Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
17 марта
Первый костюм
Универмаг «Москва».
Купил первый в жизни шерстяной костюм. Брюки немного широковаты. Надо бы сузить.
Прибежал в мастерскую. В работу не берут. Много заказов.
Мастер:
– Приходи через час с заднего входа, кавалер. Спросишь Кудрявцева. Да имей три пятьдесят.
Пришёл с главного входа.
Сошлись на двух пятидесяти.
Вечером дежурил в типографии. Наткнулся в коридоре на Люси́. Она корректор.
Остановились посплетничать.
Слово к слову. Опять она за своё:
– Я нужна тебе лишь как женщина?
– А ты не прочь позабавиться мужичком?
– Такая девушка-переспелка по тебе вянет… А ты всё бегаешь холостунчиком… Жаль, дорогой… Мужики дольше и осторожнее выбирают сапоги, чем женятся. И ты не исключение. Ты тоже когда-нибудь женишься пожарно.
– Так точно, мадам!
– А я… А я так больше не могу. Мне нужен муж. Хочу рожать, как баба. Двойняшек хочу.
– А я что тебе? Автомат по штамповке двойняшек по спецзаказу? Мне самому надо сперва стать на ноги… Университет надо сначала закончить…
– Ну ты становись на ноги, а я выйду за шута. Он на всех перекрёстках гремит крышкой, что влюблён в меня. А ты не гонишь меня от себя… Не развязываешь мне руки. Ну прямо собака на сене…
– Цуцык на соломе! Поступай как тебе ловчей.
19 марта
Волков вернулся из Тампере.
Купил себе куртку, финский нож, авторучек с изображением голых женщин.
– Я и там, – хвалится, – создал отряд по образу нашего «Искателя». – Сорок малышей строил в ряд, гонял. Каждое утро ждали у отеля. Как покажусь, кричат: «Мяу! Мяу! Мяу!» Приветствуют. Подарили мне сувенирную маленькую клюшку. Копию той, которой был забит на чемпионате последний гол. Привёз и сувенирную последнюю шайбу с чемпионата. Наши ребята продавали там столичную, покупали тряпки.
В пять отметили встречу шефа и день рождения Носковой.
Вычли по пять рублей штрафа с Кириллова, Петухова, Пенькова. За полмесяца они не сдали по 12000 строк.
Люси поднесла мне билет в театр на премьеру «Закона Ликурга». Делать нечего, надо идти.
Играли скверно. Но им всё равно вежливо аплодировали. Артисты долго не уходили. Становилось похоже на то, что они выклянчивали себе аплодисменты.
Меня зацепило, что Люси с припадочным энтузиазмом молотила в худые ладошки, и я швырнул с нашего тёмного балкона двушку в сторону сцены.
Люси зашипела на меня и тут же вылетела на пуле на лестницу.
Наверное, на сцене был и её чичисбей.
20 марта
Мысли Льва Толстого
(Выписки из книги Александра Гольденвейзера «Вблизи Толстого».)
Помните, что прежде всего и важнее всего быть человеком. По отношению к людям нужно стараться больше давать им и поменьше брать от них.
Истинно одарённый сильный ум может искать средства для выражения своей мысли, и если мысль сильна, то он и найдёт для выражения её новые пути. Новые же художники придумывают технический приём и тогда уже подыскивают мысль, которую насильственно в него втискивают.
Нельзя научить искусству, как нельзя научить быть святым.
Критика, как кто-то справедливо сказал, есть мысли дураков об умных.
Женщина вообще так дурна, что разницы между хорошей и дурной женщиной почти не существует.
Мужчина, как он и ни дурён, в большинстве случаев умнее женщины.
Когда вам рассказывают про затруднительное, сложное дело, главным образом про чьи-нибудь гадости, отвечайте на это: вы варили варенье? или: хотите чаю? – и всё. Много зла происходит от так называемых выяснений или обстоятельств.
Всё во мне, и я во всём. (Тютчев).
Загадать орёл или решётка и решать на этом основании дело.
Счастье возможно только при отречении от стремления к личному, эгоистическому счастью.
Все людские пороки можно свести к трём категориям: 1. гнев, недоброжелательство; 2. тщеславие; 3. похоть в самом широком смысле.
Счастье не в том, чтобы делать всегда, что хочешь, а в том, чтобы всегда хотеть того, что делаешь.
– Вот ты, Соня, всё хочешь иметь изумрудные серьги; возьми двух светляков, вот и будут серьги.
Истинный путь борьбы с насилием – неучастие в нём.
Самый лучший будет тот, кто живёт чувствами других людей, а мыслями своими. Самый дурной – кто живёт чужими мыслями, а чувствами своими.
«Если моё произведение все бранят, значит, в нём что-то есть. Если все хвалят – оно плохо, а если одни очень хвалят, а другие очень бранят, тогда оно превосходно». (?)
Я совершенно бездарен, мне стоит большого труда письменно выразить простую мысль; мне трудно написать обыкновенное письмо.
Никто не может быть таким другом, как жена, настоящим другом. В браке может быть или рай, или настоящий ад, а «чистилища» не может быть.
Я бросил университет именно потому, что захотел заниматься.
Писать надо только тогда, когда каждый раз, обмакивая перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса.
Современное путаное мировоззрение считает устарелою, отжившею способность женщины отдаться всем существом любви, а это её драгоценнейшая, лучшая черта и её истинное назначение, а никак не сходки, курсы, революции…
(Из сборника Толстого «Мысли мудрых людей»)
Жить остаётся только одну минуту, а работы на сто лет.
Музыка – это стенография чувства. Так трудно поддающиеся описанию словом чувства передаются непосредственно человеку в музыке, и в этом её сила и значение.
Бессмертие, разумеется, неполное осуществляется несомненно в потомстве. Как сильно в человеке стремление к бессмертию, яснее всего видно в постоянной заботе о том, чтобы оставить по себе след после смерти. Казалось бы, какое человеку дело до того, что о нём скажут и будут ли его помнить, когда он исчезнет, а между тем, сколько усилий делает он для этого.
Лев Николаевич обращал внимание на приметы. Отмечал роль 28 числа в его жизни: родился 25 августа 1828 года; первый сын родился у него 28 июня. Многие другие значительные события его жизни приходились на 28-ое, вплоть до ухода его из Ясной 28 октября 1910 года.
22 марта
Плагиаторская алкашная парочка Конищев с Михневичем опять подпустила вони. Из какой-то заводской щёкинской многотиражки они стянули очерк, выдали за свой. Обиженные подлинные авторы написали Волкову.
Волков требует объяснительную.
Михневич хорохорится, почистив губы кулаком:
– Ерунда! Перезимовали и – ладно!
Да ладного ничего.
Оба схлопотали по выговору, вылетели из редколлегии, удержали с них гонорар за краденый очерк.
Пролетели и с халтайной выпивкой. А это уже совсем худо.
Парторг Смирнова:
– Конищев и морально плохой. Жена Светлана жаловалась мне на своего Коня.
Волков:
– Конищев и в обкоме комсомола не пользуется авторитетом.
Но через два дня этот же Волков назначает Конищева заведующим отделом пропаганды.
Вся редакция так и присела.
Пути начальниковы неисповедимы.
25 марта
Купил двухтомник Канта. Как ошалелый глотал я его. Не ложился до пяти утра. Читал и выписывал интересное.
Тучные люди, для которых самый остроумный автор – это их повар, чьи изысканные произведения хранятся в их погребе, будут по поводу пошлой непристойности и плоской шутки испытывать такую же пылкую радость, как и та, которой гордятся люди более благородных чувств.
Возвышенное волнует, прекрасное привлекает.
Ум возвышен, остроумие прекрасно. Осторожность – добродетель бургомистра. Правдивость и честность просты и благородны, шутка и угодливая лесть тонки и красивы.
Для дружбы характерно возвышенное, для любви между мужчиной и женщиной – прекрасное.
Чичисбей может наряжаться как ему заблагорассудится.
Шутки и весёлость относятся к чувству прекрасного.
Укрощение страстей ради принципов возвышенно.
Мнение других о нашем достоинстве и их суждение о наших поступках есть сильная побудительная сила, заставляющая нас идти на многие жертвы.
Тот, кто скучает, слушая прекрасную музыку, даёт немало оснований предполагать, что красоты стиля и нежные очарования любви будут не властны над ним.
Мы, мужчины, могли бы притязать на звание благородного пола, если бы от благородной души не требовалось, чтобы она отклоняла почётные звания и охотнее наделяла ими других, чем получала сама.
Трудное учение или слишком отвлечённые рассуждения сводят на нет достоинства, присущие женскому полу… Женщине, которая ведёт учёный спор о механике, не хватает только для этого бороды. Борода, быть может, ещё отчётливее выразила бы глубокомыслие, приобрести которое стремятся такие женщины.
Философия женщины не умствования, а чувство.
Мужчина никогда не должен проливать иных слёз кроме слёз великодушия.
Невыносимо, когда нельзя совершить дурное, хотя и желаешь его совершить, потому что даже несовершение его есть в таком случае весьма сомнительная добродетель.
Стыдливость – дополнение к принципам.
Многим дамам нравится здоровый, но бледный цвет лица. Он обычно бывает у людей, чей склад души отличается бо́льшим внутренним чувством и тонким восприятием, что относится к свойству возвышенного, тогда как румянец и цветущий вид говорят не столько о возвышенном, сколько о весёлом нраве.
Женщина всегда остаётся большим ребёнком.
Женщина нелегко выдает себя, потому и не напивается допьяна. Она хитра, потому что слаба.
Властвуй над своими иллюзиями и будешь мужчиной; чтобы твоя жена ставила тебя выше всех людей, не будь рабом мнений других.
Молодой влюблённый чрезвычайно счастлив своими надеждами, но день, когда его счастье достигает высшей точки, становится началом заката этого счастья.
Человеческая голова есть барабан, который только потому и звучит, что пуст.
Фанатизм доводит восторженного до крайности: Магомета он привёл на престол, а Иоанна Лейденского – на эшафот.
Плохое стихотворение есть лишь очищение мозга, посредством которого вредные жидкости удаляются из него для облегчения больного поэта.
Если Бог делает выбор, то выбирает только наилучшее.
Я человек, и всё, что выпадает на долю человека, не может меня миновать.
Страшуха
Неудачнику и в яйце попадается кость.
Русская пословица
Автобус. Стою на выходе.
Рядом сплетничают два парня.
– Ну что ты скачешь с пятого на десятое? – выпевает один. – Выражёвывайся, как говорит моя маленькая сестрёнка, ясно. Расскажи толком, как там всё у вас скрутилось с этой Подгорновой.
– А чего тут сарафаниться? Ну, случайно набрал её телефон… Ну, помитрофанили… Стали перезваниваться… Два месяца прокофемолили, а ни разу так пока и не встретились. Я и ломлю ей суровым голосом Левитана: «Приказ министра обороны Союза Советских Социалистических республик. В ознаменование двухмесячного телефонного содружества приказываю отсалютовать двадцатью артиллерийскими залпами!..» – «Меняем залпы на поцелуи! – перебила она. – Я люблю целоваться! И прямо сейчас готова забить встречу!»[35]
Приехала. Глянул я… Это конец света. До чего же страшуха! Минут через пять я ушёл. И больше мы не встречались.
18 апреля
Гость нашей редакции – Герой Советского Союза, легендарный лётчик-истребитель Борис Иванович Ковзан. Сбил двадцать восемь вражеских самолётов. Совершил четыре тарана. Редкий факт.
Совершая четвёртый таран, Борис Иванович передал на землю такие слова:
«Ранен. Разбита голова. Мозги вытекают на плечи. Иду на таран».
В пятнадцать часов пятьдесят минут был совершён успешный таран. В пятнадцать часов пятьдесят одну минуту жена родила Борису Ивановичу сына.
На пленуме обкома комсомола я сидел рядом с Леной Федосовой. Очаровательная чертовка!
В перерыв ко мне подбежал Волков:
– Что с вами за девушка? Весь президиум беспокоится!
– Жаль, что президиуму больше нечем заняться. А вы должны б её знать. Учится в нашей репортёрской школе. Пишет мне о селе. Хор-рошо пишет!
– Ну-у…
Осмелилась мышка пощекотать кошку
Мы рождены, чтоб сказкупортить былью.
В. Гараев
Только вы!..
– Может, кто ещё?
– Только вы, наш спаситель, можете убить её сатирическим пером!
– Кого?
– Сахарову из Синих Полян. Не то она наш авторитет в той округе пристукнет. Там такая!.. О-о-о…
Стон разбудил во мне рыцаря.
Благородство забулькало во мне как кипяток в тульском самоваре.
Я отточил копьё-карандаш, поправил шлем-берет и ринулся на семи ветрах в Поляны.
Вслед мне делали ручкой счастливчики из райкома.
Передо мной ангел, которого я должен убить.
Она склонила головку к кусту черёмухи, румянится, потупив долу кари очи.
Дрогнуло моё сердце.
Я почувствовал…
Там, в отделе кадров Парнаса, ошибся я дверью. Следовало б мне подаваться в цех лириков, а не сатириков.
В милейшей беседе я уяснил – у ангела есть терпение. Что оно тоже лопается. Когда нельзя не лопнуть.
Весна.
Полночь.
Комсомольское вече.
А за окном пели самые разные птицы. В том числе и товарищи соловьи, пожаловавшие из Курска по вопросу культурного обслуживания влюбленных.
А за окном томился он, несоюзный член.
Галя умоляюще смотрела то на часы, то на окно, то на президиум.
– Господи-и!.. Двенадцать!.. – простонала она.
Прокричал одноногий петух бабки Meланьи.
Дремавший зал ожил, зашевелился. Кто-то недовольно проворчал.
Галя робко плеснула масла в затухающий огонь:
– Закруглялись бы, мальчики…
Президиум ахнул.
Восемнадцатилетний председатель, комсорг Антон Вихрев, остолбенел. Но сказал:
– Вы слыхали? Да нет, вы слыхали?! Это ж оскорбление! Какие мы мальчики? Мы – Товарисч Комсомол! Во-вторых, это похоже на срыв собрания. Нет, это и есть срыв!
Cыp-бор с последствиями.
Всю ночку карикатурист Юрий Саранчин не спал.
Утром Галя натолкнулась в конторе на газету "Под лучом прожектора" и узнала себя. Руки назад, как у пловца перед прыжком. Шея – длиннющая палка, венчающаяся подобием головы. Брызжущий рот.
Ах, как жестоко поступила Галя с сатирическим художеством. Сорвала и бросила Юрию:
– Хрякодил! – иначе не называли его те, на кого рисовал карикатуры. – Хрякодил, я хочу с тобой поделиться поровну. Фифти-фифти. Полтворения твоего мне, пол – тебе, – и газету на две части.
Комитет. Гонцы прилетели за Галей.
– Передайте, – сказала она, – пусть что хотят, то и решают.
– Ты смотри! Она ещё с гонором! – кипел Вихрев – Я ей!
Постановление комитета грознее Грозного:
"Ходатайствовать перед прокурором района о привлечении комсомолки Сахаровой к ответственности за хулиганское поведение".
Районному прокурору доставили гневный пакет. В нём выписка из протокола, акт о "разорватии печатного органа" и уникальнейшее произведение:
Николай Яковлевич!
С приветом к вам А. Вихрев. Прошу не оставлять случай безнаказанным – нам нельзя будет больше ничего вывесить да и над нами станут смеяться, а она говорит – мы ничего не сделаем. На мой взгляд, дать ей суток пятнадцать – образумится. Такого мнения и рабочком. Надеюсь, поддержите. Не примете мер – вы осложните нам работу с массами.
А неужели комсомол не управился бы сам? Без Фемиды?
На том сошлись и в прокуратуре.
А я всё же беспокоюсь.
Ну не дай Бог прорисуются у Вихрева последователи и станут Валей-Толей по комсомольским путёвкам посылать в казённые места.
На предмет экстренного перевоспитания.
Что тогда?
4 мая
На Первомай сидел дома. Писал статью в номер.
Второго был на эстрадном концерте.
По случаю Дня печати шеф подкинул двадцать пять рублей премии.
Завтра, в День печати, в редакции банкет.
Председатель месткома Носкова мне:
– Санушка! Одному нельзя приходить. Помни наш тринадцатый пункт.
На первом заседании нового месткома в тринадцатый пункт записали такое: женить Сана в течение 1965 года.
– Нет. Приду я всё-таки один. Ну зачем мне волочить за собой этот шлейф?
5 мая
Кыш отсюда, безвизовая саранча!
День печати. В редакции спеет маленький сабантуй.
Пришла Лена Федосова. Увидел её старый лысый племенной овцебык Жарковский – глаза на лоб. Пускается любезничать с нею. И я вежливенько выпроваживаю его из своего кабинета.
– Сан! Ты всё ж таки эгоист! – обиделся на меня Жарковский. – Только для себя!
– Знай, на колхозном лугу имени пана Сана нет кормёжки для приблудных козлов.
Убрался Жарковский – на пороге гнилозубый карлик Боря-фотограф. Пытается заигрывать с Леной.
– И Наполеонишка туда же! – всплеснул я руками. – Кыш от доблестных сельских кадров! Кыш отсюда, безвизовая саранча! Иначе вам будет реально плохо.
Практикантка с факультета журналистики Ленинградского университета Наташа Шагина при разговоре мне часто и неумело моргает одним и тем же глазом. Что бы это значило? Ей двадцать один год. Она тонкая и нежная. Ей дашь четырнадцать лет. Кажется, её нежной кожи не касалась ни одна мужеская лапа. Правда, справки об этом нет.
Наташа пристаёт с расспросами:
– Ты почему один?
Я хмыкнул себе на уме:
– А я холостяк одиночка.
Она уловила насмешку в моих словах и подыграла:
– И давно?
– Уже десять дней и ровно столько же ночей.
А вечером я похвалился дома Нюрке:
– А мне сегодня кланялись обкомовской грамотой…
– А чего ж не дать, раз хорошо работаешь? И было б лучше, сыпни к грамотке немножко денюшек.
– Да скупо сыпнули… Пятитомник по эстетике купил. Вся премия и ухнулась.
– В дело ж ухнул! С премии книжки купил. О! Что ж ты хочешь – печать! Твой ноне День. Ленин как сказал? «Печать – самое сильное, самое острое оружие»!
И засмеялась:
– Ишь, что я, шизокрылая с прибабахом, знаю!
– А где ты вычитала?
– А пока до работы дойду – все заборы перечитаю.
9 мая
Весь день просидел дома за учебниками. Вечером пошёл в парк посмотреть салют.
У продовольственного магазина – толпы, чернеют с десяток «воронков».
Оказывается, туляки «восстали». Магазин закрылся, а где взять водки?
Милиция никак не успокоит.
10 мая
Витюшка
Случай злодеем делает.
Русская пословица
Комсомольское собрание.
Слушается персональное дело Витюшки Строганова. Содрал из чужой книги очерк, дал в «Молодом» под своей фамилией.
Комсорг Женя Воскресенский:
– Кто будет вести протокол?
– Я! – весело вскидывает руку Строганов.
– Протокол ведёт обвиняемый! – торжественно объявил Воскресенский. – Этого дела вкруг пальца не обмотаешь. Плохо, Витя, что споткнулся, зато вперёд подался!
– Да к чему? К скандалюге на всю область!
– Ну… Давай рассказывай, как произошло.
И Витюша, 23-летнее дитя, невинно лыбится:
– А рассказывать нечего. Тут читать надо. Все вы знаете, что областная партийная газета «Коммунар», – наша конкурирующая фирма. «Коммунар» всё точно описал. Так что тут читать надо. А мне сказать нечего.
– Да ты своими словами расскажи.
– Чего тут разводить хлёбово?.. У меня нет слов… Лишь отдельным личностям могу сказать…
Так и отмолчался.
И собрание решило: парторгу Смирновой провести со Строгановым беседу по душам и выяснить, доложить собранию истинное положение вещей. А пока, чтоб Витюня не скакал порожняком, вклеить ему в личное дело строгача.
Через пять минут Смирнова сидела в коридоре на диване, говорила со Строгановым.
Оказалось, Строганова подбил на авантюру матёрый алкаш Костя Павлов. Окончил он дипломатический институт. Работал в «Правде». Попёрли за политуризм.[36] Выгнали за то же и из местного издательства.
– Меня кругом пинают, – пожаловался Витюне. – Печатай мой очерк под своей фамилией, а сольди[37] – мне. Тебе слава, а мне гонорар. Согласен на такое разделение? Давай ответ напрямоту. Не катай вату.[38]
И задвинутый дурчик Витюня торопливо закивал головкой, набитой тараканами.
23 мая
Прокурор-пенсионер выживает из квартиры соседку комсомолку Порывкину. Написала она нам в редакцию.
Надо поехать защитить.
Суворов. Суд. Познакомился с делом.
Теперь надо к самим героям. В Дубну.
Секретарь райкома партии Зудин дал мне одному целый автобус.
Ко мне «пришпилили» девицу из суворовской райгазеты.
Редактор провожал её до станции. На станции он шумно со всеми здоровался и, глядя на собеседника нахальными раскосыми глазами, чванливо долдонил:
– А меня ты знаешь? Я редактор!
Барышня из юнкоров. Взяли в штат. В первый же вечер заместитель редактора позвал её погулять в парке.
Как отказать начальству?
Пошла.
За первым же кустом полез в обжимашки.
Она от него вприбег.
Он и бухнул ей вослед:
– Ты думаешь, мы брали тебя, чтоб ты работала у нас? Для другого мы тебя брали…
Гнусь какая.
Съездили мы с нею в Дубну. Вернулись в Суворов.
У калитки её дома почитали друг другу стихи и расстались.
Персональный рай
Совесть! Поговори ещё у меня!
Бывает, что крест, поставленный на человеке, его единственный плюс.
Б. Крутиер
Прокуроры, оказывается, тоже стареют.
Их вежливо провожают на пенсию.
Желают несть числа светлых тихих дней.
– Вот где сидит мой покой! – Николай Фёдорович Мельников по прозвищу Продувнов нервно рубнул себя по загривку ребром ладони. – Заслужил отдых… Хоть в петлю… Довели люди добрые!
К Николаю Федоровичу явилась охота к перемене квартиры.
– Хочу в эту.
Месяцок носил ордер.
– Не хочу туда, хочу сюда! – указующий перст бывшего прокурора засвидетельствовал почтение особняку Маркова.
В поссовете с извинениями обронили, что-де Марков съедет лишь через месячишко. Но убоялись сердитого взора и, храбро махнув на коммунальные каноны (подумаешь, важность!), досрочно позолотили ручку Николая Федоровича новым ордером.
По отбытии Маркова Николай Федорович соизволил персонально лицезреть облюбованный филиал земного рая.
Торжественно, не дыша, постоял у врат.
Величаво переступил порог.
Он лишился дара речи, как только узнал, что «Марков не весь уехал», что его родственница комсомолка Валентина Порывкина «остаётся без движения». Но она покладистая. Не надо паники, ради Бога. Ей довольно и десятиметрового дупла.
– Освободите! Нас трое! У меня ордер на все тридцать восемь метров, не считая дополнительных удобств!
– Любуйтесь своим ордером. А я здесь жила и никуда не пойду.
Кость на кость наскочила.
На втором рандеву Николай Федорович был уступчивее.
Беседа протекала в дружественной обстановке.
Строптивая Валентина выдвинула на обсуждение условия мирного сосуществования под одной крышей. Поздно возвращается в родные пенаты. Учится по вечерам. Работает во вторую. Могут пожаловать подруги, мать.
Николай Федорович мужался.
Но сорвался:
– Никаких друзей! Никаких матерей!
Обе стороны объявили состояние войны.
И Валентина намертво заперлась. Прищепка больше не ведала, как отвечать на выходки служителя Фемиды.
А он очень жаждал новоселья.
Приволок четыре стула и стал осаждать «рай».
Безуспешно!
Валентина мужественно держала оборону. Подкрепления в виде ободряющих записок близких и чугунков с варевом текли через форточку.
«Не много синичка из моря выпьет», – пораскинул Николай Федорович и через замочную скважину тоскливо объявил, что капитулирует, безоговорочно принимает условия сосуществования.
К месту осады прибыл председатель поселкового Совета Пятачков и провёл политбеседу:
– Товарищ Порывкина, нехорошо-с… Мы Николая Фёдоровича на конференциях в президиум сажаем. Это вы видите. Старый человек. А вы игнорируете его!
Участковый Марычев умеет здраво ориентироваться в любой ситуации. Дал короткую установку:
– Выжми из него расписку, что не выбросит завтра на улицу. Это такой новосёл!..
С зубовным скрежетом, а всё ж таки вселился Продувнов.
Оно и понятно.
Без труда не вынешь и малька из пруда.
А тут такой особняк выбил!
Николай Фёдорович вмиг забыл заповедь, что соседа надо любить. Если так далеко не простираются твои симпатии, то, на худой конец, хоть налегке уважай.
И этого нет в наличии.
Прошла Валентина с работы в свою комнату – у Николая Федоровича нервный тик.
Прошла на кухню – дрожь в руках.
Ой, как трудно в переплёте таком от желаний не переметнуться к действиям!
Николай Федорович отчаянно схватил её умывальник, стиснул в объятиях и ему легче стало. Готов вышвырнуть его ко всем чертям, но прокурорский рассудок обуздал вскипевшие коммунальные страсти, и Николай Федорович метнул умывальник всего-то лишь на террасу.
Потом у Николая Федоровича стал прорезаться талант электрика-самоучки.
– Уроки делать. И чего это лампочка не горит? – недоумевает Валентина, вернувшись ввечеру с работы.
Из-за стены ехидненькая информация:
– А это я с пробочками… Хе-хе… Получается.
Николай Фёдорович стал отчаиваться.
Какие психические атаки ни предпринимай – молчит.
«Неужто не выкурю?»
Выставил подруг, пришедших к Валентине. Стал гаденькими словечками пробавляться. Когда один на один. Прокурорское чутьё. Поди докажи, что «оскорбления держали место».
Какое наслажденье испытал он, когда стал самочинно переправлять комсорговы пожитки в сарай (благо, на отпуск она отбыла из Дубеньков).
Параллельно с вышеозначенным Николай Федорович добывал «правду» в судебных инстанциях.
В иске живописал:
«Проживать совместно невозможно. Порывкина встаёт в шесть (на работу!), начинается ходьба. А нам нужен покой. И даже были случаи, что приводила кавалеров. Выселите».
Валентина взяла в быткомбинате характеристику.
Там лаконично засвидетельствовано:
«Порывкина дисциплинированна, вежлива, морально устойчива».
Шпаги скрестились.
Взаимно оскорблённые стороны встали за честь своих фамилий. Николай Федорович и свидетелей подобрал – закачаешься! Шутка ли в деле? Бывший районный судья Убеев! Следователь Кривоглазов-Коневодов!
Свидетели-то пошли какие. Сами юристы. У схлестнувшихся сторон груды юридических пособий, кодексы испещрены пометками.
Соискатели истины так крепко вызубрили все законы, что ни один суд не может их рассудить. Суворовский суд отказал Продувнову за необоснованностью. Продувнов бежит выше. Труженикам областного суда показалось, что мало допрошено свидетелей (!), дело мало изучено и на рассмотрение отправили снова в Суворов.
Да что ж там изучать? Зачем из липовой золотушной мухи глубокомысленно раздувать липового жирного слона? Неужели неясно, что притязания Продувнова не прочнее мыльного пузыря?
Стороны всюду идут.
Всюду пишут.
Первые жертвы склоки. Порывкина «в связи с личными неприятностями, связанными с ненормальными жилищно-бытовыми условиями», оставила вечернюю школу.
Продувнову оставлять нечего.
Он стоит насмерть. Чтобы оставили весь дом!
Подумать! Не хватает двадцати восьми метров на троих!
Николай Федорович, может, и не затевал бы всей кутерьмы, чувствуй себя шатко. Но его сын – далеко не последняя скрипка в одной из районных организаций, а потому Николай Федорович так бесшабашно воинствен.
Райисполком, на виду у которого уже полгода с переменным успехом длится жилищно-бытовая схватка, пребывает в роли пассивного болельщика, симпатии которого, как ни парадоксально, на стороне Продувнова.
Активисты на общественных началах пытались урезонить Николая Федоровича. Дескать, весь район смеётся. Брось ты это судилище да извинись перед комсомолкой. Она права.
Куда там!
– У меня, у прокурора, не хватит таланту пигалицу выжить? Поглядим!
Какой же финал?
По осени сдадут новый дом и Порывкину переселят.
А как до осени? Откомандируют её в область на курсы мастеров. Пусть учится. Хоть на три месяца прояснится дубеньковский горизонт.
А Николай Федорович?
Неужели вот так враз его и осиротят, оставив без соперницы?
Дело это деликатное и рубить тут сплеча упаси Бог. Ведь в затяжной схватке было столько упоения. И – конец!? Такой мирный и бездарный!?
Нет!
Николай Федорович что-нибудь придумает. Не коптить же небо тихо и незаметно. Не-ет. Ба, вот-вот повестка сыграет побудку в седьмой раз предстать пред правосудием.
В восьмой…
Девятый…
Прелести судебных поединков понимать надо!
Чуйствовать!
Первого июня выездной Суворовский суд собрал стороны.
В седьмой раз!
Как это в народе? Семь раз отмерь, один раз отрежь.
На седьмой раз уж и отрезал!
Николай Федорович какие версии ни выдвигай – лопались.
Последняя:
– Порывкина в Дубеньках не жила! Двадцать третьего октября прошлого года она только выписалась из Шатовского Совета. Вот справка того Совета.
Поспела та справка на липе.
Валентина выписалась оттуда ещё в шестьдесят первом!
– Как вы достали эту фальшивку? – спрашивают припёртого к стене бывшего прокурора.
Он начинает юлить:
– Да вы знаете… Я плохо помню… Кажется… Ага… Я позвонил Шишову. Это парторг колхоза «Труд». Он – Трошину, председателю Совета. Повлиял на него. Тот написал, расписался и даже печать прихлопнул.
Какая оперативность!
Удивляться только надо, как чётко дарит Трошин направо и налево справки с автографами. Без бюрократизма. Без проволочек.
Банальный вопрос Трошину:
– Давали справку?
– А может, и дал.
– Она ж фиктивная.
– Не знаю, почему я такую дал.
Помолчав:
– Пошарил по мозгам и вспомнил… Звонят. Как не уважишь? Бумажки жалко, что ли. Я и выпиши. А в похозяйственную книгу не глянул. Вот…
Услужливый премьер села повесил нос.
– Подсобил добрым людям… А они меня – в лужу.
Сел и Продувнов.
Связи, при помощи которых он коллекционировал липовые справки, не помогли.
Правда, странно?
Человек, который долгое время был прокурором, вдруг оборачивается заурядным мошенником и с гордо поднятой головой мчится в суд защищать себя, потрясая поддельными документами. Неужели он не знал, на что шёл?
Тут одних чуйств маловато.
PS. По моему фельетону "Персональный рай" суд отобрал у прокурора-сутяги Дубенского района Николая Мельникова квартиру, которую он прихватизировал у комсомолки Порывкиной.
