Анастасия Орлова
Увечные механизмы
Глава 12
Под конец дня вновь травмированное колено разболелось просто немыслимо. О том, чтобы возвращаться домой пешком, не могло быть и речи, – Висмут даже в кеб-то с трудом взобрался – опереться на больную ногу было невозможно.
Ввалившись в прихожую, он, кивнув в знак приветствия Лютеции, прохромал мимо кухни к лестнице на второй этаж и, вцепившись в перила, остановился, собирая остатки сил перед восхождением.
То, что ужинать он сегодня не будет, Лютеция поняла сразу. Как и то, насколько ему сейчас больно. Гибкая и сильная, словно чёрная мурена, она обвилась вокруг его спины и поднырнула под руку.
– Давай потихонечку.
Висмут хотел возразить: ещё чего не хватало – опираться на хрупкие женские плечи, но потом подумал, что эти плечи и руки хрупкими назвать язык не повернётся.
– Ну же, смелей! – подбодрила Лютеция. – Я вчера тащила Оди в кровать, закинув его на плечо. Он слишком крепко уснул за ужином. Во всяком случае, так выглядело со стороны, а спал ли на деле – не знаю. Уж под тобой-то не переломлюсь, ты одной ногой на полу стоишь всё-таки, – усмехнулась она.
Они доковыляли до спальни, Висмут рухнул на кровать как был, не раздеваясь.
– У тебя же есть что-то от боли? – спросила Лютеция.
– Да, в верхнем ящике комода…
Не дожидаясь окончания фразы, женщина нашла среди стопок аккуратно сложенных рубашек пузырёк с эфиром.
– Я спущусь за водой, – предупредила она. – Дозировка на флаконе верная?
Висмут кивнул.
Через пару минут Лютеция вернулась в комнату со стаканом растворённого в воде эфира, протянула его Висмуту, и тот, залпом его выпив, вновь откинулся на подушки. Отставив пустой стакан, Лютеция принялась расшнуровывать ботинки Висмута.
– Оставь, не надо, – вяло возмутился он.
– Так и будешь лежать – в обуви? – хмыкнула та.
– Так и буду. Спасибо. Оставь меня, пажлс… пжалу… Пркляте! Сколько ты намешала? – тяжело дыша, заплетающимся, словно распухшим и вмиг отяжелевшим языком, пробормотал Висмут.
– Двойную дозу, – невозмутимо ответила Лютеция.
– Смсшла…
– Не сошла. Та дозировка не для такой боли. Я же вижу, что сейчас она в разы сильнее обычной.
– Завтра… насжбу…
– Не убежит твоя служба. А если боль не пригасить, ты до своей службы всё равно не доползёшь. Сейчас поможет, потерпи, – она присела на краешек кровати и нежно погладила Висмута по щеке. – А к утру протрезвеешь.
Но последние её слова он уже не услышал.
Висмут вынырнул из густого дурмана за полночь. Колено постанывало отголосками прежней боли, в голове кружили вязкие клочья эфирного опьянения, липли к мыслям, склеивая их друг с другом в путаный, неразборчивый ком. Он приподнялся на локте. Перед глазами плыло, по телу разливалось приятное хмельное тепло. Его ботинки и жилет валялись у кровати – Висмут не помнил, когда и как Лютеция их сняла, но брюки с рубашкой были на нём.
– Тебе лучше? – прошептали так близко, что виноградное дыхание коснулось его щеки.
Висмут обернулся и встретился с чернотой глаз полулежащей на краю кровати Лютеции.
– А ты думал, я брошу тебя одного в таком состоянии? – улыбнулась она на его вопросительный взгляд. – Всё равно мне завтра утром сюда возвращаться. И я решила не уходить. Выглядишь уже не так ужасно, – сказала, придвигаясь ещё ближе.
– Но я чертовски пьян, – хрипло ответил Висмут, с трудом разлепив губы.
– Ну, не настолько, – улыбнулась она, легонько касаясь губами уголка его губ.
– Лютеция…
– Аха, – выдохнула, не переставая ласкать его невесомыми поцелуями.
– Это непра… – пробормотал Висмут, но пленительно медленный, завораживающий поцелуй прервал его.
Мягко толкнув Висмута обратно на подушки, Лютеция принялась расстёгивать его рубашку. Её прохладные пальцы пробегали по его разгорячённому эфиром телу, разгоняя волны возбуждения, и нет-нет да впивались ноготками – не больно, но так, что волоски на его коже вставали дыбом. Поцелуй длился и длился, погружая в блаженное беспамятство ту часть сознания, которая сохраняла ещё какую-то трезвость, и нивелируя все всплывающие в голове возражения. Расшнурованный кожаный корсет шумно упал на пол, следом полетели платье Лютеции и брюки Висмута.
Пульс бился в ушах, будто большой ритуальный барабан, и толчками разносился по всему телу. Ладони Висмута скользили по обнажённой спине Лютеции, томно выгибающейся от его прикосновений. Туго затянутый корсет оставил на её нежной коже рисунок швов и шнуровки – тонкие пересекающиеся линии, словно железнодорожные пути на карте; Висмут чувствовал их под своими пальцами и прикасался ещё нежнее.
В полутьме комнаты, освещённой лишь газовым фонарём с улицы, сквозь зыбкий эфирный туман, он видел её нечётко: лишь ослепительный, голубовато-белый силуэт под россыпью чёрных кудрей, в которых, словно звёзды в ночном небе, запутались отблески рыжего света.
Эти блестящие кудри тяжёлым шёлком падали Висмуту на грудь, когда Лютеция склонялась к нему, а потом взметались вверх, словно крылья чёрного аиста, откинутые за спину движением белоснежной руки.
Сейчас Лютеция была и изящной, и грациозной, страстной, но в то же время удивительно нежной, чувственной. Близость и будоражила, и обволакивала мягким теплом, словно густой, приятно терпкий напиток, который хотелось пить неспешно и долго, наслаждаясь каждой каплей.
Они заснули под утро, переплетясь телами среди вороха сбитых покрывал, словно киты, дрейфующие средь белых айсбергов.
***
Сурьма развернула сложенный в несколько раз лист только поздно вечером, перед сном, уже забравшись под одеяло. Почему-то для неё было необходимо увидеть его содержимое – что бы там ни было – в уединении. В уверенности, что никто не подглядит и не отвлечёт, не вовремя постучав в комнату.
Это была выписка из приложения к «Техническому регламенту об организации ремонтных мастерских»: «§34, п.73. Господину, состоящему в должности диагноста-пробуждающего от двух до четырёх лет, до́лжно иметь производственного опыта прогона живых локомотивов не менее полутора тысяч километров, подтверждённого записями в формуляр пробуждающего, заверенными печатями дежурных по станциям на маршруте следования. В случае выявления несоблюдения данного норматива на ответственного за подготовку служащих накладывается взыскание в размере трёх месячных жалований».
Почерк был быстрый, уверенный, чуть угловатый, с острыми хвостиками-«единичками» на верхушке «р» и косым нижним росчерком под «ш». Сурьма не знала почерк Висмута, но этот определённо очень ему подходил, а от листа пахло керосином, нагретой фонарной жестью и креозотом – как и от платка, что дал ей Висмут сегодня утром и который до сих пор был у неё. Она поднесла расправленный листок к лицу, закрыла глаза и словно вновь уткнулась в плечо напарника. Кажется, даже почувствовала его руку у себя на затылке.
– Спасибо, – сердечно прошептала она, и листок шевельнулся от её дыхания. – Спасибо, Висмут!
***
На следующий день Сурьма ни свет ни зря постучалась в кабинет господина начальника.
– А, госпожа диагност! – вздохнул он и спрятал в усах теплоту отеческой улыбки, серьёзно насупив брови. – Вы пришли ругаться? Или извиняться?
– Я пришла позаботиться о вашей деловой репутации, – невинно улыбнулась Сурьма.
– Это ещё как?
– Вы, возможно, запамятовали, что я состою в должности диагноста-пробуждающего вот уже ровно два года, а в семьдесят третьем пункте тридцать четвёртого параграфа приложения к «Техническому регламенту об организации ремонтных мастерских» сказано, что у меня должно быть не менее полутора тысяч километров подтверждённого опыта прогона. Иначе, нагрянь какая проверка – бывают ведь и внеплановые, вдруг кто письмо какое напишет в Партехнадзор – ответственному грозит взыскание в размере трёх месячных жалований. Я переживаю, ведь у меня в формуляре всего сто двадцать семь километров! А провинным вы окажетесь…
Господин начальник мрачно глянул на Сурьму из-под пушистых бровей, со вздохом поднялся со своего стула, отыскал на этажерке толстый журнал в тёмно-синем переплёте. В глаза ему бросилось, что сверху, на страничном срезе этого журнала, пыли гораздо меньше, чем на соседних, – её почти нет, а значит, кто-то совсем недавно его брал. И кто же этот сорвиголова, решившийся пролезть в святая святых – его кабинет – в его отсутствие? Начальник хмыкнул – угрюмо, но не без уважительного одобрения. Уж он-то точно знал – кто. Сейчас же стало понятно, что сообщённые Сурьмой сведения верны и перепроверки не требуют, но он всё равно, для порядка, положил толстый журнал на стол поверх прочих бумаг и мучительно долго листал его, отыскивая нужную страницу. Сурьма, из последних сил стараясь не потерять с лица вежливой и невинной доброжелательности, изнывала от нетерпения.
Склонившись над нужным параграфом, начальник бросил на неё быстрый взгляд и, поставив мясистый палец в начало первой строки на странице, повёл его так медленно, будто с буквами познакомился только вчера. Над его головой вспорхнул сдавленный девичий вздох, не удержавшийся в груди Сурьмы. Палец замер посреди строки, будто встретившись с особенно сложным словом. Выждав мучительную паузу, двинулся дальше.
Прочтя пункт, начальник кивнул:
– Сейчас отыщем ваш формуляр, госпожа диагност-пробуждающая, нужно проинспектировать, какой там проставлен километраж…
– Сто двадцать семь километров! – выпалила Сурьма. – Там сто двадцать семь километров. Я точно помню, ведь это мой формуляр!
– Нужно проверить, – неспешно проговорил господин начальник, окидывая взглядом кипы бумаг на этажерке.
Пока он отыскал формуляр, Сурьма уже начала нетерпеливо приплясывать, словно застоявшаяся лошадь.
– Ну? – поторопила она, приподнявшись на носочки в попытке заглянуть через стол в изучаемую начальником карточку.
– Вы правы, госпожа диагност-пробуждающая, здесь числятся сто двадцать семь километров.
Сурьма облегчённо выдохнула, качнулась с носков на пятки.
– И что же нам с этим делать? – задумчиво продолжил начальник. – Неужто перевести вас в диагносты, там не требуется…
– Что?!
Сурьма, балансирующая на одних каблуках, едва не упала от потрясения. Правда, кабинет был настолько тесен, что падать было просто некуда, но она, пытаясь удержать равновесие, схватилась за дверную ручку, нечаянно её повернула и чуть не вывалилась в коридор.
– Не стоит так нервничать, госпожа диагност, – прогудел начальник, с олимпийским спокойствием взирая на её манёвры в дверях, – я готов выслушать ваши предложения, если они у вас есть.
– Отправьте меня в командировку вместо Лития! Умоляю вас, господин начальник, миленький! – порывисто прошептала она севшим от волнения голосом, просительно сложив ладони и вновь привстав на носочки. – Это так важно для меня, вы даже не представляете! Всем сердцем вас прошу!
– Вот так и напишем в заявлении, – невозмутимо хмыкнул он, – «Я, госпожа диагност-пробуждающая, всем сердцем умоляю миленького господина начальника, коего я десятью минутами раньше пыталась шантажировать кляузной запиской в Партехнадзор…»
Сурьма застонала и сползла спиной по дверному косяку на пол, закрыв лицо руками.
– Встаньте, госпожа Сурьма, нечего рассиживать на моём полу, это вам не будка машиниста! – добродушно усмехнулся начальник. – Дело же не только во мне. Я-то, допустим, подпишу приказ. Но ваша семья ни за что не отпустит вас в эту поездку.
– Я разберусь! – взвилась на ноги Сурьма. – Они не будут против, честное слово! – Она оперлась руками о край столешницы и перегнулась через стол к собеседнику.
Тот даже шагнул назад от такого напора.
– Вы меня пугаете, госпожа диагност-пробуждающая. Вы наделаете глупостей, если поедете. Да, Висмут? Ведь наделает?
Сурьма резко обернулась: позади неё, в приотворённой двери, стоял Висмут, а она даже не услышала, как он здесь появился.
– Конечно, – согласился он, – но наделает ещё больше, если не поедет. Я пригляжу за ней в дороге.
Господин начальник вздохнул тяжелее прежнего, бросил по безотрадному взгляду на обоих по очереди и извлёк из стопки бумаг чистый бланк приказа.
– К тебе у меня тоже будет беседа, господин Висмут, – пробурчал он, неуклюже выводя в приказе закорючки с претензией на каллиграфию.
Глава 13
В этот день возвращаться домой Висмуту было особенно тяжко. Он ушёл, когда Лютеция ещё спала, и понимал, что непростого разговора им не избежать. Несмотря на эфирный хмель, прошлой ночью он отчётливо почувствовал, что Лютеция была с ним искренна, что он что-то для неё значит. И пусть это была лишь лёгкая влюблённость и жажда мужского тепла, он не мог ни принять её чувства, ни дать ей то, чего она ждала от него.
Когда Висмут вернулся, Празеодим уже был уложен. В кухне на столе ждал горячий ужин. Лютеция казалась умиротворённой и даже счастливой. Но она понимала, что это не те отношения, чтобы целовать Висмута по возвращении домой. Пока – не те. Однако после ужина её рука недвусмысленно скользнула на внутреннюю сторону его бедра повыше колена.
– Сильно болит?
– Нормально, – сухо отозвался Висмут, промокая губы салфеткой. – Лютеция, давай поговорим.
– Давай позже. – Она томно улыбнулась, и рука на его бедре поднялась выше, всколыхнув волнующие воспоминания прошлой ночи.
– Лютеция, – он осторожно, но решительно убрал её ладонь, – я не тот, кто сможет дать тебе то, чего ты ждёшь. Чего ты заслуживаешь…
– А мне ничего и не нужно, – проворковала она, – разве лишь уголок в твоём сердце и твоей постели…
– Моё сердце двадцать лет назад закопали на кладбище Дивинила. В могиле другой женщины.
– Вот как? Ты не похож на вдовца.
– Мы не успели повенчаться. Мы ничего не успели… По моей вине.
Лютеция откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на Висмута.
– Но прошло уже столько лет!
– И она по-прежнему мертва.
– Вот именно! А ты – жив! И можешь начать всё сначала.
– Жизнь одна, Лютеция. Её нельзя прожить заново. Второго шанса не будет.
– Жизнь всегда даёт новые шансы, Вис! Но порою их нужно выдирать из чьей-то зубастой пасти. Если ты не видишь в жизни смысла, это вовсе не значит, что его в ней нет. Скорее – у тебя что-то со зрением.
– Отсутствие самообмана, Лютеция, – устало вздохнул Висмут, – просто отсутствие самообмана. Свой шанс я упустил по собственной дурости. Какой смысл ждать чуда?
– Ждать – никакого! – Глаза Лютеции раздосадованно сверкнули. – Надо идти и искать его.
– Выдирать из чьей-то зубастой пасти?
– Именно!
– Ты так и делаешь?
– Так и делаю.
– И как успехи?
Лютеция обиженно поджала губы, немного помолчала, не сводя с Висмута глаз и о чём-то размышляя.
– Знаешь что? Я не буду тебя спасать, Висмут, – сказала она, – потому что невозможно спасти того, кто спасения не желает, – Лютеция поднялась со стула, положила на стол перед Висмутом ключи от его квартиры, – как и невозможно погибнуть тому, кто жаждет спасения. Ты выбрался из того дерьма, о котором мне рассказывал, только для того, чтобы теперь сдаться? Не глупо ли? Прощай, Висмут. Дверь я закрою сама, – Лютеция, похлопав его по плечу, вышла из кухни, и Висмут знал, что больше она не вернётся.
– Ты переспал с моей женщиной! – проскрипел с ведущей на второй этаж лестницы Празеодим, едва захлопнулась входная дверь. – Ты переспал с моей женщиной, и она сбежала!
Висмут не ответил, даже не посмотрел в сторону голоса. Он и так знал, что старик в одной из своих пижам сидит сейчас на ступеньках, прижавшись плечом к перилам, подтянув тощие ноги к груди, и сверху вниз заглядывает в кухню с видом едким и желчным, словно старый попугай на люстре, приноравливающийся половчее нагадить хозяину на голову.
– Ты переспал с моей женщиной и был столь ужасен, что она сбежала! – ещё громче проскрежетал дед.
Висмут обречённо вздохнул. Знал же, что их ночь добром не кончится! Теперь придётся тащить отца с собой в командировку, потому что найти ему новую сиделку за оставшиеся дни невозможно.
– Вот проклятье! – пробормотал Висмут, сообразив, что с ними едет Сурьма, и ей, а не Литию, придётся теперь соседствовать с сумасшедшим бывшим мэром.
***
– Я отправляюсь в командировку в следующий вторник, – как ни в чём ни бывало обронила за ужином Сурьма, изящно насадив на рыбную вилку кусочек филе карпа.
– Что? В какую ещё командировку? – тут же насторожилась госпожа Кельсия.
– Очень важную, мами, – со всем достоинством и даже с почтительным придыханием, словно речь шла о визите к королю, ответила Сурьма. – Без неё я не смогу числиться первоклассным специалистом и даже буду понижена в должности.
– Но у тебя золотой диплом, дорогая! – возмущённо воскликнула Кельсия.
– Да, мами, но его не достаточно, чтобы быть на высшем уровне в моей профессии. Нужна практика. Строго определённое количество часов практики. Иначе разжалуют в заурядные диагносты.
– В моей девочке не может быть ничего заурядного, – негодующе ответила матушка, – ведь моя девочка – личность незаурядная, вся в меня! Правда, господин Нильсборий?
– Безусловно, душа моя! – раздалось из-за развёрнутой газеты.
– Поэтому, разумеется, ехать нужно, – кивнула Кельсия, будто Сурьма в этом сомневалась. – Я помогу тебе собрать вещи. Сколько – день, два?
– Пару недель, мами.
– Пару недель? Недель?!
– Именно столько часов практики мне нужно. Я безнадёжно отстала, мами! – Сурьма выразительно уронила руки на колени. – Меня разжалуют!
– Даже и не думай, дорогая, даже и не думай! Никто не посмеет сомневаться в исключительных способностях моей девочки! Ты поедешь в эту свою командировку и с лёгкостью докажешь тем олухам, что одна стоишь их всех, милая! Правда?
– Да, мами, разумеется, – кивнула Сурьма, пряча в потупленном взгляде хитрую искринку.
– А с кем ты едешь, дитя моё? – раздалось из-за газеты, и верхний её уголок отогнулся, являя присутствующим серо-голубой глаз.
– Э-м-м-м… С напарником.
– Ну конечно, с ней пошлют ещё и помощницу, – вмешалась Кельсия, – ведь девушке не обойтись без горничной, особенно в дороге, и уж господин начальник это понимает! Верно, дорогая?
Сурьма неуверенно кивнула, бросила взгляд на отца, который смотрел на мать весьма скептично: не верил.
– Поездка долгая, мы всё время будем заняты работой. Нам дают вагон с отдельными комнатами и кухней, – начала Сурьма с того, что было чистой правдой, – и с нами поедет кухарка – пожилая матрона, на вид весьма строгая.
Просто так, глядя отцу в глаза, она бы солгать не решилась. Не смогла бы. Но удивительно, как легко оказалось вплести эту ложь в правду! Отец внимательно посмотрел на неё, а потом кивнул: в кухарку, которая будет кормить их в пути, он поверил больше, чем в горничную. Во всяком случае, была же в мастерских и столовая, и штатные кухарки!
– А что этот твой напарник? Достойный ли человек? – спросил отец.
– О! Да, он прекрасный специалист, очень опытный в своём деле! – охотно согласилась Сурьма и на миг задумалась: а как бы она охарактеризовала Висмута не как служащего, а как человека? – Он очень благородный, папи, – вымолвила она уже тише, а голос прозвучал несколько иначе, и господин Нильсборий задержал на дочери какой-то новый, незнакомый ей взгляд.
– Не знала, что в ваших мастерских есть ещё кто-то из благородных! Ах, какой приятный сюрприз, что среди тех людей присутствуют господа твоего круга! – всплеснула руками матушка. – Тогда я тем более спокойна за эту твою поездку! – довольно заключила она, и отец с неслышным вздохом возвёл глаза к потолку.
Сурьма задавила просящуюся на лицо улыбку. С родителями дело улажено. Осталось поговорить с Астатом.
Они встретились на прогулке в зелёном лабиринте, и Астату новость не понравилась. Он поджал губы, нахмурил изящные брови, но сказал лишь:
– Не помешает ли твоя отлучка свадебным приготовлениям?
– Я вернусь недели за три до свадьбы и всё успею! – заверила его Сурьма. – Здесь остаётся мами, и она уладит всё, что касается часовни, столов, цветов и прочей обстановки. Под моей ответственностью лишь примерки платья.
– Хорошо, – кивнул Астат, но по его скисшему виду было очевидно, что ничего не хорошо.
– Ты расстроен? – на свою голову спросила Сурьма.
– Я не одобряю этой затеи, – скупо отозвался Астат, сосредоточенно наблюдая, как влажный гравий чуть проседает под каждым его шагом, – как не одобряю и твоей работы. Но раз это важно для тебя…
– Ты даже не представляешь – насколько!
– Но я тешу себя надеждой, что после свадьбы ты поймёшь, что важно на самом деле, и оставишь эти глупости с паровозами.
Сурьма, уже набравшая в грудь побольше воздуха, чтобы в очередной раз рассказать Астату о чудовищно прекрасных не-зверях, осеклась.
– Что?!
– Ты же не станешь отрицать, душа моя, что для женщины нет ничего важнее, чем составить достойную партию и родить детей, верно? Другие девушки мечтают о замужестве, но не всем повезёт стать жёнами молодых, состоятельных и привлекательных мужчин. Кто-то будет обручён со стариком, кто-то – с простым работягой, не наделённым ни манерами, ни лицом, а кто-то так и останется старой девой. К тебе судьба настолько добра, что ты уже привыкла к её подаркам и перестала их ценить. Поэтому упускаешь важное, гоняясь за глупостями. Но это изменится, я уверен.
– Вот, значит, как ты думаешь? Значит, пределом моих мечтаний должна быть наша свадьба? На большее я, по-твоему, не гожусь?
– Годишься, безусловно, – сдержанно согласился Астат, – только вот это всё лишнее, оно тебе не нужно. Все эти не-звери…
– Да тебе-то почём знать?! – вспылила Сурьма, и гравий скрипнул под её ботинками, резко развернувшимися на месте. – Между прочим, только все эти не-звери дают мне то, чего я так отчаянно желаю! С ними я чувствую себя по-настоящему живой, чувствую, как кровь стремится по моим венам и заставляет сердце биться чаще, а в нём – ну наконец-то! – рождаются те самые пузырьки игристого, и лопаются, и щекочут, и наполняют меня счастьем! С тобой что-то не так, Астат, раз ты не хочешь понять меня, – она упрямо уставилась из-под полей своего цилиндра на склонившегося к ней Астата.
Тот смотрел уязвлённо.
– Всё то, что ты сейчас перечислила, душа моя, – тихо сказал Астат, – чувствуют девушки в отношении своих любимых, а не паровозов. Скажи, наполняют ли тебя счастьем мгновения, проведённые рядом со мной? Мои прикосновения? – Он взял её ладонь в свои и погладил большим пальцем тонкое девичье запястье над перчаткой. – Мои поцелуи? – Он склонился ниже, сухо, даже как-то церемонно, коснулся губами её губ и выпрямился в ожидании ответа.
– Они… Они… Они чересчур вежливы, чтобы, – пролепетала Сурьма, но Астат перебил её всё тем же тихим, сдавленным голосом.
– Это с тобой что-то не так, душа моя, раз ты неспособна чувствовать… чувствовать хоть что-то с любимым мужчиной. Надеюсь, после нашей свадьбы всё станет иначе. – Он любезно поцеловал ей руку и пошёл прочь, хрустя гравием под подошвами до блеска начищенных ботинок.
