу верить. Не могу!
Но почему же сердце так сжимается, словно верит? Не мог отец так подло с матерью обойтись! Или мог? Спать с соседкой? Прямо под боком у мамы? Пока она… умирала…
