Андрей Владимирович Фёдоров
Идрис и Пифон
Оракул рассмеялся и ткнул пальцем на метку.
– Ты в любом случае умрёшь, идиот! – эта чёрная блямба внезапно разболелась столь сильно, что Идрис загнулся от боли. Оракул усмехнулся, – или Данте не сказал тебе, что будет, если опоздаешь?
– Он постоянно торопил… – пропыхтел Дмитрий. Из глаз от невыносимой боли потекли слёзы.
– Правильно, что торопил. Но никто не ожидал, что Пифон станет таким сильным за такой короткий срок, поэтому даже если бы вы вприпрыжку бежали, то всё равно бы не успели. Повезло бы только в единственном случае: найти волшебную лампу, потереть её, чтобы наружу выбрался старик Хоттабыч, да попросить его сделать ковёр-самолёт. И то не факт, что всё бы получилось в итоге, – присел, чтобы быть ближе к Идрису, крайне испуганно глядевшему на него, – никто и не предполагал, что Пифон станет таким могучим. Так что дорога тут только одна, – показал рукой вдоль дороги, – к вечной жизни, – боль отпустила Идриса. Оракул подал ему руку, – зато ты заслужишь первый круг рая, где тебя ждёт покой… – Дмитрий поднялся, – и станешь героем для этих бедолаг, – кивнул на заледеневших жителей, – чем не награда! Правда?
– А я в реальной жизни? – трясущимся голосом пробормотал Идрис, – неужели умру?
– Тело живёт после остановки сердца только час, – отвечал ему Оракул, – ты на пятьдесят девятой минуте после удара головой, друг мой. Битва с Пифоном не будет быстрой, так что прийти в себя не успеешь.
– Но если я умру, то и этот мир тоже! – схватился за голову Идрис, только начиная осознавать, в каком ужасном положении оказался.
– Это Данте тебе про Иоклида голову морочил? – Оракул рассмеялся, – забудь ты про эти бредни! Никакого древнегреческого философа Иоклида в природе никогда не существовало.
– Но…
– Ты ещё не понял? Это твоё подсознание в предсмертной агонии раскаивается в содеянном и готово отправиться в путешествие по аду и раю. Возможно подобное только в одном месте! В чистилище!
– Нет! Нет! Нет! – закрылся рукой Идрис, не желая и думать, что ему пришёл конец. Оракул продолжал:
– Победишь Пифона – раскаешься и заслужишь место в раю. Остановишься на полпути или проиграешь – вернёшься в восьмой круг ада, где место всем колдунам. А там будешь страдать в вечных муках, сжигаемый серным дождём и истязаемый адскими гончими.
– А если бы успели до того, как Пифон стал сильнее? Я бы выжил?
– Твоё выживание зависит не от подсознания. Желание жить лишь может помочь остаться в живых. Остальное зависит от врачей и твоего организма, – Оракул ткнул Дмитрию в сердце, – здесь ты мог только заслужить место в раю. Чем быстрее бы пал Пифон, тем ближе бы ты к нему подобрался.
– Как же так… – расплакался Идрис, – быть такого не может. Только я понял, как мне всё исправить, вернуть свою жизнь в нормальное русло и зажить нормально. А тут на тебе! Да как же так-то?! А Данте?! Почему он лгал мне?!
– Он как раз молодец. Знаешь, почему? Ты бы прошёл этот путь до конца, если бы он не заставил, не мотивировал? Сомневаюсь.
Как обычно реагируют люди на новость о том, что им придётся умереть? Первое ощущение – растерянность. В этот момент голова совсем не думает, мысли бессвязны, а привести их в порядок не выходит. После, когда первый шок проходит, в голове возникают вопросы. Почему так? Почему это произошло со мной? За что? Потом приходит ощущение того, что этого не может быть, это страшный сон, галлюцинация, фантазия. Затем переполняет гнев: осознание того, что жизнь закончена, не даёт покоя. Другие всё ещё будут смотреть мир, радоваться жизни. Ну, а ты? Затеряешься в небытии, если существует душа, либо исчезнешь вовсе, если её нет, так и не оставив после себя ничего достойного. Это и приводит в ярость, это и злит, не даёт спокойно спать. И только потом, окончательно морально истощённый, ты миришься со своей участью и впервые с момента, когда услышал, что жить осталось совсем чуть-чуть, ощутил покой на душе и в своих мыслях. Ощущение безмятежности помогает уйти из этого мира со спокойной душой.
Дмитрий же пусть и встретил эту новость взволнованно, но принял её достаточно сдержанно, и это даже для своего вспыльчивого характера, который стал результатом скандалов с отчимом и постоянных конфликтных ситуаций в быту экстрасенсом. Так что в прочие времена тут криками бы дело не обошлось. Сразу можно было скорую вызывать и класть Пустова в дурдом. Сейчас же да, он всё равно был на взводе, но принял новость достаточно спокойно, хоть и выглядел взбаламученным. Да и, признаться, мало кто в аналогичной ситуации смог бы отреагировать адекватно.
Но после последних слов Оракула Идрис довольно быстро успокоился. Соколов был прав: если бы не Данте, то этот путь ему бы пройти никогда бы не удалось. И благо, в последний раз увиделся с матерью, Анной, да Ларисой. Это лучшее, что могло произойти в таком страшном месте, как чистилище. И раз умирать, так умирать! «Зато увижу Бога! Спрошу у него обо всём, что давно хотел знать!» – разразился улыбкой, только сейчас понимая, что всё существует! И Бог, и дьявол, и ад, и рай! А он как Фома Неверующий до последнего отказывался во всё это верить, считал себя самого подобным Богу, смел смеяться над ним, осуждать его. А сейчас раскаялся во всём, боясь теперь только, что Господь журить будет, как нашкодившего щенка. Ну, не нравилось это ему, плюс ещё отчим так любил Диму отчитывать. Так что Бог, не Бог – всё равно неприятно. А теперь всё в прошлом, всё – былое. Осталось только закончить этот путь.
Вдруг на секунду промелькнула мысль: «Стоп! Он говорил, что я ещё успею поговорить с Соколовым! Зачем он это сказал, если знал, что я умру в любом случае?» Но отринул эту мысль так же быстро, как она пришла ему в голову: «Наверно, он имел в виду, что увидимся после смерти…» – но интересоваться у него не стал. Побоялся лишний раз прослыть глупцом и богохульником. А то уже и Соколов воображаемый взял с Данте привычку называть Идриса идиотом. Совсем уже страх потеряли!
– Я готов… – прошептал Дмитрий.
– Что? Я не расслышал. Скажи чётче.
– Я готов! – твёрдо произнёс ещё раз.
Оракул довольно покивал головой.
– Вот это то, что нужно. Сейчас ты действительно готов, – развёл руками, – собственно, самое время заняться твоим причащением.
– Попробовать кровь и плоть Христа?
– Да. Но сначала помолимся.
Они встали на колени, но даже не чувствовали холода, хотя стояли они почти по колено в снегу.
– Я не знаю ни одной молитвы… – пожал плечами Идрис.
– Главное, чтобы молитва была искренняя. От всего сердца.
Они приложили ладони друг к другу и опустили головы, закрыв глаза. Правда, Идрису показалось всё это бесполезным. Там вроде бы обряд большой был со специальными молитвами. А перед этим должен был быть пост, специальная исповедь. Эти мысли не давали ему покоя, потому сосредоточиться и сочинить текст молитвы он так и не смог. Когда понял, что в голову не лезет ни единого нужного слова, что он объяснил волнением (руки тряслись, а сердце билось как после марафонского забега), в голове его в тот момент закрутилась единственная мысль: «А если неправильно помолюсь? Смогу ли тогда победить Пифона?»
Вдруг всё оборвал Оракул.
– Ты закончил?
– Э-э… Да.
– Хорошо, – под мантией хранил бутыль вина, да ломоть хлеба. Достал. Да так достал, будто торговал ими из-под полы, как самый настоящий контрабандист. Если помните момент с Шуриком и продавцом транзисторов в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», то понимаете, о чём речь. Ломоть разломал, кусочек дал Идрису, – ешь!
Тот повиновался.
– Слушай, у меня такое чувство…
– Замолчи! – отвечал он и начал бормотать что-то странное и бессвязное, в котором Идрис различил всего несколько слов, – …плоть от моей плоти… – потом дал вина, – пей! – Дмитрий повиновался, – и вновь бессвязное бормотание, – …кровь от моей крови…
Ничего не понимающий Идрис остановился на том, что ничего не понимает, хотя мысль о том, что Соколов просто не знает молитвы, а вместо этого бормочет невнятную ахинею, не покидало его. Так что даже пытаться разобраться не обязательно. Просто принять на веру. Всё равно ничего уже не изменить.
Оракул сначала встал сам, затем поманил Пустова руками к себе вверх. Они встали. Потом перекрестил Идриса и торжественно объявил:
– Ты готов!
– А зачем всё это было?
– А ты как думаешь? – спросил его в ответ Оракул, – разве ты не понимаешь, чем был весь твой путь? Тяжелейшей дорогой покаяния! А сейчас ты совершил обряд причащения, и всё это не зря. Нет, – помотал пальцем, – нет. Ведь только человек покаявшийся и причащённый сможет пройти через адские врата и призвать к ответу демона, что изнутри разрывает его на части. Только так можно уничтожить Пифона! Неужели ты не догадывался?
Дмитрий помотал головой, а потом нахмурился и кивнул головой.
– Хорошо! Что дальше?
– Дальше только тьма…
Внезапно, словно отовсюду, окружая Идриса и Оракула плотным кольцом, послышался сначала глухой и тихий, но потом ясный и громкий плач женщин. Он был словно мольбы грешников о помощи, доносящиеся из ада, и казался таким жутким, что довёл до дрожи. Этот плач добирался до самых глубоких органов в твоём теле и заставлял трястись буквально каждую клетку, настолько это всё было невыносимо. Ещё более, чем детский плач, выводило из себя, заставляя от напряжения сжимать зубы настолько крепко, что из дёсен потекла кровь, а поражённые кариесом были готовы треснуть в любой момент. Уши не выносили этого звука. Пришлось заткнуть их руками, но это не помогало. Из раковин потекла кровь, а барабанные перепонки, наверно, лопнули, как предполагал Идрис, правда был не уверен. Сравнивать ему было не с чем, ибо даже плач женщин в фильме «Иди и смотри» этому адскому хору не ровня. Эта сцена, пожалуй, единственное, с чем можно было сравнить царящую в округе какофонию боли и страданий.
На секунду открыв глаза, Идрис обнаружил подле них с Оракулом толпу осетинок. Он как-то был во Владикавказе, потому прекрасно запомнил, как они выглядели. Но что они здесь делают?
– За них бы тебе уже лежать в гробу… – молвил Оракул.
И тут Идрис начал вглядываться в их лица. Он узнал каждую из них. Все эти женщины пришли к Георгию Гробовому, когда он пообещал оживить их детей, погибших в теракте от рук чеченских террористов. Точнее сказать, тут были все, кого Дмитрий запомнил, наблюдая тогда за происходившим ужасом через экран телевизора. Все они промелькнули в новостных сюжетах, посвящённых теме с Гробовым, являясь пострадавшими от его рук.
Все эти сюжеты отразились в памяти Димы так, будто это произошло вчера. Он запомнил всё вплоть до слов дикторов, рассказывавших о событии, до такой степени это событие поразило его. Сначала он увидел искреннее верующие лица этих женщин, потом их недоумение, а в конце ненависть и чувство обмана, нескрываемую растерянность, непонимание, что есть реальность, а что дурной сон – всё это поражало. В тот момент Пустов задал себе всего один единственный вопрос. Это как же нужно было отчаяться людям от их чудовищного и невыносимого горя, чтобы поверить, что Гробовой действительно умел воскрешать людей из мёртвых? Это как же сильно можно было любить своих детей, желать их вернуть, чтобы пойти на поводу у этого шарлатана? Они же все учились в школах, изучали биологию! И понятно, что ситуация у них была действительно тяжелейшая, негативно сказавшаяся на их психике: в их положении о разумном поведении не могло идти и речи! Но, тем не менее, почему они поверили? Почему мужья их не образумили? Или безумие от горя настигло всех, не позволяя им дать даже вздохнуть?
Вопрос этот так и повис в воздухе, оставшись без ответа, как и то, почему на сеансы к шарлатанам в подавляющем большинстве случаев приходят женщины. Их логику в принципе сложно понять, и кто только об этом ни говорил, пытаясь объяснить, почему так происходит. Но их вера в чудеса, мол, что все проблемы можно решить по щелчку пальца – всё это не давало Дмитрию покоя. Где эволюция ошиблась? Почему женщины лишились возможности в сложных, стрессовых ситуациях мыслить логически и вразумительно, в таком состоянии будучи склонными к внушению? Как это может объяснить биология? Или же ответа нет? А он прост: это женщина и её сердце. Оно хочет одного: счастья семейного, да благоденствия для детей. И ради этого она и в пасть ко льву голову положит, и последнюю копейку шарлатану отнесёт, и ноги раздвинет перед дьяволом, если кто-нибудь скажет ей, что это точно поможет. В этом есть и сила женщины, равно такова и её слабость.
В дальнейшем вопрос этот сменился другим. А так ли легко заставить людей изменить мнение? Насколько сложно манипулировать ими? Ответ на него нашёлся сразу же. Большинство, конечно, не поддадутся, благо, образование в наше время творит чудеса. Но дурачки найдутся всегда – их то и нужно брать, так сказать, под своё крыло. Ими управлять легче всего. Посмотрев видео Гробового с его выступлениями на публике, где он лечил болезни одним только прикосновением к больному месту, да и к тому же мнил из себя Иисуса Христа, причём довольно правдоподобно, Пустов понял, что делать это крайне просто. Никогда не исчезнут те, кто хочет верить, как хотел Малдер в «Секретных Материалах». Да покажи ему простой фокус с картами, и если тот будет особо впечатлительным, то решит, что ты Гэндальф или Дамблдор, появившийся в реальном мире прямиком из сказки, как пить дать. Эти люди, как Фома Неверующий, только наоборот – они верят, притом даже слишком сильно. Но, увы, ничего поделать с этим нельзя.
Чувствуя, как уродливое и мерзкое по своей сути ощущение лёгкой наживы, перебивавшегося тогда мелкими заработками Дмитрия, медленно, но верно захватывает его ошалевший от запаха типографской краски рублёвых и долларовых купюр разум, он задал себе последний вопрос. А безопасно ли это? В тюрьму, как Гробовой, он совсем не рвался. Ответ же был утвердительный. Но другое дело почему…
Он тогда не без интереса наблюдал на общественную реакцию людей в России на это. Вроде бы учились в СССР, в школах пропагандировалась твёрдая, как сталь, и непоколебимая, как изваяние Ильича, философия научного атеизма. Но что заставило этих людей, знавших, что земля круглая, а человек произошёл от обезьяны, поверить в то, что воду можно заряжать от телевизора, пока на неё глядит экстрасенс? Притом это были не маргиналы, не деревенские дурачки из отдалённых уголков страны, где не везде и электричество было. То миллионы взрослых людей без психических заболеваний и с нормальным образованием. Интересовало это Дмитрия ещё и потому, что уже тогда он начал подрабатывать в сфере магических услуг. История с Гробовым заставила его размышлять о рисках.
Тут можно ответить только так: бес попутал. Другого ответа не найти. Как и никогда нельзя будет с точностью сказать, почему Гробового не трогали правоохранительные органы до того, как матери погибших в том страшном теракте детей попросили их оживить. Полтора года до задержания в 2006 году он без труда морочил людям головы и оставался безнаказанным. Запрета на деятельность экстрасенсов не было, конечно же, но есть ещё статья за мошенничество же. А ей-то никто и не пользовался. Так что ничего не мешало ему играть роль нового мессии, ничто не останавливало его от возможности собрать денег с дурачков, которым он за сорок тысяч рублей обещал воскресить их умерших родственников. И уж тем более никогда не найдёте вы ответа на вопрос, почему после уголовного дела против Гробового люди не перестали верить в экстрасенсов. Уже в том же году объявляется кастинг на «Баталию Чародеев» по НТН! Казалось, худшего времени для начала шоу не найти, ведь по отношению к такому же колдуну сейчас избрали меру пресечения заключение под стражу. Вся страна видела, как тот стоял за решёткой, умоляя его простить, хлопая ресницами растерянных, испуганных глаз, слезливо таращащихся в объективы фото и видеокамер, в глаза пострадавших женщин. Одно не давало покоя: почему? Когда Дима спросил у одной своей подруги об этом, она отвечала «Гробовой – это лжеэестрасенс, а есть много и нормальных! Я, например, у бабки Агафьи больное колено вылечила, а мой друг геморрой. Как после этого не верить?». Таким и был ответ:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить!14
Это и стало для Пустова точкой не возврата. Правило было только одно – не творить заведомо невыполнимой жести, как делал Гробовой. В остальном перед тобой все двери открыты: делай что захочешь – никто тебя не накажет. В тот же момент позвонил на НТН и записался на кастинг под именем Дмитрия Идриса. В дальнейшем станет иконой для дурачков и слава его станет ещё большей, чем обладал Гробовой. А сейчас он, сидя в поезде до Москвы, куда ехал на кастинг, просто осознал для себя одну простую истину. Для моральных уродов, воров, жуликов и мошенников современная Россия – страна неограниченных возможностей. Остальным же только страдание, которое они принимают на веру, полагая, что заслужили, даже не подозревая простой истины: они просто очень тупые. И если ты хочешь стать в России большим человеком, то нужно положить конец верховенству совести и христианской морали. Судьба улыбается не смелым, а бессовестным, потому что рамок, границ вседозволенности им нет. А, значит, они будут способны на всё, и ничто не сможет их остановить. Воистину, сверхлюди по Ницше, телемиты Алистера Кроули. Такими, чтобы выжить в этом мире, да стать успешным и сверхбогатым, и нужно быть. Пустов стал – уже Идрис сорвал куш, и круг замкнулся.
Пока думал и вспоминал, даже не заметил, что осетинки окружили их со всех сторон плотным кольцом и стали с нескрываемым презрением смотреть на Дмитрия. Когда он это заметил, спросил у Оракула:
– Что происходит?
– А ты сам подумай…
– Даже не знаю, что и думать, – отвечал Идрис, – я понял, что это как-то связано с Георгием Гробовым, но не представляю, что делать.
– Сейчас разберёшься, – отвечал Оракул.
Вперёд вышла одна из женщин и воскликнула:
– О, горе нам! – все хором повторили за ней. Та продолжала, – а знаете почему? Как думаете? – наступило неловкое молчание, – а я отвечу! – показала пальцем на Идриса, – виноват он!!! – буквально прорычала, и все женщины стали тыкать в него пальцем и повторять: «Он! Он! Он!»
– Я? – боязливо пролепетал Идрис, чувствовавший себя немым карликом в мире слишком высоких и особо говорливых людей. Он совершил, конечно, в жизни немало отвратительных вещей. Но никогда даже не думал о том, чтобы предлагать людям за деньги ожить их родственников и близких, погибших в терактах и катастрофах. Всё, чтобы в тюрьму не сесть: инстинкт самосохранения, детка. Сейчас же, разумеется, он отвечать за преступления других не желал, да и не должен был. Но мало того, являлся частью всего этого шабаша, так ещё и творил не менее аморальные вещи, если вспомнить того ребёнка с онкологией. Он всё это время оправдывался тем, что дитя было при нём живым, а не умерло от самих сеансов, да и отказываться от химиотерапии категорически запрещал, но деньги, тем не менее, брал, поступая ничуть не лучше, а то, если взглянуть с другой колокольни, то и хуже, чем Гробовой. Но сейчас Идрис понял, что на деле ничем не отличался от своего вдохновителя. И во рту он почувствовал всё тот же гнилостный привкус во рту при абсолютно нормальном здоровье. То было свидетельство его преющей души, его полной ничтожности, как человека с нижайшими моральными качествами, готового и нищего без гроша оставить, реализуя на практике дарвиновский принцип «выживает сильнейший». Этот мерзкий вкус стал всё сильнее, и Дмитрия вырвало, да так добротно, что, показалось, желудок вывернуло. Когда всё закончилось, он с трудом отдышался, а Оракул отвёл его чуть назад.
– А ты как думаешь?! – спросила женщина, у которой глаза от самой абсурдности вопроса Идриса налились яростью.
– Я же ни в чём не виноват перед вами… – отвечал он, продолжая жадно глотать ртом воздух.
– Не виноват?! Ты действительно так считаешь?! – посмотрела на остальных женщин, – слышали сёстры?! Он это абсолютно серьёзно сейчас говорил! – те негодующе пыхтели, соглашаясь с главной.
– Да, я так считаю! – сердито буркнул Идрис.
– Мерзавец! – свирепо прошипела женщина, – тогда нам нужен тот, кто докажет твою вину! Тот, кто никогда не лжёт! Тот, чьё слово – истина! Тот, кто спас девочку, вызволив её из загробного мира, кто убил Нерона, кто освободил народ от оков Сивиллы Окаянной, кто показал Понтию Пилату истинную цену правды, равно, как и готовность страдать за неё, кто прошёл через адские муки, прежде чем стать тем, кем он является! – и проверещала, – мы требуем Пифона!!!
Все женщины хором вторили:
– Мы требуем Пифона!!! – и голос хоровой их, слившийся в единый громкий и ясный гул, стал похож на пение сирен, зазывавших путников в море, а затем убивавших их в сюжетах древнегреческих мифов и легенд.
Идрис, помнивший то страшное чудище, которое он видел, когда только появился здесь, приготовился к худшему, крепко зажмурив глаза.
Когда они произнесли его имя несколько раз, рвота на снегу вдруг начала кипеть и пениться. Пузыри становились всё больше и вскоре трансформировались в антропоморфную фигуру, пока она окончательно не приняла облик человека.
То был щуплый мужчина, одетый в дорогой деловой костюм с галстуком, хорошие туфли, на правой руке дорогие швейцарские часы от «Perrelet», на безымянном пальце той же кисти золотой перстень с большим бриллиантом. Причёска была, как у маменькиного сынка: несильно длинные волосы с зализанной чёлкой. Он вроде и казался скромным, интеллигентным, но карие глаза его были малюсенькими, как у поросёнка, но хитро блестевшими, как у лисицы. Возраста был того же, что Идрис, то есть около сорока лет. В общем-то, выглядел он совсем не так, каким он предстал, когда Дмитрий только появился здесь. И когда он открыл глаза, то сильно удивился, обнаружив перед собой это на вид форменное ничтожество, если сравнивать с тем страшным монстром, что должен был предстать по идее.
Пифон улыбнулся:
– Приветствую всех вас! – и учтиво преклонил голову. Правильно говорят, что в тихом омуте черти водятся. Один его опьяняюще мягкий и нежный голос заставлял напрячься, чтобы постараться не поддаться чарам демона и мнимому спокойствию, что ощущалось вокруг с его появлением. Особо пугали Пифоновы манеры: ну, не может быть страшным демоном этот очаровательный человек! Просто не должен! Так в природе не может быть устроено, ей Богу! Логика, пускай и глупая, пускай и заплесневелая настолько, что применялась ещё древними греками при вынесении судебных решений, но обаяние демона, оказываемое с первых же слов, приводило в шок, – чем могу быть вам полезен, мои прекрасные друзья? – улыбнулся он так широко, так искренне, что, казалось, перед тобой стоит голливудская звезда.
Женщина ехидно улыбнулась и ткнула пальцем в Идриса.
– Этот человек… Обманщик! Он обещал вернуть нам из преисподней наших детей! И обманул! Он не может этого сделать!
– Вот как? – усмехнулся Пифон и взглянул на Идриса, – почему ты обманываешь людей? Почему в тебе отсутствует всякое понятие стыда?
Дмитрий в этот момент был подавлен и не знал, что и ответить. Молчал, как рыба, и представлял себя Александром Кравченко обвиняемым в изнасиловании и убийстве Елены Закотновой на суде присяжных, не понимая, почему его судят за преступление, которого не совершал. Уже потом только станет известно, что это была первая жертва Андрея Чикатило. Но тогда Кравченко, пребывающий в трансе от кажущейся нереальности происходящего, растерянности и сомнений, мол, а не виновен ли он на самом деле, представлялся участникам судебного процесса зверем в обличии человека, и поэтому никак на итог решения присяжных и суда повлиять не смог. Молчал, как рыба, загруженный лишь мыслями в своей голове и осознанием наглого предательства жены, изначально обеспечившей ему алиби, но поддавшейся на запугивания доблестной советской милиции, потому потом изменившей свои показания. Так и здесь Идрис понимал, что не делал этого, но ответить ничего не мог, будто всё происходящее было сном, галлюцинацией.
– Обманываешь людей тут только ты! – презрительно фыркнул Оракул.
Пифон подозрительно взглянул на него.
– Это кто у нас там? Человек, исповедующий новую религию с верой в великое ничто и госпожу случай, что управляет всем живым на этой планете? – женщины вокруг рассмеялись, – еретик! Я желаю тебе смерти на костре, как сжигали колдунов-учёных в Средневековье! Так должен умирать каждый, кто смеет обманывать этих бедных и несчастных женщин, притом так бессовестно! У них же горе! Подонки ворвались в школу, где находились их дети на праздничной линейке в честь дня знаний, и взорвали бомбы. Это даже вообразить сложно, а они это пережили! Гибель своей родной крови, которую они выносили и выстрадали, голодали сами, чтобы прокормить, плевали на собственное здоровье, амбиции и мечты! Понимал бы ты всё это, Оракул, быть может, и не нёс бы такой чепухи. Но что тебе всё человеческое? Что душевные муки и терзанья? Для тебя люди – это лишь марионетки для опытов, за поведением которых ты смотришь из маленького бронированного окошка в своей воображаемой тайной суперлаборатории. Тебе дела нет до их чувств, эмоций. Для тебя они лишь куски мяса, которых можно заражать онкологией, а потом испытывать на них бесчисленное число бесполезных препаратов, ещё неделю назад называемых в СМИ панацеей от рака. И ты – бесчувственное существо будешь сейчас говорить мне, что я обманываю? В зеркало бы посмотрелся! У самого рожа кривая!
– Подонок! Подонок! Подонок! – кричали женщины, проводя пальцем у горла, представляя, что будут с беднягой Соколовым делать, если бы у них в руке оказался нож. Оракул же в ответ смеялся над его словами и отвечал:
– Великое ничто, Яхве, Иегова, Аллах, Зевс, Юпитер, Перун, Тор, Кецальклоатль – всё лучше, чем вера в ненависть, обман и зло! – показал на Дмитрия, – И вся твоя религия ненависти нам больше не страшна, ибо пред тобой стоит человек покаявшийся и причастившийся! Его не пугают и твои обвинения! Он сильнее вас всех!
Неожиданно для Оракула Идрис произнёс:
– Простите…
– Что? – недоумённо пробормотал Соколов.
– Я не совершал того, что вы мне вменяете, но простите меня, раз для вас виноват, – продолжал Дмитрий, а недоумевающий Пифон открыл рот от удивления, равно, как и все осетинки, – и пусть не делал ничего подобного, но каюсь, что являюсь частью того ужаса, с которым вы соприкоснулись. Сожалею, ведь вам пришлось слушать этот бред, который несли в ваши несчастные уши на полном серьёзе. И прошу прощения за тех, кто обманул вас, пообещав невыполнимое. Пускай это не станет ни для кого из вас полным утешением, и пускай я не стал козлом отпущения, на которого можно спустить всех цепных псов, но лучше уж это будет хоть маленькой, но отдушиной для каждой из вас, кто потерял ребёнка в этой трагедии. Я соболезную и сожалею. Простите…
Женщины были в ступоре, не зная, что и ответить. На вид они, казалось, были польщены и восхищены словами Идриса. Он ли умело так пустил им пыль в глаза, либо же они были такие глупые, но несчастные осетинки словно и забыли, что минуту назад ещё обвиняли его в том, якобы тот им солгал. Отчасти даже сам Идрис только что был порядком удивлён тому, на что способна сила искренних извинений. Пусть даже за то, чего не совершал, но зато попросил прощения за других, с кем был заодно и кто на самом деле был виновен. Ну, как такой человек может быть теперь плохим в глазах тех женщин? Выслушав Идриса до конца и сам Оракул, улыбнувшись, еле заметно покивал головой, одобряя его действия и наблюдая прежде решимость, а теперь растерянную реакцию окружающих.
Совершенно иного мнения о словах Дмитрия был теряющий инициативу Пифон, которому это явно не понравилось. Он, весь сердитый, нахмурил брови и молвил:
– Стать козлом отпущения и попросить прощения за других… Похвально! Но какой в этом смысл, если мы не забыли, что это сделал ты, а не какие-то предполагаемые тобой лжецы. Не стоит переводить стрелки на других. Прикрыться кем-то, чтобы спасти свою душу – это стыд, позор и срам для любого уважающего себя мужчины.
– Но я не прикрываюсь! – отвечал Идрис, – я этих женщин только по телевизору видел! Пусть хоть одна скажет, видела ли она моё лицо!
– Я видела! – отвечала та, кто говорил за всех.
– А другие?
Остальные внезапно разразились жуткими криками, в которых явно слышалась всего одна фраза: «Ненавижу тебя, лжец!»
– Тогда простите и меня, раз уж считаете, что я виноват!
– Нет! Раскромсать! Уничтожить! Разорвать на куски! – они медленно начали подходить к Идрису, выставив вперёд руки. И тут, особенно при свете фонарей, стало хорошо видно их длинные и блестящие стальные когти. Тот с ужасом попятился, не зная, куда и деться, потому что осетинки окружили его.
Но тут совершенно неожиданно Оракул хлопнул в ладоши, и руки его начали светиться так ярко, будто кто-то включил большую и мощную люминесцентную лампу. Сияние это ослепило Идриса и Пифона. А женщины заверещали, что есть сил, и шум этот был так невыносим, что, даже заткнув уши, Дмитрий слышал всё так, будто ему кричали в открытое ухо.
Спустя несколько секунд шум стих. Идрис открыл глаза и увидел перед глазами десятки пляшущих и хохочущих чертей, по виду ничем не отличавшихся от изображавшихся на картинах, иллюстрациях и в кино. Серая шерсть, маленький рост, рожки, да хвостик с кисточкой на кончике. Они прыгали, смеялись, танцевали, веселились, смеялись и кувыркались, всем своим наглым видом издеваясь над неприятно удивлённым Дмитрием.
– Это была иллюзия, созданная, чтобы сломать тебя, – сказал Оракул.
– И мне кажется, у меня почти получилось это сделать! – рассмеялся Пифон, но хохот быстро сменился растерянностью и недоумением, – но, тем не менее, я восхищён! Пытался сломать его, подавить желание искупить вину, стать другим, – разъярённо воскликнул, – но всё тщетно! – помотал головой, – и это меня совершенно, чёрт бы вас всех подрал, не нравится! Категорически! Ни разу ещё у меня план не проваливался! Ни разу! Другим демонам, чтобы злодеяния свершить, надо из кожи вон вылезти, а я разве что Бога, да ангелов его обмануть не в состоянии только был. И вдруг на тебе! Появляется какой-то выскочка Идрис, которого я не смог переиграть! Ты ангел что ли?! А, может, Бог?! Нет! – топнул ногой, а глаза азартно сверкнули, – так почему же мне не удалось тебя переиграть?!
– Теряешь хватку, Пифон! – усмехнулся Оракул.
– Странно… Вроде я бессмертен и не старею, чтобы стать маразматиком и начать ошибаться. Всё-таки, мне кажется, ты всё путаешь!
