Алексей Слаповский
Неизвестность
Я почти не спал, но утром пошел на демонстрацию. Ко мне сразу подошел Олег Алексеевич и сказал, что вчера мы поговорили неправильно. Что Сергей Матвеевич погорячился, я не враг народа и не шмель. Но мне тоже надо остыть и думать про школу, а не бросаться писать жалобы в газету.
Я опять чуть не заплакал. Я ведь был на демонстрации после вчерашнего как посторонний, со мной никто не говорил. Я хотел улыбаться, но не получалось. Но сдаться и уйти не мог. Мне было обидно. Это наш общий праздник, я хочу идти плечом к плечу со всеми, а получаюсь, будто в самом деле враг. Но, когда Олег Алексеевич мне это сказал, мне стало легче. И все после Олега Алексеевича тоже стали со мной говорить и улыбаться. И мы вместе пошли колонной. Мы чувствовали себя одним целым, было радостно от нашей общей мощи. И товарищ Сталин, который нам всем улыбался, как и в самом деле своим детям, смотрел с плаката и одобрял, а я мысленно посылал ему привет, как самому родному человеку. Я подумал, что, даже если у меня никого не останется, Сталин будет со мной всегда. Я был счастливым человеком.
Но это было днем.
Сейчас у нас гости. Сидят за столом, отмечают. Но я уже оттуда ушел. Сижу и пишу.
И вот, когда я начал тебе писать, товарищ Павел, я хотел просто все рассказать. Как я вчера поругался в школе, но как теперь все хорошо. Но когда я начал писать, я подумал по-другому. Когда просто думаешь, кажется одно, а когда пишешь – другое.
Я понял, что Олег Алексеевич все сделал нарочно. Он меня подкупил хорошими словами. А я очень хотел, чтобы у меня было хорошее настроение в этот праздник, поэтому согласился. И все это произошло для того, чтобы я не писал в «Комсомольскую правду».
Я не знаю, что делать. Если напишу, стану врагом для всей школы. Если не напишу, значит я трус. Но я не враг. И не трус. Если бы ты мне посоветовал, но я решаю все один. А с другими ни с кем не могу посоветоваться, у меня никого нет. Или с ними нельзя про это говорить.
4 мая
Опять болею. И написал письмо в «Комс. правду». Я написал в нем то, что написал тебе.
16 мая
Я хожу и учусь и все уже так, как было раньше. Никто уже ничего не помнит. Но я помню. Тася со мной почти не разговаривает, Роман тоже. Но они смотрят на меня. Я сижу, читаю или пишу, а потом вижу – они смотрят. И перекидывают друг другу записки. Соня про меня будто забыла, она теперь часто говорит с Куртом Пфлюгом. Это хорошо.
22 мая
Мое письмо напечатали.
Я не думал, что будет так быстро.
Когда я вынул газету и развернул, у меня даже закололо в сердце. А потом оно очень быстро заколотилось. Я даже сел, чтобы прошло.
Письмо короче, чем я писал. И много слов заменили. На этой странице еще строчки из других писем. Про то же самое. И статья «Кому нужны дутые цифры?» Про то, что в отдельных случаях имеют место завышенные показатели БГТО и ГТО. Что подавляющее большинство детей, юношей и девушек сдаёт все честно, но есть школы и коллективы, которые хотят казаться лучше. Но делают это нечестно. Я не буду пересказывать, а вложу эту страницу в тетрадь. Там все подробно[30].
24 мая
Со мной все ведут себя так, будто боятся. Только Ганьшин смеялся и кричал, показывал всем газету. Но он странный. Будто немного ненормальный. Он всегда смеется и кричит. Или, наоборот, плачет. Громко, во весь рот, как маленький ребенок.
Дома со мной тоже не говорят, а смотрят издали, как на какое-то животное из Африки в зверинце. Будто никогда не видели. Они и раньше не очень со мной говорили.
Мне плохо, но я это выдержу.
25 мая
Всех собрали и объявили, что будет пересдача БГТО. И что Сергей Матвеевич уволился, потому что он болеет от инвалидности, поэтому и записал все неправильно. Нормы на этот раз записывал сам Олег Алексеевич. Опять всем давали значки. Было меньше. А семь человек нормы не сдали. А я опять сдал на золотой.
Я все делаю правильно, но чувствую себя плохо. Героем быть тяжело, хотя я не герой, а хотел правды. Но правда оказалась очень тяжелая. И для всех, и для меня.
27 мая
Уволили Олега Алексеевича и еще двух учителей.
Сегодня в кабинете Олега Алексеевича со мной говорил человек из Москвы. Сначала с другими, а потом вызвал меня. Он не сказал, кто он, только что из Москвы. Он пожал мне руку и сказал спасибо. И спросил, что еще я знаю о деятельности Олега Алексеевича и Сергея Матвеевича. И других учителей. Но я больше ничего не знал.
28 мая
Подошел Роман и сказал, что понял, почему я это делаю. Из-за отца. Он мне испортил биографию, а я теперь ее делаю, чтобы она была лучше. Он меня похвалил, но я сказал, что опять его ударю, если он еще это скажет.
29 мая
У меня опять температура. Я не жалуюсь, просто пишу, что есть. И плохо сплю.
Мне приснился сон, что в нашу школу проникли какие-то враги. Они хотят захватить пионерское знамя. А я будто стал меньше, не комсомолец, а пионер. То есть еще ребенок. Я там встал в двери и не пускал, но они лезли. Тогда я схватил знамя и куда-то побежал. И я его спас. Кому-то отдал. Но меня поймали и поставили к яме расстреливать. И расстреляли, но не до конца. Я лежал в яме и был еще живой. Но тут в спину мне выстрелила очередь. Я будто умер, но как-то это чувствовал. Будто сверху смотрел сам на себя. И мне было не страшно, а даже приятно, что меня расстреливают.
А проснулся весь мокрый. Но не от пота. У меня это и раньше было. Я не знаю, что с этим делать. Когда я днем, я себя контролирую, но во сне это невозможно.
Павел, мой старший товарищ, почему я чувствую себя таким плохим человеком? Что я сделал неправильно? Я все сделал правильно. Но почему меня вместо радости то и дело охватывает какая-то мрачность?
И мне все время снятся сны. То про женщин, то меня расстреливают. Я даже боюсь спать, потому что мне надоели эти сны.
30 мая
Пришло письмо из «Комсомольской правды». Там меня благодарят за принципиальную и важную заметку, которая позволила открыть дискуссию про очковтирательство. И предложили стать внештатным корреспондентом. Я сначала обрадовался, но потом подумал, что я им написал по велению сердца, а если стану корреспондентом, надо будет постоянно что-то придумывать. Или искать. На меня и так все обращают слишком много внимания, я прославился на весь город, если не больше, а если начну писать постоянно, то все время буду на виду, а я этого не хочу. Да, я хочу писать, но тогда, когда сделаю что-то действительно серьезное.
Поэтому я решил отказаться. Но ответа им не послал. Они и так поймут, когда увидят, что от меня ничего нет.
2 июня
Товарищ Павел, нужен твой совет.
Дед предложил на лето поехать к его двоюродной сестре в село. Это немецкое село Гейбель. А я собирался все лето читать, тренироваться. И хотел, если честно, видеть Тасю. Но тренироваться и читать можно и там.
Я не сбегаю от трудностей, все равно летом нет школы, я никого не увижу.
Еще мне предлагают лагерь, но я не хочу. Я не боюсь людей, но мне сейчас надо подумать и что-то понять. То есть в деревне тоже люди, но там другая жизнь. А в лагере я могу увидеть что-то, что мне не понравится. Будто я в самом деле какой-то враг и шпионю. А я не шпионю, просто замечаю.
Надо сделать передышку.
Я даже не возьму эту тетрадь. Я немного устал все записывать. А еще я опасаюсь, что там ее кто-то может украсть. Тут я ее прячу, где знаю только я, а там неизвестно, куда ее деть.
Мне заранее не нравится это село, но я туда поеду. Мало ли что не нравится. Служба в армии тоже будет такая, что не все понравится, но надо делать. Поэтому это даже хорошо, что не нравится, надо приучать себя делать не то, что хочешь, а то, что надо.
19 августа
Товарищ Павел, мне сегодня исполнилось 16 лет. И я теперь совсем другой человек.
То, что я расскажу, ты не поверишь. Я и сам уже не верю, что это было.
Гейбель оказался хутор, а не село. Людей там мало и все сами по себе. Хотя работают в колхозе. Но больше у себя в хозяйстве.
Там речка, я там купался каждый день. Ездил на лошади. Умею теперь косить и многое другое в области сельского хозяйства.
Сестра деда, фрау Вона, совсем старуха, она живет одна. И рядом с ней женщина Фрица.
Она пришла, когда я приехал, и сказала:
«Даст мин фелаб!»
И засмеялась. И все это повторяла – мин фелаб, мин фелаб.
Я не сразу понял. Многие там говорят на своем немецком. Но на общем тоже могут. Она сказала на самом деле: «Дас ист майн ферлобтер!» Это значит: «Вот мой жених!»
И она засмеялась, а фрау Вона сказала ей что-то сердитое, но она все равно смеялась.
Фрау Вона ни разу не улыбнулась. Она только повторяла про меня: арме кинд, арме кинд. То есть несчастный ребенок. Это глупость, я не ребенок и не несчастный. Но старые люди любят вздыхать, жалеть других и жаловаться.
На другой день Фрица пришла просить меня, чтобы я помог косить. Я сказал, что не умею. Она обещала научить. Фрау Вона меня отпустила, но что-то сказала Фрице очень сердитое. Фрица опять смеялась.
Мы косили, я быстро научился, только сразу появились мозоли. Фрица мне обмотала ладонь тряпкой. Потом в кустах обедали, ели хлеб с молоком. Фрица рассказала, что она раньше жила в очень большом селе. Она красивая, поэтому к ней два раза сватались. Но она ждала, что посватается третий, Радульф. Она дружила с ним с детства. Но Радульф так и не посватался, уехал учиться в Саратов, в автодорожный институт. Тогда она тоже попросилась учиться. Поехала в Саратов, нашла Радульфа. Они стали жить вместе, но не поженились. Она никуда не поступила, не нашла работы, потом за ней приехали родители, пришлось вернуться. Радульф сказал, что закончит учебу и приедет. Она ждала от него ребенка, но он не родился. Что-то там не так получилось, она лежала в больнице и могла умереть. Но все обошлось, а ребенка уже не было, когда ее выписали. Радульф ей написал, что после учебы его посылают в Горький, на автозавод. Обязательно надо ехать. И она тогда поехала к нему в Горький. Но тут его призвали в армию на сборы или курсы. Она опять вернулась. Через год Радульф написал, что у него другая жизнь, что он уже в Ленинграде. И написал ей, чтобы она его не ждала и выходила замуж. Но она поехала в Ленинград. Там оказалось, что Радульф женат на другой женщине. Фрица вернулась и вышла замуж за взрослого мужчину. Она приехала с ним в Гейбель, но мужчина очень сильно болел психикой, не спал ночью и боялся пожара. Один раз Фрица проснулась, а дом горит. Это он поджег дом и бегал вокруг него как сумасшедший. Его отвезли в больницу, и он там умер. Фрица осталась одна, из большого сарая сделала дом. Она его еще достраивала, когда я приехал. Я ей помогал. Она брала уцелевшие доски и бревна от сгоревшего дома, и мы переделывали сарай в дом.
Фрица сказала, что она до сих пор ждет своего жениха. То есть Радульфа. Я спросил:
«А если не приедет?»
Она сказала:
«Я все равно его жду. А ты на него немного похож. Тоже красивый».
Я помогал и фрау Воне, и Фрице. Мне понравилось работать. Но было трудно, потому что Фрица все время шутила. То щекотала, то гладила. Или срывала цветок, обрывала лепестки, смотрела на меня и говорила:
«Поцелую – не поцелую, поцелую – не поцелую».
И обрывала лепестки. Но всегда получалось, что не целовала. Я терпел и понимал, что она просто насмехается. Но один раз мне надоело, я сорвал цветок, начал обрывать лепестки.
«Поцелую – не поцелую, поцелую – не поцелую».
И закончил на лепестке, который кончился словом «поцелую».
Фрица сказала:
«Некуда деваться, целуй».
Я хотел сказать, что я давно люблю другую девушку, Тасю, но вместо этого поцеловал. И она меня тоже поцеловала. Она так поцеловала, что я чувствовал, что у меня под губами будто что-то как будто отдельное, горячее и живое. Как какое-то существо. Но я уже был как пьяный и ничего не понимал.
Павел, я, конечно, вспомнил, как в твоей книге[31] девушка Христина хотела отдать тебе девичью честь, чтобы ее не забрали белоказаки, но ты вспомнил про Тоню и сумел устоять, отказался. Я поступил хуже. Я тоже вспоминал Тасю, но это не помогло. Я скажу прямо: я сдался. И нельзя оправдаться тем, что она сама заигрывала. Христина тоже сама тебе предложила, у тебя было оправдание, но ты оказался выше его. А я намного ниже.
Целый месяц я был сумасшедший, как умерший муж Фрицы. Я почти не появлялся у фрау Воны. А Фрица пела все время песню «Ду мин монма, фрока ен мидда». И смеялась. На правильном немецком это значит: “Du – mein Frühstück, Mittagessen und Abendbrot”. То есть: «Ты – мой завтрак, обед и ужин».
Так и было, но есть мы не забывали, наоборот, ели еще как. Но и работали. И на самом деле, кроме завтрака и ужина, были еще полдники, ночники и утренники.
Фрау Вона уже не ругалась, только молчала и отворачивалась. И Фрице тоже уже ничего не говорила.
У Фрицы есть лошадь, на ней я научился ездить. Ночью мы отводили ее купать. Или оба на ней ехали. Или Фрица, а я рядом. Или, наоборот, я на лошади, а она рядом. И мы ее купали. И друг друга. Ночью вода сверкает, если брызгать. И все очень громко, но Фрица не боялась, смеялась на всю округу.
Потом приехал дед Берндт. Он не говорил со мной, только с Фрицей. Я издалека слышал, но ничего не мог разобрать. Потом он пришел и сказал, что мы уезжаем. Я сказал – нет, уеду только завтра. И пошел к Фрице. Я даже не скрывался. Они смотрели, а я к ней шел. Но она меня встретила у дома и сказала, чтобы я шел обратно. И мы так стояли: она меня не пускала, а они стояли и смотрели. И я между ними стоял, как дурак. И я хотел уйти, но она крикнула: «Гин аль ин хел!» – и я догадался, что она послала всех к черту на своем языке. Взяла меня за руку и увела.
Ночью она сказала:
«Неизвестно, что хуже – когда все начинается со счастья или когда все кончается. Если со счастья начинается, будешь всю жизнь ждать, чтобы повторилось. А если кончается, весь остаток жизни будешь жалеть и грустить».
Я понял, что начинается – это про меня, а кончается – про нее.
Павел, а ведь ей всего 26 лет. Я раньше думал, что это очень много, но она вела себя часто совсем как девочка. Особенно когда смеялась или обижалась. Женщины часто обижаются, как девочки. Я даже у фрау Воны это заметил. Она сжимала губы и морщила нос и была очень похожа на Варю Сивушёву из нашего класса, она тоже так сжимает губы и морщит нос, когда обижается. А она всегда обижается.
Я стал с ней спорить, что у нее ничего не кончается. Сказал, что я останусь, буду с ней работать и жить.
Она плакала. Я тоже хотел, но скрепился.
Она сказала, что мне надо учиться, а потом идти в армию.
Я пообещал, что все равно вернусь.
И мы уехали.
Дед Берндт всю дорогу молчал, а потом вдруг улыбнулся и сказал:
“Vielleicht ist es besser, den Kopf vor Liebe statt vor einer Idee bekloppt zu sein”[32].
Я сейчас вспоминаю эти слова и чувствую себя предателем. Я действительно потерял голову и забыл свою идею. Я хотел зарыться в землю, как трусливый кулак, ничего не видеть и не слышать, а мир бушует и впереди война. Враги зашевелились со всех сторон, в том числе здесь, у нас.
28 августа
Товарищ Павел, я обещал говорить тебе все, в том числе жестокую правду. И я скажу. Неделю назад арестовали деда Берндта и мужа тети Иммы Бертольда. Мне их жаль. Но я чувствую, что это не просто так. Дед, Бертольд, сама тетя Имма, да все вообще, они не очень любят Советскую власть. Они про это при мне никогда не говорили, наоборот, говорили в ее пользу. Но я много раз замечал, что, когда я вхожу, они замолкают. То говорили, а я вхожу – молчат. Но я же вижу. Я бы мог даже подслушать, но это подлость. Мне очень жаль деда, он ко мне всегда был добрым. Но это не значит, что он добрый к нашей жизни. Тут я сомневаюсь.
Я долго не писал, чтобы все обдумать. Теперь обдумал и пишу все так, как есть.
2 сентября
В первый школьный день я увидел, что за лето все очень выросли и изменились. Но все равно я сам себе казался взрослее других. Тася это заметила и с интересом спрашивала, где я был и что делал. Мне даже показалось, что она о чем-то догадалась. И другие девочки смотрят не так. Уже девушки, а не девочки, всем по шестнадцать, а некоторым даже уже семнадцать, многие у нас пошли в школу с восьми лет. Или пропустили. Я тоже пропускал, но потом догонял.
Я стал спокойней. Я уже контролирую себя. Я смотрю на них, вижу анатомический театр, но меня уже не пугают мои мысли. Они обычные для растущего организма, это в порядке вещей.
Правда, сны снятся. Снится Фрица. Один раз проснулся и решил поехать в Гейбель на велосипеде, хотя туда почти 60 км. И даже поехал, но с дороги вернулся.
Или пошел на базар, там колхозники продают свои продукты. Я ходил целый час и понял, что смотрю, может, тут есть Фрица. И ушел оттуда.
Чаще всего мне снится конь, что я на нем скачу голый. С Фрицей или один.
И просыпаюсь весь мокрый. Но к этому тоже стал относиться нормально. Если раньше я на это закрывал глаза, то теперь признаю, что есть проблема. Но если она есть, если я ее от себя не прячу, значит с ней легче бороться. И все тоже, наверно, борются. Если было бы не так, люди посвятили бы себя только половому наслаждению и рожали бы детей, никто бы не работал, не делал революций и не строил новое будущее. И уж тем более не шел бы его защищать, потому что, чтобы отдать жизнь за Родину, надо сознавать, что ты отказываешься от пошлых ее сторон.
Но сны пока все равно снятся.
17 сентября
Послал честное письмо Фрице.
Письмо
Уважаемая Фрица! Я должен тебе сказать правду. Я говорил, что кончу школу, пойду в армию, а потом вернусь. Я обманул. Я верил в это тогда, но теперь понял, что сказал неправду. У меня другие цели. Я после службы останусь в армии и стану командиром. Или поступлю в училище, а после него стану командиром уже навсегда.
И еще то, что я должен был сказать сразу, и в этом моя подлость. Я люблю девушку Тасю. Это уже давно, крепко и навсегда. Мы создадим с ней семью, если получится, если не помешает жестокая война. Но она будет недолгой, мы победим. И тогда можно будет подумать о мирной семейной жизни.
Ты мне очень понравилась. Даже можно сказать, что я тебя «любил». Но это не то, что должно быть. Я боюсь, что ты будешь меня ждать, как ты ждала Радульфа. Не надо этого делать. Я этого не стою, я хуже, чем тебе кажется. Прости меня за все это и пойми.
С уважением
Владимир.
28 сентября
Я не ждал, но получил письмо. Очень короткое. На обычном немецком, но с ошибками.
Письмо Фрицы
Wolodja! Mein Sommerglück! Du sollte diesen Brief nicht geschrieben haben. Ich würde alles sowieso verstehen. Mach keine Sorgen, ich hab dich schon vergessen und werde auf dich nicht warten. Nur auf Radulf habe ich gewartet und warte immer noch nur auf ihn. Ich wünsche dir viel Glück mit deinem Tasya! Ich küsse dich, mein Junge zärtlich, wie gehabt. Deine Friza[33].
Мне стало сначала легче, потом тяжелее.
Зря я написал, правильно она мне это заметила. И хорошо, что ждет своего Радульфа. Но мне это стало как-то грустно. И зачем она написала «Твоя Фрица», если ждет Радульфа.
Павел, я начинаю думать, что женщины не такие простые, как нам кажется.
26 декабря
Совсем перестал записывать. Мне было не до этого. Я напряженно учился и работал над собой.
Я понял, что пишут дневники люди, которые в чем-то сомневаются. Как какой-нибудь Печорин. Он не понимал, какой он человек, вот и писал все время, чтобы понять. А я сейчас все понимаю, поэтому не пишу.
Я послал письма в два саратовских военных училища – войск НКВД, там учат офицеров для трудной пограничной службы, и в бронетанковое. Чтобы прислали правила приема. Из пограничного почему-то не ответили, из бронетанкового написали, что надо после окончания школы приехать и подать документы.
Бронетанковое мне нравится, я люблю технику. Но и пограничное интересно, учитывая международную обстановку.
У меня почему-то такое чувство, будто я несколько лет болел, а теперь выздоровел. И это чувствуют остальные. В классе меня уважают и любят. Я выпускаю стенгазету класса. Я делаю это с удовольствием. Еще я комсорг класса, это много работы, ты знаешь по себе, что значит относиться к делу по-настоящему, с огоньком. Но мне охотно идут навстречу и помогают.
У меня большое событие в личной жизни. При нашей школе построили и открыли интернат для школьников из тех небольших сел возле Энгельса, где нет десятилеток, а они хотят получить полное среднее образование. Я пришел к директору Дмитрию Степановичу и попросился в интернат. Сказал, что хочу жить в коллективе, а не в чужой семье, потому что у меня там нет отца и мамы. Осталась только бабушка, но у нас с ней разные интересы. А мне надо сосредоточенно готовиться для поступления в военное училище. Дмитрий Степанович пошел мне навстречу. Я теперь живу в светлой и хорошей комнате с Колей Васюхиным, Вальтером Вебером, Рихтером Кессенихом и Семеном Барбузой. Они учатся в девятом, а я в десятом, поэтому у них старший. Кессених – однофамилец родителей погибшей моей приемной мамы. Она была мама и моей сестры Кати. Катя незаметно выросла, ей исполнилось восемь 25 октября, с этого года она пошла в школу. И тоже живет в интернате, на первом этаже, где живут школьники начальных классов. Кессених, ее дед, куда-то уехал, бабушка тоже поехала, но не могла взять с собой Катю, оставила тете Имме. Я поговорил с тетей Иммой, что в интернате Кате будет лучше. Она будет среди своих, таких же детей. И не будет чувствовать себя какой-то приемной.
То есть мы с ней оба оказались в интернате в одно время. Я то и дело с ней вижусь, жаль, что раньше не уделял внимания, она растет очень умная и веселая. Ее ничем нельзя огорчить, такой характер. Иногда плачет, но быстро перестает. Когда я ей что-нибудь дарю, она даже визжит от радости. Я клею ей маленькие корзинки и кукольные ящики, она любит все раскладывать. Смешная, плачет, если что-то из ящиков пропадет. Ее соседки в комнате это поняли и начали в шутку то и дело у нее что-то прятать. Я с ними поговорил, они перестали.
Еще у нас наладилась трудовая практика. Не без гордости сообщаю, что имею к этому отношение. У нас была только столярка, где мы пилили и строгали. Но только чинили парты и делали табуретки, это несерьезно. Я поставил вопрос на школьном комитете: нужны станки, как в 3-й школе. Им дали старые, но работающие, из депо. Со мной согласились, и теперь у нас не два, а четыре станка: два токарных по дереву, но можно работать и по металлу, один фрезерный по металлу и сверлильный. Я быстро их освоил, хотя они очень часто ломаются. Наверное, во мне есть рабочая косточка. Я понимаю технику. Мне еще раньше дед говорил, что у меня конструктивное мышление, когда мы с ним играли в шахматы. Сейчас мы делаем модели самолетов и танков. Мне нравятся самолеты. Получается намного лучше, чем выпиливать вручную из фанеры. Я хочу написать в Балашовскую летную школу, узнать про условия приема.
В общем, много событий, не все упомянул.
С Тасей у нас наладилась хорошая и честная дружба. Будто у меня и не было этого низменного опыта с деревенской женщиной, который чуть не испортил мне жизнь. Роман тоже дружит с Тасей и со мной. Он стал проще и прямее. Нет ощущения, что что-то скрывает.
У меня была еще инициатива, которую мы успешно осуществили: рядом с футбольным полем построили полосу препятствий, окопы и блиндаж. Там под руководством Дмитрия Степановича, воевавшего в Гражданскую и получившего ранение ноги (он хромает), мы осваиваем навыки начальной военной подготовки. Тир у нас был раньше, мы часто стреляем, у меня неплохие результаты, хотя, конечно, хочется лучше. Это от многого зависит. В том числе от природных способностей. Например, Рита Смирнова, моя однофамилица, оказалась такой меткой, что выбивает максимальные результаты, ее даже хотят послать на соревнования.
Я каждый день просыпаюсь бодрым и радостным, ожидая от будущего дня новых открытий, чувствую настоящее счастье, особенно когда со своими товарищами занимаюсь чем-то полезным. Только в совместном деле можно узнать свои возможности и способности.
5 января 1938 г.
У нас в школе был спектакль, а потом вечер. Я играл моряка с воротником, остался в этом воротнике, мы танцевали с Тасей, она сказала, что ей нравится мой воротник. Роман смотрел на нас с такой усмешкой, что опять хотелось его ударить. Когда он смотрит с такой усмешкой, мне кажется, будто я делаю что-то нехорошее.
А потом у нас с Тасей начался странный разговор.
Она сказала:
«Не беспокойся, ты отличный юноша, только много про себя придумываешь».
Она сказала «юноша», хотя они нас до сих пор называют мальчиками. То есть дала понять, что я для нее не мальчик.
И как-то так оказалось, что мы ушли из зала и пошли в наш класс. И я почувствовал, что она чего-то от меня ждет. Я ее поцеловал и понял, что она как раз этого ждала. Мы целовались, но я почувствовал, что она ждет чего-то еще. Мне показалось, что она такая же взрослая, как Фрица, хотя этого не может быть.
И тут мой позор, моя очередная подлость. Я не мог разобраться в своем состоянии и вдруг начал рассказывать про Фрицу. Не для того, чтобы понравиться Тасе. Как раз наоборот – чтобы она поняла, какой я негодяй. Но Тася только улыбалась. Как будто я не рассказывал ничего особенного. И я, хотя опытный человек, почувствовал, будто я младше Таси, несмотря на весь свой опыт. Мое самолюбие было задето, мне показалось, что она не верит. Тогда я ее обнял так, как обнимал Фрицу. И делал вид, что ничего не стесняюсь, хотя на самом деле стеснялся. И мы начали опять целоваться. Она делала это так, будто все понимала и умела. Может быть, Роман рассказывал правду о ее родственнике, с которым у нее будто бы что-то было? И я совершил еще одну подлость, начал ее спрашивать про этого родственника. Она спросила, откуда я это знаю, я не признался. Она сказала, что это все выдумки. А то, что я имею в виду, у нее произойдет только тогда, когда она выйдет замуж.
Я спросил:
«За кого?»
Она лукаво улыбнулась и сказала:
«Может, и за тебя».
А потом сказала:
«Мне Роман все время говорит, что ты в меня влюбился. Это правда?»
Я сказал:
«Да, правда. И очень давно».
Она сказала:
«Ты мне тоже очень нравишься. Но я еще не поняла, какой ты человек. И не знаю про себя, какой я человек. Давай подождем, подумаем и посмотрим. А пока нам нужно все внимание уделить учебе. Я хочу учиться на врача, чтобы стать, как мама, это очень серьезно. Давай проверим наши чувства до восемнадцати лет, а до этого времени не будем говорить ни про какую любовь. Будет просто нормальная дружба».
Я согласился. Когда дружба, я понимаю, как себя вести. Если бы мы признались друг другу в любви – что дальше? После этого надо уже вести себя как-то не так, как раньше, она умная девушка, она поняла это быстрей меня. Мы к этому не готовы, все произошло слишком рано.
6 января
Прошел день после этого вечера, а мне все хуже и хуже. Я ее люблю. Мне хочется все время ей это говорить: я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю. Я очень тебя люблю.
7 января
Тасечка, я очень тебя люблю, но ты просила об этом не говорить, поэтому я пишу здесь. Тася, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю.
8 января
Тася, я не могу без тебя жить. Я видел тебя половину дня, а сейчас вечер, после школы я тебя не видел и уже скучаю и тоскую.
9 января
Я попросил ее принести какую-нибудь свою фотографию.
10 января
Таисия Риглер[34].
11 января
Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю. Так, что мне страшно. Но я думаю, что завтра тебя увижу, и мне становится горячо от радости.
12 января
В мире и в стране происходят важные и серьезные события, а я счастлив, как будто везде настал коммунизм. Мне надо пересмотреть отношение к своим личным переживаниям. По крайней мере, не все записывать, потому что то, что я чувствую, не имеет отношения к моей главной цели. А то будет похоже на дневник какой-нибудь девушки.
17 января
Многих ребят из нашего класса вызвали на приписную комиссию в военкомат. Постановка на учет в связи с будущей армией. Я ждал, что пойду со всеми, но меня не было в списках. Я решил выяснить, в чем дело. Могли напутать возраст или что-то еще. Я пошел в клуб[35], но там было очень много молодежи, военных, врачей из медкомиссии, я не мог ничего узнать. Ходил каждый день целую неделю, но всем было некогда. Потом там стало меньше людей, я сумел поговорить с человеком, который заведует документами. Он сказал, что, если в списках меня нет, я должен ждать до следующей приписки. А еще сказал, что на самом деле ставят на учет не всех подряд. Может быть, я не подлежу. Я спросил, что это значит – «не подлежу». Он не объяснил. Во мне появились какие-то сомнения, но я себя успокоил. Приписка еще не призыв на службу, еще есть время.
6 февраля
Я учусь и тренируюсь, не происходит ничего особенного. Почему-то бывает иногда очень грустно. При максимальной занятости это странно. Я иду к Кате, разговариваю с ней, помогаю решать уроки. Меня там зовут «брат-папа». Она этого не стесняется, только смеется.
14 февраля
Вчера мы с Тасей и Романом были в кино, а потом пошли вместе к ее дому. По дороге говорили про кино, а потом про гибель дирижабля «Осоавиахим». Роман сказал, что дирижабли – вчерашний день, летать нужно только на самолетах. И что он обязательно станет летчиком. Я удивился, потому что раньше он этого не говорил.
Было уже поздно, Роману идти домой близко, а мне в школу, в интернат, это дальше. Тася сказала, что я могу переночевать в комнате старшего брата, тот уехал. Я согласился. Роман смотрел со своей усмешкой, но ничего не сказал.
Я потом сказал Тасе, что Роман может обидеться.
Она спросила: «На что?»
Я растерялся. Она засмеялась.
Оказалось, что уехал не только брат, но и родители. Никого не было. Я хотел поскорей лечь спать, чтобы не думать о каких-то лишних вещах. Я лег, но не мог заснуть. Там не стена, а перегородка, Тася спросила из-за перегородки:
«Ты не спишь?»
Я сказал, что нет.
«Тогда давай поговорим».
Она пришла в комнату и легла рядом. Но ничего не говорила, а только лежала. Потом спросила, как у нас началось с Фрицой. Я напомнил, что уже рассказывал. Она сказала, что в общих чертах, а она хочет знать подробно. Я рассказал о цветках, о том, как мы срывали лепестки. Ей это понравилось. Она встала и взяла откуда-то бумажный цветок. И начала обрывать лепестки: «Поцелую, не поцелую, поцелую, не поцелую». И смеялась, что так интересней. Потому что решаешь не ты, а судьба. Я возразил, что человек должен решать сам. Она сказала: «Но ведь эта Фрица решила все за тебя, ты согласился». А сама все обрывала лепестки. Кончилось все на слове «не поцелую». Она сказала: «Глупости». И начала меня целовать. И шептала, что после моего рассказа о Фрице она не может спать и нормально жить, она все время об этом думает. Но пусть я не воображаю чего-то, она не хочет нарушать свое обещание, ничего не будет до 18 лет. Она просто хочет полежать со мной, как жена с мужем. То есть без одежды. И немного обняться.
