Андрей Владимирович Фёдоров
Идрис и Пифон
Кассандра возмущённо фыркнула и отвесила ему хлёсткую пощёчину.
– Не зазнавайся! Мы те, кто поможет тебе пройти этот путь до конца, – кивнула на метку, – или жизнь надоела?!
Идрис потёр руку с меткой и с грустью ответил:
– Не надоела…
– Тогда отвечай! – воскликнул Данте.
– Ну, хорошо… – сдался Идрис, – в мире, откуда я пришёл, я экстрасенс. Для большинства шарлатан и обманщик, что является абсолютной правдой. Для других же я исполнитель желаний и чудотворец. Это и позволяет мне зарабатывать. Благодаря телевизору…
– Телевизору? – приподняла брови Кассандра от удивления, – что это?
– Не перебивай его! – потребовал Данте. Та в ответ досадно кивнула.
– Благодаря телевизору, – продолжал Идрис, – я стал очень знаменитым, но со временем популярность начала падать из-за моего недоброжелателя Евгения Соколова, который с экстрасенсами боролся. Вот я и начал терять деньги от дурачков. Решил поднять свою популярность, на нашем современном языке это называется хайпануть. Повстречал как-то похожую на ту женщину, у которой пропала дочь, обещал найти её с помощью своих способностей, а она быстро нашлась мёртвой на дне озера, хотя я говорил, что она жива, дабы горюющую мать успокоить. Вот я и перепугался, подумав, что снова её увидел, так как похожи были один в один. Вдруг натравила бы на меня толпу или сама бы убила… – развёл руками, – больше мне добавить нечего…
– Да уж! – вздохнул Данте, – на борьбу с самым страшным демоном нам послали шарлатана и проходимца, – усмехнулся, – неудивительно, что с такими посланниками зло только и делает, что пляшет на земле. А добро, как всегда, проигрывает… – шлёпнул по кляче вожжами, чтобы быстрее двигалась.
– Ужас! – сморщилась Кассандра, – и как только можно было дойти до этого?!
– От того, что денег не было, а ничего больше и не умею, – пожал плечами Идрис, – вот и дошёл…
– Прямо таки ничего? А школа, университет, колледж какой-нибудь?
– Да, колледж… – покачал головой, – глядя на малолетних чертей с YouTube`а, называемых блогерами, твои слова звучат как насмешка. Знаешь, кто такой Ивангай? Знаешь?!
– Нет… – пожала плечами Кассандра.
– Самый популярный блогер. Двадцать миллионов в год зарабатывал только за то, что показывал своим подписчикам, как играет в видеоигры! Двадцать миллионов! У меня дядька сварщиком пахал, как Папа Карло, прокладывая горожанам трубы с горячей водой и газом для кухонных плит, а получал в сравнении с этими деньжищами копейки, хотя его труд был полезнее. Только к выходу на пенсию ему начали тридцать тысяч в месяц в ЖКХ платить. А есть ещё такой блогер, его зовут Николай Соболев. Знаешь, что сказал? Мол, я больше уважаю Ивангая за то, как он гребёт деньги лопатой, нежели врача, работающего за гроши в больнице. То есть на одной чаше весов какой-то блогер, снимающий, как он в играх залипает, а на другой врач, спасающий жизни! А мой дядя в оборонке пахал, чтобы люди спали спокойно, чтобы было им мирное небо над головой. И вот как ты думаешь, после всего этого, думаешь, хочется быть обычным работягой, когда какая-то тварь называет тебя ничтожеством только потому, что ты не можешь заработать столько денег, хотя труда вкладываешь в разы больше?! И да, ты можешь сказать, что родился раньше, когда этого видеохостинга не было, но какая разница?! Я всегда смотрел на жизнь с оглядкой на тех, кто добивался успех, а потому постоянно желал большего. Пусть даже по головам пойду, пусть даже скажу, что я был тем работником скорой, который видел маленькие чёрные мешки с сотнями трупов сгоревших детей в «Зимней Вишне» внутри, чтобы получить разом десятки тысяч подписчиков. Всё лучше, чем работать в три погибели, получая пару монет и благодарность начальства! – последние два слова интонацией выделил особенно ярко и язвительно.
Кассандра смущённо отвечала:
– Слушай, быть может, я что-нибудь тебе и отвечу, но так и не поняла, кто такой Ивангай. Это менестрель какой-нибудь из твоего мира, да? А Николай Соболев, наверно, королевский шут, раз несёт такую чушь. И да. Что такое ЖКХ, видеоигры, видеохостинг, Ютьюб, подписчик? Но зато, я поняла, кто такой врач у вас. Это типа того мужика в маске с длинным клювом. Он у нас тоже жизни спасает. Чумной… – почесала затылок, – не помню точно, как называют.
Идрис вздохнул и с кислой миной на лице махнул рукой.
– Не бери в голову…
– Короче говоря, оправдания твои, мягко говоря, не ахти, – подытожил Данте, – что делать, я пока ума не приложу, но одно знаю точно. Если ты ещё раз дашь такую слабину, до конца мы точно не дойдём! Понимаешь?
– Понимаю!
– Тогда чтобы не дрейфил! Кстати, готовьтесь, – показал рукой вперёд, – мы подъезжаем.
Впереди было заметно нечто странное. Вроде бы подъезжали к Риму, а не к Помпеям, но с уроков географии Идрис особо и не помнил, чтобы в том районе рядом с «Вечным городом» томились вулканы.
А вся странность была в том, что впереди, несмотря на дневное время суток, впереди виднелось большое кроваво-огненное зарево и взмывающий вверх густой, чёрный дым, как при извержении или огромном пожаре. И весь этот оранжево-красно-чёрный перелив резко отличался по цвету и настроению от ярких зелёных итальянских лугов с голубым, как чистейшее море, небом. Это заставило Идриса изрядно понервничать, ведь терзали его смутные сомнения, что ключ будет где-нибудь в самом эпицентре пожара.
– Что там?
– Рим горит, – отвечал Данте, встревожено глядя на кровавый горизонт.
– Целый город? – удивился Идрис.
– Да.
– И нам туда?
– Верно!
– А по-другому никак?
– Слушай! – возмутился Данте, – ты только что говорил, что понимаешь смысл сказанных мною тебе слов, которых, я надеюсь, не надо будет лишний раз повторять, потому что я не попугай. Но сейчас, погляжу, ты снова решил включить идиота?!
– Нет…
– Тогда закрой свой рот, наконец! – воскликнул Данте, – едем.
Идрис, как обруганный отцом за провинность ребёнок, съёжился, сложив руки, и недовольно посмотрел вдаль, стараясь как бы отстраниться от произошедшего. Взбодрила его вновь Кассандра. Хлопнула по плечу и говорит:
– Не обращай внимания. Данте недаром стал великим. Он набрался и опыта, и уважения окружающих, чтобы сейчас стать тем, кто тебя ведёт по этому миру, и поэтому считает, что имеет право и ругать, и грубить. Но, знаешь, я уверена, что к концу он не раз тебя похвалит. Ещё и обнимет, как родного сына напоследок.
– Да уж… – усмехнулся Идрис, – ты говоришь, как моя мать, когда мы с ней обсуждали то, что отчим мне тогда наговорил, обсуждая моё будущее. Как только он узнал, что я мечтаю стать театральным актёром, то просто в бешенство пришёл, рассуждая на тему того, как скоро я стану заднеприводным, смазливым петушком, прыгающим в облегающих трико по сцене, как Нуриев. Он же хотел, чтобы я стал обычным заводским работягой, как и все, а не хотел бы чего-то большего. Ну, он и не одобрил. Мать потом всё пыталась успокоить, мол, у него за плечами прожита жизнь, на которую он смотрит со своей колокольни, поэтому так скептически относится к моей мечте. А я даже и слушать не стал. Ушёл в себя, и всё. Так что и твои слова, если ты не обидишься, пропущу мимо.
– Обижусь! – нахмурилась Кассандра, – я же добра тебе желаю…
– Не обижайся, я не со зла.
– Хорошо, – рассмеялась она, после чего спросила, – а ты, значит, тоже хотел стать менестрелем, как и этот Ивангай?
– Актёром.
– А, да. Это те, кто в бродячих цирках выступает, да?
Идрис вздохнул, отведя взгляд в сторону.
– Типа того.
– Ну, радуйся, что не королевский шут, как этот твой Николай Соболев. Это вообще ужас. Хуже свинопаса…
Идрис рассмеялся, но искреннюю радость его испортил Данте.
– Хватит ржать! Приехали почти! – кивнул на беженцев из города и отряд городской когорты, маршировавший обратно от Рима. Все они смотрели на Идриса, Данте и Кассандру, как на сумасшедших, ведь все бегут от города прочь, а эти чокнутые, наоборот, в его сторону.
Стоило проехать ещё милю, обогнув холмик, и сразу стала понятна такая реакция людей. Взгляду путников предстала ошеломляющая картина зарева и языков пламени, выглядывающих, будто танцующие черти, из-за крепостных стен Вечного города. Температура стояла такая, что, уже подъезжая к Риму, ощущался невыносимый жар адского горнила. С неба падали большие хлопья пепла, как будто произошло извержение вулкана, либо поблизости взорвали атомную бомбу. Дополнял всю картину запах гари и крики, стоны толпы беженцев, покидавших город через ворота, в результате чего там образовалась давка. В общем и целом, такое чувство было, что преисподняя сошла на Рим, а пророчество Святого Малахии о разрушенном городе на семи холмах всё-таки сбылось.
– Какое пекло! – воскликнул Идрис, прокашлялся – и куда нам теперь?
– В город! – отвечал Данте.
– Ты с ума сошёл?! Туда?!
– Другого выхода нет! Идём!
– Нет!!! – завопил Идрис, – я туда не пойду! Это форменное самоубийство! – и вдруг его метка заболела так, будто ладонь проткнули ножом, – он скрючился и застонал от боли.
– Оставайся… – пожал плечами Данте, – и мы умрём, и ты умрёшь!
– Давай, нужно идти! – махнула головой в сторону стен Кассандра, – я верю в тебя, сделай это! Ты сможешь! Если тебе так будет легче, я пойду первой!
– Да не надо за меня идти первым! – смутился Идрис, пересилив боль, – неужели вы не понимаете, что мы погибнем в этом огне?! Как мы тогда сможем ключ получить-то? Никто не задумывался?! То-то же! А я подумал! Нужно другой вход искать! Какой-нибудь тайный!
– Прости, Господи, этого идиота! – перекрестился Данте и хлопнул Кассандру по плечу, – идём, у нас мало времени!
Та помотала головой.
– Я верю, что ты лучше, чем есть. Ты не труслив. Притворяешься просто. В глубине души ты другой. Я знаю, – развернулась и пошла следом за Данте в сторону ворот.
– Вы сумасшедшие! – кричал им вслед Идрис, с трудом превозмогая боль от метки, – Вы же там сгорите! Лёгкие вспыхнут, как бумага, если раскалённый воздух вдохнёте! Ума у вас нет! Через толпу не пробьётесь! Дураки… – и вдруг видит, как Данте пошёл не к воротам, а в другую сторону вдоль стены. Там дошли с Кассандрой до канала, спустились вниз и исчезли за насыпью.
Идрис удивлённо и подозрительно следил за происходящим, не понимая, что задумал Данте и, в конце концов, понял, что он и не собирался идти по улицам города.
– Вот же чёрт! – ринулся туда, где они исчезли. Боль в руке мигом сняло, будто Гарри Поттер со своей волшебной палочкой наколдовал. Подбежал к каналу, там увидел проход через водопровод. Вонь от сырости стояла жуткая, а споры грибков, что завелись здесь от влаги, казалось, только попадали в лёгкие, сразу за секунду образовывали внутри колонии аспергиллы, да такие, что даже когда Идрис прошёл через канализацию, стойкий привкус грибов во рту всё равно оставался на языке, а запах в носу.
Пройдя по канализации под стеной, он увидел Данте, сердито качавшего головой и широко улыбавшуюся Кассандру.
– Не могли сказать, что не пойдёте через улицы?! – возмутился Идрис.
– Так, а что тебе говорить, если ты идиот, да ещё и трус?! – усмехнулся Данте, – целый час тебе объяснять, что в Рим можно попасть разными способами?! Так ты всё равно идиот, ничего бы не понял…
– Я не идиот!!! Прекрати меня оскорблять!!! – сорвался вдруг Идрис.
– Что-то незаметно. Ещё и психованный…
– И я не труслив! Слышишь, Кассандра?
– А я и не говорила этого, если ты не забыл. Это всё Данте думает, что с таким трусом и обманщиком, как ты, нельзя никаких дел иметь…
– И почему же?!
– Обманщик – это человек, который не может быть честным из-за своей трусости. Всегда старается выкрутиться в случае опасности, поэтому и врёт, чтобы не получить оплевуху.
– Армейские разведчики с тобой не согласятся, – возразил Идрис, – если попадут в плен, то врать придётся, чтобы о планах миссии не прознали враги.
– Исключительный случай! – помотал головой Данте, – а ты – обыденный. Понимаешь?!
– Ложь во благо!
– Только не говори, что в быту шарлатаном ты лгал во благо…
– Я дарил надежду!
– Скорее, хотел так думать. Надежда не стоит потраченных на неё сотен тысяч, или сколько там ты брал…
– Ты не можешь знать, сколько я брал! Тебя там не было! – на самом деле Алигьери назвал пусть не точную, но близкую к реальной сумму.
– Я знаю о тебе даже больше, чем ты думаешь, – усмехнулся Данте, – а теперь, если ты не против, продолжим, хорошо?!
Двинулся дальше. Идрис поднялся и пошёл вместе с Кассандрой следом.
– Он невыносим… – произнёс шёпотом, глядя на Данте.
– Он груб, да. Но правду говорит. Не надо в своём случае прикрываться солдатами или разведчиками. Твоя ложь тем людям не могла быть во благо, – отвечала Кассандра.
– Допустим, – вздохнул Идрис, – а почему труслив?
– А ты сам посуди. Говорил, что больше ничего не умел, да?
– Да…
– Нельзя было попробовать научиться освоить что-нибудь новое? Этим ты и был труслив! Боялся что-то поменять в своей жизни. Смелый бы смог… Ты согласен?
– Да ты даже меня не знаешь, не видела! Как ты можешь об этом говорить?!
– Я знаю о тебе не меньше Данте…
– Например?
– Тебя изнасиловали в армии.
Идрис остановился, раскрыв рот. Весь покраснел, а глаза даже смотреть на Кассандру от удивления не могли. Удивительно было, что она знала об этой истории. Не менее поражало, что сказала она это так категорично, потому что на деле история была куда абсурднее и, если взглянуть со стороны, смешнее, чем могло показаться.
То, что армейский период в жизни Пустова – самый гадкий в его биографии, не знал почти никто, кроме тех, кто с ним служил, потому что историю на этот счёт он придумал просто голливудскую. Якобы, воевал в Чечне, был настоящим героем, с помощью способностей ясновидящего определял, где прячутся полевые командиры. В общем, был незаменимым членом команды, спас тысячи жизней – герой, каких ещё поискать надо. Наград не было, потому что о таких подвигах болтать лишний раз нельзя. А медаль героя России, единственную, что вручил сам солнцеликий на тайном награждении, украли воры.
Реальность была куда скучнее, и о ней Дима вспоминать не любил. Причина проста: били его там постоянно, как старослужащие, так и офицеры. И за то, что подтягивался мало, и за то, что спал на посту – за всё его избивали. По части даже пошло прозвище «Дима – ходячая груша», понятное дело, что не за просто так. Особо на Пустове любил оттянуться капитан. Фамилия у него была Смертин, и фамилия говорящая. Пять раз за всю службу Дмитрию не повезло попасться ему под горячую руку, и капитан выбивал из него всё, что только находил. Да так сильно, что один раз Пустову не повезло в лазарет попасть. Сказал тогда, что упал. Был ещё сержант Мамонтов – тип лютый настолько, что ему подошла бы фамилия Саблезубов. Мутузил он Диму хорошо. Кулаками, правда, редко. Излюбленной вещью, как и у всех вояк, было оборачивать мыло в полотенце, и так бить, что Мамонтов и делал. Били так, чтобы ничего не сломать и не угробить, но это не значит, что по головке гладили. Просто кости не ломали и почки не отбивали.
Именно с Мамонтовым и произошла история, от которой Дмитрий так и не «отмылся». Да и можно ли?
Дело обстояло так. В один прекрасный день на рабочую почту Идриса приходит письмо. Он беспечно открывает его, ожидая увидеть очередную жалобную просьбу женщины бальзаковского возраста приворожить мужа. Ничего особенного. Просто находишь её мужа. Если одиночка, отстёгиваешь ему часть суммы, которую оплатила несчастная, и он возвращается к ней. В итоге все счастливы. Если же женатый, то отдаёшь половину залога, заплаченного страдалицей, с формулировкой «слишком сильно приворожила нынешняя жена». И в том, и в другом случае можно заработать ещё больше, но надо знать меру. Если женщина не поехала крышей окончательно, то рано или поздно одумается, что бездумно разбрасывается деньгами, а толку ноль, и уйдёт, а клиента терять нельзя ни в коем случае. В общем, рутина.
А тут пишет ему старый добрый Мамонтов, избивавший Пустова в армии. Если передать суть письма вкратце, то он, оказывается, всё это время владел информацией дискредитирующей Идриса. Раньше молчал, но теперь решил, что пора миру узнать, кто есть на самом деле великий маг и ясновидящий, ибо люди должны знать правду. Но с другой стороны промолчит, если Дмитрий за это отстегнёт Мамонову пятьдесят тысяч баксов.
В этот момент Пустов изрядно перепугался: за своей репутацией в СМИ он следил глаз, да глаз, и если было что-то его работу компрометирующее, лучше бы заставить СМИ молчать, чтобы лишний раз не ляпнули бы чего лишнего. Так как Бог его знает, что там творилось в армии (а всё и не вспомнить), лучше заплатить, и чёрт с ним с Мамонтовым. Пусть подавится! Главное, перед этим узнать, насколько серьёзный компромат он имеет, и если у него на руках не такая большая тайна, то придётся торговаться, чтобы вымогатель умерил свои аппетиты. Именно поэтому Дима отказался вести какие-либо переговоры, пока не увидит компромат.
И какое же было удивление Пустова, когда Мамонтов скидывает ему пятнадцатиминутное видео, где рассказывает небылицу, якобы сержант Комаров и ефрейтор Шепетько насильно затащили Диму в сушилку и там изнасиловали, сделали т. н. «пробитие штрафного».
Сначала Пустов просто краснел, глядя на эти небылицы, потому что Комарова и Шепетько он помнил хорошо. Во-первых, они служили в другой роте, поэтому любые контакты с ними были редкостью. Во-вторых, Комаров уже имел жену и ребёнка, а Шепетько из армии ждала девушка. Вряд ли они вообще стали бы практиковать, так сказать, «неуставные отношения». В-третьих, сколь сильно бы ни избивали в армии Пустова, он никогда бы не опустился до такого. Да и никто из сослуживцев гомосексуальными наклонностями не страдал, даже подозрения ни на кого не падали. Так что, очевидно, что Мамонтов нёс околесицу, и его стоило послать куда подальше. Был он таким любителем лёгкой наживы далеко не первым, так что достаточно было пригрозить полицией, и те, как правило, исчезали там, откуда выползали.
Но Мамонтов вдруг оказался парнем рисковым. Когда Идрис его послал куда подальше, сразу после отправил это видео в газеты. Разумеется, откликнулась только жёлтая пресса, которая за доли мгновений раздула из этого большой скандал. Такой большой, что пришлось созывать пресс-конференцию, на которой слова Мамонтова опровергались. Для неё пришлось выцепить Комарова и Шепетько, которым ещё платить пришлось, чтобы те опровергли. Они-то сами вообще не хотели идти и позориться. В своих городах им и так уже с этого разоблачения досталось. По итогам пресс-релиза было объявлено, что на Мамонтова и жёлтое издание подадут в суд с требованием компенсировать моральный и репутационный ущерб, а после ещё и написали заявления в полицию.
Удивительно, как хорошо работают юристы и пиарщики жёлтых газет, разваливая дела. И если в случае с иском удалось частично получить компенсацию, то вот уголовное дело так и осталось в подвешенном состоянии. По итогам ни Комаров с Шепетько не получили сатисфакции за клевету, ни Идрис за шантаж со стороны Мамонтова. На том и закончили.
И, может, история закончилась, но память о ней будет жить ещё долго. Дима теперь ходил по улицам со званием латентного гомосека. И если большинство ещё старались не обращать внимания, то некоторые антигей-активисты однажды напали на Пустова в метро. Благо, помогла вовремя подоспевшая полиция.
Но больше всего про неё любили упоминать враги Идриса. А врагов было два типа. Первые – это учёные мужи, типа Соколова. Они вспоминали про эту историю, как скандал, дополняющий картину того, какой шлейф поноса движется за такими экстрасенсами, как Идрис. Вторыми же были завистники и конкуренты. Не раз они ещё попытаются воззвать к гомофобии у «пациентов» Пустова, дабы те отвернулись и ушли бы к другим шарлатанам, которые отсылали к христианству и прикрывались именем Господа, творя свои злодеяния. И представить тяжело, как эти клоуны бесили Диму, но приходилось мириться с таким положением дел. Во-первых, так сказать, у самого руки по локоть в крови, во-вторых, полиция и суд тут вряд ли помогут. Благо, портил статистику этот гей-скандал несильно, поэтому лишний раз об этом никогда не вспоминали, а хейтеров можно было приструнить контрпропагандой. Так что потери были невелики. Страдала только гордость. Например, когда Кассандра вдруг решила об эом сказать.
– Нет! – изобразил усмешку Идрис, но по испуганным глазам его всё было понятно, правда, он продолжал делать вид, что всё это ерунда, – что за абсурд?!
Та поспешила его успокоить:
– Ты не виноват в том, что произошло.
– Не виноват… – Идрис вспылил, – за что я должен быть не виноват, если ничего не было?! Выдумала из головы какую-то ерундовую сказку, а теперь несёшь чушь.
Но Кассандра продолжала, нервируя Диму:
– То, что сотворили с тобой те собаки, ужасно. Никто не может и не должен тебя судить, ведь когда к горлу приставляют нож, мало кто может отказать насильнику и принять свою судьбу быть убитым вдали от дома, да ещё чтобы мать с ума сошла, оплакивая сына. Не суди себя, Идрис. Что было, то было. Прошлого не исправишь. Но надо жить дальше.
– Мне одно только интересно. Откуда ты узнала, если продолжаешь об этом утверждать?!
– Вскоре ты поймёшь всё сам, ну а пока довольствуйся тем, что я тебе расскажу. Мне тоже пришлось перейти через страшный позор, – отвечала Кассандра, – поэтому я понимаю, как тяжело тебе сейчас на сердце, и могу представить насколько тяжело, порою, в этом бывает признаться, а, тем более, мужчине…
– Ты сейчас это искренне говоришь? – удивился Идрис.
– Абсолютно. И я прекрасно знаю, что пострадавшим нужных слов никогда не подберёшь. Это невозможно. А я ни разу не психолог же…
Идрис на автомате, без лишних вопросов обнял Кассандру, крепко прижав к себе, и к своему удивлению тут же вспомнил, как взял к себе Ларису. Той в своё время не повезло стать героиней домашнего видео, а потом такой же жертвой шантажа – история мутная, связанная с сыном мэра городка, где Идрис познакомился с ней, когда приезжал гастролировать к ним. Она пришла к нему заплаканная, умоляла наложить проклятье на её обидчика, чтобы тот подох самой страшной смертью. Идрис, было, пожалел девушку и хотел её отправить восвояси, ибо ни денег с неё брать не хотел, ни обманывать, мол накажет его. Но когда она рассказала, что у неё после этой истории друзей не осталось, молодой человек бросил, родители отвернулись, а соседи исподлобья глядели, он сжалился и взял её к себе, взамен попросив её не мстить обидчику, ведь не желал её разочаровать. Он всё равно не мог повлиять на то, чтобы тот козёл получил по заслугам, кроме как киллера нанять, а это незаконно. Но чтобы унять её боль, решил сделать так, как сделал, и ни капельки не пожалел, что взял с собой. Пусть они ни разу не спали, пусть Идрис старался поддерживать только деловые и рабочие отношения, но они стали друг другу такими близкими и родственными душами, что их частенько принимали за пару по причине тёплых отношений. Особенно учитывая её беззаветную веру в его магию на первых порах, пусть вскоре он и раскрыл ей все карты в дальнейшем, что никакой магией и ясновидением он не обладает. Та, казалось, вообще не обратила на это внимания, но на деле стала подыгрывать Пустову ещё лучше, прикрывая порою от нападок хейтеров. И пусть будет так, как оно есть сейчас. Теперь, зная, что она под защитой великого мага и ясновидящего, никто бы не смел её обидеть, лишь бы не стать проклятым, благо для неё народ у нас в большинстве своём всё ещё суеверный. А что это, если не везение для Ларисы?
Так они простояли около минуты, объединённые общей болью переживших натуральный шантаж и общественный позор, пока их не поторопил Данте.
– Вы издеваетесь?! Время уходит! Телячьи нежности оставьте на потом, а сейчас дело нужно закончить! – зажёг факел и пошёл вперёд.
– Он прав, – молвила Кассандра, – нужно идти, не то будет поздно.
Идрис отпустил её и медленно пошёл следом, по-прежнему, недоумевая, как она узнала об этой истории, правда потом окончательно отвлёкся от этих мыслей, гуляя по Большой Клоаке. И, увы, лучшего места, чтобы прогуляться по Риму, на тот момент просто не было. Температура от пожара на улице стояла такая, что плавился песок.
То был самый большой из каналов знаменитой римской канализации, через которую все нечистоты покидали город. Оттого и смрад с сыростью в этих тоннелях стоял такой, что находиться здесь можно было с большим трудом. Правда, куда лучше, нежели идти по горящим улицам Рима, и, что ещё лучше, по сухой дорожке с краю от самого канала, а не по грязной воде.
Тоннель был полукруглой формы со стенами, обложенными качественно отёсанным кирпичом, посему акустика внутри с этими эхо и отражениями словами почти непередаваемая. Стуки шагов и капель, казалось, были хорошо слышны на несколько сотен метров вперёд и создавали настоящий праздник ритма, отбиваясь в разной тональности и силе, в результате чего звучало всё, будто оркестровый ксилофон с задававшим ритм бас барабаном. По длине тоннель этот казался таким же бесконечным, как и предыдущий, но теперь было куда лучше идти при свете факела, а не на ощупь. Единственное, что, так это запах с ума сводил, а идти пришлось около двух часов, и это притом, что даже античный Рим городом был немаленьким. За это время, сколько ни пытался привыкнуть к вони Идрис, ничего у него не вышло. Только разве что поступи рвоты сумел отчасти приручить. В остальном уже молил о том, чтобы выбраться наружу.
Вскоре Данте нашёл проход наверх, открыл там дверь и с Идрисом и Кассандрой вышли наружу. Так и сбылась единственная и желанная мечта Димы за последний час. По крайней мере, так ему казалось, ибо лучше бы не выходили.
В центре города пожар уже не бушевал, да и того, что могло гореть, там было меньше среди этих холодных мраморных и бетонных колонн величественных храмов и административных зданий с колоннами ионического ордера. Но температура здесь ещё была довольно большая, потому и дышалось тяжело. Падавший с неба на город пепел, будто чёрный снег, и окружавшее город оранжево-кровавое зарево с чёрным-чёрным дымом, затмевавшим солнце – весь этот адский ужас апокалипсиса сегодня напоминал картину Карла Брюллова «Последний День Помпеи». Только разве что улицы были пусты. В этом свете ещё более жутко смотрелись статуи, с которых от высокой температуры стекла краска. Теперь они выглядели, будто оживший рисунок первоклашки – так же уродливо и мерзко, при этом, не потеряв своей имперской монументальности. Не менее жутко смотрелись отблески языков пламени на фоне зеркально гладких колонн и полов, каменной брусчатки на дороге и стен домов, благодаря чему происходящее больше было похоже на сошествие сатаны на землю, который пришёл, чтобы преподнести соответствующее наказание здесь живущим за их смертные грехи. Чтобы живые завидовали мёртвым.
Идрис, представлявший себе древний Рим, как огромный, живой и величественный город, проходя по Форуму, удивлялся наступившей тишине, нарушаемой лишь хлопками и щелчками от взрывающихся внутри дерева пузырьков воздуха, редким воем собак и криками прохожих откуда-то издалека. Двигаясь по рынку и складам, по бокам он видел сгоревшие дотла прилавки, а дальше множество построенных храмов, Арку Тиберия, регию, табуларий, Дом весталок остался с одним только каменным основанием, да стенами, ибо деревянная крыша сгорела дотла. Дальше базилика Юлия с почерневшими от сажи стенами, а рядом с ним не менее почерневшая, будто сделанная из обсидиана, статуя Фемиды.
Внезапно впереди появились какие-то странные прозрачные силуэты. Они не кричали, не говорили. Лишь тихонько перешёптывались. С каждым разом их становилось всё больше, и вскоре они заполнили форум, окружив героев. Присмотревшись, Идрис осознал, что это были призраки, решившие заняться вакханалией. Поэтому напивались вина, занимались групповым сексом и танцевали – в общем, радовались жизни. Разумеется, ещё они кричали, пели, смеялись, но так тихо, будто кто-то поставил громкость колонок на самое низкое деление шкалы.
– Что происходит, Данте?! – с нескрываемой тревогой спросил Дмитрий.
– Ни разу не видел призраков? – усмехнулся в ответ поэт, – не бойся. Они бестелесные – не смогут тебя тронуть. Ты в свою очередь не потревожишь их. Больше скажу, они тебя даже не видят, так что успокойся.
Вдруг вдали послышалось отчётливое, громкое и живое пение, а также звуки струн арфы.
Данте нахмурился, напрягся и махнул рукой.
– Вперёд.
Пройдя пару десятков метров по Via Sacra2 сквозь толпы призраков, они вышли к ростре, где, к удивлению Идриса, было необычайно много народу для опустевшего и мёртвого Рима. Только этот «народ» был живым и осязаемым. В основном это были преторианцы, гарцевавшие перьями на шлемах, с блиставшими языками пламени на своих бронзовых панцирях лорика маскулата, повторявших рельеф тела, на груди которых было изображение орла золотого цвета – символа Римской империи. Они окружили и прижали к стенке некоего обычного с виду римского гражданина, чуть худощавого, лет пятидесяти во вполне заурядной для римлян одежде, боязливо умолявшего преторианцев отпустить его дочь. Чуть поодаль стоял преторианец, приставивший гладиус к горлу довольно таки привлекательной внешне девушки, на которую показывал тот римлянин. Выглядела она достаточно юно. Видимо, только завершился переходный процесс взросления, значит, совершеннолетие не за горами. А рядом подпрыгивал и вытанцовывал другой ромей, сам в богатых одеждах пошитых золотом и с пышным венком на голове. Сам был лет сорока от роду, чуть полноват, волосы рыжие, и уродливая бородка, что недостаточно хорошо росла, видимо, из-за причин, связанных с эндокринными процессами. Он играл на лире и одновременно напевал песенку, только вот ни в одну ноту не попал, да и по струнам пальцами попадал криво:
Не стыдно мне, что мать убил.
Не стыдно мне, что Рим в огне.
Я город в пепел превратил.
Я император – вся власть мне!
– Дилетант… – прошептал Данте.
– Кто это? – негромко спросил его Идрис, чтобы преторианцы не услышали.
– А ты ещё не понял?
– Калигула, Коммод, Нерон? – пожал в ответ плечами.
– Ну, конечно, Нерон! Разве при Калигуле или Коммоде Рим горел?! Нет! Всё очевидно.
– Ну, знаешь ли, при Нероне ещё не было Колизея! – ткнул пальцем в пылавший, как факел, колоссальный амфитеатр Идрис.
– Тут всё вне времени и пространства, – отвечал Данте, – но, тем не менее, город сжёг он.
– Отлично! Только странно, чего ты меня идиотом не называешь… – удивлённо выпучил глаза Идрис,
– Сам напросился, – пожал плечами Данте и после паузы добавил, -идиот. Хотя в незнании физических правил этого мира ты был не в курсе, и это не твоя вина. Но раз ты захотел…
