Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
Дрезденский день без забот
Наш отель, что называется, не из фешенебельных: находился не в центре Дрездена да к томy ж принадлежал какому то ведомству. Скорее всего, мясному.
На эту догадку толкало то, что напротив на круглом постаменте стояла жирная корова и так отчаянно вскинула голову, что, казалось, вот-вот заревёт.
Она б это и сделала, не будь мраморной.
Однако на житьё-бытьё нам жаловаться не приходилось. Кормили сытно. Из уютного номера не хотелось уходить.
Был свободный день.
Я быстро позавтракал и отправился ещё раз посмотреть город, понаблюдать нравы, привычки саксонцев.
Остановка.
На скамейке написано:
«Толькo для ожидающих трамвай».
Подошёл трамвай.
Первый вагон без кондукторa. Это не значит, что он специально предназначен для безбилетников, как некоторые полагают в Туле.
Проехать зайцем в дрезденском трамвае решительно невозможно. (У меня проездной на все виды транспорта.)
Обычно в первый садятся те, кто имеет постоянные проездные билеты.
Ещё на остановке они покорно предъявляют их кондуктору, который стоит у выхода из второго вагона.
Старичок с видом рассеянного профессора ступил на подножку, забыв показать билет.
Ему тут же:
– Алло! Алло! Назад! Прогуляйтесь пешочком!
К этому привыкли и потому слушают с улыбкой.
Сухой старушке хочется вступиться за деда, у неё появляется потребность пожаловаться мне на грубость мужчины-кондуктора.
Говорит она запальчиво, многое не пойму.
Я слушаю и улыбаюсь.
Она царственно подходит к кондуктору и, брезгливо сунув деньги за старика, садится напротив меня.
Старик конфузливо находит свой билет.
Теперь они смеются. А все молчат.
Допотопный трамвай задребезжал. Кажется, он вот-вот рассыплется.
Дверь открыта.
На ходу впрыгнул юноша и, минуя автомат, тихо сел.
Тут же трамвай остановился.
Вожатый подошёл к парню и без слов вывел его через переднюю дверь. С неоплаченного коня среди грязи долой!
– Я заплачу! – достал парень двадцать пфеннигов.
– Подождёшь следующий, – ответил вожатый и поехал.
– Пришлый заяц, – пояснил «профессор». – У нас они давно вывелись. Давно, – усмехнулся он и прилип взглядом к моему лацкану:
– Тула?
– Она.
«Профессор» предложил обменяться значками.
Я отдал тульский, а он свой.
– Тулу я помню. Хорошо помню…
Он не договорил и, тяжело вздохнув, вышел: его остановка.
Дрезден состоит как бы из двух городов: Старого (там находятся все исторические памятники) и Нового.
Нет ничего увлекательнее езды из одного города в другой.
Проезжаешь мимо парка Шиллера, где учат танцевать «красивее всех».
Потом Эльба. Вода в ней коричневая и тихая.
Трамвай летит вдоль горы. Смотришь и не веришь, что всё наяву. Едва не касаются окон гроздья спелого винограда. Выше – редкие домики, лес.
Людны улицы. Особенно торговые центры.
О витринах особый разговор. Они украшают не только магазин, но и улицу. Они очень большие. Оформлены просто и изящно. В них всё, чем располагает сегодня магазин.
Покупателю не нужно заходить в магазин, чтобы сделать выбор. Он делает его у витрины и заходит, чтобы уже приобрести вещи.
У порога его неизменно встречает продавщица с улыбкой и с одними и теми же лаконичными словами:
– Пожалуйста, я к вашим услугам. Что вам понравилось у нас?
Уйти с пустыми руками не сможете.
Вам обязательно помогут выбрать товар по душе.
Есть время ещё раз побывать в картинной галерее.
Мировая сокровищница. Редкие шедевры.
Любопытно заметить, что к «Сикстинской мадонне» ближе трёх метров не разрешается подходить.
– Неизвестно, какие мысли могут быть у посетителя, когда он стоит у «Мадонны», – сказал экскурсовод.
Своеобразный контроль за ювелирными драгоценностями. Экспонируются они в стеклянных ящиках, изрезанных тоненькими ниточками, едва заметными.
Это электроуши.
Едва вы ударили по стеклу, как во всём здании раздаётся жуткий звон и моментально закрываются все двери.
Кого-то из посетителей ждёт встреча «на высшем уровне» в полиции.
Вечереет.
Зажигаются огни рекламы.
У витрин всё больше задерживается парочек. Спешить некуда. Они подолгу рассматривают, обсуждают увиденное. Здесь решается большинство житейских проблем.
Eй понравился головокружительный свитер, а у него нет нужной суммы. Он обещает купить в другой раз.
За это он получает тут же, незамедлительно благодарный взгляд.
Завтра он ведёт её туда, где нет этих свитеров…
Народу больше и больше. Все одеты элегантно. Нейлоновая рубашка, галстук. Даже дети и те во всём светлом.
Кстати, с детьми больше отцы.
Судя по их лицам, убеждаешься, что они не повинную отбывают.
Девушки одеты очень эффектно, нo недорого. Косметика у них совсем не в моде.
Что это, скупость? Нет. Скорее во всём хозяйский расчёт!
Странно было наблюдать, что килограмм, как таковая единица веса, игнорируется.
Какая связь между умным расчётом и единицей веса?
Cамая прямая.
– Килограмм – слишком много! – говорят. – Целая тонна!
И потому в торговле вы не увидите, что, допустим, килограмм яблок стоит столько-то, а обязательно указывается цена половины килограмма. Отсюда в какой-то степени видишь, почему во всём нормы усечены до пределов хозяйской разумности.
Трамваем возвращаюсь в отель.
– Почему мой значок у вас? – спрашиваю рослого парня. – Мне дал отец. Он слесарь. Сегодня утром ехал с мясокомбината. Я тоже там работаю. Еду на смену. Он дал и сказал: «Отто, помни то место, откуда твой отец едва ушёл живым». Он был в армии Гудериана. Я покажу значок своим ребятам. Это славные парни!
Дрезден
Берлинское утро
Подумать только!
В Туле уже два. А тут лишь святая полночь!
– Здешние сутки на два часа длиннее! – нарочито серьёзно сообщает один из парней.
– Это нам на руку. Больше увидим.
– А всего нам не повидать.
Соглашайся нe соглашайся, а приговор верен.
Уже не первый и не второй день мы в Берлине.
С утра до ночи на ногах.
Александерплац. Ратуша. Театр Брехта. Национальный музей. Бранденбургские ворота. Рейхстаг. Стена. Университет Гумбольдта…
Мы выкроили даже целый вечер на оперу. И не беда, что вагнеровского «Зигфрида» пели на нерусском.
За окном где-то далеко послышались приглушённые звуки весёлой мелодии. Я приподнялся на локте.
Сквозь рыжую октябрьскую листву виднелись плывущие огоньки. Это «водяной ресторан». По Шпрее возвращается на «ночлег». Кругом тихо. Безмолвствует Грюнау. (Это район Берлина.) Спать, спать, спать…
Блёкнут впечатления дня. Сон берёт своё.
Вдруг за дверью – торопливые шаги. Стук.
– Извините, ребята, – слышим русскую речь. – Я был у дежурного. Он сказал, что здесь есть русские. Русские никогда не откажут.
– А что такое?
– Нет ли среди вас врача? Наш Васил плохо себя чувствует.
– Нy как же так нет!?
Алексей Рожков спрыгнул со второго этажа. Стал одеваться. С ним ещё двое.
– А вы зачем?
– Мы – консультанты, – улыбаются они. – Солиднее будет.
Минут через десять вернулась наша тройка, а с нею вошла сияющая толпа молодых болгар.
– Извините, ребята, – начали южане. – Мы не можем спокойно уснуть, пока не отблагодарим вас… Алёша сделал большое дело. Нашему Василю стало лучше. Всё будет хорошо. Поднимемся к нам на полчаса. Пожалуйста… Нам очень интересно с вами поговорить.
– Нам тoже.
Мы долго говорили о себе, о работе, о своих друзьях, о последней войне.
Это была нежданная встреча глубоко искренних друзей.
Тут без песни не обойтись.
И мы все вместе тихонько запели «Подмосковные вечера».
Утром мы поднялись прощаться.
– С добрым берлинским утром! Как здоровье, Васил?
Васил широко улыбается и показывает оттопыренный большой палец.
На туристском автобусе мы едем по Берлину в Трептов-парк. Там находится архитектурно-скульптурный ансамбль – памятник нашим воинам, которые погибли при освобождения Берлина.
«Трептов-парк, где берлинцы могут отдохнуть и предаться размышлениям, является со своими развесистыми буками, сучковатыми дубами и просторными лужайками достойным обрамлением этого места памяти, благодарности и призыва к миру».
У входа вы встречаете фигуру «Матери-Родины», склонившей голову перед своими погибшими сыновьями- героями.
Потом мы тихо миновали два огромных пилона из мрамора, являющих собой склонённые знамена. Перед глазами – братское кладбище. Здесь находится прах более пяти тысяч наших воинов. По обеим сторонам от пяти могил возвышаются величественные саркофаги. На них – барельефы, рассказывающие о жестокой войне. На одном золотом написано:
«Героические защитники Москвы, Тулы, Одессы и Севастополя, Ленинграда и Сталинграда показали образцы беззаветной храбрости, железной дисциплины, стойкости и умения побеждать. По этим героям равняется вся наша Красная Армия».
Мы стоим напротив кургана, могильного холма, где похоронено двести наших героев и где стоит теперь мавзолей с известной статуей воина-освободителя.
Монумент весит семь тонн, высота тридцать три метра.
В куполе мавзолея памятника-ансамбля – знакомые слова:
«Сегодня признают все, что советский народ своей самоотверженной борьбой спас цивилизацию Европы от фашистских погромщиков. В этом заключается великая заслуга советского народа перед историей человечества!»
В этом есть и доля славных сынов тульской земли, которых чествует сегодня Россия.
Мы побывали в Берлине и Потсдаме, Магдебурге и Лейпциге, Дрездене и Галле.
Всюду мы чувствовали уважение к себе.
На вечерах встреч с немецкой молодежью звучали высокие слова о дружбе.
И я неотступно слышал радостный голос болгарского студента Василя:
– С добрым берлинским утром!
Берлин(Октябрь)
2 ноября
Обкомовский генералитет
Привычка свыше нам дана:
Коль водку пить, так уж до дна!
В. Антонов
Вечер.
Звонок.
Открываю.
Ба-а! К нам в общежитие пожаловал весь обкомовский генералитет. Малинин, Степаненко, Сафронов.
– Чем занимаешься? – спрашивает Малинин.
– Да… То мыл полы. Теперь вот стираю.
– Показывай, как стираешь.
Веду в ванную. В тазике намыливаю простыню.
Толстяк Степаненко в нетерпении:
– Сначала надо прокипятить простыню!
– Поварим, – обещаю я.
Потом триумвират побрёл по всем комнатам. Во всех комнатах Степаненко стучал в пол каблуком.
На последнем стуке в пол довольно усмехнулся:
– А линолеум держится хорошо. Не пошёл!
– Ну что ж, – сказал Малинин. – Раз всё в норме, надо обмыть.
Степаненко сунул Петру десятку:
– На все водки, колбасы и хлеба.
Пока шла подготовка к буревестнику Малинин с Сафроновым сыграли в бильярд. Как и полагалось, Сафронов проиграл начальству.
Стаканов было только три, а стаканодержателей было пять.
Из-за нехватки тары пили в два захода.
Первыми отметились Малинин, Чубаров и я. На второй заход остались двое из триумвирата. А Петру и вовсе не налили: за рулём! Ещё не туда завезёт Малинина!
Малинин распорядился оставить Петру в бутылке:
– Раскидает нас по хатам и примет свою долю.
Из поездки Петро вернулся почему-то уже хорошим и отказался от малининского пайка:
– Не хочу. Ненавижу. Не до добра она…
– А я о чём тебе говорил?
Заблестели у Петра Великого глаза:
– А я вот какой! Не нужна! Вылью в раковину!
И сердито вылил.
А оставлял-то сам Малинин…
4 ноября
Операция «Марфин двор»
День чудес!
Володя Кузнецов вчера перешёл работать ко мне в отдел. А сегодня негаданно получил квартиру.
– Видишь, – говорю ему, – стоило тебе поработать у меня всего-то лишь один денёк – и ты уже со своим сералем! Добро у нас быстро варится!
Получка.
Со всех вычли по два рубля на операцию «Марфин двор».
В конце октября я был в командировке в гнилом колхозе. Нарвался на нищую семью. И уговорил всю редакцию: в получку соберём с каждого по два рубля.
Собрали. Купили кое-что из одежды, хлеба, картошки.
Отвезли.
Там радостных слёз было…
Пётр возил Малинина в Москву.
Вернулся в полночь. Бледный.
– Кровью кашлял. Язва желудка. Купил утку.
На моём сале жарили его утку. Нажарили картошки. Ужин получился плотный.
Чубарова я переселил в комнатку Петра. А Петра кликнул к себе в комнату.
У нас с Петром всё ладком бежит.
Разговорились, чего это обкомовский генералитет приезжал к нам позавчера. Не для того ж, чтоб поиграть у нас в бильярд да выпить по стопочке. От Петра я услышал, что наше общежитие отдадут под квартиру Степаненке, а под общежитие выделят квартиру в новом доме.
Тот-то Степаненко так придирчиво обследовал наше дупло.
8 ноября
Учись! Пей!
Петро вскочил в шесть. Скорей похмелиться надо!
Выплюнул – кровь.
– Во праздничек! – пригорюнился Петро.
К нему приехал кореш из Горького.
Приняли они на грудь по гранёному водки. Славка сел играть на своём баяне. Нарезает – все черти стонут!
– Я, – хвалится Славка, – раз выпил один из горлышка, без отрыва, целый литр газировки.[113] и пошёл плясать… Сейчас чуток пошумим и повезу я, Петь, этих купырей, пиджаков в Новомосковск.
– Кого? – спросил я.
– А пассажиров леваков. Вот и буду к вечеру с тридцатником.
Я сижу за переводом с немецкого.
Мимо окна проходит семья. Упал на льду отец. Мать кричит трём здоровым сынам:
– Поднимите, черти!
Сыны рассеянно смотрят, как отец неловко подымается. Бормочут:
– А он сорок лет в армии служил. Неужели не научился вставать?
Вечером вернулись с лова Славка с Петькой. Добыли по тридцатнику. Накупили водки. Глушат стаканищами.
– Холодец, – хвалится Славка, – я на карбюраторе готовил… Я, Анатоль, на недельку останусь у вас и буду тебя учить пить водку.
– Не грози, – отмахиваюсь я. – Ничего у тебя не получится.
– Учись! Пей! От водки кровь густеет. Водярой только и спасаюсь. Не пил бы – давно б каюк мне был.
Они ушли. Я лёг.
В три ночи будит меня Петро:
– Тольк! Давай выпьем.
– Ты что?
– А что? Да-а… А ей, эстафетной палочке, топать бы ещё семьдесят километриков! Небось завспоминала б Бога, всех чертей и Петьку Жукова… Посадил я эту Валечку в машину. Везу. Как присосётся – караул! Бросай руль и за передок её! Ну, думаю, дай я к Одоеву подбегу поближе. Там потише, уж и рвану. Стал в лесу. Сделал из сидений королевскую гранд-постелюшку. А она ни в какую!
– И правильно. Зима же… Застудит ещё свою невинность…
– Так не доводи мужика до очумелости! Упёрлась – нет да нет! Ах так!? Вон отсюда! Дал рубль. Потеряла. Дал последний полтинник. И уехал…
– А это уже и глупо и жестоко. Бросить одну среди зимней ночи…
– Я тоже так подумал. Вернулся. Довёз до дома. И больше к ней ни ногой!
23 ноября
Бюро обкома комсомола. Утверждение заведующих отделами в нашей газете.
Стоит на «эшафоте» Павленко.
Малинин с вопросом:
– Когда покончим со злодейкой с наклейкой? Когда вы займёте подобающее место под Солнцем?
Молчит Павленко. Значительно сопит в усы.
Малинин на вздохе махнул рукой.
Занялись моей персоной.
– Из обкома партии, – заикаясь, гремит крышкой Маркова, – звонили… По поводу сельской рубрики «Поговорим начистоту». Интересовались, почему мы давненько не давали материалов под ней. Это серьёзное замечание…
Я на нервах пальнул:
– А чего ж до бюро ни слова мне об этом звоночке? Это похоже на мелкую подсидку… Ну… Был в отпуске. Кончил университет. Плотней займусь работой отдела.
Я проскочил. А вот Чубаров и Конищев не усидели на своих конёчках. Из завов перекочевали в ио.
– Товарищи морально не подготовлены носить титулы заведующих, – положил последний мазок Малинин.
27 ноября, воскресенье
Весь день корпел над немецким.
Одурел. Помешался на нём. Хожу на курсы по понедельникам, средам и пятницам.
Одолею!
Немецкий – моя самая обольстительная любовница. Забыл я всех своих девушек. Их заменили мне курсы.
Ведёт курсы яснополянская обаяшечка Оленька. Она пылеглот (полиглот).
Проснулся в два тридцать. Не уснул больше. Холодно. Слушал тихонько радио на немецком. Теперь я забугорье слушаю только на немецком.
Чубаров подкольнул:
– Надо понимать, скоро станешь собкором «Известий» по ФРГ?
– Надо…
Скоро вставать. Ну, права ножка, лева ножка, поды-майся понемножку…
В шесть уехал я в Москву.
Достал билет на завтра в Кремлёвский театр на спектакль тбилисского театра драмы имени Руставели «Мудрость вымысла».
4 декабря
В Третьяковке
Третьяковка.
Пристроился к группе, слушаю экскурсовода:
– Третьяков был добрый. Сейчас ежедневно в Третьяковке бывает шесть-семь тысяч человек. А при её открытии – один-два посетителя. Однажды сотрудник галереи прибежал к Третьякову:
«Павел Михайлович! Да это срам! В храме искусств купцы устраивают смотрины!»
«А именно?»
«Купцы стали сюда приводить своих женихов и невест. Тоже нашли место для смотрин! Что прикажете делать?»
«Ничего. Встретятся молодые, засмущаются, отвернутся к стенкам. А на стенках – картины. Невольно и посмотрят. Пусть хоть таким образом приобщаются к искусству».
У картины Васнецова «Три богатыря» экскурсовод спросила:
– Товарищи! Я много вам говорила. Теперь вы мне скажите, куда выехали богатыри?
– Не знаю.
– А вы что скажете?
– На заставу.
– Зачем?
– Посмотреть, нет ли врагов.
– А вот, товарищи, пионеры шестого класса мне ответили так:
«Богатыри выехали искать себе невест!»
5 декабря
Первый номер
«Молодой коммунар», как и я, родился в субботу. Только на тринадцать лет раньше меня. В субботу 5 декабря 1925 года.
Дата. Пускай сегодня и не круглая. Но всё же…
В газетном зале библиотеки напротив Кремля я разыскал первый номер нашей газеты. Сделали мне копию первой страницы. Привезу к себе в контору – визгу будет до небес.
Наша прыткая молодёжка обставила по тиражу (сто двадцать тысяч экземпляров) областную партийную газету «Коммунар». Пожалуй, единственный такой случай в стране.
6 декабря
Трезвый стул Шакалиниса
Надо отвезти из редакции в типографию стол. Никто не хочет грузить.
Конищев выставил кулак с зажатыми между пальцами четырьмя спичками:
– Кто вытянет надломленную спичку, тот и грузчик. А не хочешь участвовать в этом забеге – откупайся девяноста пятью копейками наличными на похмелку.
Шакалиниса пока нет. Однако посчитали его присутствующим, поскольку его здесь достойно представлял его трезвый стул. По жребию первым пришлось тянуть Шакалинису. Пришёл он чуть позже и вытащил надломленную спичку. Пришлось ему и грузить стол.
А после мне, комсоргу, пришлось проводить комсомольское собрание по Пищуровой. Эта юная тёлушка, наша сладкая дипкурьерша, потеряла редакционную почту. Семь писем авторам.
В штабе гражданской обороны – он под нами, на первом этаже – пропажу нашли и нам отдали. Их комсомольцы у нас на учёте.
Эта Пищурова ушла из дома на частную квартиру. По субботам мотается в Москву к Волкову. Докладывает о тульских новостях. В вечерней школе прикопалась на второй год в десятом классе.
За потерю почты добыла себе Верочка выговор с занесением в личное тело.
Я собирался уже уходить – влетел запыхавшийся Павленко.
– За тобой что, гнался пьяный медведь с топором и с ружьём наизготовку? – в смехе спрашиваю я.
– Тут, Толя, не до шуточек… Боялся, не застану тебя… Тут ну вот что… Дай, Толя, дуб.
– Какие дубы, на ночь глядя? Рабочий день на излёте, топай до хаты.
– Не могу, Толя, я так уйти по трезвянке. За день ни грамма не принял! Это упущение века невозможно передать… За целый день – ни капли! Ты же знаешь, «без водки, как паспорт без фотки». Я железный трудоголик. Пока не надерусь в корягу, с работы не уйду! Отбываю домой только на бровях!
16 декабря
Хулиганка Марго
Молоденькая учётчица писем Королева Марго шла из своего отдела домой. По пути завернула ко мне и дурашливо так задаёт программный вопрос:
– Слушай, Саннели! А чего б нам не пожениться? Всё у нас было б вери клёво![114] Брыкайся ты не брыкайся… А я всё равно соблазню тебя, несчастный омулёк! Ты у меня с крючка не сорвёшься!
– Это угроза?
– Это срочная информация к размышлению. Раньше я промышляла омуля на Байкале. Опытная рыбачка!
– Но и я не килькин пасынок.
– Знаю, не простуха ты. Ойя! Да никуда ты не денешься. Залетишь в мои сети как миленький. Не такие рубиконы брала, как призы на лошадиных скачках!
– И где твои рубиконы?
– Изгнаны за ненадобностью в хозяйстве.
Она садится за мой стол.
Я наладился уходить. Дошёл до двери и вернулся. Надо закрыть на ключ верхний ящик стола.
Я наклоняюсь с вытянутой рукой к столу, и тут Моргушка выставляет мне навстречу грудь и орёт на всю конторушку:
– Ага!!! Видите!!! Видите!!! Расклеился! Полез!
– Ну-ну…
Она вдруг вываливает из декольте[115] чёрного платья один унылый, дряблый сосок и гордо возлагает на мой доблестный, трудовой стол.
– Ну как? – спрашивает. – Ничего у тебя не зашевелилось?
– Наоборот! Смёрзлось всё от праведного гнева! Это что ещё за хрень лезет к дяде на плетень? Ты что, выпила и забыла закусить? Чего ещё тут раскладываешь свои секстовары? Ну-ка, живой лапкой собери все свои тоскливые причандалишки и дуй к мамке. Рабочий день окончен!
– Да греби ты ушами камыши![116] Далеко и надолго!.. Ты что, половой демократ?[117]
– Потолочный!
