Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
19 декабря
Редакция – это что-то святое?
У Романченки и Вознесенского вступительные экзамены этим летом в местный пед принимала жена Конищева. Без ответов поставила им отлично.
Сегодня они хвалятся:
– Мы сдали вчера по два экзамена и по три зачёта. Вот и вся первая сессия.
Носкова, покуривая, взгрустнула:
– Зря Вовка Кузнецов не поступал вместе с вами. Так бы небрежно и закончил институт.
Романченке она выговорила:
– Год назад ты был таким скромным. Сейчас ты хам последней марки.
– Я думал, – сказал Романченко, – что редакция – это что-то святое. А это похлеще банды. Продажа, клевета, спекуляция, ложь, обман, политическая проституция… Ну где мне такому слабому тут устоять?
Смирнова притащила новость:
– Приходит наша сторожиха в восемь вечера на дежурство, а её не пускают. «Откройте, – кричит баба за дверь в редакцию. – Я на работу пришла!» А ей из-за двери: «Греби к деду под бочок и спокойно дави сливу.[118] Мы посторожим». Так и не пустили. Питерский практикант Женька Илясов ночует в редакции. Какую-то шевелилочку привёл… Для надёжной охраны редакции…
Сегодня получка. Свободный фотограф Альберт Зорин недоумевает:
– За три снимка получил трояк. Смех! Кинули б хоть рублей шесть. Была б бутылка да плюс закусь. А то ровно три. Ещё семь копеек занимай на бутылку!
22 декабря
Гитлер, Гиммлер, Геринг, Гесс…
Кручусь с листовкой по заказу областного управления сельского хозяйства «Сила гектара».
Цензор Орехов тормознул дело:
– Не дадим дальше ходу. Сперва вы дайте нам разрешение на листовку от обкома партии.
Я бегом в сектор печати обкома. К Играеву.
Анатолий Васильевич подмигнул мне и звонит главному цензору области:
– У него есть бумага от самой Ионовой![119]
– Тогда пусть печатает.
Всё было улажено. Хотя никакой бумаги у меня и не было.
Выхожу от Орехова – навстречу Шишкина. Тоже цензорша.
В войну она заведовала отделом писем в областной газете «Коммунар». Шизокрылый поэт грозил ей голову разбить бутылкой, если она не напечатает этот его стишок:
Гитлер, Гиммлер, Геринг, Гесс –
Вся Германия на Г.
24 декабря
«Напиши на меня жалобу…»
Дома холод собачий и голод кошачий.
Витя Карлов отправил жену в роддом.
Сварил суп. Ест прямо из кастрюльки и говорит:
– Скоро нам всем плохо будет. Родится ж кто-нибудь. Кранты!
И совсем тихо, жалобно, по-детски:
– Толик, напиши на меня жалобу в обком комсомола, что жить нельзя. Ну как это в общежитии с ребёнком? Напиши… Может, отдельную квартиру дадут.
– Обязательно напишу! – даю я слово.
– Наша верхушка совсем обуржуазилась, – вздыхает Витя. – Не знает, как живут низы.
29 декабря
Гардероб
Вечер. Прибежал Виктор, кандидат в папа́:
– Толик! Помоги гардероб затащить. Только оденься.
– Он внизу?
– Если бы! В подъезде соседнего дома.
– Зачем вы его туда?
– А-а! Эти строители!.. Понимаешь… Мне тот дом показался нашим. Подъехали. Сняли. Потащили с Зеноном. Первый марш. Почтовые ящики. И мне стукнуло. У нас же ящики на втором марше! Строят все дома одинаковые, как детские пелёнки!
Что значит, человек готовится стать отцом!
Лексика совсем другая!
Ну, тащим втроём. Тяжело.
– Хотел сегодня, – жалуется Зенон, – поставить Машутке градусник. Так дадут разве!? Тут все силы положишь! Ой, мама, живот болит!..
30 декабря
Ну как колготочки?
Утро. Пустовато в конторе.
Сегодня вечер.
Марго пришла в колготках. Приподнимает чёрное платье:
– Любуйся, Сан, какие у меня ножки! Их только целовать с колен. Что смотришь, как баран на новые ворота?
– А воротца-то потрёпанные. Многие в них въезжали?
– Только двадцать пять извозчиков! Ну как колготочки?
– Хороши. Да иногда неудобны.
– На те случаи я надеваю другое.
Подлетела шахиня Маркова:
– Марго! Все работают. Одна ты без дела. Сбегай с чемоданом в магазин за яблоками. С чёрного хода.
Завмаг устало сказал нашей Королеве:
– Что не сделаешь для советской печати!
1967
3 января
Дурь
Парторг Смирнова положила передо мной на стол записку
«Слушали персональное дело Конищева».
– Какое?
– По пьяни полез на Маркову…
– Что он на ней забыл?
– Свою дурь! Полез, меланхолично мурлыча:
«На мосту стояли трое:
Она, он и у него».
– Полез с кулаками?
– С колотушкой в штанах! И повод она сама подсунула. Приходит вчера на планёрку и радостно щебечет: «После проводов Нового года осталось много закуски. Не пропадать же! Давайте скинемся по дубику!» Скинулись. Колыхнули. Опять Маркова с цэушкой: после трёх разбегайсь по домам! Но никто никуда не побежал. Всё стаканили. К чему-то заговорили про город Орджоникидзе. Маркова и ляпни: «А-а, это такой маленький грузинский районный городок!» Вот тут Конищев и всплыви на дыбки: «Ка-ак маленький? Ка-ак районный? Ка-ак грузинский? Меня, бывшего преподавателя географии и директора школы, это глубоко взбесило. Не знать, что Орджоникидзе – столица Северной Осетии! Не знать, что в нём проживает до трёхсот тысяч человек! Не знать, что этот город вовсе не в Грузии, а в России!.. Уму недостижимо. Всего этого не знать после окончания Высшей партшколы ЦК КПСС в Ленинграде, святой колыбели нашей революции?! Это полная политическая слепота и темнота, и блевота! И с такими знаниями руководить областной молодёжной газетой? Ну, не-ет!!! Я, зав идеологическим отделом газеты, по политическим мотивам этого так не оставлю!» И, дождавшись, когда Ленка осталась одна в своём кабинете, свалил по политическим мотивам шкаф и разбежался на нём, опять же по принципиальным политическим мотивам, засигарить[120] Ленке. Редактрисе-то нашей! Она залезла под стол и завопила о помощи. Уборщица бабушка Нина как раз проходила по коридору мимо и заглянула в кабинет, когда услышала вульгарный шум легкомысленно безответственно упавшего шкафа и марковские вопли. Бабулька и спасла святую невинность горькой редактриске от притязаний этого дикого носорога Конищева. Ну и скандалюга! О как! И на редколлегии, и на партсобрании он выклянчивал прощения. Ленка ни в какую. Смертно оскорблена-с! Орёт в обиде: «Как это так!? Проститутку и ту уговаривают, говорят какие-то красивые к случаю слова. А тут никаких радостных слов! Как бешеный лоховитый жеребец! Безо всякой художественной увертюры! Прям ну сразу вот вам нате из-под кровати! Молча! Наглец! Не прощу! Совсем с головой не дружишь! Не слиняешь по-собственному, подам в суд. Вышибу из партии! Навечно загоню в камеру хранения!»[121] И навертел наш трусляйка Конь заявление: «Прошу освободить по собственному желанию от занимаемой должности». Маркова кинула на уголке резолюцию: «Освободить от занимаемой должности согласно поданного заявления». Вот такой у нас сладенький новогодний подарушка спёкся…
4 января
Конь спасается бегством
Примчался в редакцию бледный муж Марковой. Ошалело разыскивает Конищева. Сгорает от горячего желания получить удовлетворение.
Конь тайком сбежал.
Разгневанный супруг ушёл без удовлетворения.
Конищев уговаривает всех, чтобы о сути дела никто не знал кроме редакционных.
Жене Светлане он брякнул по телефону:
– Я послал Маркову матом, и она уволила. Обиделась, не туда послал!
Жена побежала к Малинину за помощью.
Конищев умоляет всех не вступаться за него.
5 января
Встал в шесть. Пошёл разбудил Володю Кузнеца (Кузнецова). Поели.
Поехали на станцию разгружать вагоны с бумажными рулонами для нашей газеты.
Вламывали как сто китайцев до часу ночи.
Обещали дать нам по тридцать дублонов. Получили лишь по пятнадцать. Кузнец грустно пропел:
– Ты не бей, не бей кота по пузе…
15 января, воскресенье
Раннее утро.
Витя Карлов в ванне стирает под плач двухнедельного сыночка.
– Хорошо поёт! – радостно восклицает бабушка.
На кухне Виктор снова уговаривает меня написать на него жалобу в обком:
– Не можем жить. Что это за общежитие? Сын плачет. Покоя нет, – и с улыбкой смотрит на стену, за которой ронит слёзы Карлов-младший. – Правда?
Убедительно. Но как писать жалобу на хорошего человека хоть и по его просьбе?
И я молча улыбаюсь Виктору. А Виктор улыбается мне.
16 января
Последний день в редакции
Выйти из себя редко удаётся в нужную сторону.
Сергей Пугачёв
Раздишканивает Конищев:
– Всё! Буду писать прозу! Купил бумаги, копирку, машинку в комиссионном. Буду сидеть и писать. В газете толочься долго нельзя. Старик Хэм[122] три года был в газете. Я тоже три.
– Видишь, – говорит Шакалинис, – у вас уже что-то общее. Теперь надо так же писать, как старичок Хэм.
– Я буду по пятнадцать часов работать в сутки! А Хэм работал всего лишь по десять.
Шакалинис сияюще шлёпает в ладошки:
– О! Ты уже обошёл его!
Завтра у Коня последний день в редакции.
20 января
На планёрке Маркова сказала:
– Получила письмо от приятеля. Он от «Комсомолки» на границе с Китаем. 28 декабря пятьдесят тысяч китайцев перешли границу. Наши войска два дня гнали их назад водой из брандспойтов, из пожарок, с воздуха.
Ужас!
Неужели нам, несчастному поколению, что осталось в большинстве своём без отцов, погибших на Второй мировой, придётся идти на войну?
Наши отошли от границы, чтобы, когда китайцы перейдут, бить на нашей земле.
Говорят, они заменили гимн песней «Не дадим России отпраздновать 50-летие Советской власти».
27 января
Ударник секструда
«Во что влюбился, то и целуй».
Иногда жена с мужем мучается, как собака с костью: и съесть не может, и бросить жалко.
С.Усольцев
Для красавца Володи Кузнецова кандидат технических наук муж Носковой вывел единицу девко-литро-километр – девки на литр бензина, расходованного на мотайке.[123]
Хвалится Вова:
– Эх, Толя, как я их красиво накалываю! В зоне[124] я был голый пустырь.[125] А загремел в армейку – сразу поумнел. Я ещё пупком[126] был, а покрывал матрёшек штабелями! Как зазвенят колокольчиками орешки,[127] срочно надо отбывать в уволку. Если по-доброму не отпускают, линяю в дыру в заборе самоходом. Пока сбросишь давление,[128] пока то-тё – ты уже опоздал с возвратом… Вечно с возвратом опаздывал. С губы не вылезал. Вчастую бывал на орбите…[129] Жизнь суровая была, как и постель: ни пуха, ни пера. Только и отрады пока погарцуешь на молоденькой пухлявой лемурке. Губа губой, а выпал я из меридиана[130] с песочной медалькой.[131] А на воле вообще… Вот позвонил только что своей селитре[132] Лизушке. Узнал, завтра в семь утра её мать слиняет на работу. Сегодня я не иду домой, перекручусь у братухи. Зато завтра в семь десять я буду в знойной постельке. Уж я попарю кочерыжку!
– На которые сутки ты укладываешь их на лопатки?
– На которой минуте, Толя! Один раз уложился в обеденный перерыв. Решил поесть в колхозе. На мотор и в путь. Дева на дороге с поднятой ручкой. Просится до Петелина. Беру. Спрашиваю: «Как это мужья отпускают таких красивых жён?» – «У меня муж – полмужа». – «Как он посмотрит, если я сверну с асфальта?» – «Не узнает». – «Так я сворачиваю?» – «Ты всё ещё спрашиваешь?» В обед вернулся. Уложился в академический час.
– Тебе не присвоили почётное звание сверхскоростного ударника коммунистического секструда?
– Обошли, Толюнчик! Раз поехал в Богородицк. Лечу на своём мотыче. Дева. Поднятая рука. Беру. Глянулась она мне и сразу предлагаю: «Давайте вечерком встретимся». – «Какой вечер!? Я замужем! Давайте днём!» Я молча свернул с трассы в рощицу, принял скоростной сеанс кустотерапии и лечу дальше в свою командировку. Письмецо кликнуло – плохо работает клуб. Пришлось заняться с методисткой Ритой. Обедать – к ней. Взял вина. Кхры!.. А у неё подружка Аннушка. Волосы – буря и натиск на голове! Грудинка! Ножки! Я охренел. Я сказал себе, Толя: «Если я не поборю её, Володя больше не Кузнецов». Вечер. Танцы. Литр водки. На ночь к девчонкам. Рита была на одиннадцать лет моложе меня и называла меня господин Вы в одиннадцатой степени. Вот так: Вы11! Рите одну палку отпустил и хлоп к стенке. Рита: «Повернись!» – «Не могу. Надо проведать Анюту. Не заскучала ли?». И дёрнул на экскурсию к Анютке. Сначала заслал в разведку под одеяло одну руку, одну ногу, а там и всё своё остальное щедро кинул ей под бочок. Только она комбинацию с ног к подбородку – ух! С часу до шести утра не покидал боевого поста! По-бойцовски настроился на трудовую волну. Честно проливал пот… А то в Дубне. В гостиницу не пошёл. Дом культуры в храме. Туда! Галочка – во! 23 года. Четыре дня была замужем. Хомячка по норке погонял… Довольная ушла домой. Я остался в клубе. Звоню на почту. С телеграфисточкой… «Голос миленький! У меня спичек нет. Не спится. Не принесёте ли?» – «Сейчас подбежит рассыльная, и я приду». Принесла спичку. Уж я, Толюнчик, и прикурил! Правда, она налегке погоревала: «Неужели ради одного случая всё пропадёт? Я ж девушка… Сразу бросаетесь на человека… А у меня дома много книг, пластинок… Почитали бы, послушали…» – «Книги, музыка… Всё это прелюдия… предисловие… Я никогда не читаю предисловие, дорогунюшка! Я хочу его вынести из самого романа… Я сразу перехожу к человеку!» – «Жаль. Я ж девушка…». Я успокоил: «Не боись! Я всё оставлю в целостности, как у кларки целкин. Я тихонечко». И мы, синхронно глубоко вздохнув, ухнули в Ад. (Девушку звали Аделаида.) Покурили с часок и пошла она на службу!.. А Галка звонила. Аделаидка трепалась со мной, а ей вешала лапшу на розовые ушки, что клуб не отвечает. Всё же я не обижу Галку. На днях съезжу к ней… Такова селявуха.[133]
Вечером Володя невесело брёл домой.
Следом, шагах в пяти, уныло семенила жена.
«Загоняла домой».
Мао Дзедун, бросив свою жену, решил жениться на новенькой. Она была замужняя. Муж её любил, не хотел отпускать. И тогда политбюро своим гневным решением так обломало строптивца: в порядке партийной дисциплины уступи генсеку, рядовой член КПК!
31 января
Русская недвижимость
Утверждение, что без совести не прожить, до сих пор не доказано.
С. Пугачёв
Возвращаюсь я с Кирилловым с обеда и вижу на порожке редакции.
Плотно загазованный усатый толстун Павленко, кокетливо возложив короткие пухлявые ладошки на обвисшие бока, хватко топнул и запел, приплясывая:
– Над землёй туман стоит,
Нулевая видимость.
У ларька мужик лежит –
Русская недвижимость.
Я почуял что-то неладное:
– Это что ещё за горячие плясондины солиста «Берёзки»[134] в виду туалета на промежуточном марше? Что стряслось?
– Это что с тобой стряслось? – ткнул Павленко в меня вялым, пьяным пальцем. – Где материал? Сел макетировать – нет твоей классики! Я без работы! Земля бросила крутиться!
– Сейчас подтолкнём. Снова завертится. Материал готов. Осталось отпечатать…
Павленко подхалимно поплыл в безотвязной улыбке.
Это убедило меня, что свертелось что-то непорядочное по отношению ко мне, раз он так лебезит. Нагадил кобелёк крепко. Иначе чего б кинулся ставить в номер ещё не готовый материал? Зализывает грядущие раны.
В своём кабинете я глянул в свой портфель под столом и охнул.
– Коля, – хлюпаю в жилетку Кириллову, – у меня спионерили бутылку ркацители. Больной сосед попросил взять. По пути в контору купил… И вот её нет!
– Ищи свою бутылочку в крокодильем брюхе парторга Павленко! Надо поджарить его на профсоюзном собрании!
– Из-за бутылки мочи… Да ну её!
Горячая весть о пропаже обежала все кабинеты.
Ко мне подошла Смирнова:
– Я расскажу тебе, если не выдашь. Шарила у тебя в портфеле преподобная Маргела-хренелла-бум…
– Марго?
– Да. Я её Маргелой-мегерой зову. Стукнула ребятам: Романченке, Воскресенскому, Павленке, Шакалинису. Павленко велел принести. И тут же, расправив усы и крякнув, на глазах у всех первым крепко поиграл горниста.[135] Потом и все остальные прилегли к твоей бутылке.
Я не стал подымать шума.
Взял статью, иду печатать в машбюро.
Навстречу Воскресенский. Он был в той а капелле, что раздавила мою бутылочку. Скажу про пропажу. Как он среагирует? Посмотрю в глаза.
Сказал.
Смотрю.
Никакой трагедии!
Невинно так, буднично, лениво говорит мне Женюся:
– От и жульня у нас… Шарить по чужим портфелям… Жрать чужое вино… Да за такое мало прищемить яйца кусачками! Скажи Марковой! А чего?.. За такое бить надо и по рукам, и по мордасам!
– Ну, милый! Спасибо за дорогой совет.
И больше ему ни слова.
Сижу диктую Вале Гурковой свою статью.
Влетает Павленко. Выставил крючком указательный палец:
– Толя! Дуб! Всего один!
– Нету.
– Ну, пятьдесят. Копеек!
– Нету.
– Ну, десять.
– Нету.
– Ну, пять.
Машинистка подала ему пятак:
– Пройдусь пешочком… Отдаю свои автобусные.
Прибегали с той же арией и Марго, и Шакалинис.
Я диктовал уже последний абзац, когда сияюще впорхнула Марго, что-то пошептала на ушко Валентине и отбыла восвояси.
– О чём была её песнь? – спросил я Валю.
– Песнь для тебя хорошая. Как передали по каналам ТАСС, компетентные органы сунули тебе в стол бутылку.
Иду проверяю.
Действительно, всё так.
Тут Марго принесла своё рацпредложение:
– Раз нашлась бутылка, давай разопьём! Ты ж всё равно с нею уже распрощался. Пережил такое горе…
– Вонь, отсюда! Мне мерзко с тобой алалакать. Мне не жалко бутылку. Противно то, что ты шаришь по чужим владениям. Ты дошла до такой наглости, что на мои же тугрики хотела купить эту злосчастную бутылку.
– Жа-адный ты. Может, она вовсе и не твоя. Может, я ошиблась столом и сунула тебе?
– Брысь отсюда.
– Ну… Извини, Толик… Невоспитанная я хамка.
Вечером по пути к остановке Смирнова говорила мне:
– Как только чуть поднимешь человека с навозной кучи, так он становится сволочью. Марушку я буду менять. На её место учётчицы писем возьму к себе в отдел скромную девушку. А то Павленко, набубукавшись, уже зовёт для развлекухи эту Маргелку-кислую грелку на совет при разметке гонорара. Она диктует, кому сколько заплатить.
4 февраля, суббота
У марго день рождения
«Девушки, если к вам не клеятся парни, попробуйте себя обезжирить».
В приветствии Марго вскидывает руку:
– Привет, Толик!
– Привет.
– У меня сегодня день рождения. Двадцать одно! Очко! Поздравь!
– Видишь ли… Как ты обошлась со мной в начале недели… Добрых слов я тебе не скажу. А врать не могу…
– Ну дай хоть дуб на три часа до прихода Тони.
– А кто такая Тоня?
– Гм… Тоня – наш бухгалтер. И сегодня день актёра.[136] Счастливый человек! Не интересуют его ни Тоня, ни получка… Ну, так даёшь дуб?
– Нет.
У бухгалтера Володя Кузнецова собирает со всех по два рубля.
– Толя! Не баловаться! Давай два дуба. У нас сегодня дни рождения у Павленки и Маргушки.
– Я в этих сексторжествах не участвую… Хотя…
Скоро в большой комнате сдвигают четыре стола.
В комнате темно от дыма.
После первого стакана Марго взбирается на столы и начинает на шпильках отплясывать. На ней куцее платье в крупную розовую клетку, чёрные колготки.
Брат Володи Женька пожирает её голодными глазами, хозяйски гладит её по катастрофически тощей шлёпе:[137]
– Маргуша! Розовая янгица! Подыми повыше платьишко! Повыше!!!
Марго заправляет платье в колготки. Прохаживаясь по столам, целует всех подряд мужиков и рассказывает анекдот:
– Старый петух, уходя на пенсию, дал молодому петушку наказ:
«Курочек обслуживай по три в день. Не рви пуп».
Прошёл день. Все куры несутся. Через день стали нестись все утки, все гусыни, все индюшки.
Испугался старый петух. Бежит на ферму. Видит: лежит петушок на дороге, мёртво откинул лапки.
Злорадно кричит старый петух:
– Доигрался! Я ж говорил!
– Пошёл, старый хрен! Это я ворон заманиваю!
– Ну, – визжит Марго. – Сознайтесь, каркалыги! Вы все такие трахторы, как молоденький петушака?
7 февраля
То не ветер в поле гнёт
Тонкую рябиночку.
Мой милёнок хунвейбёнок,
А я хуйвейбиночка.
Зенон Бурый, инструктор обкома комсомола.
Сидим с Петром Великим на кухне, вздыхаем над жизнью.
– Всё, Толь… Отыгрался Петя Жуков, – он тукнул себя в грудь, – в тульский хоккей. Малинина посылают подучиться в Москву. В какую-то академию. Там ему личный шофёр не нужен. И куда теперь я? Нового первого Титова мне не возить. Уеду я на три года в ГДР.
– А учёба?
– Переведусь на заочное. Подальше от китайского востока…
Мда. Плохи наши восточные дела. В Китае наше посольство – двести человек – на осадном положении. Мао нотой заявил: не гарантируется жизнь тем, кто выйдет. Уже тринадцать дней наше посольство окружено хунвейбинами. Иностранные служащие посольств доставляют нашим продовольствие.
11 февраля
Практиканты
К нашему питерскому практиканту Илясову приехала жена. Тоже на практику.
Заглянула ко мне в кабинет:
– Сан! Выйди на завалинку.
Иду в коридор к окну.
– Ты меня очень любишь? – лениво роняет эта трата-та.
– Отвечать надо вслух?
– Желательно… Поживи полтора месяца с Чубаровым в общей проходной комнате, а я с мужем – в твоей. Если захочешь посмотреть на меня голую – постучи в стенку в любую минуту.
– Это сучий гонорар за согласие? Гм…
– А чего? Королевский гонорар!
– Ни на какой гонорарий я не поведусь. Да и… Игде тута у нас королевишна? Не смеши мои тапочки!
– Не устраивает этот вариант – обкатан в запаске другой. Муж согласен жить втроём в одной твоей комнате.
– Гм в квадрате…
Я молчу. Думаю.
Вчера мы в своём общежитии вывесили новый график уборки с такими примечаниями:
«Неси мусор и не сопи: не мешай людям спать.
Не думай, что ты один гений на весь подъезд.
Мой полы так же чисто, как и своё лицо.
Нарушая эти правила, ты получаешь законное право искать угол у любой тёти Дуси».
Я и уцепись за эту тётю Дусю:
– А почему бы вам не поискать ночного счастья у какой-нибудь тёти Дуси?
– Ты про какую Дуську?
– А про ту, что может сдать вам койку. Ну почему вы решили, что моё место по ночам у вас под дверью? Или, что ещё похлеще, мучиться с вами в своей же комнате? Знаешь, как говорят? Просились злыдни на три дни, да не выгнать и ввек! Вы притащите киндерёнка и вообще попросите меня из моей же комнаты. Люди вы при деньгах. Есть на что болтаться по ресторанам и дуть там коньячишко горнистами. И за свой угол не найдётся чем заплатить? Я говорю коротко. Нет! Никакой из ваших вариантов меня не согрел.
