Анастасия Орлова
Увечные механизмы
Глава 5
Полночи провертевшись в постели в своих невесёлых думах, наутро Сурьма проспала. Злая словно фурия, она собралась в два раза быстрее обычного и, не позавтракав, вылетела из дома в восемь, когда её смена уже началась. И как теперь в глаза людям смотреть?! Сурьма никогда никуда не опаздывала, пунктуальность для неё была одним из важнейших признаков воспитанности, и вот из-за какого-то не стоящего внимания человека, этого нового машиниста, она проспала! «Ещё на работу не вышел, а уже сплошные от него неприятности!» – думала Сурьма, гневно раздувая тонкие ноздри на пути к своему рабочему месту.
На собрание смены она, конечно, опоздала и, когда влетела в подсобку, большинство технециев уже разошлись по заданиям. Среди оставшихся новенького не было.
– О, а вот и госпожа пробуждающая! – хмыкнул Барий. – Проспала, что ли?
– Да что ты себе… Меня задержали непредвиденные обстоятельства! – вспыхнула Сурьма.
– Всё хоть нормально у тебя? – насторожился парень
– Да. Обстоятельства преодолены, я готова к работе. – Сурьма улыбнулась, но вышло агрессивнее, чем она планировала.
– Ну ладно, – кивнул технеций. – Господин начальник не сильно ругался.
– А он ругался? – тут же побледнела Сурьма.
По части упрёков начальник у них был настолько немногословен, что подчинённым приходилось догадываться о его намерениях исключительно по мимике его сосредоточенного неулыбчивого лица, и если он вдруг ругался вслух – дело было совсем плохо.
– Да нет, – махнул рукой Барий, – бровь приподнял. Левую. Один раз.
Сурьма облегчённо выдохнула: левая бровь у начальника служила для замечаний, правая – для выговоров с последующим лишением премии.
– А что, новый машинист сегодня не пришёл? – поинтересовалась она, изучая оставленные на столе технические листы с заданиями на день.
– А с чего бы ему не прийти? – пожал плечами Барий. – Ты его вчера видела? Как он тебе?
– Как ты и сказал, – поджала губы Сурьма, – какой-то старик.
– Да ему лет сорок всего! Это я вчера дал маху, я ж не знал, что как. У меня дядьке сорок, так он в том году женился. В первый раз, между прочим.
– И что это ты так за него вступился? – прищурилась поверх технических листов Сурьма.
– Да я и не вступался, – вновь пожал плечами Барий. – Но он вроде как дельный мужик, умный.
Сурьма презрительно фыркнула.
– А ты сегодня будто не с той ноги встала.
– Где мой лист? – перебила, нервно откладывая пачку бумаг обратно на стол.
– Так у него.
– У кого – «него»?!
– У новенького, Висмута.
– У нас живой паровоз? – обрадовалась Сурьма, но вновь нахмурила брови, когда Барий отрицательно помотал головой. – Тогда какого чёрта?!
– Ну ты вчера диагностировала колёса локомотива? Во-о-от… – Парень оглянулся на двоих оставшихся в подсобке технециев в тщетных поисках поддержки. – А он его сегодня должен был сдать по документам владельцу. Но решил сам перепроверить. И говорит, что одно колесо не в порядке, и нужно бы прозвучить его ещё раз.
– И каким образом этот болван перепроверил, интересно? Диагност-то здесь я.
– Молоточком постучал. Звук, говорит, у того колеса подозрительный, нужно бы ещё раз…
– Сам он подозрительный, жупел ему в брюки! – прошипела Сурьма, хватая свой рабочий чемоданчик. – Я сейчас по голове ему постучу! Молоточком! – и она размашистым шагом вышла из подсобки.
– Не понравилось девке, – крякнул один из технециев, глядя на захлопнувшуюся дверь, – что авторитет золотого диплома под вопрос поставили!
– Ну она ж у нас тут самая образованная, – поддержал его второй, – да и не ошибалась ведь ни разу за службу! Обидно ей, наверное.
– Так, может, Висмут ошибся, и с колесом всё в порядке? – обернулся к ним Барий.
– Может, и Висмут, – согласился первый технеций. – Но по нему сразу видно: мужик опытный, дело знает. Эх, чую, будет нашей Сурьминушке второй изгиб начальниковой брови за день!
– Ну либо – новенькому, – хмыкнул второй, – за задержку.
– Тогда новенькому будет ещё и «жупел в брюки» лично от Сурьминушки.
– Жупел в брюки ему в любом случае обеспечен, – сочувственно обронил Барий, – от Сурьмы не уйдёшь!
И все трое громогласно расхохотались.
Сурьма неслась через мастерские к открытым путям, окутанная плотными клубами негодования, словно сама была маленьким паровозом. Её ноги, обутые в высокие ботинки, так яростно чеканили шаг, что едва ли не высекали искры каучуковыми набойками (вот поэтому носить на себе металл пробуждающим нельзя), а пальцы до хруста сжимали ручку чемоданчика, и Сурьма уже во всех красках представляла, с каким удовольствием огрела бы новенького пьезоэлектрическим резонатором по башке, наверняка гудящей после вчерашней попойки…
«Стоп! – Сурьма резко затормозила, осенённая собственной догадкой. – Так он ведь пьян! Ну, может, не пьян, но с похмелья, поэтому и мерещится ему всякое!»
Уголок её губ изогнулся в ехидной полуулыбке: «Дельный, значит, мужик, умный? – припомнила она данную Барием характеристику. – Вот и посмотрим, кто здесь и дельный, и умный! Старый пропойца!» И она направилась к рельсам уже спокойнее.
– Доброе утро! – дружелюбно улыбнулся ей Висмут, всё ещё обходивший локомотив с молоточком, простукивая каждую гайку.
– Здравствуйте, господин машинист-технеций! – подчёркнуто-холодно произнесла Сурьма.
Внимательный карий взгляд встретился с колючим синим, и веер тонких морщинок в уголках глаз Висмута исчез.
– Мне сказали, тут все между собой на «ты», так что, – растерянно начал он.
– Предпочту сохранить дистанцию, – отсекла Сурьма.
– Хорошо, – кивнул Висмут, повертел в руках молоточек, раздумывая, чем же заслужил столь испепеляющий взгляд с самого утра. – Я должен извиниться за вчерашнее: отец бывает весьма неприятным собеседником…
– Только он? – выгнула упрямую бровь Сурьма.
Висмут осёкся, но внимательный взгляд не отвёл, а лишь пристальней вгляделся в безжалостно сверлившую его синеву.
– Те бутылки… Это совсем не то, они для игры…
– В которой вы, господин машинист-технеций, по всей видимости, выиграли, – вновь перебила Сурьма.
Висмут замолчал, едва заметно кивнул – будто каким-то своим мыслям, и тонкие морщинки вновь разлетелись от внешних уголков его глаз, но задумчивый тёплый взгляд превратился в колко-ироничный.
– Безусловно. – Голос его тоже изменился: из него пропали глубокие, хрипловатые нотки. – Я редко проигрываю, видишь ли… А ты?
Сурьма поджала побелевшие от возмущения губы.
– Предпочитаю держаться подальше от подобных развлечений! – фыркнула она.
– Потому что не умеешь достойно проигрывать? – мягко поинтересовался Висмут.
– Потому что это для детей и стариков – тех, у кого времени в избытке! – Она смерила взглядом возвышающегося над ней Висмута. – У меня его нет, поэтому будьте любезны объяснить уже, по какой причине вы задержали сдачу локомотива, господин машинист-технеций.
Висмут подошёл к одному из колёс локомотива.
– Нужно прозвучить его ещё раз, – невозмутимо сказал он.
– Я сделала это вчера, заключение и техлист в документах. – Сурьма с вызовом кивнула на кожаную папку, зажатую под его локтем.
– Я его видел.
– И?
– Заключение ошибочно.
– Не может быть!
В ответ Висмут лишь бесстрастно пожал плечами.
– Какие у вас основания ставить под сомнение заключение профессионала? Я, да будет вам известно, ни разу не ошибалась за два года работы!
– А я за почти двадцать сделал достаточно ошибок, чтобы теперь кое-что в этом понимать.
– И это ещё раз доказывает, что ваша квалификация в данном вопросе ниже моей, – процедила Сурьма, вздёрнув подбородок.
– Ошибки добавляют опыта, – всё так же спокойно ответил ей Висмут, – но такие, как твоя, могут стоить жизней. Перепроверь колесо, Сурьма. Пожалуйста.
Сурьма, сверкнув глазами, подошла к колесу, включила ПЭР, натянув на правую руку перчатку (для диагностики достаточно было одной), увлажнила поверхность колеса специальным гелем и, прижав к ней клеммы, не торопясь заскользила ладонью по часовой стрелке. Висмут стоял рядом, наблюдая за процессом, и это очень сильно её раздражало.
– Всё чисто, – подытожила Сурьма через некоторое время, сматывая разноцветные проводки, – никаких дефектов, как я и говорила.
Висмут, скрестив на груди руки, смотрел на колесо сосредоточенно и серьёзно.
– Можете подписывать документы, господин машинист-технеций, локомотив в порядке.
– Не подпишу, – не глядя на Сурьму, ответил он.
– То есть как? Я же только что у вас на глазах всё перепроверила! Вы это специально, да? Чтобы меня позлить? – прищурилась она.
– Я это специально, чтобы не стать виновным в гибели людей, если поезд сойдёт с рельсов, – задумчиво ответил Висмут и пошёл прочь.
– Куда это вы направились? – Сурьма догнала его и теперь, чтобы не отставать, ей приходилось почти бежать.
– К господину начальнику.
– Зачем?
Висмут резко остановился, развернулся к Сурьме.
– Ты уверена, что с колесом всё хорошо?
– Да! На сто процентов!
– А я на столько же – в обратном. И я не подпишу бумаги, пока не разберусь, в чём дело.
– А господин начальник чем поможет? – Сурьма вновь сорвалась следом за Висмутом.
– Даст задание проверить пробуждающему из другой бригады.
– Литию? Да вы смеётесь! Это я за ним проверять должна, а не он за мной! Он слабее меня раза в четыре, да и диплом у него троечный!
Но Висмут больше не останавливался, не сбавлял шаг и вообще не обращал внимания на преследующую его Сурьму.
– Эй, слышите?! – Она схватила его за локоть, и лишь тогда он вновь развернулся к ней лицом. – Лития спрашивать бесполезно! А у меня, между прочим, золотой диплом! – выдохнула, чуть запыхавшись.
Неколебимые спокойствие и уверенность Висмута если не пугали, то внушали уважение.
– Все могут ошибиться, Сурьма, это не так страшно, – тихо сказал он, убирая её руку со своего локтя – на них уже с любопытством оглядывались другие рабочие, – страшно только нежелание признать свои ошибки.
– Но я не ошибаюсь! – с нотками отчаяния в голосе выкрикнула в его удаляющуюся спину Сурьма.
– Тогда и переживать нечего, – ответил он, не оглянувшись.
Господин управляющий прислушался к мнению нового работника и отложил сдачу локомотива на день, пока его не проверит другой пробуждающий. Со следующего дня у Сурьмы было два выходных, и они оказались настоящей пыткой: результаты проверки Лития ожидались уже в первый день, но она узнает о них только на третий – в свою смену, когда выйдет на работу.
Добавил переживаний и Астат, с которым Сурьма поделилась этим происшествием.
– Я уверен, что с колесом всё хорошо! – сказал он. – Ты не какой-то там Литий или Висмут, ты – лучшая пробуждающая во всём Крезоле и тем более не можешь ошибиться в таких мелочах, как диагностика!
И горло Сурьмы сдавили ледяные щупальца страха: а вдруг всё-таки ошиблась?
Она так разнервничалась, что под конец второго дня её то и дело било током даже от безопасных в этом отношении вещей.
– Успокойся, дорогая! – сказала госпожа Кельсия, когда Сурьма едва не выронила из рук кофейник. – Вот увидишь, завтра всё будет наилучшим образом! И ты, разумеется, оказалась права, ведь девочки нашей семьи не могут так оконфузиться.
– Не путай, душа моя, конфуз и рядовую ошибку – подал голос из-за развёрнутого газетного номера отец, – в последней нет ничего страшного, если она вовремя обнаружена.
– Ах, не слушай отца, он так же бесчувственен в этих деликатных вопросах, как и большинство мужчин! – улыбнулась Кельсия.
***
После собрания смены господин начальник пригласил Сурьму в свой кабинет. В маленькой комнатушке помещался лишь заваленный бумагами стол да этажерка, зато в круглое окно во всю стену было видно открытые пути, маневровые локомотивы и ангары для мелких ремонтных работ, а так же любимое место Сурьмы – огромное кольцо прогонного пути, на котором обычно проверяли ход живых паровозов, и которое почти всегда, к великому её огорчению, пустовало.
Стоя на пятачке между столом, этажеркой и дверью, Сурьма впилась взглядом в этот путь, словно утопающий – в спасательный круг, и с напряжением ждала, когда же невысокий полноватый господин начальник в своём неизменном сером в тонкую полоску костюме – в цвет седины в его буйной шевелюре – соизволит огласить вердикт.
Господин начальник, как и всегда, не спешил. Он сосредоточенно раскуривал трубку, стоя спиной к пробуждающей и поглядывая в окно, где и локомотивы, и все его подчинённые, работающие с ними на открытых путях, были как на ладони.
Он справился со своей трубкой и развернулся к Сурьме лишь тогда, когда напряжение той достигло такого накала, что воздух вокруг неё начал тихонько потрескивать, будто кто-то ломал тонкие сухие прутики.
Господин начальник молча положил поверх горы бумаг на своём столе заключение Лития, развёрнутое к Сурьме, и её взгляд лихорадочно пробежался по нужным строкам.
– Не может быть! – в смятении выдохнула она. – Да они сговорились!
Начальник выпустил изо рта аккуратное колечко дыма.
– Вы были не правы, госпожа диагност, – произнёс он глухим ровным голосом, когда дымное колечко растаяло под потолком, – в следующий раз прошу вас быть внимательнее.
Сердце ухнуло так же, как бывает, когда зимой поскальзываешься на заледеневшем тротуаре, и ноги взлетают вверх, а тело летит вниз, и ты вот-вот шмякнешься спиной о камни. Только зимой на тротуаре это ощущение занимает доли секунды, а сейчас оно длилось и длилось, как в страшном сне. По шее к щекам Сурьмы поднялся удушливый жар, губы чуть задрожали, и она сжала их плотнее, чтобы не заметил начальник.
– Рачительность господина Висмута избавила и нас всех, и вас лично, – продолжил он, строго глядя на пробуждающую, – от неприятных последствий. Думаю, вы поступите верно, выразив ему свою благодарность за поддержку.
– Что? – не столько произнесла, сколько просвистела резко втягиваемым сквозь сжатые зубы воздухом Сурьма. – Благодарность? За поддержку?! Да он же… да он… – Она почти задыхалась, на ощупь отыскивая в помрачившемся разуме словечко, которым можно было бы побольнее треснуть Висмута, пусть тот и отсутствовал в кабинете.
– Первоклассный специалист! Согласен с вами, – кивнул начальник.
– Да он пьяница! – выпалила Сурьма.
Кустистые брови начальника, делавшие его похожим на рыбного филина, поползли к переносице.
– У вас есть основания для подобных заявлений? – очень тихо спросил он.
– Я… я видела его пьяным, – стушевалась Сурьма, сообразив, что ляпнула лишнего, но пути назад уже не было.
Господин начальник опёрся кулаками о край стола и грузно покачался с пятки на носок, сверля её взглядом.
– На работе? – строго спросил он.
– Нет, – пролепетала Сурьма.
– Он непотребно себя вёл?
– Нет.
– От него пахло спиртным?
– Нет… Но… он едва держался на ногах и… я видела пустые бутылки. – В уголках глаз Сурьмы вскипали слёзы, но лицо пылало так яростно, что жар, исходивший от её щёк, высушивал слёзы, не давая им пролиться.
– Вы сейчас тоже, госпожа диагност, едва держитесь на ногах. Какие выводы я должен сделать?
– Никаких, господин начальник, – едва слышно прошептала Сурьма, не в силах более выдерживать его строгий взгляд.
– В следующий раз я прошу вас писать официальные докладные, в которых вы будете приводить веские доказательства вашим словам, а не ябедничать по углам, – низким басом пророкотал начальник. – А теперь ступайте работать, – и его мохнатая левая бровь многозначительно изогнулась.
На деревянных ногах выскочив из кабинета, пристыженная Сурьма ринулась прочь, но успела услышать, как вышедший следом за ней начальник попросил кого-то передать Висмуту, чтобы тот зашёл к нему после смены. Сердце Сурьмы, превратившееся в расплавленный свинец и распиравшее грудную клетку изнутри так, что невозможно было дышать, вдруг захолонуло: новичка ведь теперь уволят! Следом сверкнула искорка злорадства: ну и поделом ему! Но что-то склизкое и холодное, словно большая жирная пиявка, уже успело присосаться где-то под рёбрами: а ведь она действительно ошиблась! И не влезь этот несносный технеций со своим молоточком, по её вине могли бы погибнуть люди, а это куда как страшней, чем те пять минут позора, которые она только что пережила.
Глава 6
Как назло, в этот день почти вся бригада работала в ангаре. Когда Сурьма появилась в дверях, на минуту затихли лязг, скрежет, постукивание, скрип и прочие привычные звуки: все лица повернулись к ней, и ей показалось, что коллеги смотрят кто искоса, кто насмешливо, а кто и с явным разочарованием и неодобрением. Святые угодники, если этим олухам есть дело до её профессиональной репутации, то что же скажут дома, когда узнают, как она опрофанилась! Хорошо хоть новенького нет – работает на маневровом локомотиве. Сурьма резко выдохнула, тонкие ноздри нервно затрепетали.
– Ну, как оно? – робко, с сочувствием спросил стоявший ближе всех Барий.
– Как в грязь лицом, – процедила Сурьма и ринулась в самый дальний угол ангара, схватив с центрального стола стопку техлистов, чтобы найти свой.
Барий пошёл за ней, а ангар наполнился привычными рабочими звуками.
– Неужели сильно досталось? – спросил из-за спины Барий.
– Нет! – отрезала Сурьма, шурша техлистами.
– Вот и я думаю: не за что тут выговаривать, – миролюбиво хмыкнул Барий, – со всяким же может случиться. Главное – вовремя обнаружили, делов-то!
– «Делов-то»?! – передразнила Сурьма, резко крутанувшись на каблуках, развернулась лицом к собеседнику. – У меня вся карьера – вся жизнь – на волоске висит, а тебе, конечно – «делов-то»!
– Да ведь пустая ошибка-то, – непонимающе заморгал Барий, растерянно лохматя большой длиннопалой пятернёй свой непослушный чуб, – ты чего?
– Я чего? Я, к твоему сведению, ничего! А вот вы все уставились на меня, как на последнюю позорницу, стоило на пороге появиться!
Барий особенно выразительно хлопнул глазами и потрясённо схватил ртом воздух.
– Да мы все только и переживали, как бы господин начальник не огорчил тебя, Сурьма! – выпалил он. – А ты говоришь! Да никто б из нас не стал, тем более – из-за такого, ты что! Все ж здесь нормальные мужики, всё понимают! А ошибки – они ж со всяким…
– Только вот я – не «всякая»! – едко перебила его Сурьма, отыскав, наконец, в пачке техлистов своё задание. – Это, может быть, для вас такая ошибка – пустое дело, а для меня… – Она захлебнулась, не в силах подобрать подходящее слово. – Для меня… – Взмахнула листами так резко, что часть из них посыпалась на пол. – Для меня это дело чести! – Она сунула остатки бумаг Барию. – Всё. Не мешай работать! – и крутанулась к нему спиной.
В ушах колёсами идущего на предельной скорости паровоза грохотал пульс, плечи и спина под молочно-белой рубашкой и кожаным корсетом зудели от направленных на неё участливых взглядов, а в груди разгоралось желание убежать в самую дальнюю мастерскую и спрятаться под самый пыльный верстак, чтобы не нашёл никто до скончания века. И где-то в желудке подвывало оброненное «дело чести», и казалось, что это слово – честь – к ошибке в диагностике относилось сейчас меньше всего, а к Сурьме не относилось и вовсе. «Веские доказательства, – напомнила совесть рокочущим басом господина начальника, – а не ябедничать по углам!»
Рабочий день тянулся неправдоподобно долго. Сурьме казалось, что прошло уже не меньше недели, и дурацким гайкам, которые нужно было прозвучить, не было конца и края, однако стрелка на часах наконец подползла ко времени обеденного перерыва. Технеции собрались в столовую, и Барий хотел позвать сидящую в дальнем углу спиной ко всем Сурьму, но старшие коллеги его остановили: «Оставь, пусть остынет! Человеку, может, одному побыть хочется, не надо лишний раз её болтовнёй своей раздражать».
Когда все вышли из ангара, Сурьма обернулась, пробежала глазами по опустевшему помещению, и её искусанные за утро губы сжались в тонкую нить, а подбородок мелко задрожал.
В столовой она села одна, а не со своими уже травящими очередной анекдот коллегами. Те, к досаде Сурьмы, даже не заметили её появления. А вот проклятый новенький, пришедший позже всех, заметил. Он шёл со своим подносом, когда кто-то из технециев махнул ему рукой и приглашающе хлопнул по лавке рядом с собой. Висмута – Сурьма видела – обрадовало приглашение, но по дороге он заметил её, сидящую в стороне ото всех, и, жестом от души поблагодарив пригласившего его в компанию технеция, направился в сторону Сурьмы.
Единственная съеденная Сурьмой ложка похлёбки встала поперёк горла, когда она увидела приближающегося к ней Висмута. Больше всего ей хотелось сползти под стол и накрыться сверху металлическим подносом – для надёжности. Но она словно приклеилась взглядом к его гладковыбритому лицу, к тонким лучикам в уголках глаз, взъерошенным волосам надо лбом и тёмным разводам паровозной смазки на скуле и полурасстёгнутом вороте белой рубахи.
Сурьма сама не заметила, как задержала дыхание, когда он почти достиг её стола, и как облегчённо выдохнула, когда он всё-таки до неё не дошёл, усевшись поодаль. Висмут улыбнулся ей, словно желая приятного аппетита, и, занявшись своим обедом, больше в её сторону не смотрел.
Сурьма возила ложкой в полной тарелке, не в силах проглотить больше ни капли, и от каждого взгляда на новенького её щёки обжигало мучительным румянцем. Смотреть на него она хотела меньше всего, весь его вид доставлял ей едва ли не физическую боль, наполняя грудь мельчайшим битым стеклом, но взгляд вновь и вновь возвращался против её воли к Висмуту. А ведь его сегодня, возможно, уволят! С такими делами здесь обычно не церемонятся. И он, конечно же, догадается, в ком всё дело.
Сурьма чувствовала, как горели её щёки, но не знала, что сейчас они бледнее обычного. Она была уверена, что в тот вечер Висмут был пьян. Хотя она была уверена и с этим треклятым колесом, но ошиблась… И её взгляд вновь упрямо возвращался к новичку.
А ведь господин начальник прав: если бы не он, отлилась бы ей эта ошибка гораздо горше! И в груди шевелилось что-то непонятное: то ли злость на то, что Висмут оказался прав, то ли страх, что его могут уволить по её вине. Но если он невиновен – не уволят. Однако он, невиновный, узнает, что она на него наябедничала. Не известила начальство сразу, как узнала, а именно наябедничала – спустя несколько дней, словно в отместку за то, что в деле он оказался лучше неё. И от этой мысли битое стекло в груди раскалялось и жалило, и кололо…
Сурьма поставила локти на стол и уткнулась лбом в сплетённые пальцы. Увидь такую позу мами, отчитала бы со всей строгостью. Как же Сурьме не хватало Никеля – единственного человека, с которым она могла откровенно, не таясь говорить обо всём на свете! Но Никель был далеко, бросил её, оставил одну, и теперь ей было абсолютно не с кем поделиться.
Вторая половина рабочего дня тянулась ещё мучительнее первой, и Сурьма изнывала от ожидания конца смены. Но за полтора часа до звонка поймала себя на ощущении, что завершение дня пугает её больше его бесконечности. Будто что-то страшное притаилось в вечерних сумерках и готово было наброситься на неё из-за угла. Увидев вернувшегося с открытых путей Висмута, она поняла – что.
До конца смены оставалось десять минут. Технеции дружно гремели железяками, убирая инструмент по местам. Новенький оттирал с лица и рук следы паровозной смазки. Сурьма в сотый раз прозвучивала последнюю гайку.
Желание бросить всё и бежать без оглядки до самого дома, где бы она могла запереться в своей уютной комнате подальше от посторонних глаз, поджаривало Сурьму на медленном огне. Но она словно вросла в свой стул и не могла сдвинуться с места. Она должна была знать, чем закончится история с новеньким. Она должна была хотя бы одним глазком увидеть его лицо, когда он выйдет из кабинета господина начальника. Тогда всё станет ясно. И тогда она сможет спокойно пойти домой. Или, что скорее всего, – к священнику, отцу Молибдену, у которого не была уже очень давно. Потому что попросить прощения у самого Висмута у неё язык не повернётся, но и уснуть с этим затхлым, прогорклым чувством вины в сердце не получится.
Когда все коллеги разошлись по домам, а Висмут поднялся к господину начальнику, Сурьма притаилась на открытой галерее, идущей под стеклянным куполом мастерских, с которой отлично просматривалась дверь нужного кабинета. Она думала, что подождать придётся минут пять-десять, но ждать пришлось не в пример больше.
Сурьма вся извелась, покинула своё укрытие, исходила вдоль и поперёк все ближайшие переходы и устало опустилась на нижнюю ступеньку ведущей на галерею лестницы – прямо напротив двери кабинета господина начальника. Тяжко вздохнув, она прижалась виском к холодным перилам. Весь сегодняшний день слишком уж походил на страшные сны, которые снились ей в последний год учёбы в университете, вот только сейчас она никак не могла проснуться, и рядом не было Никеля, всегда готового её поддержать и утешить, что бы она ни натворила. Она осталась одна, совсем одна! Глаза защипало. Сурьма запрокинула голову, часто моргая и стараясь дышать как можно глубже.
И тут случилось то, во что она уже перестала верить: дверь в кабинет начальника отворилась, выпуская в коридор Висмута.
Сурьма слишком резко опустила голову, одна слезинка соскользнула с ресниц и предательски поползла по щеке.
– Сурьма? – удивился Висмут. – Ты чего здесь? Поздно уже! Тебе к господину начальнику? – догадался он.
– Нет, – она быстро смахнула слезинку, – я… Мне… Э-э-э… – Сурьма лихорадочно пыталась что-то придумать, но впервые в жизни на ум не шло никакого дельного объяснения, почему она оказалась здесь в такое время.
Висмут окинул её обеспокоенным взглядом и, видимо, что-то для себя понял. Сел рядом с ней на лестницу, устало поморщившись, вытянул ноги в потёртых ботинках.
– Ты ведь слышала фразу, что не ошибаются только бездельники? – мягко спросил он, не глядя на Сурьму.
Та в ответ лишь кивнула.
– Поверь мне, Сурьма, ошибки (если они вовремя исправлены) – это не конец света, не крест на твоей карьере и не свидетельство того, что ты недостаточно хороша. Это, в первую очередь, опыт. Так и надо к ним относиться.
Висмут достал из нагрудного кармана и протянул Сурьме белоснежный платок, посмотрел на неё и встретил непонимающий сапфировый взгляд.
– Тебя уволили? – прямо спросила Сурьма, не в силах понять исход разговора с начальником ни по лицу Висмута, ни по его словам.
От нервного перенапряжения она даже забыла, что собиралась «держать дистанцию», и перешла на «ты».
– Меня? С чего бы? – удивился Висмут.
– За пьянство, – прошептала она, сообразив, что только что выдала себя с потрохами.
– За… что? – Висмут едва не рассмеялся, но, видя, насколько серьёзной и расстроенной была Сурьма, сдержался. – Так вот по какому поводу слёзы? Ты заложила меня господину начальнику! А я-то думал, дело в том проклятом колесе!
Сурьма впилась взглядом в его тёплые карие глаза: нет, он не сердился. Ничуточки. Ни капельки. Ему было смешно. Этому простофиле было весело!
– Он мой давний приятель, Сурьма, и знает, что я не пью. И к себе меня позвал не для того, чтобы отчитывать. Мы давно не виделись. Просто обмолвились после работы парой слов, по-дружески…
– По-дружески?! – порохом вспыхнула Сурьма. – То есть я проторчала здесь больше часа, место себе не находя, а вы там – по-дружески?!
– Ты всё это время провела здесь? – Его голос едва заметно дрогнул и потеплел. – Из-за меня? Потому что…
– Потому что надеялась увидеть торжество справедливости, когда господин начальник даст тебе… вам расчёт! – рявкнула Сурьма, поднимаясь на ноги.
– Сурьма! – опешил Висмут.
– Для вас – госпожа пробуждающая! – фыркнула она и быстро пошла прочь.
Висмут застал её в подсобке.
– Вы меня преследуете? – раздражённо бросила Сурьма через плечо, щёлкнув застёжками своего небольшого саквояжа.
– Нет, – спокойно ответил Висмут. – Я пришёл за сумкой. Здесь и мои вещи тоже.
– Ну так забирайте их и уходите!
– Сурьма.
– Что?! – Она резко обернулась.
– Не надо так переживать. Всё нормально. Правда. Я всё понимаю.
Висмут был достаточно близко, и в полутёмной подсобке Сурьма отлично видела его глаза – их тихое согревающее сияние, и что-то внутри неё отзывалось на это тепло отвратительным лязгом и скрежетом. Он, чёрт возьми, должен нахамить ей в ответ, припрятать камень за пазухой из-за её стукачества, а не стоять тут и улыбаться, словно она сделала что-то милое, а не натворила гадостей!
– Какая самонадеянность, – процедила Сурьма, вдохнув едва ли не до самых пяток, чтобы успокоиться, – полагать, что ваша персона может заставить меня переживать! А уж тем более – думать, что вы что-то обо мне… понимаете! – и она, подхватив саквояж, вышла из подсобки.
