Алексей Слаповский
Неизвестность
– Алексей так же говорит.
– И что же у вас, любовь горячая была?
– Почему была? И сейчас. Я не хотела, все-таки у него семья была, двое детей, он, кстати, их сейчас полностью обеспечивает. Но он такой был настойчивый… Можно сказать, всю жизнь на кон поставил. А у меня такие обстоятельства были, что я… В общем – судьба.
– Если судьба, не поспоришь.
Крупицын кончил речь, художники и приглашенные пошли по залам.
Вера познакомила меня с мужем, он пожал мне руку.
– Слышал, слышал о вас, очень приятно, спасибо, что удостоили! Хорошо, что сегодня суббота, отдохнем! Прямо отсюда к нам и поедем, да, Верочка?
– Почему бы и нет? Домой?
– На дачу, воздухом дышать!
По пути Вера объяснила: у них, кроме городской, ее, Вериной, квартиры, два дома – один на краю города, почти в лесу, а второй, который Крупицын назвал дачей, в приволжском селе Пристанном, куда мы сейчас и едем.
– Ты же помнишь эти места?
– Конечно. Места козырные.
Дом в Пристанном оказался не просто домом и даже не особняком, это был замок. Я думал, сейчас уже таких не строят, прошла мода на башенки, зубчики, флюгера и тому подобное. Но выяснилось, что Алексей его и не строил, а купил и собирается переделывать.
– Очень уж пошло выглядит. Хочу проще, и побольше дерева. Очень люблю дерево. Все натуральное вообще.
Мы устроились в зарешеченной беседке, увитой диким виноградом. Блюда приносила молчаливая женщина. Они называли ее тетей Катей.
На столе было скромное изобилие – сыр, кусочки постной вареной говядины, помидоры, редиска, много разной зелени. Видно было, что хозяева придерживаются здорового питания. Было и вино, которое Крупицын пил охотно, но понемногу, Вера чуть пригубила, а я отказался.
– Как там в Москве наши? – спросил Крупицын. – Как Вячеслав Вячеславович поживает?
Я понял, кого из знаменитых земляков он имеет в виду, и ответил:
– Если честно, понятия не имею.
– Неужели не пересекаетесь?
– Нет. Разные сферы.
– Разве? Вы человек тоже известный, Верочка говорила, что по телевизору вас видела.
– Передача была про социальную рекламу, – напомнила мне Вера. – Ты участвовал. Гляделся отлично, кстати.
– Да, что-то было… На самом деле я рекламой почти уже не занимаюсь. А с Вячеславом Вячеславовичем мы даже не знакомы.
– Он умница у нас! Эрудиция, такт, воля, все есть у человека! Согласны?
– Да…
– Главное – имеется четкая и внятная политическая линия, я понимаю, чего он хочет. Это сейчас очень важно, согласитесь.
Я опасался, что он заговорит на важные государственные темы, о курсе на духовное возрождение, патриотизм, традиционные ценности и особый русский путь. Но Крупицын, видимо, был хорошо воспитан и знал, что с гостем принято беседовать не о том, что интересно тебе, а о том, что близко ему.
И он со знанием дела, с уважением отозвался о местных творческих традициях и течениях, о современных художниках, в том числе обо мне.
– Я ваши картины в интернете видел, Верочка показывала. Цветопередача оставляет желать лучшего, но все-таки суть видна. Что приятно – хоть у вас и склонность к гротеску, но видно, что вы уважаете людей, которых изображаете. А то все ударились в такую, знаете, карикатурность. Мода, понимаю, примитивизм и наив! Нет, это тоже имеет право на существование, но – глубины нет, понимаете? Будто они не рисуют, а высказываются. Не картина, а фельетон – или рассказ в лучшем случае. Или наоборот, чистый концепт, такая многозначительность, а на самом деле – та же мода. Ощущение, что сначала они придумывают себе имидж, а потом под него подстраиваются. Я не прав?
Крупицын был прав. Все, что он говорил, было вполне здраво и почти совпадало с моими мыслями.
Вера слушала его с улыбкой, поглядывая на меня и гордясь тем, что у нее такой умный и славный муж.
После завтрака решили сходить на Волгу. У меня в сумке был плавки, я переоделся.
– Пляж у нас тут загаженный, – заранее извинился Крупицын. – Но в принципе песок ничего, мелкий, белый. Надо машину купить специальную, помнишь, Верочка, мы в Марокко видели?
– Там было прекрасно, – сказала Вера. – Там климат, Витя, особенный.
– Это верно, – подтвердил Крупицын. – Жара тридцать пять градусов, а не чувствуется. Потому что влажность нулевая.
Мы шли тихой улицей, где одноэтажные деревянные и кирпичные дома соседствовали с особняками поселившихся здесь богатых людей.
– И дождь там был необыкновенный, – Вера продолжала делиться приятными воспоминаниями. – Даже не дождь, а такая взвесь. Мелкая-мелкая. Будто он не льет, этот дождь, а висит вокруг тебя, да, Леш?
– А цветы помнишь?
– Цветы, точно! Мы в отдельном бунгало жили, по периметру цветник, и запахи – просто сумасшедшие!
– Возбуждающие, я бы сказал, – намекнул Крупицын.
– Перестань! – засмеялась Вера и шлепнула его ладонью по плечу.
Пляж тянулся узкой полосой вдоль Волги. Над ним дорога, на дороге впритык друг к другу множество машин. Мы спустились по короткой бетонной лестнице. Под нею, до уровня верхних ступеней, была мусорная куча – пластиковые пакеты, банки, бутылки, все то, что остается от пикников.
– Я же говорил! – огорчился Крупицын. – И там, и там, везде! – он указал на другие кучи, торчавшие по всему пляжу. – Раз в неделю машина приезжает, рабочие в мешки грузят и таскают, но есть ведь контейнеры, наверху стоят, почему туда не отнести? Десять шагов сделать не могут!
– А тут контейнеры поставить? – предположил я.
– Тут к ним машина не подъедет. Да ладно, чего мы, вам, наверно, не терпится в родной Волге искупаться?
– Всегда, когда приезжаю, стараюсь попасть на Волгу. И зимой тоже – просто посмотреть.
Мы с Крупицыным разделись и пошли к воде, Вера осталась.
Смотрит, думал я. Сравнивает.
И появилось вдруг мальчишеское желание удивить и напугать. Нырну сейчас так далеко и так долго, как умею. Пусть поволнуются. Я опередил Крупицына, вошел в воду, на ходу глубоко дыша, запасаясь воздухом, и, когда было по пояс, нырнул. Плыл, касаясь руками дна, чувствуя, как вода становится холоднее. Значит, понемногу ухожу в глубину. Взял повыше, сильно загребал руками, работал ногами. Метров пятьдесят уже точно есть, на воде это расстояние кажется впечатляющим. Но кураж еще остался, еще не задыхаюсь, можно дальше… Тут вода внезапно потеплела, и я въехал носом в дно. Отмель. Рванулся вверх, вынырнул, проплыл немного поверху, повернулся.
Не сразу разглядел Веру, потому что смотрел перед собой, а при нырянии меня унесло вбок. Она бежала по пляжу и что-то кричала. Я поднял руку, помахал.
Не спеша вернулся, вышел из воды.
– Ну, вы даете! – сказал Крупицын. – Дайвингом занимаетесь?
– Напугал до смерти! – сердилась и смеялась Вера. – Что это? У тебя кровь?
Я прикоснулся пальцами к носу. Защипало.
– Не рассчитал, в дно воткнулся.
– Продезинфицировать надо!
– Да ерунда.
– Вот, возьми.
У Веры была с собой пляжная сумка из соломки, в ней бумажные носовые платки. Я приложил платок к носу.
– Пойду и я поплаваю, – сказал Крупицын.
– Только не ныряй! – предупредила Вера.
– Куда уж мне!
Крупицын пошел к воде, я остался с Верой. Молчал. Было неловко. Я не знал, о чем говорить. Не о Марокко же с его удивительными дождями и возбуждающими цветниками.
– Там мороженое продают, хочешь? – спросила Вера.
– Можно, спасибо.
– Я сейчас.
Едва она отошла, передо мной возникла рыхлая тетя. Лямки купальника скрыты в обильных телесах, мокрые короткие волосы приглажены, голубые глаза глядят весело, рот раскрыт в улыбке, обнажая зубы – наполовину свои, наполовину желтого металла, как пишут в милицейских протоколах.
– Привет, погостить приехал? – спросила она.
Лицо ее было знакомо, но я ее не узнал.
– Да, ненадолго.
– Как ты?
– Помаленьку.
– Я тоже по чуть-чуть. Сережу схоронила, ты слышал, наверно?
– Да… Соболезную.
– Живой был – ненавидела, а теперь так жалко… – Она оглянулась на реку и спросила: – А ты разве с вторсырьем в друзьях был?
Я не понял:
– С кем?
– Леха-Вторсырье. Вы вместе же пришли.
– Я с его женой в школе учился. А его сегодня первый раз увидел. Почему Вторсырье?
– Неужели ты о нем не слышал?
– Я уехал в девяностые.
– Тогда ясно. Он не очень светился, это сейчас его каждая собака знает. Поднялся на пунктах приема цветных металлов, свалки и помойки – тоже его бизнес был. Между нами, бандюга тот еще. Сережа у него одно время работал, так он однажды его так избил, что два ребра сломал.
– За что?
– Ну, выпил Сережа немного, что-то ему не то сказал. Спасибо, что не убил.
– А мог бы?
– Не только мог, а даже говорить не хочу! Может, врут, конечно, только у нас народу все известно! Сейчас-то он во власть ушел, убивать уже никого не надо, все сами отдают. Ты сейчас женат? – неожиданно переключилась она.
– Да. Дочь растет.
– Вот как у вас, мужиков. Одну жизнь не дожил, а уже вторую начал. Я Галину, бывшую твою, хорошо знаю. Женщина, конечно, с характером, но молодец. Я вот без характера – и одни неприятности от этого. Нет, ты прав. Если не живется с человеком, зачем мучиться? Это я, дура, терпела своего Сережу. А варианты были. Ну, ты и сам помнишь! – она засмеялась и ткнула меня кулаком в бок.
– Да уж, чего только не было! – попробовал рассмеяться и я. Получилось кисло.
– Ты надолго к нам?
– Не знаю пока.
– Номер мой запиши.
Я достал телефон, она продиктовала, я записал. Она стояла рядом и смотрела. Мой палец завис. После номера следовало написать имя, а я его, убей, не помнил.
– Ни фига себе, Витя, – сказала она. – Забыл, да? Что, серьезно? Бляха-муха! – покачала она головой. И догадалась: – Слушай, да ты, наверно, меня вообще не узнал? Да?
– Узнал. Просто… У меня на лица память отличная, а на имена…
– Ну, извините тогда за беспокойство. Привет Москве!
Она пошла прочь, высоко поднимая ноги и то и дело стряхивая песок, набивающийся в резиновые шлепанцы.
Вернулась Вера с мороженым.
Крупицын все еще плавал.
– Значит, Леха-Вторсырье? – спросил я. – Вот уж, действительно, навозну кучу разрывая…
– Не смешно, Витя. И не умно. Кто-то уже чего-то насплетничал?
– Это правда, что он людей убивал?
– Правда то, что его убивали. Видел шрамы у него на спине?
– Я мужчин с тыла не рассматриваю… Верочка.
– Да, он меня так называет. Тебе и это смешно?
– Почему – он? Вы совсем разные. Видно, что нахватался, обтесался, но все равно сквозит что-то… Этого не спрячешь. Я не мог понять, теперь понимаю. Леха-Вторсырье, этим все сказано.
– Ничего не сказано. Мало ли кто кем был, важно, кто кем стал. И ты ведь не знаешь, в каких обстоятельствах мы встретились. У меня было так все плохо, что… На грани катастрофы. И дела рухнули, и здоровье… Я умирала просто.
– Могла бы позвонить.
– С какой стати? Нет, я думала о тебе, но… Он очень вовремя появился.
– Ясно. Воспользовался шансом.
– Даже если и так. У тебя тоже были шансы, мог воспользоваться. Не захотел.
– Я? Я только этого всегда и хотел!
– Плохо хотел, значит. И все, хватит об этом.
Мы и не смогли бы продолжить разговор: из воды вышел Крупицын.
Вернулись на дачу, то есть в замок, Вера обработала мне нос йодом и залепила круглым пластырем телесного цвета. Я стал похож на клоуна. Всем было смешно.
– Мне пора, – сказал я.
– Что это вы? – огорчился Крупицын. – Сейчас шашлычок организуем!
Мне хотелось сказать ему, что я терпеть не могу процесса организации шашлычков, как и сами шашлычки. Мне ужасно хотелось назвать его при этом Лехой-Вторсырьем.
Но я сдержался, сказал только, что меня ждут неотложные дела.
Появился молодой человек, шофер Крупицына, Крупицын распорядился отвезти меня, куда я скажу.
Супруги сердечно проводили меня до машины, Крупицын крепко пожал руку, а Вера грустно улыбнулась, показывая мне, что опечалена расставанием. И у нее это получилось.
Я ехал и представлял, как они возвращаются домой – с облегчением, которое всегда бывает после приема гостей, независимо от того, желанны они или нет.
– Нормальный мужик, мне понравился, – возможно, скажет Крупицын.
– Да, – скажет Вера.
– И не гордый, хотя – и художник, и москвич. Свойский такой.
– Да, – скажет Вера.
На самолет до Москвы билетов не было, поэтому я отправился на вокзал и уехал ближайшим поездом.
Я был уверен, что больше никогда не увижу Веру. Так и вышло, но не по моей воле: через три года Вера умерла.
Рассказывали, что Крупицын не отходил от нее до последнего мига, на руках относил в процедурные кабинеты, на всякие рентгены и томографии, на похоронах рыдал как ребенок.
К прежней семье не вернулся, через несколько лет женился на молоденькой и опять счастлив.
ПРОГУЛКИ С ЧУДОВИЩАМИ
(2009)
Я стою неподалеку от двери женского туалета. Это каменное строение в глубине парка. Мужское отделение – с обратной стороны.
На асфальтовой дорожке среди кустов появилась дама средних лет. Увидев меня, замедлила шаги. Остановилась. Повертела головой, как бы недоумевая: куда это я зашла? Повернулась и стала удаляться.
Я засмеялся:
– Идите, не бойтесь, я тут просто – жду!
Дама пошла еще быстрее. Ждет он, видите ли. Не дождешься!
Вышла Анечка.
– Ты с кем говорил?
– Да так… Все нормально?
– Пап, ты вопросы иногда задаешь!
– Действительно.
Я улыбаюсь, глядя на свою девятилетнюю, рассудительную и красивую дочь.
Наконец-то мы выбрались погулять. Еще вчера решили, что на ВВЦ. Тут открылся аттракцион с огромными макетами динозавров, Анечке захотелось посмотреть. Она любит читать и смотреть фильмы про животных, про природу, говорит, что, когда вырастет, вступит в партию зеленых и будет заниматься проблемами загрязнения мира. Особенно ее беспокоит Тихоокеанское мусорное пятно.
Ирина хотела поехать с нами, но утром передумала: слишком много скопилось домашних дел. И надо еще несколько писем написать по работе, кое-что почитать…
Анечка слегка обиделась. Она любит, чтобы все вместе. И я, и мама, и бабушка. Вечерами зовет всех к большому телевизору, присоединенному к компьютеру, чтобы показать очередной фильм о природе. Счастлива, когда семья усаживается на диван в полном составе. Это бывает редко.
Она захотела поехать на ВВЦ воздушным трамваем. Так Анечка называет монорельсовую дорогу, которую долго строили, то открывали, то закрывали, и вот недавно она стала работать регулярно. Анечка одобряет строительство таких линий: электрический транспорт экологичен, для его строительства не надо портить много земли, как бывает при сооружении обычных дорог или метро.
Мы доехали на такси до метро «Тимирязевская». Там – конечная монорельса.
Поезд полз довольно медленно и шатко, но при этом без пробок, без перекрестков. Вряд ли на метро или на машине мы доехали бы быстрее.
Анечка с интересом смотрела по сторонам.
– Нравится? – спросил я.
– Все страшно захламлено, – озабоченно сказала она.
ВВЦ, где она была год назад, ей тоже не очень понравился. Неодобрительно оглядывала выстроившиеся длинными рядами ларьки с джинсами, кроссовками, футболками.
– Сплошная коммерция, а тут люди отдыхать должны!
Мы съели по мороженому, выпили газировки, потом она захотела в туалет.
И вот идем к динозаврам.
Анечка рассказывает о них, но меня постоянно отвлекают звонками сотрудники. У нас выгодный и срочный заказ, многие работают без выходных. Вот и звонят, советуются.
– Извини, – говорю я Анечке. – Что там про рапторов?
– Сам увидишь.
– Ты не сердись. Такая у меня работа. Да кризис еще.
– У вас всегда кризис. А с мамой что?
– С мамой все нормально. Ты говоришь, они ходили на двух ногах, и в этом преимущество. Почему? Гепарды вон на четырех, а бегают очень быстро.
Анечка объясняет.
Я думаю о работе. О том, что с Ириной не все нормально. И со мной тоже.
Недавно у нас был десятилетний юбилей знакомства. Отмечали вдвоем, в «Пушкине». Я заказал шампанское, она нахмурилась, я обиделся, сказал, что сам пить и не собирался, и вообще, эта проблема в прошлом.
– Ты всегда так говоришь.
– Хорошо, уличила.
– Просто понять хочу – в чем дело? Чего тебе не хватает?
– Мне всего хватает.
– Ты ничем не делишься, молчишь. Раньше о работе рассказывал.
– Теперь не хочу. Скучно. Наверно, скоро все брошу. Отойду от дел.
– Почему?
– Я ж сказал: скучно.
– Хочешь творчеством заняться?
– Не знаю. Вряд ли.
– А что тогда?
– Ничего. Послушай, только что у меня было прекрасное настроение…
– У меня тоже.
И так, слово за слово, праздник превратился в унылое выяснение отношений, унылое и бессмысленное, потому что мы, как и большинство супружеских пар, до конца эти отношения никогда не выясняем, то есть не говорим всей правды. По простой причине: как только мы и прочие пары скажем всю правду друг другу, так тут же парами и перестанем жить. Все браки держатся на ежедневной лжи, которая не обязательно выражается в словах, чаще – в умолчаниях. И это было уже в моей жизни и тянулось почти два десятилетия. Неужели – опять?
Я не сразу замечаю, что Анечка замолчала.
– И рапторы, значит, оказались в выигрыше? – спрашиваю.
– Я про стегозавров говорила.
– Да, извини. Они победили?
– Всё, проехали!
Включаю воспитательную интонацию:
– Анечка, не совсем вежливо так говорить с отцом.
– Какая разница, ты все равно не слушаешь.
– Я слушаю, давай.
Она молчит.
Входим в павильон с вывеской «Прогулки с чудовищами», где эти самые динозавры. Берем билеты – очень дорогие. Расчет простой, это же для детей, а на детях не экономят.
Нужно дождаться, когда соберется группа и придет экскурсовод. Но Анечка не хочет.
– Я и без них все знаю.
Идем по залам и осматриваем резиновых чудищ.
Анечка внимательно читает таблички с описаниями. Обращается к девушке-смотрительнице с бейджиком на блузке.
– А почему у вас в рекламе было написано, что масштаб один к одному? На самом деле они меньше.
– Разве?
– Конечно. Вон зауропод, у них одна шея десять метров была. А у вас он маленький.
– Это детеныш, – находит ответ смотрительница.
– И почему «Прогулки с чудовищами» называется? Они же на месте стоят.
– Но вы-то прогуливаетесь, – опять нашлась девушка.
Интересно, как люди додумываются до такого бизнеса, как в него попадают? И ведь выгодное, наверное, дело: заказал один раз эти чучела, заплатил за них и за аренду, и стриги прибыль. Не хлопотно, спокойно. Сдул чучела, перевез в другое место, одной небольшой фуры хватит, и стриги опять. Я бы так хотел: одно дело, одна головная боль. А не десятки разных задач, которые приходится решать каждый день, часто одновременно.
Меж тем девушка эта чрезвычайно мила. Лет двадцать пять, кожа смугловатая от природы или загорелая, глаза синие.
Тоже вот вопрос, почему такие красавицы не снимаются в кино, не ходят по подиуму, не выскакивают замуж за миллионеров, устраиваются на странные работы вроде этой?
Анечка продолжает допрос.
– А почему у вас тираннозавр шипит? У них голос был очень громкий и резкий.
– Да? Вы их слышали?
Девушка назвала Аню на «вы», хотя и с легкой иронией. Аня ей эту иронию простила и приняла как игру. Ответила в том же духе:
– Конечно, слышала. – И пояснила: – В фильмах. Ученые звук восстанавливают – точно такой, как был. У них крик был резкий.
– И у нас был резкий, – ответила девушка. – Да еще и головой он вертел. Но одна посетительница нажаловалась – маленький ребенок испугался. Я тут как раз была, видела. Кричал от страха – громче тираннозавра. Мы решили убавить звук. И голову зафиксировали.
– Не надо слишком маленьких пускать.
– Это точно, но не я решаю. Уж извините! – со смехом сказала девушка.
– Извиняю! – засмеялась и Анечка.
Девушка говорила с нею на равных, моя дочь это оценила.
И пошла дальше. А я отстал, спросил смотрительницу:
– Вы, наверное, биолог по образованию?
– Почему?
– Ну – динозавры же.
– А. Нет, временно устроилась.
– А я рекламой занимаюсь. Ищу интересные лица. Как вот ваше.
– Снять хотите?
Вопрос прозвучал двусмысленно, но девушка при этом усмехнулась вполне добродушно. И решил рискнуть и ответил:
– Да, очень бы хотел.
– А что рекламируете?
– Одежду, косметику, детские товары. Легче сказать, что не рекламируем.
– Я сама фотографией увлекаюсь.
– Тем более – есть о чем поговорить.
Пора оставлять ей визитку, но я медлил. Это ведь значит – разговор закончен, а мне хотелось с ней еще поговорить. Голос приятный. Красивых и приятных голосов очень мало, даже меньше, чем стройных ног, о чем Пушкин сокрушался.
Мысли мои мне показались пошловатыми и, чтобы исправиться – перед самим собой, девушка ведь об этих мыслях не подозревала, – я сказал:
– Обычно те, кто сам снимает, лучше понимают, как сниматься.
– Да, я знаю, я уже это пробовала. Для женского журнала. Три дня фотографировали, а потом до свидания – и все. Нигде ничего не появилось.
– Почему?
– Не знаю. Красивых девушек у нас полно.
– Проблема, наверное, в том, что вы – не типажная. Красивая, но – сами по себе. У многих есть стандарты. И они своеобразные: девушка должна быть одновременно красивая – и никакая.
– То есть?
Я увлекся знакомой темой.
– Ну вот, например, так называемые бельевые модели. Рекламируют сами понимаете что. Лицо должно быть приятное, но не запоминающееся.
– Чтобы не отвлекало от белья?
– Именно. И так во всем: лицо должно привлекать к товару, но не настолько, чтобы переиграть сам товар.
– А как же знаменитые модели? Они запоминающиеся.
– Там другой уровень, там работает имя. Имя – бренд. Бренд имени присоединяется к бренду товара. Поэтому, когда говорят – лицо такой-то компании, на самом деле имеют в виду имя. А лицо можно любое сделать.
– Интересно.
– Еще как.
Я вытащил бумажник, где были визитки. Но визитку не достал.
– Черт, кончились. Давайте так: скажите мне телефон, я сам позвоню.
Она сказал мне телефон, я записал его в свой.
Имя – Маша.
Очень приятно.
Распрощавшись, я пошел искать дочь. Уходил от Маши упругим молодым шагом. Если она смотрит вслед, оценит стройность и стремительность походки.
Вот как бывает в жизни: не знаешь, где потеряешь, не знаешь, где найдешь.
Я прошел все залы, Ани нигде не было.
Слегка встревожившись, вышел из павильона.
И телефона у нее нет. Пора купить. Да и давно бы купили, она сама не хочет. Я как-то спросил почему.
– Потому что у нас в классе у всех телефоны.
– И что?
– А то. Не хочу.
Очень самостоятельная девочка.
Я прошелся туда, сюда, кружил по окрестным дорожкам и тропинкам.
Аня сидела на лавочке возле площадки аттракционов.
– Ушла и не сказала, – упрекнул я.
– Не хотела мешать.
– Ты ничему не мешала.
– Очень красивая девушка.
– Да. И что?
– А мама красивая?
– Она красивее всех.
– Неправда. Красивая, но не красивее всех. И я красивая, но не красивее всех. Вы все время врете.
– Это не вранье, Анечка. Для меня ты красивее всех. Потому что я тебя люблю.
– А маму?
– Тоже. Тебе понравилось?
– Что?
– Динозавры.
– Да ерунда какая-то. Халтура.
– Ты знаешь это слово?
– Пап, ты все время удивляешься. Я что, с Марса? Я все слова знаю на русском языке вообще-то. Ну, не все еще. Есть какие-то термины. Все термины никто не знает.
– И что такое халтура?
– Когда что-то плохо делают. Для вида. Как ты со мной гуляешь.
– Аня, не обижай меня. Я с тобой гуляю не для вида, мне нравится. А если я с той девушкой задержался, то по делу. В моем агентстве, ты знаешь, ищут моделей для рекламы. Везде. У нее интересное лицо, вот я и…
– Чего ты оправдываешься? Я верю.
– Я не оправдываюсь, просто… Хочешь на колесо обозрения?
– Не знаю.
Аня оглянулась, посмотрела на колесо.
– Можно.
Мне показалось, она согласилась, чтобы меня успокоить и утешить. Я ведь был расстроен и не сумел этого скрыть. Вернее, не захотел этого скрыть. И она увидела. И что расстроен, и что озабочен тем, чтобы она увидела, как я расстроен. Она все понимает. Даже страшно иногда.
Медленно поднимались на колесе, оглядывая территорию ВВЦ и окрестности.
– Много все-таки в Москве людей живет, – сказала Аня.
– Да. А что?
– Ничего. Просто – много. Ладно, сейчас спустимся – и домой.
– Я не тороплюсь. И ты еще на лодке хотела. Поплаваем?
В прошлом году я катал ее и Ирину на лодке в небольшом пруду, Ане очень понравилось.
И сейчас она улыбнулась и кивнула.
Слишком широко улыбнулась, слишком охотно кивнула.
Чтобы показать мне, что ей очень хочется поплавать на лодке.
Как и в прошлом году, на лодочной станции меня предупредили, что можно катать только детей от десяти лет. Как и в прошлом году, я сказал, что Ане именно десять. Лодочнику было все равно, лишь бы свалить с себя ответственность.
Я медленно греб, с отрешенной задумчивостью глядя на воду, небо, облака и деревья на берегах. Вернее, я изображал отрешенную задумчивость. Я этим приглашал дочь тоже отрешиться от всего и просто получать удовольствие.
Она опустила руку в воду и смотрела, как вода обтекает пальцы.
Показалось вдруг, что она намного взрослее. Что это вообще взрослая женщина, которую я обманываю – вот только понять бы чем.
Даже жутковато стало.
Аня спросила, не поднимая головы, не глядя на меня.
– А та жена, которая первая у тебя была, она тоже была красивая?
– Да.
– А почему ты ее бросил?
– Я ее не бросил. Расстались.
– Почему?
– Поняли, что это была ошибка.
– А твой сын?
– Что сын?
– Почему он не приезжает?
– Он такой… Немного своеобразный.
– Аутист?
– Вроде того, но в очень легкой степени. Ты знаешь, что такое аутизм?
– Сам же мне кино показывал – «Человек дождя». Кроме сцены, где они там в гостинице. Ну, он там, его брат, с невестой в постели, а этот вошел.
– Если я не показал эту сцену, откуда ты…
– Сама посмотрела. Потом. Ничего особенного. Думаешь, я об этом ничего не знаю?
– Знаешь – и хорошо.
– Да не бойся, я об этом не буду. Мне еще рано. А с мамой, значит, не ошибка?
– С мамой не ошибка.
– А зачем люди женятся?
– Чтобы жить вместе. Рожать и воспитывать детей.
– Я не буду рожать и воспитывать. Мне будет некогда, я хочу, чтобы была интересная работа. Путешествия.
– Это ты сейчас так говоришь.
– Нет. Или работа, или семья, – Анечка вынула руку, стряхнула с нее капли. Как-то деловито, не по-детски. Так трясет рукой женщина, мывшая посуду.
– У меня и работа, и семья. И все нормально. Я вас обожаю.
– Бабушка говорила, что ты не стал великим художником, потому что все время о ком-то заботился.
– Тебе говорила?
– Маме. Ты бы им сказал, чтобы они при мне поменьше говорили. Они думают, ребенок ничего не понимает. А я не виновата, что понимаю.
Вот, значит, о чем говорят наедине мама и Ирина. Мама защищает меня. На то она и мама.
– Анечка, послушай. Я не стал великим художником потому, что я не великий художник. Я просто художник. Хороший. И уж поверь, если бы я был великий, то мне ничто не помешало бы. Хоть десять семей. И хватит об этом, ладно? Главное: я тебя очень-очень люблю и никогда не разлюблю.
– А маму?
– И маму, конечно. Прям ужас как.
Я надеялся, что Анечка хотя бы улыбнется. Но она не улыбнулась, смотрела на воду.
Но взглянула на меня и, наверное, догадалась, что я жду улыбки.
И – что ж, мне, дескать, не жалко – улыбнулась.
Зазвонил телефон.
Я не хотел ни с кем говорить.
– Звонит, – сказала Анечка.
Я достал телефон и уронил его в воду.
– Опа, – сказал весело. – Ну и шут с ним.
– А если мама? – спросила Анечка.
Я достал бумажник, вручил его Анечке.
– Держись за борт! – предупредил ее.
И прыгнул в воду.
В воде открыл глаза и тут же закрыл: слишком мутная вода, ничего не видно. Дно оказалось близко – илистое наощупь, я пошарил руками, не нашел телефона, да и не надеялся. Вынырнул. С кормы влез в лодку, стараясь ее не раскачивать.
Анечка смеялась, ужасалась и охала.
– Ты весь мокрый!
– Неужели? – оглядывал я себя. – Как это меня угораздило?
Я снял футболку, джинсы, отжал, надел на себя.
– Надо быстрей домой! – тревожилась Анечка. – И такси не вызовешь, телефона же нет! Давай быстрей к берегу!
Пока причаливали, пока шли к выходу, я почти высох – день был очень жаркий. Поймали такси, я сел с Анечкой на заднее сиденье.
– Ну ты даешь! – сказала она. – Маме расскажем?
– Почему бы и нет?
Мы поехали.
Она обняла меня за руку и прижалась к плечу.
Значит – простила.
И я себя простил, хотя некоторая нарочитость того, что я сделал, все-таки смущала.
Но лучше нарочито сделать правильное дело, чем не нарочито не делать ничего.
Дома мы весело рассказали о нашем приключении. Мама и Ирина улыбались, напоили меня горячим чаем с медом и лимоном, Ирина растерла мне грудь какой-то настойкой каких-то трав, отчего я стал пахнуть по-деревенски уютно. Чувствуя себя добрым домовым, от которого всем хорошо, пошел к себе в комнату. Появилась мысль записать то, что произошло сегодня. Не в виде документального фиксирования, а – сделать из этого рассказик. И даже с моралью. О родителе, который гуляет с ребенком, а сам весь в своих важных мыслях и заботах, не слышит вопросов ребенка, не интересуется им, хотя это есть самая главная забота.
Увлекся, буквы словно сами появлялись на мониторе и складывались в слова.
Постучала и вошла Анечка.
– Можно?
– Прости, я занят.
– Ладно, потом.
И СНОВА ВЕРА
(2010)
Двери вагона раздвинулись, и я увидел прямо перед собой Веру. Удивился, сказал: «Привет!» И тут же понял, что это не она. Просто очень похожа. Женщина вошла и села неподалеку, лицом ко мне. На мое приветствие не ответила, только глянула с легким недоумением. Я отрицательно покачал головой, приложил руки к груди, а потом развел их: дескать, простите великодушно, обознался. Она ответила безличной улыбкой; так светские дамы прощают мелкие оплошности официантов, маникюрш и прочих людей из обслуживающего персонала.
Рядом с нею освободилось место, я сел и сказал, деликатно посмеиваясь:
– Извините, но вы так похожи… Просто одно лицо!
– Бывает.
Мне показалось, что я услышал в ее голосе сочувствие и, пожалуй, даже готовность поддержать разговор.
Она была одета не для метро. Слишком высокие и тонкие каблуки, джинсы с дырами на загорелых коленях, смело короткая и прозрачная блузка, да еще завязанная узелком над обнаженным животом. Если бы ей было восемнадцать-двадцать, ничего удивительного, но в тридцать-тридцать пять, а ей было на вид столько, женщины так в метро не ездят, этот наряд – для суверенного автомобильного пространства, где тебя не зацепит чей-то охальный взгляд или, того хуже, чья-то охальная рука.
Я рискнул догадаться:
– С машиной что-то случилось?
– Вроде того.
– А как вас зовут?
– Сравнить хотите?
– Конечно. Интересно же.
– Вера. Неужели и имя такое же?
– Клянусь. Обалдеть. Так не бывает!
– Людей много, я тоже двойников встречала. А кто она?
– Типа по жизни моя любовь! – сказал я торжественно и дурашливо.
Она усмехнулась. Поняла: мужчина не любит пафоса. Оценила. Умная.
И от нее немного пахло вином.
Это обнадеживало.
– И что с ней случилось, с той Верой? – спросила она.
– Да ничего. Осталась в прошлом.
– Все там будем.
Фраза не из заурядных, я обнадежился еще больше. Спросил:
– Вы до какой станции?
– Сейчас выхожу.
– А что если мы посидим где-нибудь? Просто так, поболтаем. Скучно же говорить все время с теми, кого знаешь. Я вам историю свою расскажу.
