Анатолий Никифорович Санжаровский
Тульские метки
15 февраля
Склока
Чтоб не заводить врагов, не разводи друзей.
С. Пугачёв
Взъерошенный Романченко кидает мне:
– А тебе я скажу. Не наушничай!
– ?
– Я сказал здесь, что Королёв плохо описал свои югославские впечатления. Ты передал это ему.
– Да как ты посмел такое обо мне подумать? Чтоб я таскал сор по редакции? Да чтоб я после этого сидел с тобой рядом?!
Я хватаю свой стол, велю Воскресенскому помочь мне перенести стол в соседний кабинет.
Перепуганный Воскресенский что-то бормотнул и выскочил из кабинета. Я вернул его, и мы потащили стол.
Я вернулся за стулом.
– Да ты можешь здесь спокойно сидеть, – говорит Романченко. – Я ухожу из редакции вообще. У меня уже заявление подписано.
– Дело не в заявлении. Дело во лжи. Поговорим на профсоюзном собрании.
На собрании Володя Кузнецов:
– Защитим Вову Романченко. Возьмём на поруки. Если что… Я гарантирую свои два кулака-пудовика.
Подсуетилась и Марго:
– Сволочь тот, кто передаёт всё начальству. А если сидит рядом – сволочь вдвойне! Анатолий Акимович, – по-ленински кинула она руку в сторону Королёва, – кто вам говорил о Романченке? Кто? Ну кто?
Момент исторический.
Все кровожадно уставились на меня.
– Смирнова, – ясно ответил Королёв.
Смирнова покраснела.
Прикусила язычок и Марго. Надо ж такое ляпнуть про свою начальницу.
Поднялся со своего места Романченко:
– Я плохо отозвался о королёвском «Многоцветье балканских гор». За Королёвым не засохло. Удружил подляночку – выговор с занесением. А Смирнова… Ну… Я сниму ей очки и покажу дорогу… Так и напрашивается, чтоб ей вставили паяльник в зад.
Мне же он поклонился:
– Извини, старик. Я виноват, что плохо о тебе подумал. Переноси стол назад.
– Нет. На новом месте мне лучше.
Но на этом собрание не кончилось.
Маркова выговорила Павленке:
– Мне стыдно частенько видеть вас на взводе. Володя, это последнее, но не китайское предупреждение.
Павленко занял у кого-то рубль десять и вспрыснул китайское предупреждение:
– Ругался, ругался я и целый день не пил. Голоса нет. Разве это допустимо? Ну как тут бросить пить?
23 февраля
Не хочу!
Сегодня День военный.
С утра все мужики приказом получили по пять дублонов.
– Несправедливая эта уравниловка, – сказал Володя Кузнецов. – Салаги, которые не сидели на губе, не давили клопов, не знали вздрочек за опоздания с сезонов любви,[138] тоже отхватили по пескарю.[139] Я вон сорок дней на губе отстрадал, моряк Шакал – тридцать.
Вскоре Володя обходил все кабинеты с шапкой:
– Жалуйте в фонд попойки по два рубля!
Жалуем.
Как только притащили боекомплект,[140] Чубаров, Павленко, Носкова стали хлестать тайком в большой комнате, боясь, что прибегут остальные стакановцы. Уже почти ничего не осталось, когда позвали прочих. И каждому из прочего люду досталось кисленького винца лишь пальчика на два в лампадке. Только посмотреть да заплакать.
Теперь сам Чубаров пошёл по кругу с чьей-то кепкой.
– Ну, – подходит к Кузнецову, – кидай, Володя!
Кузнецов спокойно, гордо достал рубль:
– Не подумай, что не могу. Не хочу! – и опять же спокойно рвёт рубль на восемь частей и мимо кепки бросает в корзинку у стола.
Марго подобрала кусочки рубля и стала слюной склеивать.
6 марта
Часа в три ночи Чубарова принёс на плече его верноподданный Кириллов. (Чубаров заведует отделом, Кириллов рядовой литраб этого отдела.)
Чуб был очень хорош. Так невообразимо хорош, что не в силах был лечь на кровать, а потому прикопался на коврике рядом с койкой.
Напротив была дверь на балкон, откуда довольно ретиво сквозил свежий ветерок.
Чуб всю ночь по-собачьи жалобно скулил и всё пытался для согрева укрыться стулом.
И по временам бормотал:
– Акимку[141] украли… Акимку украли…
27 марта
Псевдоним
Чего только ни скажешь, чтобы не проболтаться.
В.Кафанов
Я никак не пойму, ну с чего эта злая квадратно-гнездовая коротышка Носкова точит на меня свои гнилые бивни. Точит и точит. Точит и точит. Уже половину бивней стёрла. Остались через один. А страшуха на отбой всё точит и точит. Точит да точит. Чего надо от меня этой «розовой девочке», которой на пятом десятке очень хочется, чтоб все мужики в редакции величали её именно так?
Не стерпел я, выкинул свою эпиграмму:
«Розовая девочка».
Кокетливый жест.
Ест без разбору
И торты, и жесть.
Ну сегодня она отыграется! Слопает меня и забудет выплюнуть пуговички.
И вот летучка. Разборка номеров газеты, что вышли за минувшую неделю.
Люси, она же Носкова, дежурный обозреватель.
Сижу. Нос в пол. Жду четвертования. Уж Люси отыграется на моих материалах.
И вдруг слышу:
– Исключение из зелёной скуки sosтавляет статья Мансурова «Хорошо пахать на печи, да круто заворачивать». Подлинная гражданская статья! С перцем, заковыристая. Такие статьи способны делать в газете погоду. Особая вещь! Принципиальная. Мне нравится. Предлагаю на доску лучших материалов. Автора я не знаю. Но, судя по тексту, личность неординарная, талантливая. Побольше бы таких нам новичков. Очень жаль, что я пока не знаю лично автора!
Смирнова – сидела со мной рядом – ядовито хохотнула:
– Ты, Люся, особо не печалься. Автора ты слишком хорошо знаешь! Вот он! – и толк, толк меня в бок.
Носкова вздрогнула. Какой конфуз!
И уже тихо, в растерянности пробормотала:
– И всё равно я от своих слов не отпрыгиваю. Статья хорошая. Сделана интересно… Только… Уж не секрет… Так уж заведено, что мы чаще оцениваем не то, как сделано, а то, кто сделал… Отсюда… При чём тут какой-то Мансуров?
– Просто псевдоним, – подсказал я.
И я впервые оценил практическую ценность псевдонима.
31 марта
Проводы Кириллова
– Толя, – говорит мне Воскресенский, – ты знаешь, что сегодня в четыре Маркова всех собирает? Внеочередная летучка.
– Серьёзно?
– Персональное дело Кириллова.
Надвигалась попойка.
Всех свищут в большую комнату. Здесь провожали Волкова, Северухину. Сегодня провожаем в Ярославль Кириллова.
На проводины Володя Кузнецов пришёл с бульдогом.
Подвёл к усачу Павленке:
– Ну, сойдитесь, господа хорошие. Кто кого усами перещекочет?
Павленко трухнул и быстро слился с собачьих глаз.
– Зря ты побежал, – выговорил Володька в спину Павленке. – Пёс у меня благородный. Не тронет. Мы с ним даём кроссы по утрам. Вчера пришёл с ним к одной своей кадрессе. А она встретила нас голая. Так пёс засмущался, повернулся и взял к выходу.
Пса Володьке подарила тёща.
И Володька стал сносней относиться к её дочке.
Не хватало стопок. Первыми отдельно выпили женщины. Потом мужчины.
– Дай Бог тебе, Коля, – говорю Кириллову, – чего хочется.
Он рассеянно послушал моё пожелание и пробормотал:
– Старик, было две водки. Одну уже увели.
С проводин я в печали побрёл на курсы.
Шёл ласковый снег.
Мне было грустно.
Вот и не стало Коли Кириллова. На одного хорошего человека обеднела редакция.
Дома я в грусти долго рассматривал нашу фотографию. Коля справа. Когда был сделал снимок, было ещё два обкома комсомола. Сельский и промышленный.
5 апреля
Сегодня в школе комсомольских репортёров я веду занятие. Тема – «Фельетон в газете».
Я очень волновался.
Кажется, впервые выступал с трибуны.
Трибуна высокая.
Поставил локоть на трибуну, подпёр щёку кулаком и два с половиной часа молотил без бумажки. И без перерыва.
Были записки. Одна девушка спросила:
«Есть ли у вас любимая, которая поможет вам перейти Рубикон?»
– Нет. Может, попытаетесь вы?
Ответственная за школу репортёров Смирнова похвалила моё усердие:
– Честно заработал десятку. Все халтурили. Ты один исключение. Тот же Кузнецов брал большими зубами и секснюансами. Всякие там свои горячие истории плёл… А ты серьёзен был, основателен и убедителен.
6 апреля
Толкач
В редакции рубашечный бум.
Пьяненький карлуша Боря-фотограф мне велит:
– Принеси завтра двадцать пять рэ и ты будешь щеголять в нейлоне! Завтра я еду на склад за рубахами для мужиков всей нашей конторы. В магазине не достать нейлонки. Можно пока только на складе и с чёрного входа. Боря-фотограф – стучит себя в тоскливую грудь, – знает все ходы и выходы! Вот принёс бухгалтеру Тоне счёт на 850 рублей. На рубахи для всех! Только протолкнуть! Вот как надо делать родные деньги! У меня нет ни одной стабильной копейки. Я сижу на гонорее…[142]
Этот Боря удивительный толкач. Наш пострел может всё! Он даже пробился в отцы тульской милицейской дубинки! На нём впервые в Туле милиция успешно испробовала резиновую дубинку. В милицейские анналы он занесён как испытатель, родоначальник первых ударов демократизатором. Не там стал переходить улицу. Ему подали персональный свисток.[143] Вульгарно отмахнулся. По пьяни ещё и нахамил и в ответ получил первые в истории Тулы удары резиновой дубинкой. И выбился в заслуженные испытатели.
10 апреля, понедельник
Маркова рвёт и мечет красную икру баночками.
– Что за газету в свет я подписала в субботу!? Чубаров в своей статье нагородил, что Марьянович поёт на югославском языке! Может, на американском? Нет же такого – югославского. Есть сербохорватский. Поэт Ходулин уверяет, что Гарсиа Лорка родился в 1899, а не в 1898-ом, умер в 1963. Точная дата его смерти – 19 августа 1936 года. Поэтессу Юлию Друнину сделали мужчиной. Юлий Друнин! Ужас! И куда смотрел тот же Павленко?
– В субботу он был хорош! – подсказал кто-то.
– А когда он плохой был? Тяп да ляп – вышла телега! Иэх!!!
11 апреля
Плакат
Делаю плакат для Вторчермета. Осталось отпечатать.
Лечу на поклон к мастеру печатного цеха. К рыжему бабнику Юрке. Умоляю:
– Всё упёрлось в тебя. Если завтра я не принесу готовый плакат, велено не приходить.
А ты не ходи завтра на работу. Послезавтра пойдёшь.
– Яйца дверью отдавят!
– Не давайся! Держись за воздух, а я буду держаться за тебя. Так и отобьёмся.
– Да мне не твоя отбивка нужна. Мне плакат надо срочно отпечатать.
– Тогда… Я люблю так. Ты уважь меня, а я тебя уж уважу. Ты меня заинтересуй.
– Три рэ хватит? На бутылку?
– Я не пью. Я одну граммулку глотну винца – и, как говорит мой маленький сын, уже пьянутый.
– Ну… Субсидирую хороший домашний обед?
Он крутит носом.
Я отмахнулся:
– Не хочешь кулеш – ничего не ешь! Без тебя отпечатают!
За плакат причитается приличная сумма.
Выписать всю на себя – пойдёт в конторе чёрная болтовня, что да почему, суды-пересуды.
И тогда я сказал редакционному художнику. Сидит он рядом со мной (три стола сдвинуты, его слева):
– Валер, сколько стоит твой автограф?
– Он с лукавинкой улыбнулся:
– Я и не знаю, во сколько оценить.
– Не хочешь ли ты сказать, что он бесценен? Красная цена – три дуба наличными. Сегодня ты их получишь. Я сделал плакат, одному всё выписать в ведомости неудобно. Часть я выпишу на тебя. Ты оставляешь в ведомости свой автограф, а в своём кармане три рэ. Остальное мне.
– Идёт!
Павленко просит пятнадцать копеек на вино.
– Откуда!
– У-у, подпольный миллионер!
– Не огорчайся! Зато у тебя глотка миллиардера.
Тут же стоит и Шакалинис. Его забирают на учения в армию. Просит два дуба на обмывку. Даю три.
Павленко:
– А мне не дал пятнадцать копеек.
– Для меня оскорбителен копеечный торг. Меньше трёх рэ не даю.
12 апреля
Утро. Иду по коридору. Дверь в секретариат нараспах.
Слышу: в секретариате у завтрашнего разворота Чубаров улюлюкает в адрес моего «Родника»:
– Хоть и авторский материал, но так нельзя. «Я», «мне», «меня»… Вчера я дежурил, начитался…
Я вхожу в секретариат и спрашиваю:
– Ну… Кто тут распинается?
– Что это такое? – взвизгивает Чуб.
– Это написано на русском, а не на твоём югославском, который ты открыл в субботу.
– Это деревенщина!
– Сам ты потёмкинская деревня.
Думал, на планёрке он станет говорить.
Струсил.
На мой вопрос о дежурстве Чуб буркнул:
– Всё нормально.
13 апреля
Траур Чубарова
Идёт в нашей газете мой рассказ «Как вернуть утраченную любовь». Вчера Маркова выбросила последнее предложение «Я не вешаю носа и держу хвост пистолетом».
В секретариате я подчеркнул это предложение пунктиром, что значит восстановить.
Павленко хмыкнул:
– Выправил редакторскую правку? Молодцом!
Сейчас Павленке из типографии позвонил дежуривший там Чубаров:
– Володь! Другой рукой восстановлена последняя строчка. Что делать?
– Никакого отношения я к этому не имею.
– Завтра буду говорить на планёрке.
– Тебе никто не запрещает.
Вернулась с обеда Маркова.
Я ей сказал:
– Звонил Чубаров насчёт последней фразы в моём рассказе…
– А-а… Я её вычеркнула, а потом подчеркнула, чтобы заменили.
– А может, не надо менять? Фраза-то хороша!
– Я против хвостов у мужчин.
– Тогда обрубим: «Я не вешаю носа».
– Ладно.
Так и кончается рассказ.
Подлянка сорвалась.
Чубаров в трауре.
18 мая
Тульский футбол
Футбол. Тула против юношеской сборной страны.
Народ собирается.
Рядом со мной сидит мужик с отгнившим ухом и зовёт своих двух дружков:
– Эй! Саня!.. Эпидемия!.. Один ноль!..
Я удивился:
– Почему так их зовёте?
– Ну… Этот Саня не пьёт, не курит. Одна эпидемия! А тот… С одним вставным глазом… Все мы болели. Хороший глаз – Один – Тула. А пустой – гости. Ноль! Вот тебе и один тире ноль!
Идёт игра.
Точная передача гостей. Крик с трибуны:
– Возьми арбузную корку!
– Наши выиграют. Точняк!
Наши таки забили! О-о!
Передо мной сидевший мужик, всласть поорав и попрыгав с поднятыми руками, счастливо просит соседей:
– Ребя! Дайте выпить!
Дали.
И отхлебнув, он рассказывает:
– В прошлое воскресенье судья не засчитал нашим гол. Полетели в судью бутылки из-под пива. Летит над головой бутылка из-под шампанского. Трибунный крик-приказ:
– Судья! Лови! Твоя!
24 мая
Гадаю всем!
У входа на рынок зазывает к себе безногий слепой с подшипниковой коляски:
– Подходите, люди гарные! Гадаю всем! Малярам, столярам, всем фраерам! Верующим и неверующим! Здоровым и больным! Предсказываю, кому предстоит дорога, кому выйти замуж, кому порыжеть. Боря, – погладил у себя на руке рыжую морскую свинку, – Боря замуж выдаёт! И всего за десять копейков!
Я подал ему десять копеек.
– Ищи, Боря! – приказывает гадальщик. – Никого, Боря, не обижай. Все люди гарные.
Подошёл пьяный в дупло мужик:
– Печень рассыпалась у меня на атомы. Бесплатно предскажи, на похмелку мне нонь поднесут?
Старик в презрении махнул рукой на ваньку-в-стельку:
– Иди отсюда. Я думал, ты гарный, а ты индык.
А тем временем Боря выдернул из ящичка мне ответ – крохотный пакетик и, трясясь, держит наготове в зубах.
Старик берёт бумажку и подносит снова к свинке:
– Боря! А компостер? Не забывай на счастье компостировать!
Свинка надкусывает краешек письма – прокомпостировала! – и старик подаёт его мне:
– Получите ваше счастье!
Я развернул бумажку. Пустой листок!
– А ваш Боря порядочный свин. Ни слова ж… Чистенькая бумажка!
– Не обижайтесь на Борю, – извинительно говорит старик. – Дело не в Боре, а в вас самих. У вас сейчас в судьбе так всё смешалось, такой кавардак, что Боря ничего не мог разобрать. Как у вас прояснится что-нибудь, он вам и скажет. Подходите недельки через две…
21 июня
Марковский выбрык
На улице возле редакции ко мне подбежал в военной форме Шакалинис.
– Толя! Выручай! Дай три дуба! Вчера прокеросинил всё! Не на что купить ребятам папирос. Спасай скорей! Я опаздываю на губу!
Ну как откажешь служивому?
Старенький фотограф Коротков принёс мне дрянной сельский снимок на первую полосу. Забраковать? Только как забракуешь, если на обороте снимка стоит виза нашей преподобной шахини Марковой?
Иду к ней на разборку.
Я едва занёс ногу за порожек – она жалуется:
– Этот Коротков такой плохой снимок дал. Не бери!
– Но на снимке стоит ваша виза!
Шахиня в растерянности:
– Я уже поставила? Как же я так?.. Да ты всё равно не бери. Плохой снимок! Откажи этому Короткову как- нибудь…
Хоп-хэй!
Ну и любительница чужими руками жар загребать…
13 июля
Всё!
Отмучился.
Прощай, редакция!
Еду в отпуск к мамушке.
Пригородный поезд. Скоро станция Нижнедевицк.
Рядом митрофанят две бабки.
– Ну и Ванька! – горестно вздыхает одна. – Запил! Пошёл от жены гулять с безрукой. А жена там хороша, там хороша! Говорит ему жена: «Ваня, ты б уж любил лучше ту, что красивше меня. Мне всё б легче». А у ниха восьмеро детей! Бронются, а дело не забывают! Ушёл пьянюга к пьяной бабе. Мужики – это такая зараза… Что ни хуже человек, тем им милей. От дуры не уйдёт, а от хорошего человека – будьте нате, пожалуйста! На пьяный глаз уквашенную[144] сучку подсунь, только платок повяжи да губы накрась – примет! Ни разу не отерезвился. Помер от водки… Подоле малым надо быть кавалерами. И выбирать, выбирать, выбирать…
Увидел я свою двухлетку племяшку Ленку – радость пахнула мне в душу. Волосы светлые, личико пухленькое, белое, глазоньки синие. Хороша!
– Лена! Кто самый умный?
– Я… – смущаясь меня, отвечает тихо-натихо и прячет лицо в подол «бабы Мамы».
«Баба Мама» – так девочка зовёт бабушку Полю, мою маму.
– А кто самый красивый?
– Я! – уже уверенней рубнула.
– А кто делает на кроватке пис-пис?
– Мама! – решительно выкрикивает девочка.
Бабушка спрашивает:
– А что тебе тити (цыплята) сказали за пшеничку, что ты сыпала?
– Си (спасибо).
14 июля
За обедом брат Григорий рассказывает о своей туристской поездке в Ленинград:
– Знаешь, братей Митенька, в Эрмитаже есть мраморная чаша весом в пятнадцать тонн. Сто две лошади везли из Турции!
Дмитрий, закрыв глаза, мечтательно качает головой:
– Вот бы из такой выпить…
Привёз Гриша и лист с дуба, под которым в Тригорском сиживал Онегин. На скамье Онегина посидел и Гриша.
После обеда всей семьей в интерес рассматривали Гришины альбомы с видами Ленинграда, Пскова, Новгорода.
15 – 24 июля
Дни и ночи писал роман «Поленька». Лихорадочно, зло.
Натёр на пальцах кровавые мозоли.
А что получилось?
То, кажется, ничего, то… Наивно, примитивно и временами мне становилось стыдно за написанное.
25 июля
Зять
На десять дней поехал дикарём на море.[145] В Крым.
От Симферополя ехал на троллейбусе до Ялты.
На троллейбусной станции, ярмарке смотрин, меня выбрал в постояльцы один глянувшийся мне мужик. Пока шли до его дома на Школьной, пятнадцать, он шуршал о своей семье.
– Был у меня зять. Хороший зять. Высокий, сильный, красивый. Боксёр. Работал слесарем. И чёрт дёрнул меня… Предложил я ему поменять работу. Пойти на обслугу машин туристов. С рублём там повольней… Он согласился. Надо представить медицинскую справку. Пошёл к врачам. Спрашивают, на что жалуетесь. Он и скажи: иногда побаливает живот. Его отправили в инфекционную больницу. Сделали там укол в вену. На стуле он и умер. Оказалось, в вену ввели воздух, что был в шприце. Остались дочка пяти лет, вдова в двадцать два года.
Убить в секунды молодого здоровяка…
Вот на какие подвиги способна самая передовая в мире советская бесплатная медицина…
У меня сжались кулаки.
Я разбежался в первый же ялтинский день накрутить злую статью в «Комсомолку». Но мужик запротивился. Мол, сам подтолкнул зятя к могиле с этой сменой работы. Писаниной парня не поднять. А тогда чего зря в лапоть звонить?
История с зятем испортила мне отпуск.
На море я приходил по утрам в восемь и до трёх.
Сначала я боялся плавать до буя. Буй – граница заплыва. Скоро я поборол себя. Доплывал-таки до буя. Отдыхал, держась за него. И возвращался.
Каждый день с трёх часов молотил дождь.
8 августа
Чужое горе
Первая командировка после отпуска.
Кимовск.
У мелькомбината млеет под жаром солнца вереница машин с зерном нового урожая.
Шофёры сбились в кружок, сарафанят о футболе.
А тем временем пацанва пионерит зерно с последней машины. С литровыми банками вылетает из лесной полосы, скок на колесо, зачерпнула банкой из-под брезента зерна и, угнувшись, бегом назад, в полосу.
Сашка Аряпин с тоской лишь наблюдает, как внаглюху шушерят ровесники. Сам же не смеет сунуться к машине. У него нет даже банки.
– А ты чего без банки? – спрашиваю я Сашку.
– Да я боюсь брать… Мне б хоть в карман насыпать…
– А кто тебя заставляет?
– Мать.
– Зачем?
– Велела пятьдесят кур на зиму обеспечить зерном.
– А кто твоя мать?
– Она в Москве попала под трамвай. Сейчас лежит. Мы с сестрой Танькой в интернате. На субботу и воскресенье приходим к ней.
– Так сегодня вторник. Почему ты не в интернате?
– Да жалко нам с Танькой бросать мамку одну дома. Мы больше и не пошли в интернат.
У меня защипало в глазах. Я опустил голову.
На рыжем Сашке грязная рубаха, грязные шаровары. У него веснушчатое лицо, облупленный нос, зелёные голодные глаза.
– Ты ел?
– Не.
– Пошли.
В кафе я взял ему по две порции солянки, шницелей, помидоров, киселя и двести граммов конфет.
Он хотел съесть всё сразу. Но всё не шло. Он запивал водой, подпрыгивал, «чтоб утряслось». Однако гарнир из макарон так и не съел.
– Я как поем, так у меня желудок болит.
– Жалко… Ну… Я иду в гостиницу.
Он грустно отошёл и тут же вернулся:
– Дайте на кино.
– Сколько?
– Две серии. Двадцать копеек.
– На.
– Я приду к вам в гостиницу.
– Приходи. Только завтра утром я уеду рано.
Он убежал, зажав снаружи пятернёй карман с конфетами, будто боялся, что их отнимут.
Я больше его не видел.
