Анастасия Орлова
Увечные механизмы
Глава 18
Этен: шумный, весёлый и разгульный. Этен, славящийся своими кабаками и вкусной едой. Неспящий Этен, где плохо знают правила этикета, но без причины никогда не обидят. Маленький, почти полностью деревянный Этен, где ты для каждого «дружаня» и «братец», даже если здесь всего лишь проездом и ни с кем не знаком.
– Как хочешь, но сегодня я в паровозе сидеть не намерена! – заявила Сурьма, подъезжая к городу, купавшемуся в лучах закатного солнца.
Сегодняшний перегон оказался для неё самым тяжёлым. Возможно, сказывалась накопившаяся усталость. А может, ей просто было скучно: Висмут весь день был погружён в свои мысли и говорил мало, ограничиваясь односложными ответами. Сурьма уже привыкла болтать с ним о том о сём, смеяться его забавным шуткам. Ей нравилось, что он слушал её, как никто больше: серьёзно и вдумчиво, и никогда не ставил себя выше, как, например, Астат, который, вместо того чтобы объяснить что-то для неё непонятное, лишь вздыхал: «Не забивай голову, душа моя, для девушки это совершенно не нужно!». И теперь, проведя практически весь рабочий день за монотонным занятием в полной тишине, словно кроме неё в будке машиниста никого не было, Сурьма желала активной деятельности и свежих впечатлений.
– Да ты бурлишь энергией не хуже Празеодима! – усмехнулся Висмут, окинув её быстрым взглядом.
– И я взорвусь, как паровой котёл, если опять придётся сидеть на месте! – пригрозила Сурьма.
– Хорошо, – согласился он спокойно.
– Хорошо?!
– В Этене нет модных шляпок, тут народ вообще довольно простой и непритязательный. Но я знаю, где тебе понравится. Туда и сходим.
– Куда? – загорелась Сурьма.
– Увидишь, – загадочно улыбнулся Висмут. – Вот только в платье не наряжайся.
– Как же так?
– Иди в рабочем. Твои наряды в Этене будут неуместны.
Сурьма недовольно скривила губы, но спорить не стала: а ну как Висмут вообще передумает куда-то идти?
Закончив с локомотивом и бумагами, они встретились на вокзальной платформе недалеко от своего паровоза. Из вагона доносился чудовищный скрип: Празеодим под чутким руководством Рутения осваивал губную гармонику.
– Ты была права, – многозначительно оглянувшись на поезд, сказал Висмут, – сегодня стоит выйти в город.
Он тоже был в рабочем, но это не помешало Сурьме взять его под руку, как если б они оба были «при параде».
– Здесь так не ходят, Сурьма, – извиняющимся тоном сказал Висмут.
И правда: улицы за пределами маленького вокзальчика кишели людьми, которые двигались очень проворно, почти бегом, и никто не держался под руки. Деревянные дома были приземисты, тротуары – широки, то тут, то там велась оживлённая торговля – прямо по краю тротуаров, на перевёрнутых деревянных ящиках. Торговали всем: газетами, ягодами, зеленью, деревянными игрушками, вязаными шалями, цыплятами и даже козой.
– Почём коза? – ради смеха спросила Сурьма, неуклюже прикидываясь местной, и Висмуту пришлось ввязаться в мигом разгоревшийся торг, иначе хваткий да языкастый продавщик шутками-прибаутками, а козу Сурьме всё-таки всучил бы.
Обеденных заведений в Этене было едва не больше, чем жилых домов: двери их по нынешней хорошей погоде стояли нараспашку, и из наполненных золотистым светом проёмов струились аппетитные, сводящие с ума запахи. Хорошо поесть этенцы любили даже больше, чем поторговаться.
Висмут свернул с главной улицы, несколько минут они петляли переулками, пока не вышли к высокому глухому забору. Из-за забора доносились звуки двух дудочек и вкусно пахло жареным мясом. Висмут отворил калитку, пропуская вперёд Сурьму.
Посреди двора стоял длинный узкий стол, за которым сидели только с одной стороны, потому что по другую двое статных парней жонглировали горящими факелами и показывали разнообразные трюки с огнём. Позади стола, вокруг огромного очага суетились несколько кухарей, готовя гостям заказанные яства.
Висмут с Сурьмой уселись на скамью, на свободное за бесконечным столом место, и к ним сразу подскочил мальчишка с досочкой, на которой мелом было написано меню.
– Чего отведать изволите, добрые господа?
– Тут всё так необычно! – изумилась Сурьма. – Хотелось бы попробовать что-то особенное, что бывает только здесь.
– Возьми свиные рёбрышки в малиновом варенье с подливкой из пряных трав, – подсказал Висмут.
– Звучит странно… Но я попробую!
Прав был Висмут: рёбрышки оказались неправдоподобно вкусными! Даже огненное представление не смогло их переплюнуть, хоть тоже вызвало у Сурьмы, ни разу такого не видавшей, немало восторгов. Трюки с огнём сменились танцами с огненными веерами, а потом – представлением с дрессированными воро́нами, которые были настолько умны и забавны, что зрители долго хлопали и улюлюкали, не желая отпускать их с импровизированной сцены.
К Сурьме подскочил мальчишка-разносчик – забрать пустую тарелку.
– Не хочет ли госпожа ещё чего отведать? – спросил он. – У нас и напитки есть особенные, которых нигде больше не сыскать! Выпить нашенской «хромой щуки» даже из Толуола едут.
– Разве щуки бывают хромыми? – заинтересовалась Сурьма.
– Не советую тебе проверять, – вмешался Висмут.
– А её и не варит никто, окромя нас, – парировал мальчишка, – может, и случая больше не представится!
– Тогда надо попробовать! – воодушевилась Сурьма.
– Берите, госпожа, не пожалеете!
– Она крепкая, Сурьма.
– И что? Я совсем чуть-чуть!
– Ты опьянеешь.
– Не опьянею! Я не маленькая.
– Сурьма…
– Только глоточек! – Она состроила Висмуту умоляющую гримаску. – Неси! – велела мальчишке.
«Хромая щука» подавалась в круглом деревянном бочонке размером чуть больше напёрстка.
– Это и всего-то? – удивилась Сурьма. – С чего тут пьянеть?
Она понюхала напиток, потом аккуратно глотнула. Вкус приятный, чуть солоноватый, с оттенком сосновых почек и яблочной кислинкой.
– Хм-м-м… А мне нравится!
Сурьма выпила до дна и подождала с минуту: а ну как голова закружится? Но никаких признаков опьянения не было.
– Глупости всё, – авторитетно заявила она Висмуту, – ничего не крепкая эта «щука». Зато очень вкусная! Мальчик, принеси мне ещё!
– Сурьма, хватит, – сказал Висмут, но вышло слишком резко.
– Я сама в состоянии решить, когда мне хватит, – обиженно поджала губы Сурьма.
– Ты, девонька, слушай, что тебе братец говорит, – вмешался сидящий рядом мужик, обгладывающий баранью лопатку, – не для барышни эта потеха! Отведала – и будет. Лучше мармеладу закажи можжевелового – он тоже вкусный.
– Вот ещё! – вздёрнула подбородок Сурьма. – Я вам, между прочим, дипломированная госпожа пробуждающая, а не просто какая-то «барышня»!
Мужик оторвался от своей трапезы, перевёл удивлённый взгляд на худенькую рыжую девчонку, грозно сверкавшую на него сапфировыми глазами.
– Вот вы, например, – продолжала Сурьма, – со всеми этими вашими мускулами, – она сделала неопределённый жест рукой, – сможете сдвинуть с места махину весом в сотню тонн? А если с вагонами, под тридцать тонн каждый? Ну? Сможете?
Мужик озадаченно молчал, даже жевать перестал.
– А я – могу! И на силе своей энергии тяну их на сотни километров, между прочим! Мальчик, неси «щуку»!
– Ну энергии-то тут хоть отбавляй, – протянул мужик, с сочувствием глянув на Висмута прикрывшего глаза ладонью, – гору с места сдвинет, не то что паровоз!
Сурьма победоносно сверкнула глазами и выпила поднесённую ей порцию «щуки».
– А ведь у меня – золотой диплом! – сообщила она мужику.
– Учёная, значит? – добродушно хмыкнул тот.
– А ты заешь, что пробуждающие такой силы, как у меня, даже среди мужчин встречаются довольно редко, а уж с золотым дипломом…
Висмут удручённо вздохнул: опьянение от «хромой щуки» не походило на обычное. Оно туманило мозг чрезвычайно вкрадчиво, развязывало язык, вдохновляя на задушевные беседы, а потом лишало возможности стоять на своих ногах без посторонней помощи. Сурьму следовало уводить отсюда, пока не поздно.
– Пойдём, Сурьма. – Висмут поднялся из-за стола.
– Погоди, – запротестовала та, – я ещё не рассказала господину… господину… Как тебя звать? – уточнила она у собеседника и, не дожидаясь ответа, продолжила: – не рассказала о специфике работы…
– Я подожду, – перебил её слушатель, уверенно кивая, – ты сходи, куда тебя братец зовёт, а я здесь побуду. Потом доскажешь.
Висмут, благодарно кивнув мужику, ухватил Сурьму за локоть, вытаскивая из-за стола.
Пока Висмут вёл её, нетвёрдо стоящую на ногах, обратно, Сурьма продолжала рассказывать ему что-то о своей работе и учёбе, будто и не заметила смену слушателя. В одном из переулков споткнулась и, едва не упав, сбилась с мысли. Висмут подхватил её за утянутую в кожаный корсет талию, и какое-то время она шла молча, послушно ведомая его уверенной рукой. Немного не доходя до вокзала, Сурьма вдруг резко остановилась.
– Всё это как-то неправильно, ты не находишь? – спросила она заплетающимся языком.
– Просто «щука» была лишней.
– Нет, не поэтому. Погоди. Тут у меня была мысль… Не могу её найти, слишком темно. Посвети сюда! – Она усмехнулась, постучав пальцем по виску.
– Пока не протрезвеешь, светлее там не станет.
– У-у-у… А при свете там ещё страшней. Там Астат. С этими своими, – Сурьма покрутила кистями, словно вкручивала лампочки, – этими… подозрениями! Думает, я увечная…
– Все мы – в чём-то увечные механизмы, – отозвался Висмут, по-прежнему поддерживая её за талию, чтобы не упала, – в той или иной степени…
– Не-е-е… У меня везде часы. Всё – часы. В смысле – всё должно работать, как часы. Вот только стрелки у них нарисованы на циферблате, и точное время – лишь дважды в сутки. Видимость. Фальшивка, понимаешь? – Она повернулась к Висмуту и, покачиваясь, посмотрела на него мутным взглядом. – Все ждут, что я приделаю туда настоящие стрелки. И всё заработает. Даже если мне придётся вырезать их… ик… из собственных костей. Я не должна подвести. На мне отесвен-н-н… отсвен… отвесе…
– На тебе ответственность только за свой выбор и за свою судьбу, Сурьма, а не за чьи-то ожидания.
– Не-а, – замотала головой Сурьма, – нет выбора. Есть правила. Им нужно со-от-вет-ство-вать, если хочешь быть, а не казаться, как те часы без стрелок.
– Это зависит от того, кем ты хочешь быть: собой или тем, кем хотят видеть тебя окружающие. Не все должны быть часами, Сурьма. Этому миру нужны и другие механизмы. И если, например, твой ПЭР пересобрать в часы, он ими не станет – какой-нибудь детали да не хватит. Но и пьезоэлектрическим резонатором он уже не будет.
Сурьма помолчала, внимательно разглядывая Висмута. Ему даже показалось, что она начала трезветь.
– Ты чертовски умный, Вис! Можно я буду называть тебя «Вис»? – усмехнулась она.
– Нельзя.
– Ну почему-у-у?
– Пойдём, Сурьма. – Висмут со вздохом потащил её дальше.
– И у тебя такой изысканный профиль!
– Сурьма!
– Что? Говорю как есть. Ты недурен собой, Вис, весьма недурен! Только сейчас заметила. Почему ты не женат?
– Ты пьяна.
– И-и-и?
– Помолчи, пожалуйста.
– Почему?
– Сурьма!
– М-м-м?
Глава 19
– Н-да-а-а, – протянул Празеодим, – принцессы нынче не те, что вчера! – и, подперев щёку ладонью, принялся с интересом разглядывать вышедшую к завтраку Сурьму.
Он, Висмут и Рутений с господином Цезием пили чай, собравшись за маленьким кухонным столом. Сурьма, опустив глаза, протиснулась к графину с водой и налила себе полный стакан, едва не расплескав часть воды на Висмута. Она привела себя в порядок, насколько это было возможно: переоделась из мятой формы, в которой провела ночь, в запасной комплект, умылась, тщательно причесалась и припудрилась, но ощущение, что на её шее висит огромная табличка с надписью: «уволена за пьянство» не отпускало Сурьму.
– Работать сможешь? Нам выезжать через двадцать минут, – спокойно поинтересовался Висмут.
– Я ещё не решила, от чего же умереть, – пробормотала Сурьма, с трудом оторвавшись от стакана с прохладной водой, – от стыда, головной боли или всё-таки жажды, а ты уже про работу спрашиваешь.
– Документы на отправление я твои тоже справил, – сказал Висмут, поднимаясь из-за стола, – жду тебя в будке машиниста.
– Славно вчера повеселились? – многозначительно играя бровями, поинтересовался Празеодим, едва Висмут вышел из вагона. – Или уж не помнишь ничего?
Сурьма перевела на него тяжёлый, словно свинцовые гирьки, взгляд:
– А что я должна помнить?
– А нам почём знать, – пожал плечами Празеодим, – вы ж нас с собой не взяли. Недостойные мы, слышь, Рутений, их веселья!
Напрягшиеся плечи Сурьмы осторожно расслабились.
– Но! – Старик воздел указательный палец, и она вновь сжалась. – Но я слышал, как вы вернулись. Ввалились, будто отара в овчарню: грохот, топот, блеяние! Ты сначала скабрёзные анекдоты травила, Висмута Висом звала и танцевать идти уговаривала, потому что потом дракон заточит тебя в башне с часами, и будешь жить там секретарём без пузырьков. А от Висмута вкусно пахнет железной дорогой, поэтому он должен рассказать, как можно пересобрать козу в ворону, чтобы та могла улететь на волю. А то, мол, продадут её, бедняжку, с верёвкой на шее, совсем задёшево, а она только жить начинает, и все паровозы у неё ещё впереди. И что-то там про сильные руки было, которые не то что у того дракона. Дракон этот вообще хиляк, как я понял, хуже козы, и даже бокала игристого от него не допросишься, как хоть и пережил естественный отбор! Есть соображения, Рутений? – задумался Празеодим.
Рутений ничего не понял, никогда не пробовал игристого и не знал, что такое естественный отбор, поэтому молча помотал головой, дожёвывая кусок булки.
– Это правда? – с тихим ужасом спросила Сурьма, переведя отчаянный взгляд на мальчика. – Всё так и было?
– Нет, – серьёзно ответил Рут и, не успела Сурьма вздохнуть с облегчением, добавил: – Про скабрёзные анекдоты он соврал.
– Святые угодники! – прошептала Сурьма, пряча лицо в ладони. – Какой стыд!
Весь день она была тише воды, ниже травы. Периодически бросала на Висмута быстрые взгляды, пытаясь разгадать: не изменилось ли его отношение к ней после вчерашнего происшествия. Но по его сосредоточенному профилю было не понять, и её взгляд, стоило ей хоть на миг ослабить контроль, вновь и вновь обращался к Висмуту и, что самое странное, сползал на его крепкие загорелые руки, до локтя обнажённые закатанными рукавами белоснежной рубашки.
Руки двигались спокойно и уверенно, открывая и закрывая вентили, поворачивая рычаги, вселяя в Сурьму чувство основательности и надёжности. «Правду говорят: можно бесконечно смотреть, как другой человек работает!» – подумала она, отводя глаза. И где-то на задворках сознания мелькнуло жгучее, словно стыд, любопытство: а что чувствовали женщины, к которым прикасались эти руки? Безусловно – сильные. Наверняка – нежные.
Сурьма зажмурилась и тряхнула головой, вновь поймав себя на том, что смотрит на Висмута. В похмельной голове от резкого движения посыпались стёкла. Сурьма поморщилась, пережидая волну усилившейся боли.
«А были ли у них пузырьки? У тех, которых…» Сурьма тихо фыркнула, прогоняя недодуманные мысли, оставляющие непонятный привкус досады.
«Но были ли пузырьки?..»
***
В Аланине развлечений не предполагалось, разве что просто ужин. В этом маленьком городке жизнь на ночь останавливалась: все расходились по домам, а с рассветом принимались за дела. Жители были отражением своего города: такие же опрятные и трудолюбивые, но скучные.
– Пойдём поужинаем, пока всё не позакрывалось, – предложил Висмут Сурьме, закончив осмотр паровоза и заверив маршрутные документы у начальника аланинской станции.
– Пожалуй, воздержусь, – опустила ресницы Сурьма, – я вчера «наужиналась», стыда хватит на неделю вперёд.
– Зато теперь знаешь, чего лучше не делать, – улыбнулся Висмут, – уверен, такого больше не повторится.
– Зато теперь в глаза тебе смотреть не могу, – выпалила Сурьма, заливаясь краской.
Висмут посерьёзнел, немного помолчал.
– Знаешь, Сурьма, ты, безусловно, должна была сделать выводы из вчерашнего. И ты их сделала. Но вот переживать о том, какое впечатление ты произвела на меня, точно не стоит. Я знаю тебя уже достаточно, и глупой ошибке не испортить моего мнения о тебе.
– Не испортить? – Сурьма вскинула беспомощный взгляд на напарника. – То есть оно уже настолько плохое, что дальше некуда, или…
– «Или», – перебил её Висмут. – Не переживай. Здесь не элитный воскресный клуб, здесь ты можешь быть настоящей, – усмехнулся, и уголки его глаз засветились тонкими лучиками морщинок, – но лучше всё-таки трезвой. А о вчерашнем никто не узнает.
– Оди разболтает, – уныло заметила Сурьма.
– С Оди я разберусь, – заверил её Висмут. – Ну что, пойдём перекусим?
– Пойдём. Кстати, а почему ты не позволил мне звать тебя «Вис»?
– Сурьма-а-а!..
***
Они устроились в уголке уютной таверны. Хозяйка – гостеприимная и дородная румяная женщина – звала Сурьму «дочкой», а Висмута знала по имени.
– Я всегда здесь ужинал, когда работал на почтовом маршруте, – пояснил он.
– Расскажи об этом, – попросила Сурьма. – Не об ужине. О работе на «Почтовых линиях».
– Да я тебе уж всё рассказал. Больше, вроде бы, и нечего…
– А о том, как часть корреспонденции у тебя в одном из вагонов мыши погрызли и как ты потом восстанавливал наиболее повреждённые письма, а я тебе помогал, рассказывал? – раздалось из-за спины, и чья-то натруженная четырёхпалая ладонь крепко хлопнула Висмута по плечу. – Здоро́во, старина! Сто лет тебя не видал!
– Здорово, Аргон! – Поднявшись из-за стола, Висмут пожал четырёхпалую ручищу. – Рад тебя видеть! – искренне сказал он.
Сурьма окинула взглядом высокого бородатого мужчину, загорелого почти до черноты, в простой, но чистой рабочей рубахе и брюках на помочах. Выглядел он постарше Висмута, но в серых глазах искрился совершенно детский восторг.
– Вот уж не думал, что ты снова через наши края ездишь! А это что за малютка с тобой? – С высоты своего двухметрового роста он по-отечески подмигнул Сурьме.
– Это моя напарница, Сурьма, пробуждающая. Сурьма, это Аргон, давний друг.
– Ага, служили вместе! Сурьма, значит! – поцокал языком Аргон. – Такая кроха, а пробуждающая, во те на! Уважаю, уважаю!
– Присядешь? – пригласил его Висмут.
– А то бы и нет! Когда ещё свидимся. Вы ж одной ночью тут? Рассказывай, где ты сейчас? По «Почтовым», поди, тоскуешь?
Сурьма с молчаливым интересом следила за разговором старых товарищей, уплетая вкусную наваристую похлёбку. Аргон оказался мужчиной добродушным и очень весёлым, – нет-нет да и вставит в разговор какую-нибудь шутку или забавный случай из работы на «Почтовых линиях» – специально для Сурьмы, чтобы она не заскучала. Даже историю о том, как ему на службе оторвало мизинец, он умудрился рассказать так, что Сурьма не смогла сдержать смеха.
– А вы на «Почтовых» работали на смежных маршрутах, правильно? – поинтересовалась она, когда Висмут отлучился из-за стола.
– Та недолго. В основном был сменным машинистом в бригаде Виса, так что наездили мы с ним ого сколько! Я его ещё с войны знаю, бок о бок воевали.
– Висмут воевал?
– А как же! Всю войну, считай, прошёл! Молоденький ещё совсем был… Да и я тоже нестарый, – усмехнулся Аргон. – В самом конце его списали по ранению. Вот тогда ему, конечно, худо пришлось. Невеста ещё погибла…
– Невеста? – Сурьма аж подпрыгнула на месте, и Аргон, неутомимый рассказчик, был польщён таким интересом к своей истории.
– Генеральская дочка, – воодушевлённо продолжил он, – красавица! Они помолвились перед самой войной, а как она началась, хотели быстрее обвенчаться, но потом Вис отсрочил. Отец у него в ту пору был мэром Дивинила и мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам – в политику. А он метнулся в железнодорожный университет – с детства паровозами грезил. Ну, Папаня и обиделся. Никчёмным его назвал, сказал, что стыдно ему такого сына иметь. И что на генеральской дочке тот жениться вздумал, чтобы, мол, звание получить без натуги, по-родственному. Вот это Виса подрезало сильно. Гордость его задело, да и вообще. И он отложил свадьбу, пошёл на фронт простым солдатом. Медалей заслужил – хоть на спину вешай, на грудь все не уместятся! Но не любит об этом говорить, скрывает… А невеста его в Дивиниле была всё это время. И тут заговорили о его возможной оккупации. Вот генерал и отослал дочку с прочей роднёй в Кумол, там спокойно было. А по дороге их поезд разбомбили. Все погибли, никого не осталось.
Сурьма слушала затаив дыхание, но тут не сдержалась – тихонько вскрикнула, зажав рот ладонью.
– Вис себя винит. Если бы не побоялся, что все его заслуги спишут на родственные связи, и сыграл бы свадьбу раньше, она бы на тот момент уже в Кумоле была. Им там дом генерал подарил. Но уж как вышло… А потом сам пулю получил, нога отказала, боли терпел адские. Не поймёшь, где сильнее болело – в душе иль в колене. Начал пить. Два года заливал по-чёрному, не поверишь! А потом вдруг решил: пусть отнимут ногу к чертям собачьим: всё равно бесполезная, так хоть болеть не будет. Приполз в госпиталь. А там лекарь новый: молодой, учёный, о собственной персоне в рамках медицинского прогрессу мнения высокого. Я, говорит, от боли тебя совсем не избавлю, однако ходить сможешь и даже работать по специальности – машинистом то есть, – будешь. Прооперирую, если пить бросишь. А нет – так и ампутировать не стану – ползи отсюда восвояси, – Аргон вдруг замолчал, как-то странно глядя поверх головы Сурьмы.
– И что же Висмут? – шёпотом спросила она.
– Завязал, как видишь, – неласково ответил Висмут за её спиной.
– Ой, – оглянулась на него Сурьма.
Висмут хмуро поглядел на старого друга, тот виновато вздохнул, опустив глаза.
– А помнишь Гелия, который у нас пробуждающим служил? – нарочито бодро начал Аргон, переключаясь на другую тему. – Так вот, представь, он сейчас…
Историю про пробуждающего Гелия Сурьма не слушала. Она смотрела на Висмута через стол, поверх мерцающего оранжевого язычка свечи, воткнутой в стеклянную бутылку. Напарник, увлечённый разговором с товарищем, ни разу не перевёл на неё взгляд, и ничто не мешало Сурьме разглядывать его совершенно беззастенчиво.
Висмут казался каким-то другим, не таким, каким она знала его раньше. И ей чудилось, что в этот вечер она впервые с ним познакомилась, но в то же время он будто стал ей на целую жизнь ближе.
В паровоз они возвращались молча. Висмут устал от разговоров, а Сурьма погрузилась в свои размышления. Он так и не женился. Почему? Однолюб? Или… Или он ни с кем больше не смог почувствовать тех самых пузырьков? Выходит, у них схожие беды…
Закрывшись в своём купе, Сурьма прилегла на кровать не раздеваясь, даже не снимая корсета, прямо поверх покрывала. Спать не хотелось.
Ночь заглядывала в окна золотыми звёздами и острым, словно птичий коготь, полумесяцем. Ночь – странное время. Окутывая мир темнотой, она сглаживает резкие черты, прячет препятствия и барьеры, сокращает расстояния… Делает всё проще, будто под лунным светом работают совсем иные правила, не те, что под солнечным. Как будто темнота вызывает на искренность, позволяет достать со дна души те тайны, для которых дневной свет слишком ярок и жесток.
Если у Висмута похожая беда, то это… сближает. Почти роднит. А значит, и тем, что мучит Сурьму, изводит её, словно затяжной кашель, поделиться не грех. Он поймёт… Она поднялась с кровати и вышла в коридор, тихонечко постучала в дверь его купе.
Висмут готовился ко сну и только снял рубашку, как услышал стук. Надел её снова, открыл дверь. На пороге стояла Сурьма.
Она окинула взглядом Висмута в полураспахнутой рубашке – он как раз её застёгивал, начав с нижних пуговиц. На мерно вздымающейся мускулистой груди, подчёркивая скульптурные рельефы, играли тени, отбрасываемые зажжённым в коридоре керосиновым светильником.
– Можно с тобой поговорить?
– До завтра не подождёт?
– Нет.
Они вышли на пустынную, скудно освещённую платформу. Несколько секунд Сурьма собиралась с духом, покусывая нижнюю губу и разглядывая собственные ботинки, всё равно неразличимые в темноте. Висмут почувствовал её тревожное напряжение и насторожился – даже застёгиваться перестал.
– Висмут, – наконец начала она неуверенно, – мне очень нужен твой совет. Твоя помощь. Помнишь, я говорила, что чувствую себя… сломанной?
Висмут кивнул, не понимая, к чему она ведёт.
– Астат говорит, со мной что-то не так. Погоди, не вздыхай так, пожалуйста! Я и сама уже готова с ним согласиться. Дело в том, что… что… Понимаешь, я ничего не чувствую. Совсем.
– В каком смысле?
– В том самом. Когда он рядом, когда он касается меня… даже когда целует! Моё сердце не замирает. По венам не пробегают искры электричества. Мне будто всё равно, понимаешь? – чуть не плача закончила Сурьма.
– Так может, в том его вина? – спокойно предположил Висмут.
– Я не знаю. Но мне очень нужно выяснить… всё ли со мной в порядке. Вот я и подумала… Ты ведь тоже мужчина, Висмут…
Его брови удивлённо взлетели вверх.
– Не мог бы ты… ну… поцеловать меня?
– Чего?!
– Ты знаешь, каким должен быть настоящий поцелуй, и если я опять ничего не почувствую, то… то… то со мной точно беда. Кроме тебя, мне просить некого, ведь тогда поцелуй будет изменой Астату… А иначе это определить никак невозможно!
– То есть я достаточно мужик, чтобы целовать тебя, но не настолько, чтобы это считалось изменой твоему жениху? – сухо осведомился Висмут.
– Да! То есть нет. Ну мы же друзья, понимаешь? – залепетала Сурьма, и Висмут, развернувшись, пошёл назад к вагону. – Висмут! – шёпотом выкрикнула она, и столько в этом крике было отчаяния и тоски, сомнений и боли, что он, пусть и уязвлённый, не выдержал – остановился. – Висмут, пожалуйста! – со слезами на глазах попросила Сурьма. – Я должна знать!
Он подошёл и остановился очень близко, лицом к лицу, так, что Сурьма отчётливо почувствовала запах креозота и фонарной копоти от его не до конца застёгнутой рубашки.
– Разве без поцелуя не обойтись? – тихо спросил Висмут, и голос его сейчас был не такой, как обычно: более низкий и хриплый.
Сурьма покачала головой.
– А тебе совсем противно, да? – дрогнувшим, чуть слышным шёпотом спросила она.
Висмут молчал. Карие, с приглушённой тёмной зеленью глаза смотрели внимательно, даже пристально, и в их глубине Сурьма разглядела бы отсветы щемящей тоски и нежности, если бы не опустила ресницы, окончательно смутившись.
– Посмотри на меня, – позвал Висмут, – не отводи взгляд.
Сурьма послушно посмотрела ему в глаза, хоть сейчас это оказалось непросто.
– Чтобы были искры, – проговорил он, и его пальцы, невесомо коснувшись её запястья, медленно двинулись вверх по руке, – нужно, чтобы в проводах было электричество.
Её кожа мгновенно отреагировала на прикосновение, покрывшись мурашками, словно от щекотки. Но щекотно не было.
– Оно не рождается там само по себе, – неторопливо продолжал Висмут вполголоса. – Пар раскручивает ротор. Создаётся переменное магнитное поле.
Его пальцы достигли сгиба её руки и, касаясь всё так же мягко, почти неощутимо, очертили край закатанного над локтем рукава. Разбега́вшиеся от его прикосновений мурашки подобрались к горлу, и Сурьма невольно задержала дыхание.
– Переменное магнитное поле генерирует электрический ток, – пальцы скользнули под белую ткань, осторожно поглаживая кожу чуть выше границы рукава, – и он течёт по проводам…
Сурьма едва заметно задрожала, оцепенев в опасной близости к Висмуту, неглубокими рваными вдохами глотая ночной воздух, перемешанный с пьянящим запахом креозота и фонарной копоти.
– Чтобы в проводах было электричество, – пальцы вынырнули из-под рукава и теперь медленно возвращались к запястью по внутренней стороне руки, по проводам вен, и Сурьма, вибрирующая, словно натянутая струна, дышать перестала совсем, замерев на вдохе, – чей-то пар должен раскручивать твой ротор, создавая магнитное поле…
Висмут обхватил её за талию и уверенно, но в то же время бережно, притянул девушку к себе. Сурьма вскинула ладони, упёрлась ему в грудь, промахнувшись мимо рубашки, но не оттолкнула, оставив руки на его обнажённой коже. Касание обожгло обоих. Его мышцы ощутимо напряглись под её пальцами, её сердце сделало кульбит, рассыпавшись мириадами пузырьков, которые лопались и покалывали её изнутри. Ей стало нечем дышать, словно маленькие упругие шарики заполнили все лёгкие, распирая их.
Сурьма судорожно вздохнула, закрыла глаза и откинула голову, неосознанно, всем своим существом и желая этого поцелуя, и страшась его. Тёплое дыхание коснулось её щеки.
– Чувствуешь? – прошептал ей на ухо Висмут. – А я даже не пытался поцеловать тебя, – твёрдая рука сразу же отпустила её талию, и Висмут быстрым шагом, не оглядываясь, пошёл в вагон.
