Алексей Слаповский
Неизвестность
А сегодня нас отправляют по новому назначению. Погода прекрасная и ехать будет очень хорошо.
Обнимаю тебя, моя сестреночка, скучаю по твоим голубым глазкам.
16.5.1940
Сестра Екатерина! Прости глупого старого брата, что он тебя задел. Но я вовсе не считаю тебя ребенком. Если назвал, как ты пишешь, «сестреныш», «умненькая» (если честно, я этого не помню), то не для того, чтобы поиздеваться (как тебе это пришло в голову???), а просто от теплых чувств к тебе.
И что плохого в слове «умненькая»? Считаешь, что это мало умная? Нет, ты умная много. И я этим горжусь.
Ну вот, сестра Екатерина, теперь докладываю.
Мы теперь в летнем лагере, в палатках. Каждый день много занимаемся.
Бываем и в городе. Это довольно большой город. Мы с моим другом Сашей вчера там были, ели мороженое и катались на трамвае.
Ты еще обиделась, что я твои глаза назвал голубыми, а они серые. Катя, человек иногда сам себя неправильно видит. Я всегда считал, что у меня как раз серые глаза, пока одна женщина не сказала, что они голубые. Я после этого посмотрел в зеркало и с удивлением увидел: да, в самом деле, голубые!
Такие вот бывают дела, сестра Екатерина.
Твой брат Владимир.
12.6.1940
Катя (если тебе только так нравится), ты меня запутала. И так тебе плохо, и так не нравится. Попытался написать серьезно, а ты решила, что я еще больше издеваюсь. Даже когда написал, что мы с другом катались на трамвае. Как дети. Но дело в том, что у нас мало развлечений, и прокатиться на трамвае после напряженных занятий – огромное удовольствие. Так что, как видишь, никаких издевательств.
Может, я немного шутил, но, если ты не велишь, не буду.
Буду писать максимально серьезно. С условием, если позволишь себя называть хотя бы Катюшкой. Идет?
Ты требуешь, чтобы я подробно описывал тебе, где я нахожусь и к чему мы готовимся. Но это ведь секретные данные. Хотя, если честно, мне кажется, они всем известны.
Я отправлю это письмо обычной почтой, в обычном конверте, когда найду почтовый ящик. На обратный адрес не обращай внимания, меня там уже не будет.
Мы сейчас выдвигаемся к границе с Румынией. Мы собираемся освобождать Бессарабию, которая входила раньше в СССР, а до революции была частью России. Румын там нет, только молдаване, украинцы, русские, евреи и другие. Нам это говорят на политзанятиях, но я и так об этом знаю из газет. И ты, наверно, уже знаешь.
Мы совершаем длительные пешие переходы, устаем, поэтому пишу коротко (а то и на это обидишься).
Обнимаю тебя (это-то можно?), твой любящий брат.
Жаль, что ты пока не можешь мне ответить: неизвестно, куда писать.
Владимир.
24.7.1940
Родная Катюшка, я не мог тебе написать раньше. Вернее, мог, но трудно было отправить письмо.
То, что я мог бы тебе сообщить о важных событиях, ты и так знаешь из газет и радио. Я горжусь тем, что освобождал Бессарабию. Нас встречали цветами, хлебом, молоком и фруктами. Румынские пособники империалистов испугались нашей мощи и капитулировали. Я опять не принял участия в боевых действиях, хотя был к этому готов. Но я чувствую, что все еще впереди.
Я учился в полковой школе (это уже третья учеба), мне присвоено звание сержант. Можешь гордиться.
Я сейчас первый номер пулеметного расчета, много веду политической работы по поручению командира, который оценил мое умение объяснять. Мне это действительно удается.
Твой любящий брат Владимир.
12.8.1940
Катюшка, привет!
Я уже далеко от прежнего места службы. Но зато ближе к центру нашей Родины.
На мое знание немецкого языка никто раньше не обращал внимания. Я писал в анкетах, что владею свободно, но это пока не пригождалось. И вот меня вызвали в штаб и сказали, что направляют на курсы переводчиков.
Я здесь уже две недели.
Оказалось, что мой немецкий лучше, чем у многих. В Энгельсе никого не удивишь, если русский человек на немецком говорит, как на родном, да еще при этом различает разные диалекты. Кстати, очень немногие знают, что такое наша республика, где она находится (только слышали, что где-то на Волге), я им рассказываю.
Мы занимаемся каждый день, но при этом продолжаем нести воинскую службу: строевые занятия, караулы, наряды и т.д.
Но главное: я узнал, что эти курсы приравниваются к училищу, то есть я становлюсь лейтенантом и продолжаю службу без угрозы увольнения в запас, как я и хотел.
Катя, я, как и ты, ничего не знаю про папу. Послать запрос не могу, зря ты считаешь, что мне это легче. Наоборот, труднее. И тебе я этого не советую. Давай надеяться, что он скоро вернется. Сейчас как никогда нужны хорошие производственники-специалисты, а он у нас таким и был.
Обнимаю тебя, сестреныш.
Я нарочно так тебя назвал, потому что ты сердишься, а мне нравится, как ты сердишься.
Твой брат В.С.
12.9.1940
(открытка)
Катя, некоторое время ты не будешь получать от меня писем. Я не знаю сколько.
Крепко обнимаю, целую.
Больше ничего написать не успеваю.
Не забывай меня, а я тебя помню каждый день. Смотрю на твою фотографию.
Крепко обнимаю и целую, моя Катюшка!
Твой навсегда брат В. Смирнов.
24.3.1941[39]
Здравствуй, Павел, мой дорогой товарищ!
Как видишь, я вернулся к своему дневнику.
Кажется, немного времени прошло, но до чего же смешно читать то, что я писал школьником! Правда, многое изменилось в жизни страны и в моей жизни. Время движется все быстрей, за месяц происходит всего столько, сколько в каком-нибудь XIX веке случалось за год.
Я опять живу в Энгельсе, продолжаю службу в новом качестве[40]. Может быть, это не совсем то, что я предполагал, то есть участие в боевых операциях, но это еще не исключено, а пока я не имею права чураться никакой работы.
Предыдущий период жизни показал мне, что во многих людях есть двойное дно, которое не сразу удается увидеть. Тысячу раз прав товарищ Сталин: Чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последние средства обреченных. В тыл советского государства буржуазные государства должны посылать вдвое, втрое больше шпионов, вредителей, диверсантов, убийц. Вредительская и диверсионная шпионажная работа агентов иностранных государств задела в той или иной степени все или почти все наши организации как хозяйственные, так и административные[41].
Это и есть теперь мое руководство к действию.
И неправда, что советская власть действует не глядя, исходя только из происхождения человека или, тем более, из национальности. Я наполовину немец, мой отец осужден, но мне доверили очень ответственную работу, выдвинули кандидатом в ВКП(б). И я этим горжусь. И если даже бывают отдельные ошибки (не исключаю, что так произошло с моим отцом), то при таком масштабе и объеме работы они практически неизбежны.
8.4.1941
Зверски устаю, товарищ Павел, работаю и днем и ночью. Но иначе нельзя.
Вчера имел беседу со священником-пастором из дальнего немецкого села. Он притворялся, что почти совсем не знает русского языка. И ничем не интересуется, кроме своей религии. Я предоставил ему записи его проповедей на немецком. И спросил:
«Может, вы этого не говорили?»
Он прочитал и сказал, что говорил, но не так.
«Как – не так? Молиться за невинно убитых, за несчастных, покинувших свой дом не по своей воле, вы так говорили?»
«Примерно так».
«И что вы имели в виду?»
Он начал бормотать, что невинно убитые – от рук разбойников. В разное время.
На этом я его подловил:
«Какие разбойники, в какое разное время? Давайте по фактам: из вашего села было схвачено и уличено в антисоветской пропаганде и деятельности, а потом расстреляно четыре человека. Кто это сделал? Это сделано именем Советской власти. Значит, вы считаете, что Советская власть – разбойники?»
Он понял, что проболтался, начал оправдываться, но я его тут же добил:
«А покинувшие свой дом, как я понимаю, это сосланные кулаки и контрреволюционеры? Вы их называете несчастными?»
Он понял, что вилять бесполезно, и заявил:
«Да, они несчастные, потому что им не дали возможности оправдаться и исправиться! Наказание должно соответствовать деянию».
А потом понес уже откровенно антисоветскую ахинею, я едва успевал записывать.
И полностью во всем сознался.
Это уже третий признавшийся за неделю. Даже новый наш нарком ВНС[42] заглянул ко мне в кабинет и лично поблагодарил.
У нас бывают и другие методы. Мне не нравится, как работает Ю.Ш.[43] Он с самого начала кричит, а потом применяет физическое воздействие, в том числе опасное для здоровья. Я считаю, что во всем должна соблюдаться законность: если мы преследуем людей за нарушение советских законов, то первые должны соблюдать их во всем. Одно дело работа агентурного характера, там бывают всякие ситуации, в том числе когда невозможно обойтись без физического воздействия и даже уничтожения вероятного врага, другое – когда ты официальное лицо, в официальной обстановке.
Надо поднять этот вопрос на совещании у ВНС.
10.4.
Вопрос поднял. ВНС поддержал меня. Ю.Ш. раздраженно сказал, что у него выше процент раскрываемости. ВНС обратил его внимание на то, что его подследственные потом начинают писать апелляции и жалобы, а у Смирнова (то есть у меня) не пишут.
«Пусть пишут!» – ответил Ю.Ш.
К сожалению, разговор ничем не кончился.
Меня это не удовлетворило, я подошел к Ю.Ш. и сказал, что теперь, пользуясь поддержкой ВНС, буду контролировать его действия.
Он ответил нецензурно. Послал меня. И сказал, что никакой поддержки не было.
Я удивился:
«Разве ты не слышал, как ВНС поддержал меня?»
Ю.Ш. сказал:
«Он не поддержал, он не стал спорить. Потому что все знают – ты дурачок. А с дурачками не спорят».
Ю.Ш. хотел меня обидеть, нарываться на ссору, но я не стал углублять конфликт.
Завтра едем по районам.
23.4.
Почти две недели мотались по районам.
Порадовало, что очень много здоровой молодежи. Верят в новую жизнь, презирают старую, охотно рассказывают о тех, кто живет с отсталыми настроениями.
Большую роль, как я понял, в поддержании этих отсталых настроений играют служители культа. Хотя атеистическая пропаганда везде развернута, есть кружки, настенная печать, агитация, культовые сооружения переделаны в клубы и тоже служат рассадником атеизма, но люди старшего поколения все втайне соблюдают обряды.
Есть и секты, они и раньше обходились без церквей, а теперь совсем ушли в подполье. Но оттуда тянут свои щупальца к молодежи.
Я становлюсь специалистом по религиозной тематике.
Попросил найти для меня библию, только с новой орфографией. Сказали, что с новой нет, кому она нужна? Нашли церковнославянскую, ее разбирать трудно. Тогда я взял немецкую. И с самого начала начал спотыкаться.
Вот написано:
Am Anfang schuf Gott Himmel und Erde.
Und die Erde war wüst und leer, und es war finster auf der Tiefe; und der Geist Gottes schwebte auf dem Wasser[44].
Если ничего не было, над какой водой носился дух?
Идем дальше. Бог создал свет и отделил ночь от дня. Потом создал твердь. Но потом началась какая-то ерунда: зачем-то еще раз создал землю, потом светила. А без светил откуда свет-то брался?
Читаю дальше.
Und Gott schuf den Menschen ihm zum Bilde, zum Bilde Gottes schuf er ihn; und schuf sie einen Mann und ein Weib.
Сначала опять все просто: бог создал человека. И тут же: они создали мужчину и женщину. Кто они? Или это путаница из-за того, что библия на старонемецком языке?
Но во второй главе он ОПЯТЬ создает человека (а что до этого создал???), а дальше того хлеще – создает ему жену. А раньше кто был? Любовница, что ли? И куда подевалась?
В общем, младенцу ясно, что это нелепый дурман. Но удивительно другое, как этому дурману верят люди уже несколько тысяч лет? Ответ – идет внедрение через других людей через других людей[45]. Они вбивают, втолковывают, втемяшивают. Следовательно, с людьми и надо работать.
Был неподалеку от хутора Г.[46] Спросил людей, живет ли там такая-то женщина, назвал ее имя. Сказали: да, живет. Хотела уехать, но передумала. Живет одна с ребенком. Ребенок совсем маленький.
Наверно, кого-то нашла на время. Как когда-то нашла меня. И родила. Я хотел сначала поехать и узнать, но был не один, да и не имел права использовать в личных целях служебную командировку.
28.4.
Взял выходные, съездил.
Новости такие: у меня есть сын Антон. Родился 27 марта 1938 года. Сейчас ему три с хвостиком и понемногу говорит. Но только на том языке, что и мама.
Получается, она в конце апреля 38-го виделась со мной через месяц после рождения сына. Она подтвердила: да, оставила его бабушке Воне и поехала повидаться со мной.
«Но мы же встретились случайно».
«Это ты так думал. Ты совсем молодой. Ты даже не заметил, что я после родов изменилась. Молоко из меня текло, как кровь, я сказала тебе, что у женщин это бывает, когда у нее женские, а ты, глупенький, и поверил».
Оказывается, она меня специально искала и нашла. Хотела решить, сказать мне про сына или нет. И решила не в мою пользу.
Я спросил почему, но отказалась назвать причины. Сказала только:
«У тебя своя жизнь».
Я возразил:
«Этот вопрос касается нас двоих, ты не имела права решать его одна. А сейчас что происходит? Он растет тут в навозе, как трава, и даже не понимает русского языка! Я этого не могу допустить».
Разговор был долгий, пришлось остаться на ночь.
Ночью мы помирились, и это понятно.
Но утром опять спорили. Я понял, что это зашло в тупик, взял ребенка, сел в бричку и спросил:
«Едешь со мной или остаешься?»
Она заплакала и согласилась.
29.4.
Не откладывая, зарегистрировали брак. После посидели вдвоем, никого не стали приглашать.
30.4.
Меня вызвал ВНС, расспрашивал про обстоятельства моей женитьбы. Я все честно рассказал. Неприятно, что при разговоре был Ю.Ш. и другие. Но это у нас часто, ВНС не любит шептаться, все вопросы решает в присутствии сотрудников, за исключением отдельных секретных, служебных.
Ю.Ш., услышав, во сколько лет я стал отцом ребенка, начал сально шутить и глумиться, я предупредил, что за такие шутки могу в нерабочее время набить морду. И пусть наложат взыскание. ВНС сделал замечание Ю.Ш. Но сказал и мне, что мой брак на немке, учитывая окружающую обстановку, может осложнить мою работу.
Я спросил:
«Каким образом?»
Он сказал:
«Сам понимаешь».
Да, я понимаю. Не дурачок, как считает Ю.Ш. Но что бы вы хотели? Чтобы я отказался от своего сына? Или чтобы жил с его матерью внебрачно?
Примерно так я им сказал.
На этом и кончили.
Нет времени углубляться в личное: впереди демонстрация и связанное с ней огромное количество мероприятий.
Человек, товарищ Павел, существо непредсказуемое. Я был уверен, что люблю Тасю, но, как выяснилось, даже не вспоминаю о ней. Виделись один раз на улице в Саратове, я улыбнулся, пожал ей руку. Она глядела как-то испуганно, будто боялась упреков и не верила моей улыбке. А я видел в ней бывшую одноклассницу, только и всего. Без всякой обиды.
А к этой женщине всегда тянуло. Может, я и без ребенка взял бы ее.
Конечно, ее надо образовывать, найти ей работу, чтобы была в коллективе, а няню в Энгельсе подыскать нетрудно.
4.5.
Выявлена группа сектантов, которые пришли под видом демонстрации, но обратили на себя внимание тем, что смотрели не на трибуны руководства, а в небо, будто просили дождя. Их задержали, у каждого оказались под одеждой кресты и иконки. Они не к Советской власти пришли на демонстрацию, а к богу.
Оказались старообрядцы.
Кого у нас только нет.
10.5.
Прошу Фаину (мы поменяли ей имя при оформлении брака – уж заодно), чтобы говорила с Антоном только на русском. Нашли няню, но она оказалась украинка, говорит с сильным акцентом. Будем искать другую. Язык для человека – очень важная вещь.
14.5.
Товарищ Павел, я забываю иногда обращаться к тебе, но на самом деле постоянно сравниваю мысленно твою жизнь со своей. Ты не обзаводился долго семьей, весь отдавался делу революции, но сейчас другие условия. Семья – важная часть общества. И многое зависит от направления, в котором воспитываются дети. Тут нужно единство целей и понимание, ради чего мы живем. А я недавно встретился со случаем, когда в семье все наперекосяк. Дед – темный немец, меннонит, не скрывает, что против службы в армии и в целом государства. Внук атеист и стремится в армию, и сейчас его вполне могут взять, изменились правила (раньше могли и притормозить, хотя в целом наши немцы считаются крепко советскими). А отец, похоже, не верит ни в бога, ни в советскую власть и вообще ни во что. Так и сказал:
«Я утром просыпаюсь – спасибо. Работаю – спасибо. Ем – спасибо. Жив-здоров – спасибо. Больше меня ничего не интересует».
Взял их Ю.Ш. по информации, что дед организовал религиозное подполье. Взял, по своей привычке, сразу всю семью. Я вмешался с разрешения ВНС. Чтобы, как говорится, отделить зерна от плевел. Тогда и понял, что внук толковый парень, отец – безобидный крестьянин, а вот с дедом пришлось разбираться.
Удивил он меня, если честно.
Я упрекал его, что он, как все верующие, уперся в этот тупик и не хочет видеть жизни. Вера, со своим учением о загробной жизни, лишает людей интереса к жизни настоящей. Показал ему библию, привел примеры махровой путаницы, которую нормальному человеку понять невозможно. Если только не стучать книгой по голове, что у вас и делают. А попробуй усомниться, что решения вашей этой самой внесудебной тройки, то есть бога-отца, бога-сына и какого-то там еще святого духа, могут быть неправильные или что-то они не так постановили, тут же у вас расправа, инквизиция, костры, мы историю изучали, знаем. Коммунизм предлагает человеку свободу воли и действий, а вы тянете его назад. Какая это свобода, если вы детей грудных крестите, когда они еще ничего не соображают? Все равно как если бы мы грудничков в партию принимали!
Он слушал, а потом начал возражать. Оказывается (я этого не знал), эти меннониты крестят только взрослых. И вера в загробную жизнь не мешает строить жизнь земную, хорошую и правильную. И любить ее. И свободу воли, выбора бог человеку будто бы оставляет, это не только меннониты считают, а все христиане. Долго еще он говорил. А в конце провокационно заявил:
«Мы-то как раз свободны понимать наши символы веры так, как это может осилить ум отдельного человека, и ничего за это никому не будет, а попробуй кто из вас заяви, что он сомневается в учении вашей троицы, Маркса-Ленина-Сталина, тут же полетит вверх тормашками. Как и я, скорее всего, полечу, но я не пропаду, моя троица со мной, а кому вы будете молиться, если прищучат? Марксу-Энгельсу-Сталину?»
Я пытался объяснить, что сравнивать тут нельзя: с одной стороны – сказки, неизвестно кем сочиненные, а с другой – учение реальных людей. И это учение всесильно, потому что оно верно, как сказал Ленин. С какой стати я буду заявлять о том, что сомневаюсь в верном учении, если я не сомневаюсь? Да и другой тоже. А если кто сомневается, то на самом деле не в учении, а в деле коммунизма, и тут уже речь о вреде для страны, идущей выбранным народом путем.
Мы еще говорили, но потом он неожиданно все прекратил, попросил бумаги и написал признательные показания.
Мутный человек. Запутавшийся в своих заблуждениях. Если бы другое время, его можно бы исправить, но времени нет. Да и возраст.
16.5.
Я пропустил Ветхий Завет, в котором сплошная путаница и несуразица. Читаю Евангелия. Но тоже выдумка на выдумке, невероятные чудеса.
Допускаю даже, что Христос был на самом деле, а потом напридумывали всякой ерунды. Наша учительница истории Генриетта Вильгельмовна рассказывала, что, когда не было письменности, многое передавалось устно и перевиралось. Взять былинного Илью Муромца. Конечно, нельзя верить тому, что про него сложил народ, но, возможно, в Муроме жил какой-то очень сильный человек, герой, а ему приписали все остальное. Я думаю, так же произошло с Христом.
И даже такая мысль возникла, товарищ Павел, опять обращаюсь к тебе. Может быть, тогда, в то темное и зверское время, был человек, чем-то похожий на тебя. Он хотел освобождения бедняков, говорил, что царство небесное для нищих, а богатых торговцев выгонял из храма. То есть он был революционер, он боролся за правду и равенство, за светлое будущее. Но понимал его в извращенном виде. Или так поняли те, кто потом это все описал. И он отдал жизнь за людей, это достойно уважения. Он, как и ты, в своей борьбе чурался женщин и всего, что отвлекало, был принципиальным. Мне кажется, сходства много. Но он не сумел организовать восстания, стать тем, кем впоследствии стал Спартак или еще позже Гарибальди. Наверно, общество было еще не готово.
Я поделился этими мыслями с Фаиной (уже привык к ее новому имени), она сказала, что не хочет говорить на эту тему. Сказала, что просто верит в бога и царство небесное.
«Как ты можешь верить в то, чего никогда никто не видел?»
Она сказала:
«Но ты же веришь в коммунизм, хотя тоже его никогда не видел?»
«Я не верю, я в нем убежден на основе логики».
«И я убеждена на основе логики».
«Откуда логика в слепой вере?»
«Она не слепая, а зрячая. Я вот молилась, чтобы ты вернулся. И смотрела богу прямо в глаза, то есть в небо. И ты вернулся. Разве это не логика?»
Попробуйте поспорить с женщиной ночью. Чем кончается, всем известно.
При этом я согласен: да, человека ведет судьба. Но перед этим человек выбирает судьбу. Вот вам и логика.
18.6.
Немного обидно за то, что случилось.
Я в последнее время чувствовал себя счастливым человеком. Растет замечательный сын, да и Фаина растет на глазах во всех смыслах, очень хваткая. И не скажешь, что из крестьянок, были с ней в концерте, она так оделась и причесалась, что все на нее оглядывались. Она, к тому же, моложе выглядит, иногда совсем как девочка. А я кажусь старше и у меня уже лоб лысеет. Так что смотримся ровесниками.
А в концерте был Немецкий госхор. Человек сто на сцене, и так поют, что заслушаешься.
Немного отвлекаюсь, не хочется рассказывать о неприятности.
Иногда попадаются не просто вредители или заблудившиеся, а агрессивные и злобные враги. Такой мне достался от Ю.Ш., его опять куда-то командировали. Ю.Ш. остался верен своим привычкам, подследственный был в синяках. И нервно дергался. Я его успокоил и начал обычный разговор. Но он дергался все больше. Потом закричал:
«Хватит меня дурачить, хватит притворяться, ты хуже прежнего, тот сразу по роже, а ты из меня душу тянешь! Бей сразу, сволочь!»
Я сказал, что не собираюсь его бить.
«Будешь!» – крикнул он и бросился на меня.
Он был худой, но сильный, с разлета ударил очень больно, мне пришлось защищаться. Но он не унимался. Получилась настоящая драка. И до тех пор, пока я не привел его на полу в неподвижное состояние, он не мог успокоиться.
А я обнаружил в себе неприятный азарт. Так, наверно, бывает на фронте: ты начинаешь бой, бежишь к вражескому окопу, схватываешься врукопашную, бьешь и чувствуешь, что получаешь удовольствие. Но ведь не от мучений врага, а от того, что ты его одолел.
Но все равно неприятно.
В воскресенье поедем с Фаей, Антоном и Катей на Сазанку[47], развеемся. Вода там, говорят, такая теплая, что можно купаться.
Катя у нас с начала лета и проведет с нами все каникулы, с Фаей у них отношения хорошие, а Антона не спускает с рук, хотя тот уже довольно тяжелый. Я вижу, что ей нравится быть старшей сестрой. Она очень повзрослела. Задает серьезные вопросы, я как могу отвечаю.
Так что я все-таки счастливый человек, несмотря ни на что.
29 августа 1941 года[48]
Ну, вот так, товарищ Павел…
Лихая година, которую я предчувствовал, настала для нашей Родины.
Перерыв в моих писаниях объясняется следующим.
22 июня мы поехали купаться, были на озере весь день, вернулись в город вечером и узнали, что началась война.
Я хотел записать свои мысли по этому поводу и не нашел дневника. Смотрю, а тетради отца тоже нет. Спросил Фаю, она сначала отнекивалась, потом призналась, что давно хотела посмотреть, что я все время пишу, но сдерживалась, а три дня назад не сдержалась, прочитала. И тетрадь отца. Не все подряд, потому что читает по-русски медленно, но ей хватило, чтобы испугаться. Хотела даже сжечь, а потом спрятала. И не скажет куда.
Я начал ее убеждать в глупости ее поступка, но она плакала и говорила:
«Эти тетради погубят тебя и нас с Антоном. Началась война, теперь все будет по-другому».
«Не отговаривайся, ты спрятала, когда еще не было войны».
«И без войны нельзя этим заниматься. Ты же все записываешь».
«Не все, а некоторые факты».
«Вот и я о том же, факты. А факты нельзя записывать. Если бы было можно, это было бы в газетах, а там ничего такого нет. В жизни одно, а в газетах совсем другое. Вот зимой поезд сошел с рельсов под Анисовкой, люди погибли, все об этом знают, но ни одна газета не написала».
Я объяснил, что она и раньше должна была понимать, а особенно теперь, когда пришла война, что газеты не имеют права отражать наши отдельные недостатки и давать козыри врагам. Об этом надо не писать, а конкретно разбираться, что, кстати, и было сделано, и я тоже принимал участие. Но об этом, между прочим, не стал писать, хотя мог бы, потому что газеты одно, а личный дневник – только для себя. И, может быть, для потомства.
«Еще хуже. Значит, наш Тоша прочитает, как у нас с тобой было. Думаешь, ему будет приятно? И про меня, и про Тасю твою, и все эти твои истории? Да еще смеяться начнет, что ты пишешь человеку, которого и на свете не было!»
«Его не было, а его автор был. Он про себя писал. И обращаться можно к кому угодно, в литературе это сплошь и рядом, а я, когда придет время, буду заниматься литературой, как Островский, так что для меня моя тетрадь – материал! Ты сама-то вот к богу обращаешься, которого уж точно нет, и ничего?»
«Я не для литературы обращаюсь, а для жизни. А бог и так мои мысли знает. А твои мысли, если узнают, кому не надо, сделают неправильные выводы, ты этого не боишься?»
«Бояться должен, кто врет и лукавит, а мне бояться нечего!»
«Как раз кто врет и лукавит, ему нечего бояться, странно, Володя, что ты такой умный, а этого не понимаешь».
«Ну, спасибо, что дураком не назвала».
«Ты умный, да. Auch gescheite Hähne frisst der Fuch[49]», – сказала она по-немецки.
Я рассердился:
«Кого ты лисой считаешь, советскую власть, что ли?»
Я не запомнил других подробностей, но ругались и ссорились мы долго. Стыдно было, что в такой день занимаемся такими вещами. Но отдать тетради она отказалась наотрез. И обидела напоследок:
«Может, ты меня на допрос вызовешь в вашу контору? И какие-нибудь особые меры применишь? Или давай в ссылку меня – как твоего отца!»
Тут мы окончательно разругались.
Спали врозь.
На другой день у военкомата была огромная очередь добровольцев, желающих отправиться на фронт. Я пришел к ВНС и сказал, что хочу попасть на фронт и прошу мне в этом посодействовать. Но он ответил, что это не в его компетенции, нужно подать рапорт по начальству. А начальство – он, то есть через него. Он перешлет, и мы будем ждать решения. А пока много текущей работы. Может быть, никакого дополнительного призыва и не будет, нападение отобьют наши кадровые регулярные войска, без помощи запасников.
Но мобилизация все-таки была объявлена. Много молодых немцев, в том числе уже служивших, хотели воевать, но военкомат тормозил и ждал каких-то указаний. Была некоторая неразбериха. Кого-то отправили, а потом вдруг вернули, кому-то сразу же приказали разойтись по месту жительства. Некоторых направляли к нам для беседы и выяснения причин такого желания воевать. Большинство, по-моему, были патриотами нашей общей Родины, я давал им благожелательные характеристики. Но у военкоматов свои предписания.
Характерно, что у многих было настроение радости. Мы были уверены, что война быстро и победоносно кончится. Я и сейчас считаю, что долго это не продлится и временное отступление – для концентрации наших сил. И то, что завтра отправляюсь на фронт, как и другие, тому подтверждение: свежие силы навалятся и покончат с войной.
Но я забежал вперед.
Пока я ждал решения, у нас начались передвижки. В конце июля прибыл ГВВ[50], теперь он нарком, а ВНС перешел в его заместители. Приехали и другие сотрудники НКВД. Меня перевели на архив, привлекали быть переводчиком.
С Фаей отношения выровнялись, хоть и не до конца. Будто черная кошка пробежала между нами. Грустно было сознавать, что близкий человек что-то от тебя таит, ушел в какие-то свои мысли.
С этими неопределенными настроениями мы прожили июль и почти весь август, напряженно следя за обстановкой на фронте. Я просил ГВВ передать повторно запрос насчет отправки меня на фронт, но он посоветовал обратиться самому. Что я и сделал.
Тут пришло секретное Постановление ЦК ВКП(б) и СНК о переселении немцев Поволжья, Саратовской и Сталинградской областей. С ним ознакомили партийный и советский актив и, конечно, нас, сотрудников НКВД.
У меня поднялась буря чувств и мыслей, я не знал, что думать. Я даже не мог посоветоваться с Фаей, не имея права разглашать документ с красным грифом[51].
С одной стороны, я знаю по опыту своей работы, что антисоветские настроения у наших немцев есть. С другой, много немцев, рожденных после революции, как и я, преданных советской власти, готовых ее защищать до последней капли крови. Объяснение одно: наше государство подстраховывается, опасаясь диверсий изнутри. И ведь будут не ссылать, а переселять туда, где они и так издавна живут, – на Северный Кавказ или в Сибирь. Главное сделать это по-человечески, дать возможность взять скот и инвентарь, чтобы устроиться на новом месте. И как быть со смешанными семьями? К примеру, эта проблема не коснется меня – и в силу моей службы, и в силу того, что я русский по отцу и я глава семьи. А если муж и отец – немец, а жена русская, а дети полукровки?
Я задавал эти вопросы ГВВ, он ответил нервно, что его это уже не касается, он отбывает к новому месту службы.
Одновременно с постановлением прибыли войска НКВД.
28 августа вышел Указ Президиума Верх. Совета СССР о переселении. Уже официально. Я в этот день был на улице, на базаре, в других местах, и меня неприятно удивило, что многие энгельсцы открыто радуются, говорят: «Давно пора прогнать проклятую немчуру». Некоторые и раньше недолюбливали немцев, живущих в общей массе обеспеченнее и опрятнее. Они не понимают, что это из-за того, что у колонистов всегда были спаянные религиозные общины, а община дает людям хороший положительный настрой и ориентировку на примерных своих членов. Жаль, конечно, что за этим стоит религия, но сам коллективизм, который при этом проявляется, доказательство пользы коллективизма как такового. Если бы их объединяли идеи социализма, а не выдуманные, цены бы им не было. Но они уже начали этот путь, образовав колхозы, и, я думаю, сумеют его продолжить в любых условиях.
