Андрей Владимирович Фёдоров
Идрис и Пифон
Мой отчим был алкашом, но при деньгах, потому что милиционером работал. В Союзе это были ребята, которым платили примерно наравне с силовиками, по сравнению с которыми вшивые бухгалтера и преподаватели по уровню достатка и рядом не стояли. И вы не ослышались. Действительно мой отчим-мент был алкашом. Только приходил с работы – сразу за бутылку. Как напьётся, то сразу давай избивать мать со старшей сестрой. А я такой маленький даже не мог за них постоять. Единственная попытка стоила мне нескольких сломанных рёбер. Этот потом оправдывался, извинялся. Но самое дико смешное было то, что матери пришлось врать врачам, что её собственного родного сына не отчим избил, а просто ребёночек упал неудачно с лестницы. Доктора, конечно, были далеко не тупыми. Но коли отчим был милиционером, то коллеги отмажут от любых обвинений, так что даже попытаться ему предъявить было бессмысленно.
В один прекрасный момент старшей сестре всё это надоело. Она подняла против отчима бунт, предъявив матери ультиматум: либо та выгоняет эту мразь из дома, либо уходит сестра. Мать выбрала второе. Это спустя несколько лет уже, когда она больше не сможет терпеть выходки своего пьяного хахаля, будет перед своей дочерью извиняться и умолять её вернуться домой в родное гнёздышко. Тогда же она думала о том, как будет кормить семью, и замужество с тираном-алкашом казалось ей меньшим злом, нежели идея воспитывать двоих детей одной. Да и согласись, ещё лучше будет, когда одним ртом меньше. В итоге сестра ушла жить к бабушке и дедушке по родному отцу, а мать и я остались с отчимом.
С этого момента безудержное веселье началось уже для меня. Я по своей природе был человеком артистичным, творческим, ранимым. Отчим видел во мне только винтик в механизме. Я хотел сниматься в кино, играть в театре – он заставлял таскать тяжести и учиться работать руками, быть мастером. «Неужели ты хочешь быть одним из тех п***ров, которые вертят бёдрами по ящику, как бабы?!» – упрекал он меня, когда смотрел балет или театрализованную постановку. «Ну и голос у этого гомосека! Подстригся бы что ли, хмырь болотный!» – говорил он, когда я смотрел первые передачи Радзинского по телевизору, и упрекал, мол, хочешь быть такой же размазнёй с трясущимся голосом, как он?! Окончательно убедившись, что я могу стать позором для него, как человека, который усыновил подобное ничтожество, он решил воспитывать меня как у спартанцев. Сам-то он был слишком тупым и не понимал, что такое спартанское воспитание. О чём-то подобном был наслышан в школе, но не более того. И вся его методика заключалась в том, чтобы меня не кормить: «Доставай еду сам, если мужик!». Правда, спустя пару месяцев прекратил это делать, решив, что я неисправим, а потому махнул на меня рукой.
Слава Богу, что в тот момент были у меня и бабушка, и дедушка, к которым я мог прийти и поесть, да и мама в тайне кормила, так что его чёртово воспитание для меня особой проблемой не было. Хуже становилось, когда они начали меня расспрашивать, что случилось. Так я и научился лгать, говоря, что просто люблю кушать у любимой бабушки, что мама на сутках, а отчим готовит гадость всякую. В общем-то, каждый раз новая лапша на уши была, чтобы ничего не заподозрили. Только мне не повезло в другом: спустя где-то полгода на семейном застолье они подняли эту проблему, расспрашивая у матери, почему это её сын ходил питаться к бабушке. Она была вопросу неприятно удивлена: надеялась, что мне еды хватает, не хотела сор из избы выносить. Отчим же…
На следующий день он завернул мыло в полотенце и отшлёпал меня им по спине так, что я следующую неделю спать мог только на животе. Ещё и приговаривал: «Терпи, казак! Атаманом будешь!» Молчать я не стал – пожаловался матери. Та мою спину осмотрела и сказала, что ничего подозрительного не видит. Я пытался ей доказать, но она отвечала: «Врать нехорошо, сынок!» Нехорошо, сынок…
А врал я, да и вообще молчал только по одной причине: боялся, что этот псих меня побьёт, пускай он и делал это редко, за что ему спасибо – у меня хоть крыша не поехала. Мать меня слушать не хотела, или же просто закрывала глаза, потому что сама не была способна семью обеспечить. Не знаю, как она так могла… Не понимаю!
Прошёл с тех событий год, а то и два. Мне уже семнадцать. Я только пошёл в одиннадцатый класс. В стране творится чёрти что, в говоре этого кретина тоже. Увидел как-то его флиртующим с продавщицей из ларька неподалёку. По району уже давно шёл слух, что отчим за ней ухлёстывает. Мать на подобные россказни никакого внимания не обращала, хотя подозревать начала. Но вот при мне, так получилось, они и засосали друг друга, не заметив слежки, а я, тем временем, по-тихому слинял. Пришёл домой и обо всём увиденном доложил матери. Та, разумеется, закатила скандал. Уже хотела выгнать его из дома, но случайно проговорилась, что это ей сказал я. После ему удалось перед ней кое-как оправдаться, сказав, что я спутал. Каюсь, побоявшись побоев, я дал слабину и начал путаться от страха. Мать в результате позволила ему остаться. Выбрав момент, он, так скажем, поговорил со мной, предупредив, что: «Лгать нехорошо, сыночек! Тебя же учили, да?» – Идрис сделал долгую паузу, не в силах подобрать слов, – он потом избил меня до полусмерти. Я в больнице, мать в истерике, этот подонок в СИЗО после заявления матери, – Идрис рассмеялся, – у неё прямо глаза вдруг открылись. Звонит собственной дочери, которую выгнала, молит о прощении, просит вернуться, мол, выгнала это чёрта. А дочь-то уже взрослая, замужняя. Зачем ей теперь мать? Теперь она уже не нужна, не хватало её рядом раньше. А в те моменты, когда дочь в ней нуждалась, та думала лишь о деньгах.
В итоге этого козла таки посадили, и он в тюрьме умер от рака. Такую мучительную смерть я и врагу не пожелаю. Но он… – Идрис прорычал от переполнявшей его душевной боли, – он… Он… Он заслуживает мук после смерти. Я считаю так!
– Даже не знаю, что и сказать… – повёл бровями Данте, – а где был отец?
– Отец в Афганистане погиб. Он был офицером. На мине подорвался, ноги оторвало.
– Соболезную, – погладила Идриса по спине Кассандра, посмотрев на него глазами, полными искреннего сопереживания.
– Спасибо, – отрешённо отрезал он.
– Мы всё это время слушали, и… – Данте опустил взгляд, – тяжело было во всё это поверить…
– Я сам бы хотел, чтобы всё мною сейчас сказанное было ложью, выдумкой. Но это не так! – гневно воскликнул он. Из глаза невольно выкатилась слеза, – я в то время научился лгать другим, а вот себе так и не смог! Не сумел убедить себя, что это был всего лишь дурной сон, сколько бы ни пытался. Память – самый страшный бич для человека. Сколь бы мы ни пытались забыть дурное, убедить себя, что это прошло, то, что было, уже никогда нас не отпустит. Будет с нами вечно. С приходом социальных сетей всё стало ещё хуже. Достаточно просто случайно наткнуться, да зайти на страницу того человека, который был тебе дорог, но предал много лет тому назад, и боль снова переполняет сердце, не даёт нормально дышать. Всё ещё хуже, чем тогда. И останется только кусать губы в бессилии, будучи неспособным что-либо исправить из ошибок, совершённых в прошлом. Будь прокляты воспоминания, идущие за нами по пятам, не позволяющие нам забывать, кто мы есть в глубине души: какими порою жуткими, невыносимыми бываем чудовищами, какими бессильными и беспомощными становимся на следующий день. И я до сих пор удивляюсь, зачем Бог придумал ад, если память выжигает на тебе плоть не хуже пламени огненной геенны. Мы и сами не хуже сатаны мучаем свои души, не давая себе покоя. Так скажи, Данте! Скажи, чтоб тебя! Скажи мне, тот, кто написал «Божественную комедию»! Зачем Бог придумал ад, если у нас и так есть память?! Она же ничуть не хуже адского пламени нас терзает! Так зачем?!
– Я не знаю… – прошептал Данте.
Вдруг за стенами города послышались возгласы толпы.
– Времени нет! Бежим! – скомандовал он и мигом ринулся через Водяные Ворота в город.
Идрис, исказив лицо в болезненной гримасе, не находил в себе сил двигаться и стоял на месте.
– Идём! – промолвила Кассандра. Тот гневно посмотрел на неё.
– А что потом?
– Избавление… – отвечала она, после чего исчезла за воротами.
– То, чего я искал? – задумавшись, спросил себя Идрис и вошёл внутрь следом за остальными.
И хотя, конечно же, Иерусалим тогдашний отличался от современного, внутри было всё абсолютно так, как всегда себе это представлял Дмитрий, читая Библию. Если маленькие домишки, то из необожженного кирпича или из лёгкой глины, в результате чего стены приобретали известный по фильмам о древности песочный цвет, а крыши изготавливались из дерева и соломы, смешанной с глиной. Если центральный тракт был широким и просторным, то дороги в переулках узенькими: и с лошадью тяжело развернуться, что уж там говорить про телеги. Но чем ближе к центру подходили Идрис, Данте и Кассандра, тем богаче становились дома, выстроенные из хорошо отёсанного камня, с черепицей на крышах, а проходы меж зданиями имели всё больше свободного пространства.
Вокруг было на удивление пусто. Только редкие прохожие попадались на пути, косо глядя на новых гостей города, что становилось несколько не по себе. Вдруг ещё убить захотят?
Мимо проходил мужчина и, остановившись, сказал:
– Барух ашем3, остались ещё нормальные люди, не желающие смотреть, как казнят других. Радость невероятная, что для вас смерть любого, пусть даже самого плохого человека не зрелище! Осталась у меня ещё вера в человечность…
– А кого казнят? – спросил Данте.
– Убийцу и насильника малолетней девчушки, – опустив взгляд, задумчиво промолвил прохожий.
– Где это? – спросил Данте.
Прохожий отвечал:
– О! Очередные любители заплесневелого хлеба и жалких зрелищ, – усмехнулся, – а я уже думал, что всё-таки есть они – хорошие люди, – развёл руками, – снова ошибся! Казнь проводится у Крепости Антония. Её ещё Преторией называют. Там прокуратор Иудеи Понтий Пилат судит его.
– Пилат? – удивился Идрис.
– После распятия Христа он ещё три года правил этими землями, – сказала Кассандра.
– Да я помню! Просто Понтий Пилат… – улыбнулся и усмехнулся, – я его до этого только в кино и на картинах видел!
– Нет времени обсуждать твои ностальгические чувства, Идрис! Поспешим! – воскликнул Данте, – мы должны успеть, пока беднягу не казнили. Ещё сможем спасти его!
– Беднягу?! – возмутился Идрис, – теперь у нас бедняга – человек, изнасиловавший несовершеннолетнюю?!
– А тебе никогда не приходило в голову, что человека могли осудить по ошибке? – раздражённо спросил Данте.
– Если суд наказал, значит, я думаю, на то были веские причины…
– В твоём мире в твоё время, быть может, суд и стал ошибаться меньше! Но во времена, когда ни генетических экспертиз, ни даже микроскопов не существовало, думаю, вероятность ошибки может быть очень велика! И это ещё нельзя забывать, сколько и в современность вашу людей по ошибке отправляют за решётку. Не думаешь так же?!
– Думаю, конечно, – удручённо задумался Идрис, понимая, что Данте говорит абсолютную истину, – просто нельзя же, рассматривая такое серьёзное дело, просто взять и арестовать человека с улицы! – и тут же про себя прошептал, что сморозил полнейшую чепуху.
– Дойдём, вот и узнаем… – устало выдавил из себя Данте, не желавший далее спорить с Идрисом, и кивнул головой в сторону Претории, – Поторопимся!
Шли вдоль по тихой улице, наблюдая перед собой только редких прохожих, пьяниц, слабоумных и собак с кошками. Но чем ближе приближались к центру, тем сильнее нарастал шум, и стало появляться всё больше людей. А как только дошли до Претории, народ стал толпиться так плотно, что через них невозможно было пройти, не устроив толкучку.
Все, полные всенародного гнева, жаждали отмщения. Коли было резонансное дело, в котором жители требовали наивысшей меры наказания, то обязательно вели его к римскому прокуратору – без него теперь вообще ничто важное в Иерусалиме не решалось. Одним из таких важных случаев была и правоприменительная практика смертной казни. Прокуратор сам проверял, виновен ли обвиняемый, и только потом отправлял на казнь, а народ в данном случае вообще ничего не решал. Так что гипотетически наместник мог без проблем человека от наказания освободить. Но в подавляющем большинстве случаем мудрый прокуратор не перечил воле народа, а отправлял людей на казнь, дабы не нагнетать обстановку в городе, которая с каждым годом становилась всё более в подвешенном состоянии. Ведь стремление евреев быть независимыми от Рима являлось, пожалуй, самым желанным из всех, что у них присутствовали. А потому лучше устроить для них шоу, нежели начинать кровавую баню, подавляя бунт.
На такую показательную казнь, дабы спустить пар, и пришли поглазеть люди. Притом, учитывая особый резонанс, собралась здесь на пути от Претории до Голгофы большая часть города: и бедные, и богатые, и здоровые, до больные, и молодые, и старые, от последнего мужчины, до последней женщины, кому это было интересно.
Пробираясь через толпу вверх к вратам крепости, Идрис всё старался посмотреть на какие-нибудь достопримечательности, но ничего толком так и не увидел. Даже Второго Храма. Это сооружение, как девушка за полупрозрачной ширмой, скрывающаяся от голодных взглядов похотливых самцов, пряталось за стенами вокруг, не позволяя на себя взглянуть. В остальном тут и можно было посмотреть разве что только на виллы богатых жителей Иерусалима, правда, вот глазеть на них и любоваться уже пропало всяческое желание. И не только по причине однообразия улочек и домов вокруг, но также из-за толп людей, мешавших проходу. Идрис буквально задыхался в этой орущей и потеющей человеческой массе, нервно расталкивая стоявших зевак и с трудом поспевая за Данте, уже ускакавшим далеко вперёд. Правда, оттиснутые люди даже не обращали внимания на тех, кто их толкал. Все взоры, как и внимание, были устремлены вперёд, лишь бы увидеть выход Пилата с осуждённым к толпе, а потом постараться подобраться поближе к лестнице и плюнуть последнему в лицо за его бесчеловечные деяния.
С невероятным трудом ему удалось догнать Данте, который пробрался к самой лестнице в Крепость Антония, где уже открывались ворота. Еле протиснувшись в первый ряд, они стали ждать выхода Пилата. Кассандра же, встав на носочки, с трудом выглядывала из-за их спин, стараясь не пропустить ни единого момента процесса, от которого, по всей видимости, зависел результат противостояния с Пифоном.
И вот, началось!
Из крепости вниз спустился отряд римской городской стражи. Они оттеснили толпу к краям улицы с помощью скутумов и оградили людей от дороги, в результате чего стало ещё теснее. Тут же на лестницу вышли несколько буцинаторов в кольчугах и львиных шкурах с большими, закруглёнными в форме петли буцинами, подали сигнал о том, что к народу выходит Пилат, затем вернулись внутрь крепости, синхронно развернувшись и маршевым шагом отправившись в крепость.
И вот появился он в белоснежной тоге с красными полосами по краям и в лёгких сандалиях. На вид ему было лет сорок, а может быть и сорок пять. В волосах хорошо заметны маленькие поседевшие клоки. Сам был коротко стриженный с небольшими залысинами справа и слева от чёлки. Давным-давно Идрис где-то читал, что такие же, что были у Цезаря – признак гения. Что до последнего римского диктатора, тут мало кто поспорит в его гениальности, хоть и не без оговорок. А вот был ли гением Пилат, история с Библией умолчали. Скорее всего, возможно, ибо глупец не стал бы умывать руки перед иудейскими священниками, не желая брать на себя ответственность за гибель Христа. Но чего ему было точно не занимать, так это поразительной римской стати: осанка идеально ровная, нос орлиный, будто клюв, а взгляд властный и суровый – то есть можно со всей уверенностью заявить, что в прокураторе были налицо все признаки истинного римлянина. Но только видавший горе людей глаз Идриса сумел заглянуть внутрь его души и увидел там какую-то внутреннюю неуверенность, разочарование в жизни, нежелание выполнять своё, установленное Римом, предназначение. И больше орлиный взгляд его был обращён к толпе, которая за пару лет до этого требовала казнить Христа, но никакие его «Ecce, Homo» не спасли Иисуса от гнева жителей Иерусалима. И чувствовал Пилат к ним презрение каждой клеточкой своего тела. Не раздумывая ни секунды, с радостью приказал бы страже вырезать всех собравшихся4. Но только лишь гнев императора, а то и Господа и не давал ему до сих пор этого сделать. В силах его сейчас было только беззвучно двигать губами, и в сокращениях мышц этих умеющий прочитал бы только лишь одно повторяющееся слово «ненавижу». И стоило ему только выйти на свет за пределы стен своей крепости, как губы его зашевелились особо рьяно.
– Понтий Пилат! Прокуратор Иудеи! – объявил глашатай, стоявший на стене крепости.
Он вышел ближе к народу, чуть приподняв тогу, чтобы не запуталась меж ног, поднял голову и сказал:
– Приветствую вас, жители Иерусалима: евреи, самаритяне, римляне, арамейцы и все остальные, кто здесь живёт – подданные Римской империи и её императора Луция Элия Аврелия Коммода Августа, имеющего титулы Цезаря, Германского Величайшего, Сарматского Величайшего, Отца Отечества, Благочестивого, Британского Величайшего, Счастливого, Отца Сената, Непобедимого римского Геркулеса, семикратного обладателя звания консула и восемнадцатикратного обладателя звания трибуна.
Раздались оглушительные аплодисменты, немного оглушившие Идриса, потому как какому-то далеко не доброму самаритянину хватило ума хлопать в ладоши прямо у него под ухом.
– Но Пилат же жил задолго до эпохи правления Коммода… – начал Идрис.
– Тебе уже один раз объясняли! Я, по-твоему, похож на попугая, чтобы ещё раз тебе разжёвывать, как младенцу маменькину, что здесь всё вне времени и пространства?! – гневно прошипел Данте.
– Ладно, ладно… – смутился Идрис, – имя у него, кстати, крутое. Тоже себе такое придумаю. Дмитрий Идрис, имеющий титулы величайшего мага и ясновидящего, спасителя из преисподней, победителя Нерона, освободителя от оков Сивиллы поработительницы. Вот же клёво будет…
– Хвастуны, однако! – заключила Кассандра, помотав головой.
Пилат продолжал:
– Сегодня мы с вами собрались здесь, чтобы решить, виновен ли человек, которого вы призываете казнить, или нет. И властью, данной мне, я готов вынести свой вердикт, – обернулся, – выведите обвиняемого!
Солдаты ударами, да пинками, а потом, взяв за шкирку, буквально выкинули того под ноги к Пилату. Он был длинноволосый, худой, в грязных одеждах и с побитым лицом, на котором были заметны обширные гематомы – очевидно, результат допросов с пристрастием. Тот посмотрел на него, а потом вновь обратился к толпе:
– Кем был этот человек? Свидетели описывали мне его, как добросовестного гражданина, примерного семьянина, верного мужа и хитрого купца. Таким он был до момента своего морального упадка. Но прошло время – месяцы, годы. С течением многих дней он изменился, став источником боли для бедной десятилетней девочки, тело которой он осквернил, а потом зарезал, порубив труп потом как кусок мяса, наплевав на то, что жизнь порядочных людей в Риме имеет ценность, а эта девочка не была рабыней или низко падшей шлюхой!
Толпа встретила эти слова гневным улюлюканьем. Кто-то кричал «Кастрировать его!» Кто-то спорил: «Тогда уж лучше не член, а голову отрезать!» Кто-то яростно верещал: «Распять собаку!». Один из мужчин без слов провёл рукой у горла, морщившись, как выжатый лимон от одного только презренного вида обвиняемого, показав, какой судьбы заслуживает обвиняемый. Так что для толпы участь обвиняемого была предрешена.
Пилат продолжал:
– Я знал эту девочку. Её семья часто гостила у меня, и она из числа добропорядочных иудеев, никогда не высказывавших свою ненависть к Риму и нашему императору. По вечерам она была настоящей жемчужиной для гостей, поражая их своими природными талантами в танцах или выразительном прочтении стихов. А пела она, будто лимфа5, и голос её был просто невероятно чудесным, – прослезился, и тут же вытер стекавшую каплю с щеки, – но, увы, жизнь её оборвалась, благодаря этой мерзкой твари!
Охранник поднял голову осуждённого, чтобы всего увидели виновника «торжества», и теперь за грязными, длинными волосами, свисавшими с головы, будто слипшиеся спагетти, было хорошо видно его лицо. И тут Идрис ужаснулся.
Этот человек был один в один похож на мужчину, с которым был связан самый неудачный опыт «магической» практики Дмитрия, благодаря которому Соколов в итоге утопил карьеру своего оппонента и сделал отчасти изгоем в медийной среде, где теперь здороваться за руку с Идрисом было признаком дурного тона.
Дело обстояло так. После нескольких сезонов успешно отгремевшей по НТН «Баталии Чародеев» продюсеры проекта решили делать спин-офф, в котором Идрису отводилась одна из главных ролей магического магистра. Суть заключалась в следующем: берутся лучшие финалисты сезонов и начинают расследовать нераскрытые уголовные дела, нашумевшие среди общественности, чтобы заимело должный уровень хайпа. Экстрасенсы несут всякую чушь, находят обвиняемого, косвенно виновного в преступлении. Потом берётся старая запись интервью с прокурором высокого классного чина, где тот говорит, что по факту новых раскрывшихся подробностей уголовное дело заводится вновь, чтобы придать веса деятельности экстрасенсов, показать пользу этой передачи в глазах обывателя, который в 99,99% случаев за ходом расследования следить не будет, так что лапши на ушах и не заметит. И вот оно новое шоу – «Следствие вели Экстрасенсы»!
Вопреки мнению продюсеров, медиа-пространство новая программа не порвала, но рейтинги были достаточно высокими, и потому можно было говорить об успехе. В итоге сняли первый, второй и третий сезон, потом выпустили четвёртый, но пятый делать уже не стали, потому что с выходом последнего разразился серьёзный скандал.
В одной из серий Идрис расследовал жестокое убийство с изнасилованием, совершённое в отношении несовершеннолетней Тани Страховой. Произошло оно ещё в 2006 году, но с тех пор убийцу так и не нашли, а дело в полиции по какой-то неведомой для обывателей причине замяли: сослались на сроки давности и отсутствие весомых улик, а также отсутствием каких-либо подозреваемых. Мать небезосновательно считала, что расследование замяли специально, чтобы кого-то прикрыть (связано дело было с неким Егором Ростовцевым, часто бывавшим в гостях у цыган – торговцев героином), а потому, увидев передачу «СвЭ» по телевизору, тут же позвонила в редакцию с просьбой помочь разузнать правду, и Пустов разузнал…
После просмотра отснятого материала он не мог сдержать смеха, какую чушь он там сказанул: приплёл и демонов, и эксперименты спецслужб, и Луну в Сатурне – вся палитра перлов экстрасенсов. В итоге таки нашёл подозреваемого. Им, по мнению Идриса, оказался Илья Кортнев, местный житель средних лет из числа люмпенов, которого одно время подозревали в убийстве девочки, но дело против него быстро развалилось, ибо этот мужчина в день убийства именно в момент, когда совершалось преступление по заключениям судебных медицинских экспертов, находился на юбилейном дне рождения друга, и алиби его подтвердили тридцать человек. Но мать не унималась – подозревала именно его. Ходили слухи, что только из-за личной неприязни. Но была и другая причина: Кортнев часто пил, был хулиганом и любил по-пьяни подраться, что невольно заставляло жителей рассуждать о его виновности, так как если ведёт себя, как типичный маргинал, то точно мог и ребёнка убить. Почему нет?
Разумеется, редакторы особо париться не стали: в интервью расспросили женщину, узнали, кого она считает убийцей, взяли у полицейских материалы дела, и слили информацию Пустову, который её и озвучил, придумав свою оригинальную пускай и недостаточно, но в целом логичную версию событий. В результате слёзы и поддакивания матери, родственников и жителей, удивлявшихся, как можно быть таким чудесным человеком, а Идрис для них стал героем Отечества, не иначе. Выпуск по итогам стал самым рейтинговым в истории телеканала, что и сыграло с Дмитрием злую шутку.
Неравнодушные люди начали расспрашивать у правоохранительных органов, ведут ли они расследование в связи с вскрывшимися Идрисом обстоятельствами. Те сначала крутили пальцем у виска, мол, дело-то давно в архиве пылится, а тот мужчина невиновен, пеньки вы ушастые, а потом под давлением общественности всё-таки возобновили следствие, заключили беднягу под стражу и отдали под суд. Там, разумеется, дело и развалилось, потому что все свидетели, кроме одного с дырявой памятью подтвердили его алиби, что является свидетельством невиновности обвиняемого. Но жизнь мужчины и до суда, и во время, и после стала настоящим адом.
Вы только представьте себе: каждая тварь в посёлке считала своим долгом назвать его убийцей и педофилом. Ему в спину плевали, его в магазинах обслуживать отказывались, он в автобус сесть не мог – его водитель сию же минуту выгонял из салона. Один раз дошло до того, что появился народный мститель, пожелавший расправиться с якобы виновным в гибели девочки по своим понятиям чести и справедливости – изнасиловать, убить и расчленить труп, чтобы око за око, зуб за зуб. Пришлось избить новоявленного «Карателя», пародировавшего знаменитого антигероя комиксов, а потом прийти объясняться в полицию. Тот же Хренобэтмен, как потом его прозвали его сельчане возраста 16+, ещё продолжал желать смерти мужчине даже после всех высказанных ему объяснений о невиновности, ибо был, видимо, неверующим Фомой! Идрис же сказал, значит, правда! Не будет же он лгать! Разошлись ни на чём, в результате чего мужчине пришлось раз и навсегда покинуть родное село. Но беда была в том, что и в других местах его преследовала народная «слава», после чего он решил бороться с обидчиками в лице НТН капитально. Позвонил Соколову, а тот сразу же высказал свою заинтересованность в деле, выпустив на YouTube десятка три роликов только на эту тему. А потом они вооружились хорошим юристом и пошли на телеканал судебной войной.
Бой на радость Фемиде был не на жизнь, а на смерть, только вот доказать вину телеканала не удалось. У них юристы были не менее талантливые, дело развалили в одночасье, сетуя на то, что органы никто не заставлял заводить дело, тупые обыватели, верующие в экстрасенсов и в Африке такие слабоумные, а потому чего с них взять. Что касается судьбы потерпевшего, то в тюрьму он не сел, а морального вреда путём оскорблений или клеветы сам телеканал ему не наносил, только Идрис своей клеветой, и вот пусть с него и спрашивает. Да и вообще верить в экстрасенсов – признак форменного идиотизма в XXI веке, следовательно, к травле бедняги телеканал не имеет отношения, и дело развалилось. Так же произошло и с гражданским иском к Пустову, мол, он не обвинял, а лишь версию высказал, сделал предположение, а это не клевета. В результате скандал получился громкий. Соколов получил свой хайп, мужчина так и не избавился от клейма убийцы и педофила, НТН так и продолжил снимать «Баталию Чародеев» – всё! Только один Идрис пострадал, карьера которого стабильно начала идти ко дну после того случая. Доверие к нему со стороны зрителей исчезло, равно ушли и его денежки от наивных дурачков, кроме самых законсервированных в своих информационных коконах, куда не доходила ни интернет, ни радио, ни телевизионная связь, ни даже печатная информация в виде газет.
И вот сейчас один в один похожий на того мужчину, обвиняемый в том же самом деянии стоя на коленях перед евреями, римлянами и самаритянами и ожидал своей страшной участи, растерянно озираясь по сторонам. А в мыслях: «Это лишь дурной сон! Это происходит не со мной!» И это была лучшая из возможных реакций на происходящее, которую только можно было придумать в подобной ситуации, ибо, когда ты невиновен, но каждое живое существо считает наоборот и желает твоей смерти, перед лицом неминуемой гибели лучше всего стать отстранённым.
Идрис, глядя на него, разрывался пополам. С одной стороны разум говорил ему, что если это вроде бы должно быть параллельное измерение, то почему бы этому мужчине не быть виновным? С другой стороны сердце подсказывало ему, что нужно вмешаться. И хоть вроде бы ясный разум был здравомыслящим по определению, и глуп будет человек, его не послушавший, а веления сердца лишь воображаемыми, еле слышимыми голосами чувств и эмоций, звучащими откуда-то из неведомых глубин человеческой души, к голосу разума Идрис прислушиваться не хотел. Нутро чуяло, что судебный процесс – фальшь, а интуиция выглядела, словно моряк с соседнего корабля, подающий сигнал красно-белым клетчатым флагом с клетками, выстроенными в шахматном порядке6. Можно даже сказать, что в этот момент в Идрисе и проснулся пресловутый третий глаз, которым экстрасенсы видят невидимое. Удивительно, что он спал всю его жизнь, не давая шанса не наткнуться на грабли, расставляемые старушкой-судьбой, а тут буквально орал внутри, как сирена ПВО, будто кто-то собирался сбросить атомную бомбу, не иначе. Столько лет Пустов прожил, а чувства такого не испытывал. И было это для него так же необычно, как и первый секс для сорокалетнего девственника с «невинной розой» того же возраста.
Идрис посмотрел на Данте.
– Что делать-то?!
Тот пожал плечами.
– Не думай! Просто действуй!
– А если стража убьёт?
– Fortes fortuna adiuvat7!
– Ни черта не обнадёживает! – с досадой оскалился Идрис.
Пилат продолжал.
– Он посмел лишить её жизни, осквернил бедное невинное тело, и за это должен понести достойное наказание. Я знаю, каковым оно будет! – толпа затихла и прислушалась, – распятие!!! – воскликнул Пилат, и народ взревел, как сирены тысяч «Юнкерсов», рассекающих небо на бреющем полёте над горящим Сталинградом. Это было помешательство, это был экстаз, ощущения у людей в толпе сродни эякуляции. Никогда ещё сама мысль о смерти другого человека не приносила этим плебеям, этой черни такого удовольствия, сродни прелюбодеянию с самой развратной проституткой римского борделя. Они брызгали слюной, словно довольные собаки, которым всучили кость, бились в судорогах, танцевали, напевали весёлые мотивы, кричали, вскидывали руки к небу – так более привычно для Пилата обычно выглядела вакханалия, а тут объявление о казни. Но даже она была бы его скромному, консервативному и противящемуся блуду, разврату и пьянству глазу приятнее, чем жители этого насточертелого ему города.
Пилат махнул рукой, и буцинаторы тут же подали сигнал, дунув в свои инструменты. Наступила тишина.
