Алексей Слаповский
Неизвестность
Фая меня удивила. Она разложила по всей комнате газеты. И которые мы выписываем, и которые купила. И во всех газетах читала одно и то же – указ.
«Думаешь, они отличаются?» – спросил я.
«А вдруг ошибка? Вот и смотрю, может, где-то есть настоящий указ, а в этих при печати что-то напутали».
Я объяснил, что такие вещи не могут напутать даже в дурном сне.
Она сказала:
«Тогда нам конец».
И плакала не переставая. Я ее успокаивал, Катя, спасибо ей, мне помогала.
И так получилось, что в тот же вечер мне принесли повестку.
30-го с вещами.
И это 30-е уже завтра.
Фае стало совсем плохо, мы даже хотел вызвать врача. Она упала на пол и билась, мы с Катей поили ее водой, Антон плакал.
Она кричала:
«Теперь нам точно конец!»
Потом кое-как пришла в себя и стала уговаривать меня что-то придумать, чтобы остаться дома.
Я сказал, что об этом не может быть и речи.
А она опять свое.
А я свое.
И никак не могли закончить этот бесполезный разговор. Но потом она сама сказала:
«Все, хватит. Мне пора тебя собирать».
И стала собирать мне белье и кое-какие продукты.
Катя, умница, меня поддерживала, смотрела на меня с гордостью и радостью. Сказала:
«Ну вот, когда погоним их назад, когда будем добивать их в Германии, ты заодно посмотришь родину наших предков по нашей маме. Все запоминай, потом мне расскажешь».
Она считает, что простые немцы не виноваты, как не были виноваты и простые испанцы, что у них появились фашисты. Им надо помочь уничтожить своих фашистов, и тогда они тоже станут советской страной.
Мне захотелось взять с собой что-то почитать. Конечно, я бы взял любимую книгу «Как закалялась сталь», но я и так знаю ее наизусть. И я принял неоднозначное решение: аккуратно вырвал из библии «Новый Завет», прикрепил из картона обложку. Меня не интересует религия, но я хочу понять, почему эта книга для людей имеет значение вот уже почти 2 тысячи лет. Ведь не просто же так.
Фая моя, моя Фрица, увидела это, поцеловала книгу, поцеловала меня, перекрестила. Я не сопротивлялся, принимая это как обряд, за которым стоят больше не религиозные, а родственные чувства.
Хочется еще что-то писать, но нет уже времени.
Оставлю эту тетрадку Фае, пусть будет с теми, которые она спрятала.
Вернусь и продолжу.
Владимир Николаевич Смирнов не продолжил, не вернулся с фронта. Как он погиб, неизвестно. Может быть, даже и не доехал, такое случалось, разбомбили, например, эшелон. Может, отбиваясь со своим подразделением от врагов, вскочил, закричал: «В атаку!» – так, как это сделал вымышленный Санчо из его рассказа, но Смирнов сделал это понастоящему, а вот заслонить его от вражеской пули оказалось некому, он пал сраженным. Может, был контужен и взят в плен, а такие в плену редко выживают…
Можно только гадать.
Непреложно одно: через две недели его жена получила извещение: «Ваш муж, сержант г.б. Смирнов Владимир Николаевич, 6 сентября 1941 г., находясь на фронте, пропал без вести».
Часть III
Интервью Ани Смирновой с участием ее бабушки Екатерины Николаевны, отца Виктора и матери Ирины
1941–1959; 2016
ПЕРВАЯ ЗАПИСЬ
Аня и бабушка[52]
А н я. Я уже включила.
Б а б у ш к а. Это диктофон?
А н я. Диктофон, плеер, всё сразу.
Б а б у ш к а. А с чего вдруг такой интерес?
А н я. Маргарита Сергеевна на лето сочинение дала. Она продвинутая, поэтому: «Как ваш папа встретил вашу маму».
Б а б у ш к а. В чем продвинутость?
А н я. Сериал такой есть молодежный, «Как я встретил вашу маму». Ну, и она типа: я такие же сериалы смотрю, как и вы. Под нас работает.
Б а б у ш к а. Но вам же про папу с мамой.
А н я. Не обязательно. У некоторых у нас пап нет. Не вообще, а в семье. Им, наверно, неприятно про это писать, поэтому Маргарита сказала, что можно и про бабушек, если живые, про дедушек. Да хоть про соседей, неважно. Чтобы была история.
Б а б у ш к а. У тебя папа с мамой есть, пусть и рассказывают. Витя, слышишь? Помог бы Анечке!
Отдаленный голос Виктора.
Б а б у ш к а. Не поняла, извини!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а (негромко, себе). Опять не поняла. Или он тихо, или я глухая.
А н я. Я уже пробовала, им то некогда, то не хотят. И вообще.
Б а б у ш к а. Что вообще?
А н я. Всё вообще. Ну, давай. (Повествовательно.) Мы встретились в филармонии. Или в библиотеке. Или где? Ты несла желтые цветы, он тебя увидел, и любовь вас поразила, как финский нож!
Б а б у ш к а. Какой еще финский нож?
А н я. Неважно, начинай.
Б а б у ш к а. Тяжело дышится сегодня. Жарко. Хотя все-таки терпимо, а в Москве ужас. У кого нет дачи, вот несчастные люди.
А н я. Не отвлекайся. Давай, первая любовь, все дела. Или не первая? До дедушки был кто-то?
Б а б у ш к а. Первая любовь у меня была – летчица. Великая летчица Валентина Гризодубова. Не слышала, конечно?
А н я. Ба, не пугай меня! Ты влюбилась в женщину? Пап, ты слышал? У нас бабушка – лесбиянка!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Вот именно, не смешно. Она была первая женщина – Герой Советского Союза. Красавица – исключительная! Глаза – что-то невероятное!
Постукивание пальцев.
А н я. Гри-за?
Б а б у ш к а. Гри-зо. Гри-зо-дубова.
А н я. Уже нашла.
Б а б у ш к а. Надо все-таки освоить эту технику… Да, она. Видишь какая? Таких глаз сейчас не делают. Лучистые, веселые, полные жизни! Куда ты?
А н я. Тут ссылки интересные. Вот тоже летчица. Ханна Рейч. И тоже глаза веселые. Они чем-то даже похожи. А вот, смотри какая красотка. Ирма Грезе. Фамилия, да? Грезе! И тоже улыбается. Вы тогда все улыбались, что ли? Она тоже летчица? (Читает вслух.) «Надзирательница нацистских лагерей смерти… Забивала насмерть женщин, наслаждалась произвольным отстрелом заключенных».
Б а б у ш к а. Закрой это!
А н я. Уже, уже! Ты что, обиделась?
Б а б у ш к а. Анечка, я давно уже не обижаюсь. Я ко всему привыкла. Ты сравниваешь нашу летчицу с гитлеровской садисткой, и они тебе кажутся похожими. Ты даже смеешься.
А н я. Я от ужаса смеюсь.
Б а б у ш к а. Ага. Прикольно, да?
А н я. Да нет. На эту садистку я случайно попала, а эта вот не садистка, Ханна Рейч, тоже летчица. Немецкая. Но ведь даже похожи чем-то. И улыбаются одинаково.
Б а б у ш к а. Аня, ты посмотри, у Вали – глаза и улыбка одухотворенного человека!
А н я. А я против? Только у этой Ханны Рейч, ты будь уж честной, если уж так, тоже сплошная одухотворенность. Если не знаешь, кто она, сроду не подумаешь, что фашистка.
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. При чем тут эстетика? Эстетики без этики нет!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Знаешь, это очень спорно!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. И что? Не довод!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Витя, прости, но мне это неинтересно, я не хочу об этом говорить! Имею право? Неинтересно, вот и все!
А н я. Все, я закрыла. Оставила Гризодубову. Рассказывай.
Б а б у ш к а. Не хочу. Немного вырастешь, поумнеешь, тогда.
А н я. Ты как родители. Когда им надо, я взрослая, а когда не надо – вырасти еще. Все, я выросла, мне скоро шестнадцать. Совершеннолетняя почти.
Б а б у ш к а. У нас что, снизили совершеннолетие до шестнадцати?
А н я. Нет. Возраст согласия.
Б а б у ш к а. Согласия на что?
А н я. На секс. Ну, то есть, если мужчина что-то захочет с девушкой, а ей шестнадцать, то его не посадят в тюрьму, потому что считается, что в этом возрасте она уже сознательно соглашается. Тупо вообще-то. А если кто-то уже в четырнадцать сознательно соглашается?
Б а б у ш к а. Ты меня нарочно дразнишь?
А н я. Просто рассказываю, как сейчас жизнь устроена. Значит – Валентина Гризодубова? И что?
Б а б у ш к а. Мне даже ее имя нравилось. Как у моей мамы, твоей прабабушки.
А н я. Которая Вальтрауд?
Б а б у ш к а. Да. Вальтрауд, но все-таки Валентина, Валя.
А н я. Которую женщины убили?
Б а б у ш к а. Да. На моих глазах. К счастью, мои глаза этого не помнят.
А н я. Тоже одухотворенные тетеньки, наверно, были.
Б а б у ш к а. Кто?
А н я. Всё, молчу!
Б а б у ш к а. Аня, если тебе кажется, что я старая идиотка и со мной можно… Зачем ты… Не понимаю.
А н я. Ба, ты же знаешь, как я тебя обожаю!
Какието звуки.
Б а б у ш к а. Ну все, все, не подлизывайся. В общем, она и была моя первая любовь. Я собирала газеты, открытки, марки. Раньше на марках были герои, а сейчас кто? Модели?
А н я. Я марок сто лет не видела. Только у тебя в альбоме.
Б а б у ш к а. Сейчас не собирают?
А н я. Понятия не имею.
Б а б у ш к а. А что собирают?
А н я. По возрасту. У Лики вон девочки-пони, штук двенадцать, куклы такие, все разные. Зато я без проблем, что ей дарить на день рождения.
Б а б у ш к а. Лика – это кто?
А н я. Девочка. Гликерия.
Голос Виктора.
А н я. Я не болтаю, а говорю! И пока ничего такого не сказала!
Б а б у ш к а. Какая Гликерия? Что-то вы темните!
А н я. Ба, никто ничего не темнит. Есть такая девочка знакомая, вот и все. Собирает этих самых пони-девочек. Куклы, игры, одежда. Значит, ты хотела с ней встретиться? С летчицей?
Б а б у ш к а. Да. Мечтала об этом. Но это же непросто, надо как-то попасть в Москву. И что-то такое сделать, имеющее отношение к авиации. И я поставила себе цель тоже стать летчицей.
А н я. Ты так рассказываешь, будто вслух книгу пишешь. Скучно.
Б а б у ш к а. Как умею. Не нравится – до свидания.
А н я. Да я слушаю, нормально. Давай.
Б а б у ш к а. Пришел страшный сорок первый год, когда погиб мой старший брат Володя. Вернее, пропал без вести, но это тогда значило то же, что погиб, хотя бывали исключения. Его жену выслали в неизвестном направлении вместе с маленьким сыном. Она была немка, а тогда шла поголовная депортация. И это несмотря на то, что Володя служил в НКВД. Куда их отправили и что с ними стало, я не знаю до сих пор[53]. А я жила тогда в интернате, и мне тоже сказали, что тоже отправят на том основании, что я наполовину немка. Со мной говорили какие-то люди, я сначала плакала, а потом стала возмущаться, что у меня погиб брат, а меня считают неизвестно кем, буду жаловаться, если на то пошло! Ну, и подействовало, наверно.
А н я. А почему с его женой не подействовало?
Б а б у ш к а. Не знаю, Аня…
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Не слышу!
А н я. Он говорит, в нашей стране за одно и то же могут и казнить, и помиловать.
Б а б у ш к а. При чем тут страна? Все зависит от людей.
Голос Виктора.
А н я. А люди от страны. Я что у вас, переводчица? Что дальше?
Б а б у ш к а. Дальше? Дальше я попала в детдом под Саратовом. И до конца войны, до своих почти шестнадцати лет, я была в детдоме. Иногда было страшно, потому что, хотя там не было боевых действий, но был железнодорожный мост через Волгу, его бомбили. И заводы в Саратове бомбили. Во время тревоги мы забирались в подвал. Смешно вспомнить: в подвале хранилась картошка и другие продукты. И нас обыскивали, когда мы выходили после тревоги, чтобы мы не унесли продукты. А мы с подругой один раз разбили банку с тушенкой. В темноте. Почему-то лампы в тот раз не было или керосин кончился. Кромешная тьма была. И мы разбили. Она шепчет: давай съедим, все равно разбили. И мы съели. А ведь стекло, порезались в темноте. Что делать, голодно было. Вся страна голодала ради победы.
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Витя, Германию кормил весь мир! А Европа Советский Союз предала! И Америка твоя!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Хочешь поспорить – иди сюда! Так и будем через стенку?
Молчание.
Б а б у ш к а. Так, о чем я?
А н я. О том, как встретила дедушку.
Б а б у ш к а. Не гони. Значит, детдом. Один раз мы с Олей Демиденко сорвались, поехали в аэроклуб, тот самый, где потом учился и летал Гагарин. Нам сказали: приезжайте, когда подрастете. А учиться поступайте по технической специальности. И мы решили в авиационный техникум. Сходили туда, узнали, оказалось, что он к авиации имеет косвенное отношение, вернее, производственное, готовят технологов, мастеров, ну, и так далее. Девочек там было очень мало. Но мы все равно решили, что поступим. И жили в детдоме с этой мечтой, то и дело сойдемся, говорим, как оно будет… Война, а мы мечтаем… Я о войне помню две вещи – что всегда хотелось есть и всегда было весело. Нет, что горе кругом, что люди гибнут, это я понимала. И все равно, знаешь, было такое, как бы сказать, было обязательное ощущение, что вырасту и стану очень счастливым человеком. Не просто счастливым, а очень. Заранее была счастлива. Но есть очень хотелось. Я даже думала, что больная, почему я так ужасно хочу есть? Но всем тоже голодно было. С одной стороны, не привыкать, но как-то совсем уж плохо кормили. И тут одна девочка нашла бумажку, калькуляция, что в столовой должны готовить и нам выдавать. Ну, хлеба, допустим, двести граммов или триста, не помню, каши сто, мяса пятьдесят. Мы читаем, а сами: какое мясо, мы его в глаза не видели! Кости какие-то. Иногда рыбу давали жареную, мы ее вместе со шкуркой ели. А у нас была химичка очень увлеченная, Дарья Тимофеевна, у нее лаборатория была, реактивы, колбочки, реторты. И весы. Мы их взяли и в столовой, когда ели, потихоньку взвесили всю еду. И хлеб, и кашу. Тарелки отдельно, а с едой отдельно. И везде недовес! Нас возмущение взяло. Позвали повариху, показываем ей, а она была женщина такая шумная, нецензурно выражалась, она нас обругала, сказала: раз так, ничего не получите! Мы к директору. Директор был Павел Дмитриевич, пожилой, строгий. В детдоме иначе нельзя, но он как-то уж слишком. Как начал на нас кричать. Вы кто, комиссия? Кто вам позволил весы брать? Оскорблял как попало. Мы обиделись и поехали – я, Оля, еще кто-то… Целой группой поехали в райком партии. То есть пошли, ездить не на чем было. Район у нас считался сельский, а райком был в Саратове. Долго шли, до ночи, переночевали где-то на окраине, в каком-то сарае. Пришли, добились приема, все рассказали. И что ты думаешь, они обратно нас на машине отвезли. И проверка тут же. И у директора находят в подвале бочку с солониной, всякие консервы, хлеб в сухарях, у поварихи тоже всего полно оказалось. Даже сливочное масло было, я до сих пор помню, это просто удивительно, какое масло, просто мягкое золото, я после никогда такого не ела.
А н я. Значит, они воровали?
Б а б у ш к а. Ну да. У директора две дочери взрослые, а у дочерей дети маленькие, понять можно. Но оправдать нельзя. После этого нам чуть-чуть получше стало. Но все равно голодно… Аня, если тебе неинтересно, ты оставь тут свою штучку и иди. А я буду в воздух рассказывать.
А н я. Да нет, интересно. Только давай наоборот, сначала про дедушку, потом про войну.
Б а б у ш к а. Я про войну и не собиралась. Про войну рассказать нельзя. Она была общая, но у каждого своя. Вот если представить, что каждый бы рассказал, включая погибших, тогда было бы объективно. Главное, война – это ужас.
А н я. Но тебе же было весело.
Б а б у ш к а. Да. И все равно – ужас. Я просто еще не понимала. Кто не понимает, ему всегда легче.
А н я. Про дедушку, ба, про дедушку!
Б а б у ш к а. Хорошо. Начнем с того, что дедушка у тебя мог быть другой.
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Витя, хочешь послушать – иди сюда. Но ты и так почти все знаешь.
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Почти – значит почти. Тебя подробности интересуют?
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. А Аню интересуют. И про любовь, и про секс.
А н я. Ты и про это можешь?
Б а б у ш к а. Да запросто! На сон грядущий. А лучше сказать – на смерть грядущую. Ну вот, Анечка, представь: сорок восьмой год. Лето. Мне, значит, восемнадцать, почти девятнадцать, учусь в техникуме, начала в аэроклуб ходить уже. Олю не взяли по здоровью, а я… Все в порядке! С парашютом прыгала, устройство самолета осваивала. Без этого даже близко к полетам не допускали. И был там инструктор Владислав. И вот на танцах… Там клуб был, танцевали каждый вечер почти… Я там, само собой, тоже, но все очень скромно, очень скромно, без всяких. И вот этот Владислав. Такой галантный, одет прекрасно. Фронтовик, в форме, все выглаженное, сапоги сверкают. Ну, победитель. Все девушки хотели с ним танцевать, конечно, а я чувствую, он как-то на меня, ну…
А н я. Запал?
Б а б у ш к а. Видела интерес с его стороны, так скажем. Но я девушка взыскательная была, цену себе знала.
А н я. Ты была потрясающая. С тобой сравнить, я уродка.
Б а б у ш к а. Перестань. Но ничего была, да, ничего. А про него говорили всякие вещи. Какая-то связь с замужней женщиной, еще что-то. И характер такой резкий, взрывной такой. Но со мной он мягкий был, вежливый, гуляли несколько раз вечером, он стихи читал. И ничего такого ни разу. Даже не пытался. Разговаривали на разнообразные темы. Был очень эрудированный. И вдруг бах, предлагает за него замуж. Я даже испугалась. Мне не до этого, какое замуж, мне учиться, летать, я с Гризодубовой мечтаю познакомиться, куча планов, а тут нате вам, замуж. Я ему это все честно сказала. Он обиделся, перестал даже со мной разговаривать. А там была такая Ангелина, Геля, ну, и он стал все время с ней… Та самая, замужняя. Муж большой военный начальник, генерал, у них там дача, что ли, была, но он все время в городе, а она тут, значит, веселилась. Такая полноватая немного, высокая, и такая… Ну, заманчивая, что ли…
А н я. Сексуальная?
Б а б у ш к а. Наверно, да. Он и раньше с ней был, потом со мной подружился. И вот опять, значит, к ней. Я на танцы пришла – он на меня даже не смотрит. Я с другими потанцевала и ушла. Догоняет. Говорит, ладно, про женитьбу больше не буду, давай просто дружить. И мы опять встречались. А тут приехал его друг. Они вместе воевали. И Владислав меня позвал с ними посидеть.
А н я. Хотел тобой похвастаться? Перед другом?
Б а б у ш к а. Ну, не знаю. Скорее, он им хвастался. Леонид его звали, такой кудрявый, легкий, веселый. Я даже удивлялась: про войну вспоминают, а какие-то у них сплошные смешные случаи, будто и боев не было, а одни приключения. Потом погрустили, товарищей погибших вспомнили, спели… Пошли на танцы. Я с ними пошла, а сама их отговариваю. Какое-то у меня предчувствие было. И они же выпили все-таки. Отговаривала, даже заплакала, они не слушают. Пришли. Леонид кого-то из местных девушек сразу нашел, а Владислав со мной танцевал, а я вижу, Геля эта смотрит так… Не по-доброму. Говорю ему: знаешь, потанцуй с ней разок, а то злиться будет, а я не люблю, когда на меня злятся. Он пошел. Танцуют. И тут ее муж. Ворвался пьяный, да не один, с солдатами, будто воевать собрался. И без всяких разговоров бьет Владислава по лицу. Тот хотел ответить, а солдаты его схватили. И тут Леонид подскочил и как начал их всех. И генерала, и солдат. Может, учился этому. Как-то очень ловко, прямо как в кино. Генерал упал, потом вскочил, весь в крови… Вскочил, пистолет выхватил, выстрелил. В воздух. Солдаты их схватили. И все, больше я Владислава не видела. Слышала: обоих посадили в тюрьму. Вот, Аня. И вся на этом моя история.
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Витя, при чем тут фронтовики, при чем награда за Победу? Если фронтовики, можно генерала бить?
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. А я и не оправдываю никого! И никого не обвиняю! (Тише.) А Владислава было страшно жаль. Но вот так вот вышло. А нравился он мне очень. Может, потом никто так больше не нравился.
А н я. А дедушка?
Б а б у ш к а. Нравился, конечно. Но по-другому.
А н я. А первый секс – с дедушкой был?
Б а б у ш к а. Господи, тебе только это интересно?
А н я. Нет. Но все-таки, это же важно. Пап, ты не слушай!
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Не буду я про это рассказывать. Ничего интересного.
А н я. Ба, самое интересное в жизни – это секс. Спроси у папы, он знает. Он рекламой полжизни занимался, а реклама вся на сексе строится.
Б а б у ш к а. У него была такая работа, вот и все. А сейчас он другим делом занимается. И мне оно нравится, кстати, гораздо больше. Книги – это святое!
А н я. Ну, книги тоже разные бывают. И он не по работе это знал, по жизни тоже. Думаешь, с мамой они из-за чего разводятся?
Б а б у ш к а. Кто разводится?
А н я. А ты не знала? Все, отрежу себе язык!
Б а б у ш к а. Витя! Виктор, ты слышал? Какой развод, о чем она?
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Если не развод, то что?
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Ты хотя бы сейчас можешь отвлечься и объяснить?
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Ну, так. Веселимся! А я думаю, что это у нас Ирочка работает с утра до ночи и в Москве остается…
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Я не обижаюсь… Но… Я не говорю, чтобы посоветоваться или как-то… Это ваша жизнь. Но у тебя дочь, она имеет право знать!
А н я. А я и знаю. И про эту женщину, и про Лику. Уже год знаю.
Б а б у ш к а. Лика? Которой ты куклы даришь?
А н я. Да, папина дочка. Гликерия. Ей пять лет.
Б а б у ш к а. Виктор, ты не считаешь, что это слишком? Одна семья в прошлом и целых две в настоящем, это не чересчур?
Голос Виктора.
Б а б у ш к а. Как же одна, если… Знаешь, Аня, ты не расстраивайся, в жизни всякое бывает, но…
А н я. Ты меня успокаиваешь, что ли? Я нормально всё! Ну, есть у него еще одна семья, и что? Кто хочет, тот может!
Б а б у ш к а. Тебе все равно?
А н я. А в чем проблема? Даже если они разведутся, они же для меня останутся. Ну, отдельно, да, и чего? Мама меня любить даже больше будет. А папа подарками завалит. Типа комплекс вины. Пап, да? Машинку подаришь на восемнадцать лет? С мамой напополам?
Голос Виктора.
А н я. Ну, она купит, а ты еще что-нибудь. Ба, ты куда?
Б а б у ш к а. Поздно уже.
А н я. Даже еще не темно! Но завтра закончим, ладно? Про секс спрашивать не буду! Ладно? Ба?
Слышны шаги. Потом неразборчивые голоса бабушки и Виктора. Обрыв записи.
ВТОРАЯ ЗАПИСЬ
Аня и отец
А н я. Бабушка болеет, мамы нет, придется тебе. Я же не прошу каких-то подробностей. Просто – как встретил, как что. Чтобы хватило на три страницы. С одним интервалом.
В и к т о р. Плохо мы воспитываем нашу молодежь.
А н я. Не поняла.
В и к т о р. Спросила бы для вежливости, может, я занят.
А н я. Извини. Ты занят?
В и к т о р. Могу отвлечься, но зачем? Придумай про нас сама что хочешь. Проверять ведь все равно никто не будет.
А н я. Я придумывать не умею. Не хочешь про маму, давай про Лизу. Пригласил бы ее к нам вместе с Ликой. Лика смешная, хорошая. Нет, правда. Вдруг Лиза с мамой подружится? И будет у тебя две жены. У мусульман вот бывает, значит, что-то в этом есть. Нет, я бы так не хотела, но им-то, наверно, нравится, если они… Чего ты смотришь, я серьезно. В ислам заодно перейдешь. Какая разница, говорят, Бог у нас один.
В и к т о р. Анечка…
А н я. Ладно, ладно, ладно, не буду. Тогда давай про первую семью. Почему она с твоим сыном к нам ни разу не приехали? Сыну сколько?
В и к т о р. Тридцать пять.
А н я. А он очень больной?
В и к т о р. Нет. Просто… Ну, некоторые особенности.
А н я. У него с детства было? А то вдруг у меня тоже особенности появятся. От наследственности.
В и к т о р. Не появятся.
А н я. А что ты пишешь?
В и к т о р. Так. Вроде книги.
А н я. Не детскую?
В и к т о р. Почему детскую?
А н я. Ну ты же иллюстрации к детским книгам рисуешь, вот я и…
В и к т о р. Нет. Не детскую.
Тишина.
А н я. Нет, я могу сама, вы же что-то мне рассказывали, но вдруг навру? Считай, что тоже книгу пишешь, только устно. Потренируешься.
В и к т о р. Я не об этом пишу.
А н я. Или давай так, я журналистка и пришла брать интервью. Тук-тук-тук, можно? Я из журнала… Какие сейчас журналы хорошими считаются?
В и к т о р. Понятия не имею.
А н я. Давай из «Космополитен».
В и к т о р. Это хороший журнал?
А н я. Популярный. Начнем. Виктор Алексеевич, а как вы познакомились с вашей будущей женой?
В и к т о р. На личные вопросы публично не отвечаю. Да и не будет журнал «Космополитен» брать интервью у издательского художника-фрилансера.
А н я. Тогда как у просто художника.
В и к т о р. Как просто художника меня никто не знает.
А н я. Почему? Ты же в выставках участвовал, у тебя покупали что-то.
В и к т о р. Ты вот что скажи, зачем бабушке проболталась? Она мне тут такой допрос устроила, что…
А н я. Я не проболталась, а рассказала. Нарочно. Потому что вы к ней как к старухе относитесь. У нее голова отлично работает, она все понимает. Вы сами рано или поздно проговорились бы, было бы хуже. Так что я вам облегчила.
В и к т о р. Мы не как к старухе, мы ее просто бережем. И пока не разводимся, так что… Аня, честное слово, давай потом, а?
А н я. Хорошо, я сама расскажу, как помню, а ты поправишь. Значит, она работала в издательстве, а ты пришел устраиваться на работу?
В и к т о р. Нет. У меня уже была своя фирма, я предлагал рекламные услуги. Слушай, это неинтересно.
А н я. А самый первый раз – как было? Не просто знакомство, а уже – ну, свидание или… Пригласил ее куда-то или как?
В и к т о р. Пригласил или как.
А н я. Да ну тебя. Мне же интересно, я с собой сравниваю. У меня, например, в голове просто реально сканер, я человека вижу и сразу понимаю: или никогда, или может быть. Независимо от ситуации. Всякое же бывает. Идешь, машина останавливается: «Девушка, вас подвезти?»
В и к т о р. Часто предлагают?
А н я. Постоянно. Думаешь, для чего девушки машины покупают? Чтобы вот так вот не приставали на улице. А в метро знаешь как иногда смотрят? Ладно бы молодые, а то стоит дедушка, лет шестьдесят, и просто слюной весь течет, аж пол прожигает! В машине девушка как в танке, ее не достанешь!
В и к т о р. Интересно. Я об этом не думал.
А н я. А ты подумай. В любом случае зависит, какой человек. Тагир вот тоже на машине ехал, что-то там крикнул, я на него ноль, само собой, он тогда выбежал…
В и к т о р. Тагир?
А н я. Чего это ты так насторожился? Расист, да?
В и к т о р. Не говори ерунды. Какой еще Тагир, объясни.
А н я. Человек. Выскочил, чуть под другие машины не попал, и говорит: я понимаю, это ужасно выглядит, когда незнакомый мужчина девушку из машины зовет, я сам таких презираю, но что делать, не мог удержаться. Он говорит, а там пробка сразу, все гудят, ругаются на него, а он такой спокойный, улыбается.
В и к т о р. Хамство. Типичное их хамство!
А н я. Ты все-таки расист?
В и к т о р. И что дальше? Познакомилась с ним? Зачем?
А н я. Кто кому рассказывает?
В и к т о р. Я вопрос задал!
А н я. Чего ты волнуешься? Ну да, познакомилась. У него глаза умные. Для меня это важно. Он говорит: сейчас вся Москва встанет, давайте отъедем.
В и к т о р. И ты села в его машину?
А н я. В виде исключения. Я же вижу, нормальный человек, просто его перемкнуло на мне. И вся улица стояла, в самом деле. Пошли к машине, на него какой-то псих бросился с битой, представляешь? А он на него так посмотрел, так спокойно, улыбнулся так и говорит: все уже в порядке, я уезжаю.
В и к т о р. И ты с ним встречаешься?
А н я. Иногда.
В и к т о р. Он кто?
А н я. Занимается бизнесом, ремонт и дизайн квартир. Кстати, тоже художник по образованию.
В и к т о р. Ты меня нарочно дразнишь?
А н я. Чем это?
В и к т о р. Кто он по национальности? И да, я расист.
А н я. Он аварец, и что? Это такой народ в Дагестане…
В и к т о р Я знаю! И часто вы встречаетесь?
А н я. Сейчас не видимся, я же тут.
В и к т о р. А до этого? Какие у тебя с ним отношения?
А н я. Будет восемнадцать лет – скажу.
В и к т о р. Не понял!
А н я. Ну, вы же мне все время: вот будет восемнадцать лет, тогда. То есть я тогда человек, а сейчас не совсем. Вот и я тоже: будет восемнадцать, все расскажу.
В и к т о р. А есть что?
А н я. Конечно.
Молчание. Шаги. Щелчок, а потом бурление – электрический чайник. Льется вода. Постукивает ложечка. Шаги. Скрип кресла.
В и к т о р. Вопрос можно?
А н я. Отвечаю сразу: группового секса у нас не было. Пап, чего ты так смотришь? Вот не надо только делать вид, что ты не знаешь, что это такое. Ты больше меня знаешь в сто раз!
В и к т о р. Ничего не путаешь? Ты с отцом говоришь, и ты не журналистка, Анечка. Что у тебя было с этим… Как его?
А н я. Тагир.
В и к т о р. Я слушаю.
А н я. Давай так. Я рассказываю, что было. И как было. Или как не было. А ты рассказываешь, как ты ухаживал за мамой. На три страницы.
В и к т о р. Хорошо, начинай.
А н я. Нечестно, ты первый.
Пауза. Какое-то поскрипывание.
В и к т о р. У нас все было хорошо и просто. Встретились два человека одного круга, что важно. Быстро поняли, что подходят друг другу. Все. Твоя очередь.
А н я. Мама говорила, ты ей полгода покоя не давал.
В и к т о р. Ну, в общем, да. Не давал покоя. Она сомневалась, потому что, ты знаешь, она человек… Она все взвешивает. И правильно делает.
А н я. А секс у вас когда был, до свадьбы или после?
В и к т о р. Мы были взрослые люди.
А н я. Намек, что я не взрослая? Что мне нельзя?
В и к т о р. Аня, давай без этих… Просто расскажи, что и как!
А н я. В смысле?
В и к т о р. Сама знаешь, в каком смысле. Ну?
А н я. Что?
В и к т о р. Я жду ответа.
А н я. Какого?
В и к т о р. Чего ты дурочку-то из себя строишь? Трахалась ты с ним или нет?
А н я. Я на грубые вопросы не отвечаю.
В и к т о р. Я тебя хоть раз пальцем трогал?
А н я. А хочется?
В и к т о р. Очень. Прямо влепил бы… Ладно. В конце концов, захочешь рассказать – придешь. Я из тебя тянуть не буду.
А н я. Боишься?
В и к т о р. Я ничего не боюсь.
А н я. Ты всего боишься. Ты и смелый такой бываешь – от трусости. Ты боишься испугаться, вот и смелый.
В и к т о р. Умно сказала.
А н я. Так в тебя же!
Молчание. Звуки – Виктор отхлебывает чай.
В и к т о р. Аня… Жизнь – преимущественно печальная штука. Вернее, не простая. Думаешь, я не хотел любить только одну женщину и умереть с нею в один день?
А н я. Никто не хочет.
В и к т о р. Жаль, если ты так считаешь.
А н я. Да никак я не считаю. Ладно, работай.
Шаги.
В и к т о р. Постой. Я не буду лезть в подробности. Просто скажи, ты уже… Ну, понимаешь?
А н я. Девственница я или нет? У мамы спроси.
В и к т о р. А она знает?
А н я. Нет. Но должна догадываться. Типа материнское сердце.
В и к т о р. Аня, я понимаю, у тебя такой возраст…
А н я. А что возраст? Мэрилин Монро вон в тридцать шесть лет отравилась. Считается, что чаще девочки-подростки травятся, а она была взрослая тетенька, но дура. Так что – от возраста не зависит. Тагиру тоже тридцать шесть, а иногда совсем как мальчик, я даже себя старше чувствую. Правда, даже смешно. Они с друзьями на машинах катаются, как пацаны на велосипедах. Кто быстрей.
В и к т о р. Ты дружишь с мужчиной, которому тридцать шесть лет? И с его друзьями?
А н я. Да. И что? Ладно, извини, если помешала.
В и к т о р. Куда ты? Постой, Аня! Аня, иди сюда, я сказал! Аня! Аня!
Шаги.
А н я (тихо). Мудак.
Щелчок. Тишина.
ТРЕТЬЯ ЗАПИСЬ
Аня и бабушка
А н я. Ба, ты обещала.
Б а б у ш к а. Ничего я не обещала.
А н я. Ты хорошо себя чувствуешь?
Б а б у ш к а. Более-менее. Значит, ты знала?
А н я. Про что?
Б а б у ш к а. Все знали! Кроме меня. У моего сына другая семья, дочери пять лет… Берегли вы меня, что ли?
А н я. Я сама только недавно…
