Ноа Хоуп
В омуте тьмы
Глава 6. Селим
Чёрт бы меня побрал, какого дьявола я вообще вытворял?!
Хотя, если быть до конца честным, я ни о чём не думал, кроме боли, которая, наконец отступила, ослабила свои когти, и я смог вздохнуть полной грудью. Не знаю, в чём причина: в руках Камиллы, в этих тонких пальцах, что, казалось, источали какое-то колдовское тепло, или, может, я просто окончательно слетел с катушек недосыпа и вечных кошмаров. Но повторять этот опыт я не собирался ни при каких обстоятельствах. Мало мне было того, что я, как последний идиот, вырубился у неё на коленях, а проснувшись случайно ударил её, так ещё и… как же это называется?
Обидеть? Задеть? Унизить? Ранить? Это её взгляд…
Моя проклятая эмоциональная глухота.
Я не почувствовал, как Камилла прикасалась ко мне, пока спал. И когда она извинилась за это, внутри меня, где-то глубоко, в самой пропасти моей души, шевельнулось что-то незнакомое, тёмное, вязкое, похожее на стыд, на неуютное беспокойство.
Блядь, я даже не мог подобрать грёбаные слова, чтобы дать какое-то внятное объяснение всему произошедшему и успокоить её, что она, чёрт возьми, ни в чём не виновата. Я просто не мог рассказать ей о кошмарах, о той шокирующей ночи, когда я убил своего предателя отца. И дело не в тупой мужской гордости, не в страхе показаться размазнёй. Даже я, чёрт возьми, не понимаю, почему это воспоминание вцепилось в меня мёртвой хваткой, как клещ, отравляя каждый новый день.
– Patron, bir sorun mu var? – раздался рядом со мной голос Хасана, моей правой руки. Его турецкий акцент, такой родной и в то же время чуждый здесь, в Чикаго, ударил по ушам, вырывая меня из липкой паутины мрачных мыслей.
P.S. примечание от автора с тур.языка «Patron, bir sorun mu var?» – «Босс, что-то случилось?»
– Нет, с чего ты взял? – огрызнулся я, нахмурившись так, что переносицу пронзила острая боль. Только сейчас я заметил, что стою посреди парковки как истукан. Внутри всё бурлило, как котёл на огне. Я чувствовал себя ходячей бомбой, набитой взрывчаткой до отказа, пороховой бочкой, готовой взлететь на воздух от малейшей искры.
– Я звал вас несколько раз, а вы… не отвечали. – пробормотал он, его густые чёрные брови сошлись на переносице, образуя складку.
– Задумался. – буркнул я, отворачиваясь и направляясь к двери заднего пассажирского сиденья. – Сейчас выйдет мой секретарь, отвезём её домой, а потом поедем в лабораторию. Хочу посмотреть, как там продвигается работа над новой партией. Этот чёртов Кастрати опять разнёс один из складов Ника. – Я замолчал, в голове всплыли мысли о неизбежной мести.
– Кстати, пока не забыл, в субботу летим в Вегас. – продолжил я не оборачиваясь. – Нужно обсудить кое-какие детали нашего плана, а в воскресенье собираюсь к деду со своим секретарём. Убедись, что в эти два дня меня никто не дёргает. Никаких звонков и встреч. Осман всё ещё изучает биографию мисс Дэй, и пока он не выкопает всю подноготную, и я не буду уверен на все двести процентов, что она абсолютно чиста, пусть Аслан или Мехмет присматривают за ней.
– Вы думаете она как-то может быть связана с албанцами? – осторожно спросил он. – Или Замир может что-то предпринять и напасть?
Я резко повернулся к нему всем корпусом и бросил на него раздражённый взгляд.
– Хасан, ты что меня за идиота держишь? После того как мы разнесли к чертям собачьим всю грязную сеть Кастрати, через которую он отмывал свои вонючие деньги, этот шакал, по-твоему, будет сидеть и плевать в потолок? Это же, очевидно, как дважды два – четыре. Он пойдёт ва-банк и пустит в ход всё, что под руку попадётся. Детей, женщин, стариков – ему насрать. Он готов на любую грязную подлость, лишь бы вернуть своё. А в моей жизни есть только две женщины, но они обе защищены. А, мисс Дэй, сейчас будет часто находится рядом со мной по работе. Да и осторожность никогда не помешает. Я пока не доверяю ей, что вся эта ситуация с её трудоустройством просто случайное совпадение. Так что да, Хасан, лучше перебдеть, чем потом глотать пыль и кусать собственные локти. Но не суетись, как баба на базаре. Действуем тихо, с умом. Понял?
Хасан молча кивнул, он всегда был немногословен, но понимал всё с полуслова. Его взгляд скользнул куда-то за мою спину, застыв в нечитаемом выражении. Я не оборачивался, но уже знал, кто там. Рыжая ведьма.
– Поехали. – бросил я отрывисто, дёрнул ручку задней двери с такой силой, что металл застонал и нырнул в спасительную прохладу салона. Внутри меня встретил знакомый запах дорогой кожи и лёгкий намёк на мужской одеколон.
Хасан, как всегда, был воплощением невозмутимости. Он дождался, пока Камилла выплывет из дверей офисного здания, его лицо оставалось непроницаемым, как маска. Но я заметил, как уголки его губ едва дрогнули, когда она приблизилась. Он открыл перед ней заднюю дверь с подчёркнутой, чуть театральной вежливостью. Когда Камилла, покачнувшись на высоких каблуках, скользнула на заднее сиденье, Хасан захлопнул дверь с мягким щелчком, быстро обошёл чёрный Mercedes и скользнул за руль. Машина плавно тронулась с места, вырываясь из объятий парковки на раскалённый асфальт чикагских улиц.
В течение нескольких минут в салоне царила блаженная тишина. Я откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза, пытаясь ухватить это мимолётное ощущение покоя. Но тонкое, едва слышное шелестение ткани и еле заметное движение кожи заставили меня приоткрыть веки. Камилла. Она вертелась на сиденье, а её рыжие волосы искрились в полумраке салона, как мёд в лучах заходящего солнца.
– Что? – холодно бросил я, не удосужившись даже открыть глаза полностью. – Если вам что-то нужно, говорите прямо. Не нужно хороводы вокруг меня водить, будто я из стекла сделан и сломаюсь в любой момент! Не терплю этих телячьих нежностей.
– Что вы? Нет! – ошарашенно пролепетала она, её голос дрогнул от неожиданности. Я приоткрыл полностью веки и увидел её лицо. Бледное, как полотно, с огромными, расширенными от ужаса зелёными глазами. Она вжалась в сиденье, словно пытаясь стать незаметнее. – У меня и в мыслях не было… Я просто хотела спросить… куда мы едем? Я ведь не говорила вам свой адрес, но вы… вроде как отдыхали, я не хотела вас беспокоить. – Её голос становился всё тише, пока совсем не затих.
Я смотрел на неё в упор, не мигая, пытаясь прочитать эмоции на её лице.
Испуг? Смущение? Раздражение? Возможно, примесь есть. Или… что-то ещё?
Ничего не понимаю. Эмоции всегда были для меня тёмным лесом, непроходимыми джунглями, книгой, написанной на древнем, мёртвом языке. Но что-то в её растерянности, в этой неестественной покорности, что ли, задело меня, кольнуло, как заноза под ногтем. Неприятное, вязкое чувство, похожее на изжогу после жирного кебаба, заворочалось в груди. Вина? Может быть, это она и есть. И это чувство меня бесило ещё больше, чем её испуг. Потому что вина – это слабость, а она в моём мире – это билет в один конец.
– Мисс Дэй, я знаю о вас всё. – произнёс я ровным голосом, чеканя каждое слово и стараясь не выдать ни малейшего намёка на раздражение. – Включая количество родинок на вашей левой лопатке и размер обуви. Шучу, конечно. Хотя… – кривая усмешка тронула уголок моих губ, больше похожая на нервный тик. – Насчёт родинок не уверен. Но вот адрес, где вы живете вместе с дочерью и матерью – да. Отдел безопасности тщательно проверяет каждого сотрудника перед трудоустройством. Это стандартная процедура. Ничего личного.
– Ааа… понятно. – смущённо пробормотала она и отвернулась к окну, как будто пытаясь сбежать от моего тяжёлого взгляда.
В промелькнувшем за стеклом отражении я увидел её профиль. Хрупкий, беззащитный. И это зрелище снова вызвало во мне это непонятное и неприятное чувство. Словно я только что раздавил каблуком крыло раненой птицы. И я возненавидел себя за секундную слабость. За то, что эта рыжая ведьма, как проклятый магнит, вытягивала из меня грёбаные эмоции, которых я не хотел, не понимал, и что бесило до скрежета зубов, не мог контролировать. Словно кто-то дёргал за ниточки в моей груди, вызывая там непонятные, чуждые вибрации.
Вскоре Хасан припарковал машину с безупречной точностью напротив двухэтажного дома, выкрашенного в бежевый цвет. Я скользнул ленивым взглядом по округе, сканируя территорию и оценивая обстановку. Район выглядел на удивление пристойно. Подстриженные, как под линейку, газоны, детские велосипеды, брошенные на лужайках, почтовые ящики, облепленные наклейками с именами добропорядочных обывателей. Не гетто, конечно, где царят наркотики и отчаяние, но и не Беверли-Хиллз с его показной роскошью. Так, золотая середина американской мечты, покрытая пылью будней.
Камилла потянулась к ручке двери, но вдруг замерла и тихо, но отчётливо выдохнула сквозь зубы ругательство. Слово вырвалось на чистом английском, но с таким смачным, сочным, гортанным прононсом, что даже меня, турка, пробрало до костей.
– Чёрт! – прошипела она. – Только этого мне сейчас не хватало для полного счастья.
Я нахмурился, раздражение кольнуло под ложечкой.
– В чём дело? – грубо спросил я.
Камилла резко вскинула голову, бросив на меня взгляд, пронзённый чистым, незамутнённым раздражением. Зелёные глаза вспыхнули, метая молнии, губы скривились в презрительной усмешке, обнажая ряд белых зубов. На долю секунды, я увидел её настоящую – дикую, непокорную, опасную, как степная кошка, загнанная в угол. Но это была лишь мимолётная вспышка ярости. В следующее мгновение на её лице, как по мановению волшебной палочки, появилась маска натянутой вежливости. Она отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, жестом, полным пренебрежения и усталой снисходительности.
– Да нет, всё прекрасно, господин Демир. Просто… вспомнила, что забыла кое-что важное в офисе. Но ничего страшного, переживу как-нибудь, завтра заберу. – В её тоне звучала такая откровенная ложь, что лишь сильнее разозлило меня.
Ненавижу, когда люди лгут! Особенно так бездарно.
– Всего хорошего, господин Демир. – бросила она, голос звучал сухо, официально. Ни тепла, ни эмоций, только ледяная вежливость. И снова потянулась к ручке двери, как будто хотела сбежать от меня как можно быстрее. – Спасибо, что подвезли.
Я промолчал, следя за каждым её движением. Она открыла дверь, выскользнула из машины и захлопнула за собой дверцу с чуть большей силой, чем требовалось.
Хасан повернулся ко мне, его тёмные глаза вопросительно блеснули в полумраке салона.
– Едем, Patron?
– Нет. – коротко отрезал я, не отрывая взгляда от рыжеволосой бестии, стремительно удаляющейся прочь. Что-то держало меня, приковывало к сиденью. Я не мог объяснить, что именно, но ощущение было неприятным, как застрявшая в горле рыбья кость. Какое-то смутное, липкое предчувствие надвигающейся грозы.
И тут я увидел. Высокий, плечистый, как шкаф, мужчина в выцветших, драных джинсах и расстёгнутой клетчатой рубашке, из-под которой неряшливо выступала черная майка. Лицо – красное, опухшее, небритое, взгляд мутный, налитый злобой. Он шёл прямо к Камилле, шатаясь, размахивая руками и что-то громко выкрикивая.
Дэй замерла, как испуганная лань, попавшая в слепящий свет фар, плечи напряглись до предела, спина выпрямилась. В одно мгновение вся её дерзость, вся показная бравада испарились, оставив лишь ужас. И тут он набросился на неё, как голодный коршун на зазевавшуюся добычу. Вцепился мёртвой хваткой за её руку и грубо дёрнул, как будто хотел вырвать конечность из сустава. Её рыжие волосы, выбившись из небрежного пучка, взметнулись вокруг головы, как дикий огненный ореол, когда она дёрнулась в ответ, отчаянно пытаясь вырваться из его стальной хватки. Резкая, гортанная ругань долетела даже до меня, сквозь толстое бронированное стекло Mercedes.
Ситуация начинала попахивать дерьмом, и не просто слегка, а откровенно воняла. Я нутром, каждой клеткой своего тела, ощущал, как эта мерзкая вонь расползается вокруг, проникая под кожу, обволакивая липкой плёнкой, и понимал: это не просто отвратительно, это может быть опасно… для моей рыжеволосой секретарши. И это пронзило моё равнодушие. Не то чтобы меня волновала судьба Камиллы, но… я не мог просто остаться в стороне, когда обижают женщину.
– Хасан, оставайся здесь. – приказал я ледяным тоном, не отрывая взгляда от разворачивающейся сцены. Мои слова прозвучали чётко, не оставляя места для сомнений или вопросов. – Если это животное посмеет сделать хоть одно лишнее движение, можешь открывать огонь. Но действуй чисто, без шума и свидетелей. Понял?
Хасан кивнул, не моргая, его глаза, обычно спокойные и непроницаемые, сейчас горели холодным, опасным огнём. Я не стал тратить драгоценные секунды на свой пистолет, зачем утруждать себя оружием, когда в моём арсенале есть куда более изощрённые и эффективные методы воздействия. Иногда одно слово, сказанное нужным тоном, действует куда эффективнее, чем пуля, выпущенная впопыхах.
Выскользнув из салона, я уверенно направился к парочке. Движения отточены до совершенства, плавные и бесшумные, каждое действие – воплощение ледяной уверенности и абсолютного контроля. Сердце отбивало чёткий ритм, ровно и спокойно, как швейцарские часы, без единого сбоя, без малейшего трепета. Ни тени волнения, лишь холодный, отстранённый интерес стороннего наблюдателя.
Приблизившись, я смог в полной мере оценить убожество и жалкую комичность разыгрывающейся передо мной мелодрамы. Рыжая ведьма, ворвавшаяся в мою жизнь, в главной роли жертвы, и этот мужлан – в роли агрессора-неудачника. Или её партнёр? Впрочем, какая разница. В любом случае зрелище вызывало лишь отвращение.
Мужик продолжал надрывно реветь, как раненый буйвол, размахивая своими мясистыми ручищами. Тяжёлый запах дешёвого пойла и кислого животного пота ударил в нос. Отвратительно. Камилла, в ответ, огрызалась, как затравленная дикая кошка, но даже сквозь эту показную ярость и браваду, в её голосе явственно прорезались истерические, надломленные нотки.
– Камилла, что здесь происходит? – спросил я максимально спокойно, и это был такой резкий контраст с царящим вокруг хаосом. Я смотрел прямо в её глаза, полностью игнорируя присутствие бешеного самца, словно он был всего лишь назойливым комаром, жужжащим над ухом, не заслуживающим и толики внимания. – Кто этот недоумок? И почему он позволяет себе хватать тебя, как дешёвую тряпичную куклу, предназначенную для битья?
Дэй резко вскинула голову, развернувшись ко мне всем корпусом, и я увидел, как её лицо исказилось гримасой разъярённой фурии. В зелёных глазах, мечущих молнии, плескался огонь унижения, отчаяния и бессилия – гремучая, взрывоопасная смесь женской истерики, которую я всегда презирал, считал проявлением слабости, но в этот раз… что-то было по-другому.
– Не ваше дело, господин Демир! – выплюнула она. Её грудь тяжело вздымалась, а на щеках проступили болезненные красные пятна. – У вас были дела? Вот и езжайте себе с Богом! Не лезьте в чужие разборки!
Она резко отвернулась, дёрнув плечом, но в мимолётном взгляде, брошенном на меня из-под полуопущенных ресниц, я уловил нечто иное, чем просто гнев – слабый, едва заметный проблеск мольбы, отчаянный призыв о помощи, искусно замаскированный под вызов. Ну, по крайней мере, мне так показалось.
В этот самый миг дикарь взревел снова, громче прежнего, как раненый медведь, готовый разорвать любого, кто приблизится.
– Да ты… мерзкая, продажная шлюха! – завопил он, его голос сорвался на визг. Слюна брызгала из его грязного рта. – Выгнала меня, сука, из собственного дома, из-за того, что я с твоей подружкой всего лишь пару раз… развлёкся! А сама-то, что вытворяешь, лицемерка?! С этим… – он задохнулся от злобы, выплёвывая каждое слово с ненавистью и расовой брезгливостью. – …черномазым шашни водишь?! И вот это теперь будет воспитывать моего ребёнка?!
Он с какой-то маниакальной яростью толкнул Камиллу так сильно, что та пошатнулась, отлетев от него. Это произошло так неожиданно и стремительно, что я не успел среагировать. Моя секретарша потеряла равновесие, споткнулась о высокий бордюр тротуара и с глухим, жутким ударом рухнула на жёсткий асфальт. Звук падения – тяжёлый, отвратительный, пугающе отчётливый – разнёсся в наступившей звенящей тишине вечера. Столкновения хрупкой плоти с твёрдой поверхностью. Предвестия беды, возможно, даже трагедии.
И тут… я увидел кровь. Багровый поток хлынул из раны на затылке, расползаясь по серому асфальту. Время как будто замедлилось, а я сам оказался отстранён от его стремительного потока, и каждое мгновение растянулось до мучительно долгого искажения, как в кошмаре. Передо мной развернулась сцена, запечатлённая в ужасающей детализации: спутанные рыжие волосы, рассыпавшиеся вокруг её головы на пыльном, грязном асфальте; бледное, измученное лицо, измождённое гримасой невыносимой физической боли; зелёные глаза, потерявшие всякий фокус и блеск.
Мгновенно я вскинул руку, быстро махнув Хасану, призывая его к немедленному вмешательству. И тут же плавно опустился на корточки рядом с неподвижно лежащей Камиллой, тщательно контролируя каждое движение, чтобы не причинить ей ещё большего вреда, не усугубить и без того плачевную картину. Осторожно, лишь кончиками пальцев, коснулся её шеи. Кожа холодная, как мрамор, и покрыта липкой, неприятной испариной пота, но хотя бы был пульс.
– Как вы? – вырвалось у меня, и голос прозвучал неожиданно мягко, почти ласково, как будто принадлежал совершенно другому человеку, спрятанному глубоко внутри меня, в тёмных закоулках души, о существовании которой я предпочитал не думать.
Она медленно, с видимым усилием, приоткрыла веки, взгляд оставался затуманенным и бессмысленным.
– Голова… – прошептала она едва слышно, губы шевелились почти незаметно. – … кружится… болит… невыносимо…
Кровь продолжала сочиться, тёмное пятно на асфальте росло с каждой секундой, становясь всё больше и угрожающе. В нос ударил резкий, металлический запах железа. Даже моё сердце, закалённое в жестокости и равнодушии, привыкшее к отвратительным картинам насилия и смерти, дрогнуло на мгновение.
В груди по-прежнему ворочалось это незнакомое, цепкое чувство, похожее на раздражение, но уже с примесью чего-то ещё, чего я не мог опознать. Жалость? Сострадание? Эти слова звучали как эхо из другого мира – сентиментальных романов и дешёвых мелодрам, но не из моего лексикона, не из моей реальности. Но игнорировать это ощущение становилось всё труднее. Внутри меня словно треснула тонкая ледяная корка, обнажая тёмную, мутную воду. Профессиональное раздражение от упущенного контроля никуда не делось, но теперь к нему примешивалось что-то другое, более… личное.
Хасан бесшумно возник рядом и действовал с отточенной, безжалостной эффективностью хорошо смазанной машины для убийства. Молниеносный рывок, жёсткий, профессиональный захват – и дикарь оказался скручен, согнут пополам в неестественной, вывернутой позе, как сломанная марионетка в руках опытного кукловода. Мужлан даже не успел издать ни звука, лишь хрипло, судорожно задышал, беспомощно пытаясь вырваться из мёртвой хватки стальных тисков, но сопротивление было бесполезно.
Я поднялся с колен медленно, не спеша, выпрямляясь во весь рост и демонстрируя абсолютное презрение к противнику, и приблизился к этому жалкому зрелищу поверженного героя-любовника.
– Тебя, что мама не учила, что нельзя поднимать руку на женщину? – мой вопрос прозвучал холодно, насмешливо, с лёгким акцентом, пропитавшимся годами жизни в Америке, но не утратившим стальной турецкой твёрдости. – Видать, не учила. Ну ничего, сейчас я тебе преподам урок, который ты запомнишь до конца своих дней.
Я посмотрел на него сверху вниз в его перекошенное от животного страха и бессильной злобы лицо, в пустые, остекленевшие глаза. В них плескался первобытный ужас, как у барана, которого ведут на заклание.
Мой взгляд скользнул к его левому локтю, которую Хасан держал в мёртвой хватке. Идеальная мишень. Я поднял свою руку, медленно, нарочито неторопливо, чтобы он успел осознать, что сейчас произойдёт, чтобы страх проник в каждую клетку его тела, отравляя его кровь ледяным ужасом.
Мои пальцы сомкнулись вокруг его предплечья, находя нужную точку, место, где кости наиболее уязвимы. Я почувствовал лёгкое сопротивление плоти и мышц, как будто сквозь тонкую ткань шёлка. Он попытался дёрнуться, вырваться, но хватка Хасана была мёртвой.
– Это, – произнёс я спокойно, глядя ему прямо в глаза. – за Камиллу.
И затем я сделал это. Сломал ему руку. Ту самую, которой он толкнул мою секретаршу.
Одно чёткое, отточенное до автоматизма движение, отработанное годами непрерывных тренировок и бесчисленным опытом уличных столкновений. Хруст. Негромкий, но отчётливый, ужасный звук ломающихся костей, прозвучал в вечерней тишине. Звук разрываемой ткани, треск лопающихся связок, хрящей, сдающихся под чудовищным давлением. Я почувствовал, как кости под моими пальцами подаются, ломаются, смещаются, теряют свою цельность.
Мужлан издал истошный, животный вопль, полный боли и ужаса, забился в руках Хасана, дёргаясь всем телом, словно рыба, выброшенная на берег. Сломанная рука повисла в воздухе, бессильно болтаясь под неестественным углом. На лице этого урода, искажённом гримасой невыносимой, нечеловеческой боли, проступил липкий, холодный пот, а в глазах плескался неподдельный, первобытный ужас.
– Вы… аааааа… ещё ответите за это! – прохрипел этот идиот сквозь зубы, сжимая сломанную руку, его лицо исказилось от боли и ненависти. – А ты, сука рыжая… тварь… я… ещё вернусь! Твой черномазый ублюдок… блядь… не сможет тебя защищать вечно! И Амелию… ааааа… я… заберу у тебя, вот увидишь! – каждое слово выплёвывалось сквозь зубы, пропитанное болью и бессильной злобой!
Молча, я едва заметно кивнул Хасану, приказывая закончить это жалкое представление. В его глазах мелькнуло понимание, и в следующее мгновение мужик заткнулся.
А я снова опустился на колени рядом с Камиллой и осторожно подхватил её на руки. Прижал её хрупкое, дрожащее тело к себе, ощущая, как слабо и прерывисто бьётся её сердце, и понёс её к машине, прочь от этого грязного места, в свой мир, где всё должно быть под контролем.
– Я отвезу вас к себе. – произнёс я, глядя в её бледное, измученное лицо. – У меня есть свой врач, он осмотрит вас как следует.
– Нет… не нужно… – прошептала она едва слышно, цепляясь ослабевшими пальцами за ткань моего пиджака. – Можно… вызвать скорую. Мой дом… совсем рядом…
Она попыталась приподнять голову, слабо кивнув в сторону тёмного силуэта двухэтажного дома, но тут же сморщилась и застонав от новой волны боли.
– Скорая… – повторила она тише, почти умоляюще. – Домой…
Я отрицательно покачал головой. Не было времени на споры, на уговоры, на сантименты. Сейчас требовалось действовать быстро, чётко, эффективно, как и всегда.
– Скорая – это протокол, мисс Дэй. Они обязаны будут вызвать полицию и заставят вас давать показания, написать заявление на вашего… бывшего. И хотя я полностью поддерживаю ваше право на защиту и наказание этого… отброса, сейчас вам нужен покой и квалифицированная медицинская помощь, немедленно. В моём доме вас осмотрит мой личный врач, которому я доверяю как самому себе.
– Но… Амелия… – снова прошептала она, в её голосе звучала отчаянная мольба. – Моя дочь… мама…
– Они обе будут в порядке. – перебил я её, голос звучал твёрдо. – Я прикажу одному из своих людей, чтобы он присмотрел за домом и вашей семьёй. И, поверьте мне, мисс Дэй, это жалкое подобие мужчины сегодня уже точно не посмеет приблизиться к вашему дому.
Я не стал объяснять, что «присмотреть за домом» в моём понимании означало установить круглосуточное наблюдение, обеспечить вооружённую охрану и проинструктировать людей действовать жёстко и решительно в случае любой угрозы. И уж тем более не счёл нужным посвящать её в подробности о том, как Хасан и его команда «объяснят» этому недоумку правила хорошего тона и последствия нарушения чужого спокойствия. Да и к тому же после того, как с ним закончат «воспитательный процесс», этот тип вряд ли в ближайшее время сможет передвигаться без посторонней помощи, не то, что угрожать кому-то. Он будет думать только об одном – как выжить и зализать свои раны, а не о том, чтобы мстить или кому-то угрожать. А если вдруг он окажется настолько тупым, что не поймёт… ну что ж, я лично позабочусь об этом, если понадобится.
Осторожно уложив Камиллу на заднее сиденье, я встретился взглядом с Хасаном. Тот уже волок бесчувственное тело мужика к багажнику чёрного Range Rovera, в котором, как я знал, сидели четверо моих солдат, которые всегда следуют за мной как тени, охраняя и защищая. Хасан коротко кивнул мне, едва заметно склонив голову, молча давая понять, что обо всём позаботится.
Я ответил ему таким же сдержанным кивком, а затем обогнул машину, сел за руль, и, резко сорвавшись с места, двинулся в сторону своего пентхауса в самом сердце Чикаго. В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь тихим, прерывистым дыханием Камиллы. И запахом крови. Он был слабый, едва уловимый, но раздражал меня. Мне не нравилось, когда что-то выходило из-под контроля. И кровь, даже чужая, была символом этого самого отсутствия контроля.
