Дарья Белова
Просто друзья
Глава 24.
Глеб.
Подхожу к окну. Там парочка подростков мило обнимаются, целуются. Она – в нелепом пуховике кислотного оттенка и в безразмерной шапке, и он – в черном коротком пуховике и накинутом на голову капюшоне. Облокотились на зеленый заборчик и лобызаются. Отворачиваюсь.
Сажусь на подоконник, благо в бабушкиной квартире они низкие, но широкие. Раньше вечно здесь стояли какие-то цветы, от которых я ходил и чихал. Вспоминаю и рефлекторно чешу нос. Аллергия на шоколад, на цветы. Я будто не создан для того, чтобы ухаживать за девушкой.
Вспоминаю Милу. Я видел ее несколько недель назад. Ушел из теплый постели, где все пропиталось запахом шоколада. Еще чуть-чуть, и у меня начался бы анафилактический шок. А может, от сладости момента. Она лежала на моей подушке, длинные темные волосы были растрепаны и спутаны. А сама Мила тихо сопела, иногда улыбалась своим бантиком. Картинка уютная, домашняя. Мне бы остаться с ней рядом, обнять, зацеловать. Но я, как трус, убежал далеко и скрылся. Даже записки не оставил. Так обычно поступают плохие парни в фильмах, а я ведь плохой.
Что бы я написал? “Дорогая Мила. Ты прекрасный и нежный цветочек, что изредка показывает свой яд. Такой желанный и губительный для меня. Мы перешли черту. И виню я себя. Будь счастлива”. Так? Возможно. Я сам не знаю, что и как было бы правильно.
Все это время я никак не давал о себе знать и не хотел ничего знать о ней. Будто вернулся на несколько месяцев назад, когда имя Милы вызывало только старые и сумбурные воспоминания о маленькой молчаливой девочке, что по ошибке оказалась в моей комнате.
Но память странная штука. Я отчетливо помню ее испуганные глаза, когда застал ее разглядывающую мою книгу, ее голос. Он казался уверенным, только пару раз от страха она все-таки заикнулась. Помню Рождество, на которое я явился с …. как ее имя… не важно. Мила была одета с иголочки: идеально и безукоризненно. Настолько было гладко и великолепно, что хотелось испачкать ее томатным супом, вылить какой-нибудь соус, вытащить шпильку из ее волос. Вдохнуть жизнь. Кто же знал, что жизнь в ней есть, как и смелость, азарт, ум.
Черт, она не похожа ни на кого. Мила Навицкая – первая, кто действительно смог меня заинтересовать, не прикладывая особых усилий.
И я убежал, скрылся от той, о которой думал все это время.
Громкий звонок в дверь заставил меня вскочить с подоконника. Еще одна деталь моего детства: мне запрещали здесь сидеть. И я так же, как и Мила, при любом шорохе моментально вскакивал, как ужаленный.
– Да что ж такое, – ругнулся я себе под нос, понимая, что замечание мне никто не сделает.
За дверью Марат. В этот раз один. На прошлой неделе он притащил некую Анюту. И она была замечательной: яркие голубые глаза, взгляд невинного олененка, пухленькие губки и отменная фигурка. Но было в ней одно “но” – она проститутка. А с такими я не связываюсь. Марат расстроился, что не смог помочь мне, его лучшему другу. Анюта тоже поникла, только причина ее печали мне непонятна, потому что деньги она свои все же получила.
– И че, совсем не зацепила, чтоль? Я между прочим ее долго выбирал. Вырвал из рук какого-то толстого выродка. Угнал, как вишневую девятку.
– Аллегрова, убери свою Анечку, пока она тут триппером нас не перезаражала, – тихо ответил я тогда, сел на диван и включил какую-то глупую комедию. Марат присоединился чуть позже. Как джентельмен, он отвез нашу Анечку обратно на работу.
В этот раз дверь открываю с опаской. Уже не знаю, что можно ожидать от Марата. Он придурок еще тот. Только, черт, он рядом со мной. Будто правда переживает.
– Ты че так долго? – нападает на меня с порога.
– В смысле?
Отстраняет меня и проходит как к себе домой. В руках два больших пакета. По звуку понимаю, что там не килограмм яблок.
– Я звоню, звоню, а ты не открываешь. Тяжело знаешь ли, – проходит на кухню, слава богу, сняв свои кроссовки, – вот – разбирай, – показывает на второй пакет, сам же приступает к первому.
Бутылки пива, какая-то закуска, фрукты – удивляюсь – и диск.
– Это что?
– Порнушка. Я уйду и поработаешь, – придурок, но начинаю смеяться, – и че ты ржешь? Анечку прогнал, к Милке ехать отказываешься. Хоть так, – снова показывает мне на диск.
– Производство какого года? Ты же в курсе, что в интернете все есть?
– Ничего ты не понимаешь, Нава. Это классика, – подмигнул он мне, захотелось даже понять, что для него является классикой порноиндустрии.
– А пиво зачем?
– Будем пить и смотреть что-нибудь.
– Я все никак не могу понять, Марат. Зачем тебе все это надо? Иди к своей блондинке или брюнетке, не помню уже. Занимайтесь с ней сексом, общайтесь, тусите. Нах*ра ты ко мне приперся? – не хотел злиться, но слышу нотки раздражения в своем голосе.
Марат перестал разгружать пакеты, бутылка пива звонко ударилась о стеклянную полку в холодильнике. Несколько секунд он стоял как вкопанный, глаза опустил.
– Я просто подумал, что тебе нужен друг, – тихо ответил он.
– Друг…Ты снова об этом?
Сейчас очень жалею, что цветов на подоконнике нет. Я бы с удовольствием почесал нос. Нелепое движение, что будет нарушать неловкость между нами.
– Ладно, я тогда пойду, наверное, – на меня больше не смотрит.
Марат сложил аккуратно пакеты и положил в широкие карманы своих штанов. Прошел в коридор, чтобы обуться и одеться. Куртка небрежно валяется в углу. Вешалку он упорно игнорирует.
Я стою, сложив руки на груди и в полном шоке. Не хочу, чтобы он уходил. А сказать не решаюсь. Я сыкло, что сбежало от девушки после ее первой ночи и молчит при сильном желании остановить друга.
– Подожди…
В его глазах была такая надежда. Придурок, он ведь правда был рядом последние годы.
Смотрю в такие же карие глаза, как и у меня. Когда-то давно я мечтал о брате. Вот чтобы дрались, ругались, но в самые сложные времена он был бы рядом. Мечта, конечно же, не сбылась. А потом я понял, что мне и одному хорошо.
Этот дурак ведь изначально меня чем-то зацепил. Зачем иначе я бы пустил его в свою машину?
Однажды после гонок мы пошли в какой-то бар. Не пафосное или известное место, я такие никогда не любил. Это была обычная забегаловка на окраине города. Мы заняли пару мест у стойки и заказали шоты, решив разъехаться на такси потом. Шоты оказались вполне себе, да и публика была ничего. Никаких тебе заносчивых сук, что оценивают тебя за считанные секунды, пока ты направляешься от двери до стойки бара. Даже парни, что сидели за столами, были обычными ребятами, которые решили отдохнуть.
– Ты здесь первый раз? – спрашиваю я Марата.
– Нет, мы с парнями часто тут зависаем.
– А почему меня никогда не звали?
Он посмотрел на меня и отвел взгляд. Скорее всего размышлял, стоит ли мне открываться, рассказывать всю правду.
– Если честно, все считают тебя мажором. Никто не знает, как ты себя поведешь в таком баре. Вдруг обсерать все начнешь, потому что оно какое-то не такое. А мы любим здесь зависать. Бармен, – он помахал ему рукой, – классный парень. Он открыл это место с другом, сейчас тот трудится на кухне. Ребята здесь днюют и ночуют. Это дело их жизни. Да и нравится нам тут. Не хотелось бы слушать дичь от таких как ты.
– От таких как я?
– Ну.. привыкших к роскоши что ли… – пытается он красиво сформулировать мысль. Говоря другим языком, что я зажравшаяся мразь.
– Мне здесь нравится, – решил ответить я.
– Это здорово. Правда. Я вот не мечтаю о чем-то подобном.
– А о чем мечтаешь? – зачем-то спрашиваю я, хотя мне никогда не были интересны чужие мечты.
– Если честно… Я представляю себя состоявшимся мужчиной, у которого будет красавица жена, пару ребятишек. Хочется показывать им мир, учить. Чтобы все было по-нормальному, а не как у меня.
– Думал, твоя мечта это выиграть Гран-при?
– Это… да, это тоже мечта, – он улыбнулся, – а что ты, Глеб? Твоя мечта?
Я ответил про гонки, про скорость, про наслаждение победой и брызги шампанского. Это моя мечта. Марат только усмехнулся.
Он стоял в коридоре и смотрел на меня, все еще одетый в такой же нелепый пуховик, что и тот подросток за окном. Только этот придурок был в красной шапке с жутким помпоном на макушке. Улыбался.
– Что смотреть будем? – решил я остановить его таким вопросом.
Марат наскоро снял с себя верхнюю одежду, снова бросив ее куда-то в угол, и прошел в комнату. Так шустро он это сделал, что я только успевал удивляться.
– Я короче тут подписку оформил, – Марат взял пульт в свои руки, – сейчас настрою и найдем что-нибудь. Комедия? Боевик? Ужасы? А, может, мелодрама? – издевается этот придурок.
– Ты знаешь, что ты придурок? – в моем голосе нет злости, негатива, по крайне мере я их не вкладывал.
– Да ты тоже, – мы заржали. Черт, он прав, два придурка, два друга.
Мы пили пиво, ели чипсы с ужасным вкусом. Лобстер – было написано на пачке. Производители вообще в курсе, какой лобстер на вкус? Но Марату зашло, его пачка опустела первая, пришлось отдать ему свою.
Мы смотрели Форсаж. Что же еще могут смотреть два гонщика? Все части. На часах было три часа ночи, но спать не хотелось, хотя завтра мне с утра ехать в офис. Единственное, что я не бросил, это работа. Отец, наверное, в полном шоке, ведь я оказался таким дисциплинированным и ответственным. А я в шоке от себя, что втянулся.
– Ты к Милке когда вернешься? – этот придурок подал голос.
– Не знаю.
– На х*ра ты от нее вообще ушел?
– Честно?
– Ну врать будешь кому-нибудь другому.
– Испугался.
– Что влюбишься?
– Ты когда-нибудь любил?
– Да х*р знает. Наверное, когда полюбишь, ты точно не спутаешь это чувство с простой симпатией.
– Вот я никого и никогда не любил.
– Просто трахал? – мы снова синхронно засмеялись. С ним легко, с Маратом. Я просто Глеб, его друг, гонщик, а не мажор из богатой семьи.
– Ага.
– А Милку?
– Черт, Марат… что ты хочешь услышать? – начинаю раздражаться я.
– Ты точно придурок, если думаешь, что она очередная девчонка, пусть и является твоей женой. Она – другая, разве ты этого не видишь?
– Да вижу я, все вижу.
– Тогда иди и люби ее. А то вас как свели, так и разведут.
– Пусть только попробуют забрать мою балеринку, – улыбнулся я не столько Марату, сколько своим мыслям и себе.
Глава 25.
Воспоминания из дневника Милы.
Дорогой мой дневник, можно ли выделить самый счастливый день моей жизни? Боюсь, это задача мне уже не под силу.
Изначально мне казалось, что самый незабываемый и волшебный день – мое поступление в академию, когда я стала на шаг ближе к своей мечте. Потом выступление, долгожданное представление, на которое мы идем всей семьей, мой день рождения, знакомство с Глебом. Дней много, самых разных. Для них у меня отдельное место здесь, в сердце, и много строк в дневнике. Но сегодня был поистине ошеломительный день. Он не сравним ни с одним из прожитых мной.
Я проснулась поздно. Для своего обычного распорядка дня, разумеется. Но в единственный выходной могу себе позволить. Не часто, но так приятно выключить будильник и, потянувшись, повернуться на другой бок и досмотреть сон, очередной, в котором Глеб рядом, говорит приятные и романтичные слова. Он осыпает меня поцелуями, нежно. В моем сне именно так. И только настоящая я знает, что ему это чуждо и мне это не надо.
Все говорят, мы разные. Да, это так. Он не знает, что такое тондю и пур ля пье, а я не имею ни малейшего представления о двигателе машины и тормозном пути. Мы нашли наши маячки, точки соприкосновения, за которые цепляемся, как за спасательный круг. Но мы не тонем, и помощь нам не нужна.
Утро – моя нелюбимая часть дня, особенно в зимнее время. Это сущее наказание – откидывать одеяло и опускать ноги на прохладный пол, когда мыслями ты еще во сне. Но сегодня все иначе. Солнце морозного утра другое, нежели весной или летом. Сейчас оно резкое, слезы скатываются против воли. И самое печальное, что оно не греет. Теплые лучики – прерогатива только весенних месяцев. Но даже так я счастлива.
Опускаю ноги на пол, он прохладный, поэтому сразу надеваю теплые носки. Потягиваюсь, разминаюсь. Как говорят преподаватели в академии, нужно похрустеть косточками.
– Бл*ть, это что такое? Ты жива? – Глеб проснулся резко, очевидно его разбудил хруст, когда я вытягивала ногу, разогревала мышцы.
– Я разминаюсь, не обращай внимание.
– Да как тут не обращать внимание? Вдруг, ты сломалась, с кем мне трахаться?
– Глеб? – его шутки пошлые, мерзкие, низкие, но они мне нравились всегда.
Он сонный, волосы спутаны. Сначала широко зевнул, а потом, сощурив глаза, нагло посмотрел. И взгляд этот красноречивый. Ему не надо говорить о своих желаниях, все написано на его лице.
– Иди сюда, – ладонью похлопывает по пустующему месту рядом с собой.
– Глеб…
– Иди. Сюда, – голос уже не сонный, в нем прорезываются властные нотки.
Я послушная жена. Подчиняюсь. И мне это нравится.
Глеб хватает меня за руку, стоило мне подойти чуть ближе. Он сразу заваливается сверху. Его резко становится много: ожоги от его губ на шее, следы его рук на груди, что потом опускаются ниже, к животу. Он проходится поцелуями, влажными, по тонкой коже. Мне становится щекотно, когда Глеб оставляет поцелуй на косточке таза. Смеюсь. Но только Глебу не до смеха. Угрюмо посмотрел на меня, словно я позволила себе то, что не должна. Но оба понимаем, что это игра.
– Мне приятно, когда ты целуешь меня здесь, – показываю на шею, – и здесь, – очередь ложбинки между грудей.
– Понял.
Глеб едва касается чувствительной кожи на шее. Как перышко, легкое, и очень приятное. След невесомый, но разгоняет табун мурашек от этого места до самого эпицентра моего наслаждения. Сейчас это не запретно, не грязно, но все также горячо и сладко.
Поцелуями покрывает грудь, ту самую ложбинку, уделяя ей чуть больше времени. Потом накрывает ртом один сосок. Так влажно и обжигающе. Словно ожог. Но он не приносит боль, не хочется отвернуться от источника опасности. Наоборот, желание, чтобы Глеб не останавливался, а терзал их дальше, доводя меня до грани.
– Так? – хитрый взгляд хищника, но он не несет в себе смерть. Только наслаждение.
– Да.
Мне хочется тоже сделать ему приятное, но не вовремя вспоминаю о том, что ничего не умею, не знаю. А самое главное, что страшно признаться и боязно проявить инициативу.
– Глеб…
– М? – он не отрывается от меня, целует, уже не так нежно.
Может, я больше невоздушная и нехрупкая куколка. И знаете что? К черту. Я больше не хочу ею быть.
– А что приятно тебе? – решаюсь я. В глаза смотреть боюсь. Позорно опускаю взгляд. Глеб остановился, больше я не чувствую его поцелуев, но отчего-то знаю, что он улыбается и пытается не засмеяться. Не время, Глеб.
– Минет, – будничным тоном ответил он.
– … а еще? – тихо спрашиваю.
– Еще… можешь первая меня поцеловать.
Он наклоняется ко мне. Его глаза темные, вижу в них свое отражение. И легкая улыбка трогает губы, его заводит эта игра. Как и меня, только в этом, опять же, не признаюсь.
Касаюсь его губ. Они правильные. Если бы их рисовали художники по классическим канонам, то пришли бы в восхищение от их пропорциональности. Они твердые, но почему-то сами поцелуи бывают мягкими. Мой Глеб Навицкий такой же твердый снаружи, крепкий, словно морской камень, но стоит пройти времени – и морские волны сгладят его поверхность, она больше не будет шершавой, станет гладкой. Это не сделает его мягким, но позволит ему стать обтекаемым. Я хочу стать его волной.
Я целую его как умею, ведь по сути это мой первый поцелуй, когда инициатором была я. Это и будоражит, и волнует. Только Глеб не дает мне насладиться таким уникальным моментом. Мой камушек прижимает меня к себе сильнее, поцелуй уже не такой невинный. Он – прелюдия к большему.
– Знаешь, как я понял, что у меня аллергия на шоколад?
– Ты правда хочешь об этой сейчас поговорить?
Я чувствую влагу между ногу и уже знакомый горячий клубок со своими нитями. Стоит ли умолять мужчину прекратить уже ненужные разговоры и оказать большее внимание своей женщине? Глеб же должен понять, что я хочу его сейчас не меньше, чем он меня.
– Я скажу. После седьмого кусочка дурацкой шоколадки я начал задыхаться. Не мог вдохнуть, горло словно пережали. Я чувствовал першение и непонятное мне жжение. Как сейчас. Шоколадка.
– Глеб, – теперь задыхаюсь я.
Чувствую его, каждую мышцу. Возможно, и каждую венку, такую родную и нужную мне. Он упирается головкой между ног, и дай Боже мне сил. Я на грани, потому что сама делаю бессмысленные попытки насадиться на член Глеба. Он дразнит меня, искушает, словно истинный дьявол. Водит головкой вдоль, но не проникает, только распределяет влагу. Это доводит до исступления, когда ты возбудилась до такой степени, что готова умолять этого дьявола, этого черта, сделать своей.
– Глеб…
– Что, Мила? – истинный темный, его голос из глубины.
– Прошу…
– Давай сама, скажи. Мне понравилось, как ты просила трахнуть тебя у стены.
– Трахни меня, – сдаюсь.
С первым толчком мир разбивается на две половинки, трескается. Желанная наполненность. Я говорила, что мне горячо? Нет. Горячо мне сейчас. Настолько, что пламя костра будет казаться легким касанием свечи. Если он дьявол, то я ведьма, потому что ради него готова гореть заживо на том костре, сотканном из наших желаний, наших движений, наших поцелуев, наших оргазмов.
Его движения резкие, глубокие. Они выбивают воздух из легких. Но мне не больно, уже нет. Они дарят наслаждение, невиданное ранее.
Оргазм накрывает. Разрушает меня, сбивает с ног. Я чувствую пульсацию внутри, между ног, влага стекает по бедру. Для меня все в новинку, но отчего-то хочу разделить это с Глебом.
Он кончает дьявольски красиво. Можно впитывать каждую эмоцию на его лице, любоваться каждой черточкой, пока глаза его закрыты, а рот приоткрыт, чтобы выпить воздух.
Глеб сжал меня, шумно вдохнув мой запах, смешанный с ароматом наших тел и нашей влажности. Пьянящая смесь, от которой закатываешь глаза от удовольствия.
– Бл*дская моя балеринка, – шипение, что кажется музыкой, усладой.
– Победитель мой, – голос немного хриплый, его не узнать.
День, который начался с такой высокой ноты, что не каждый ее возьмет. Но мы это сделали. Начали нашу симфонию именно так. Не с первого раза, нам пришлось приложить немалые усилия, чтобы получился отличительный дуэт. А потом было счастье.
– Закрой глаза! – говорит мне Глеб.
Он привез меня в какое-то секретное место, о котором я даже не догадываюсь.
– Я буду подсматривать, – улыбаюсь, невозможно сдерживать улыбку, что исходит от сердца.
– Ну уж нет, – Глеб берет мой шарф и завязывает мне глаза. Нежно целует в губы. А потом тишина.
– Глеб?
– Я тут, ничего не бойся, – он берет меня за руку и куда-то ведет.
Ступеньки, пролеты, снова ступеньки. Я чувствую сладкий запах, очень похожий на карамель. Он пробивается первым. Потом пыль. И туалетную воду Глеба, тяжелую, с сандаловыми нотками.
Под ногами мягкий ковер, потому что звук своих каблуков я не слышу, они утопают в нем.
Его руки мягко ложатся на мои плечи. Приятная тяжесть. А потом я открываю глаза, немного щурясь от света. Не понимаю, где я нахожусь и что вокруг меня.
– Глеб, это же… Боже!
Прохожу вглубь зала. Он большой, больше, чем я себе представляла. Вообще все, что я раньше представляла, не то. Даже отдаленно. Наши ожидания не оправдываются. Но я благодарна за это. Благодарна Глебу, что мой жесткий камушек уже окутан уютной морской волной, его неровность начинает стираться.
Глава 26.
Воспоминания из дневника Милы.
Зал был пуст. Горел тусклый свет. А на белом экране, что напротив кресел, еще не было картинки. Именно так я все себе и представляла.
– Выбирай любые места, – Глеб разводит в стороны руки, демонстрируя весь зал, что и правда был как на ладони.
– А какие лучше?
– Ну… мне нравятся те, что на последнем ряду. Но так как мы одни сегодня, то места не играют роли.
– И все же.
– В центре. Говорят, что звук стекается именно в середину зала, и картина фильма кажется более полной.
– Тогда в центр.
Я отсчитываю ряды, чтобы понять, где та самая середина. А потом прохожу вдоль ряда, отсчитывая уже кресла.
– Думаю, тут. – Я сажусь в центр. Очень значимые цифры: десятый ряд, десятое место. Красивая цифра. Будто получил максимум баллов.
– Блин, забыл. Сейчас вернусь.
Глеб вышел, оставляя меня одну. В зале тихо, я чувствую запах пыли как в коридоре. Что странно, мне он нравится. Есть люди, у которых в памяти всплывают важные моменты, стоит им вдохнуть аромат, который они слышали именно в ту минуту. Я помню запах роз, нежный, но со сладковатыми нотами – сад Натальи Матвеевны, а следом и первое знакомство с Глебом. Помню запах жареной картошки и бургера, очень странный запах, но в памяти всплывают картинки нашего с Глебом свидания, назову его так. Запах ели и запеченной утки – Рождество дома, паленая резина – первые в жизни гонки, новая книга, что еще хранит запах типографии, – библиотека отца, где мне рассказали о моем замужестве с Глебом. Теперь еще пыль и попкорн – кинотеатр, куда пригласил меня Глеб Навицкий.
– Карамельный – для тебя, соленый – для меня, – Глеб вернулся быстро, неся в руках две больших картонных коробки.
Беру одну штучку, сладкую, отправляю в рот. Приторная сладость до жжения на кончике языка. Кроме запахов, человеку свойственно и запоминать вкусы. Я запомню именно этот. Даже самый дорогой и вкусный Швейцарский шоколад не будет достоин моего внимания – истинное наслаждение именно эта карамель, от которой будет тошнить и болеть живот. Но он важен. Как и этот запах пыли, этот кинотеатр, этот день.
– Вкусно, – говорю я.
– Попробуй соленый. Мне он больше нравится.
Отправляю в рот воздушную кукурузу. Рецепторы языка в бешенстве от контрастности. Как тысячи фейерверков, что взорвались в моем рту. Полярно, но прекрасно.
– Спасибо. Вкусно. Но я остановлю свой выбор на карамельном.
– Так и знал, что ты сластушка.
– А ты – нет.
– Ну почему же, – Глеб смотрит на мои губы.
– Шоколад не в счет, – уловила я его намеки. – Помимо него, есть что-то, отчего можешь потерять голову? Ириски, карамельки? Блинчики?
– Наверное, кекс с изюмом. Или как его называют? В общем, то, что готовят на Рождество в Европе. Только без орехов. Помню давно, еще до всей этой вечной истории с Англией, мы с семьей справляли Новый год дома. Мама приготовила такой кекс. И мы все вместе его ели и запивали вкусным чаем с мятой. Было здорово. Смех, теплые истории, воспоминания, – Глеб говорил тихо. Я понимаю, как ценно это для него.
– На орехи у тебя тоже аллергия?
Глеб засмеялся. Его смех заразительный. Всегда таким был.
– Да, балеринка. И на орехи.
– Огласи тогда весь список, вдруг я решу что-нибудь приготовить.
– Ну, про шоколад ты знаешь, точнее на какао-бобы, на орехи, на все. Это из еды. А еще на какой-то цветок. У бабушки на кухне стоял. Возможно, на такое страшненькое, его еще от моли покупали. Название жуткое, противное, словно плевок.
– Герань?
– Может быть.
Мы узнавали друг друга потихоньку. Слово за словом. Глеб рассказывал мне о своем детстве, о событиях, что никто не знал. Это был взгляд маленького мальчика, ненужного своей семье. Про учебу в Англии, их вечеринки. Только не стал делиться воспоминаниями о девчонках.
Я же рассказала про свое детство, потом про поступление, про Париж, куда любила ездить поздней весной. Потому что туристов еще немного, и можно найти свободное место на Марсовом поле для пикника. Парадокс в том, что мне не нравится Эйфелева башня, хоть и является символом Парижа. Бездушное сооружение, что портит поистине прекрасный вид на превосходный город. Как-то поделилась этой мыслью с парижанкой, и наши мысли в этом вопросе сошлись. Французы не любят ее и никогда не любили. Но мне нравится Нотр-Дам, прогулки по Сене и Мулен Руж. Наверное, именно в те моменты и просыпалась темная Мила, что привлекла Глеба.
– Молодые люди, мне как, фильм то показывать? А то после вас сеансы будут, продлить аренду уже не получится.
– Да, запускайте. Мы готовы, – Глеб подмигнул мне, а я поняла, какой фильм будем смотреть.
Зал погрузился во тьму. Интимно, что рецепторы заставляют чувствовать все в десятки раз сильнее. Рука Глеба накрывает мое колено и аккуратно его сжимает. Потом он ведет свою руку вверх.
– А джинсы зачем надела? Такой момент запорола, Мила Навицкая.
– Так холодно на улице, Глеб Навицкий.
На экране картинки. Это приключение, где в Англии юный Джим Хокинс, доктор Ливси и сквайр Трелони случайно стали обладателями карты капитана Флинта, на которой указаны координаты острова в океане, где спрятаны сокровища.
Три часа, что пролетели как мгновение. Глеб не отрывался от экрана от слова совсем, он был весь в фильме. Улыбался, иногда смеялся, хмурился. Я часто наблюдала за ним. Наверное, как и он за мной, когда мы с ним вместе были на спектакле в театре. В такие моменты человек показывает свои истинные эмоции. Когда вовлечен, когда заинтересован, когда полностью поглощен происходящим. Как я сейчас осознала, не важно, экран кинотеатра это или сцена Большого театра.
– Никогда бы не подумала, что ты любитель советских фильмов.
– Этот особенный.
– Чем же?
– Книгу мне подарила бабушка, коллекционное издание было. Именно его ты и видела у меня в комнате. А потом она же мне показала и этот фильм. Я в тот вечер сбежал от родителей, в который раз. Она включила телевизор, а там шел он. В зале был выключен свет, горел только торшер. Она сделала мне вкусный чай и испекла тот самый кекс. И с ней вместе вот так смотрели это кино.
Мы еще сидели в зале кинотеатра, когда шли титры. Смотрели друг на друга. Момент, который попадет в мою копилку воспоминаний. А будет ли Глеб с таким же трепетом вспоминать сегодняшний день?
Глеб исполнил мое желание. Он сделал мой первый поход в кино именно таким, как и рисовало мое воображение. До последнего кадра, до последнего движения, до последнего вкусного карамельного шарика.
Экран погас, и включился свет. Перед глазами всплыло слово “конец”, и это не про фильм. Это про наше свидание. Но мне не хочется, чтобы оно заканчивалось. Все, что происходит сейчас, происходило последние дни похоже на сказку, на сбывшуюся мечту, что я загадала под бой курантов.
Мы спустились вниз к машине в молчании. Мне еще о многом хотелось расспросить Глеба. Но я так и не решилась. Любая информация должна поступать дозированно, иначе рискуешь не справиться с ней.
– Мне очень понравилось, Глеб Навицкий.
– Я рад, Мила Навицкая.
– Глеб?
– Да?
– Что ты ко мне чувствуешь?
Ухмыльнулся. Царапает, глаза бегают. Так люди думают над тем, как соврать. Только неправда всегда чувствуется. И вынести ее очень тяжело.
– Милка… ты мне нравишься, правда. И тянет к тебе ужасно, целовать тебя нравится, трахать тебя нравится. Если ты хочешь спросить, влюблен ли я в тебя, то я не знаю. Честно. Наверное, по-настоящему я люблю только себя. А ты? Что чувствуешь ты?
– Я?
Никогда я тебе не скажу этого, Глеб Навицкий. Если ты узнаешь всю правду, что храню я и мой дневник, ты возненавидишь меня.
