Дарья Белова
Просто друзья
Глава 13.
Воспоминания из дневника Милы.
Сегодня я первый раз в своей жизни присутствовала на гонках. Когда-то давно я поклялась себе, что никогда не сяду за руль машины и не окажусь там, где царит скорость и адреналин. Вывод, который я сделала – никогда не говори никогда, не давай ненужных обещаний, особенно себе.
Мы ехали около часа. Начало смеркаться, а мы еще не доехали до нужного места. Глеб сидит за рулем, сосредоточен как никогда ранее. Таким я его еще не видела. О чем вообще может думать гонщик, чья задача только нажимать на педали и держать руль? Но сейчас, украдкой поглядывая на него, понимаю, что-то важное я упускаю. Мне кажется, с такими мыслями я становлюсь такой же как они – наши родители.
Он взял меня с собой. Даже не так. Глеб Навицкий, мой муж и мой … друг, взял меня в качестве поддержки. Он не сказал мне это прямо глядя в глаза, но это чувствовалось. Избегать взгляда своего собеседника – прямое тому доказательство. А я приняла его приглашение. Потому что по-другому уже не могу.
Нужное нам место я увидела издалека: большое скопление машин, самых разных, от дорогих спорткаров на подобие Ягуара Глеба, до сконструированных из нескольких, нелепо, со странными надписями и наклейками. Они стояли хаотично, что затрудняло проезд к началу трассы. Но Глеб смог подогнать машину практически к старту.
– Выходим, Мила, – он обогнул своего ярко-синего зверя и помог мне выбраться из машины, снова галантно подав руку. Становится интересно, это мое влияние на него или внутри него живет маленький мальчик, что все-таки усвоил уроки этикета при общении с девушками?
Очень много людей, таких же разных, как и машины. Они выкрикивают какие-то слова приветствия, машут руками, некоторые поют песни, а некоторые танцуют у включенной колонки. Как только мы поравнялись с линией старта, к нам подошли несколько парней. И девушек, их я захотела рассмотреть пристальней.
На всех очень короткие юбки, несмотря на легкий морозец. И яркий макияж. Его видно издалека, он привлекает внимание любого. Безвкусно и вызывающе. Такое нравится Глебу? Смотрю на него, боясь увидеть заинтересованность в его глазах, когда некая девица отстранила меня от него и повисла на его руке. Что за бестактность? Но Глеб не растерялся, грубо отшвырнул ее, чем вызвал ее недоумение. На поверхность выходит темная Мила, что злорадствует и скалится.
– Познакомишь? – обратился один из парней, обращаясь к Глебу.
– Моя жена, Мила Навицкая, – выделил он мое имя вместе с фамилией.
Я широко улыбнулась незнакомым мне людям, от его тона и слов тепло распространилось по телу. Приятное такое, согревающее.
– Ну Нава, ты красава, такую … – парень замолчал, зацепив взгляд Глеба, что направлен на него.
Людей приезжает все больше, половина из них по-дружески приветствует Глеба. Он здесь пользуется популярностью. Как кто? Гонщик? Или просто парень?
Музыка становится громче, танцы под нее откровеннее. Кто-то из девушек выходит перед машинами и начинает, как это правильно будет сказать, зажигать? Снова смешное слово в моем списке. Парни, что стояли с ней рядом, хлопают ей, словно она исполняет самый сложный танец, сложные конструкции и вкладывает в свои движения чувства, что терзают ее душу. Да, возможно, я слишком погружена в то, что принято считать искусством. Не судите строго.
В микрофон кто-то заговорил. Голос громкий, возможно, человек этот занимается вокалом: очень звучно и красиво получается, пусть это и просто слова.
– Ну что, все готовыыыыы? Мы начинаем наш первый заезд!
Я стою с краю, мне простор закрывают пару девушек, что так зазывно танцевали перед капотами машин. Глеба я потеряла из виду. Но почему-то думаю, что, если бы он участвовал в первом заезде, то предупредил бы меня.
На старте четыре машины. Ревут, очень и очень громко. Хочется закрыть руками уши, этот звук проникает внутрь и вибрирует там. Это не вызывает отторжение как нечто чужеродное и неприятное. Просто громко. Наблюдаю за каждой их машин, Ягуара Глеба там нет. Они выстраиваются в ровный ряд. В свете их фар я вижу девушку с ярко-рыжими кудрявыми волосами, на которой из одежды только короткие шорты и топик, в руке два флага с незнакомой мне символикой, она машет ими из стороны в сторону, будто гипнотизирует. Не знаю как гонщиков, но я завороженно наблюдаю за ее действиями.
Рев мотора не прекращается, он дикий, того и гляди, что сорвутся с места, прочертив некрасивую черную полосу.
– Три! Два! Один!
Девушка последний раз размахивает флагами и опускается вниз одним коленом на землю.
Машины стартовали под визг не только двигателя, но и толпы, сканирующие какие-то подбадривающие речевки. Так странно, мне вдруг представилось, как зал вместо рукоплесканий в партере вторит такие же речевки, оказывая поддержку актеру. Как все-таки мир разнообразен. И как различны люди.
Следы шин видны на асфальте, и чувствовался запах дымящейся резины, что проникал в ноздри и пощипывал. Захотелось увернуться, вдохнуть свежего воздуха, но толпа вокруг не дает мне отойти ни на метр от старта. Люди собираются в линию, где и стояли машины. Они всматриваются вдаль, хотя гонщики уже далеко за пределами видимости.
А потом я чувствую его руку у себя на талии. Тепло передается мне импульсами, маленькими покалываниями, словно небольшой заряд тока, даже через слой одежды. Он отводит меня в сторону, помогает выйти из замкнутого круга непонятных и незнакомых мне людей. Слышу только, как кто-то иногда обращается к Глебу. “Нава” – так они его приветствуют. Но он не обращает на них никакого внимания. Глеб со мной, только со мной. Берет за руку, импульсы теперь поступают через кожу его рук, его пальцев, прямо по моим венам. Тепло струится потоком, что окутывает меня, открывает мои замочки перед ним одним лишь своим касанием. Сознаться в этом? Никогда.
Мы стоит в стороне, наблюдаем, как люди всматриваются в видео с дронов, что пустили вслед за машинами. Восклицают, комментируют, ругаются. Азарт чувствуется на расстоянии. Это непонятный мне мир, где механика и машины оживают, у них свой организм, у которого есть свой хозяин. А зрители следят за этим представлением. Что это, если не новый вид искусства? Не такой как раньше. Он другой, потому что и люди другие.
– Через сколько они приедут? Обратно? – спрашиваю я Глеба, чувствую, как волнение в толпе нарастает. Там наметился лидер, что не устраивает кого-то из присутствующих. Что-то еще говорят про деньги, ставки и выигрыш. Я не вслушиваюсь, просто жду и слежу за теми ощущениями, что внутри меня.
Это похоже на то, что испытываешь за кулисами. Ты не на сцене, ты пока вне представления, но в крови тот же адреналин. Вот ты слышишь аккорды, отсчитываешь такты про себя, дыхание твое становится чаще, потому что ты не здесь, ты в этой сказке, что показывают. Не физически, а мысленно. Так же сопереживаешь, так же радуешься, так же огорчаешься.
Смотрю на Глеба. Он внешне спокоен, только ногой отбивает какой-то непонятный ритм. Взгляд направлен вдаль, туда, где виднеется уже пара машин, одна из которых начинает сдавать позиции, едва не процарапав ограждение.
– Ну давай! – кричит он.
– Там кто?
– Марат.
– Он первый или второй.
– Пока второй. Да жми ты уже. Ты на прямой! Крыло не открывай! Придурок! Просто дави на газ!
Теперь он не просто волнуется, он действительно переживает за друга, как бы он его не называл.
Машина Марата увеличивает скорость, вырывается вперед. До финиша какая сотня метров. Стоп. Я слышу как Глеб выдохнул. Марат вырвал свою победу у серой машины. В марках я не понимаю, но Глеб назвал ее никчемным подобием Супры, что бы это ни значило.
Он снова берет меня за руку и ведет к машинам. Народ поздравляет. Очень шумно стоять рядом с ними. Я могу почувствовать запах этого адреналина, про который говорила. Он густой, мурашки бегут по спине, как только вдыхаешь полной грудью. И это будоражит.
– Ты когда? – подхожу ближе к Глебу, который поздравляет Марата. У него даже румянец выступил на щеках. Марат стал похож на мальчишку, такого задорного и веселого.
– Сейчас.
Стало страшно. Я видела скорость, я слышала этот звериный рев мотора, я видела черные полосы, от них пробирал мороз по коже. В голове мигает лампочка – опасно!
– Хочешь со мной?
– Что?
– Рядом поехать?
Страх сковывает тело, произнести слова становится тяжело, даже невозможно, просто язык прилип к небу. К жизни возвращают только его глаза, черные, как небо над нами. Только наверху звезды, а в его взгляде ни одного светлого лучики. Бездна, что манит, темнота, что завораживает. Но ей хочется доверять. Вверить ему свою жизнь?
Он смотрит на меня и выжидает. Ведущий уже что-то говорит, готовит всех ко второму заезду, а он так и стоит и смотрит, практически не моргает.
А потом решает за меня. Глеб почувствовал. Меня.
– Марат, шлем свой дай!
– Че? – он не с нами, уже обсуждает что-то с каким-то парнем, все еще радостный и довольный.
– Шлем, говорю, дай.
Забирает у него ярко-зеленого цвета защиту и помогает мне надеть на голову, а потом надевает свой ярко-синий, под цвет его машины.
Помогает мне сесть в машину. Я не здесь, моя душа вылетела и наблюдает со стороны, сверху. Она маленькая, но яркая звездочка, что будет освещать нам путь. Тело деревянное, не слушается. Но несмотря на это, у меня внутри огонь, он сжигает все сомнения. Вот так беспощадно. Или это так адреналин распыляет? Нет, это не сцена, не закулисье, где отсчитывают секунды перед тем, как взмахнуть ногой в следующем па. Это другое. Новый мир, который открывает мне Глеб. Он такой же живой, как и мой. Здесь свои правила, свои слова. Но здесь стираются границы. Они рушатся под шквалом чужих голосов, рева мотора и черных глаз Глеба. Он рушит мои границы.
– Готова? – он повернул ко мне голову, где видны только его глаза.
– Да! – улыбнулась ему. Стены моих границ уже дали трещину. Давным-давно.
– Тогда вперед, балеринка!
Глава 14.
Глеб.
Нога на педали газа, моя рука на ручке двери. Она должна быть открыта, только после знака я смогу закрыть и стартануть с места. Сейчас в заезде пять машин. Одна из них Тойота Веросса, довольно сильный соперник, и Порш 911 серии. Я специально поменялся с Маратом местами. С такими машинами он бы точно не финишировал первым.
Три.
Два.
Один.
Мила закрыла глаза, дышит часто и глубоко, руки на приборной панели. Борется со страхом. Он окружает ее, как воздух. Но помочь не сумею, тут работа самостоятельная. Я только могу быть рядом.
Старт.
Педаль вдавливаю в пол еще на первой скорости, меняю ее по возрастающей. Впереди трасса, прямая, окруженная бордюром и лесом. В спину дышит Веросса, резвая и грубая. Никогда ее не любил. Мы идем колесо в колесо, это опасно, можно зацепить соседа и улететь в кювет на такой скорости. Трое позади, вижу в зеркале. Пока наблюдал за Поршем, Веросса практически поравнялась со мной, прижимает к краю.
Слышу визг Милки, вцепилась ногтями в обивку. Тойота пытается атаковать, но не рассчитывает свои силы. Впереди поворот, первый на пути. Я вхожу в него по внутреннему радиусу, где заднее колесо чертит мою траекторию. Моя малышка, слышит каждое мое желание, а потом его исполняет. На выходе из виража теперь открываться можно смело. Уверен, если и будет занос, то не напугает – как правило он плавный.
Стремительно лечу по трассе, оставив соперников позади. Веросса открыто пробует обхитрить Порш, делает обманный маневр, чтобы обогнать, но пилот тоже хитер. Если сейчас их настырность не успокоить, то будет краш. Во втором заезде и сразу лишиться двух машин – обидно.
Стараюсь не отвлекаться. Милка так же наблюдает в зеркале за бойней сзади нас, выглядит уже не как испуганный зверек. Хочется улыбнуться ей, поддержать, но понимаю, что не время. Соперники сзади все еще дышат в спину. Я еду агрессивно, но безукоризненно. Все же понимают, что, чем выше скорость, тем выше процент риска. А он должен быть оправдан.
В следующий поворот зашел быстрее, чем нужно – просто отпускаю акселератор, и автомобиль при поддержке системы стабилизации ввинчивается в вираж. Легкость. Она наполняет, когда отпускаешь себя. Правда чувствую себя повелителем. Адреналин прожигает вены, просачивается во все органы, но это жжение приятное, оно дает силы. Я буду не я без этого. Часть меня, часть моей сути, часть моей жизни.
Финиширую первым, за мной через четыре секунды вырывается Порш, за ним Веросса.
Толпа ликует, Марат подбегает, стучит в стекло, оглушает даже в шлеме. Пока не обращаю на него внимание. Он как муха, что зудит и мешает. Смотрю на Милу. Она так и смотрит вперед, руками опять подпирает приборную панель, грудь часто вздымается, словно она бежала все это расстояние самостоятельно.
– Мила? – тормошу ее за плечо, – ты как?
Ноль реакции. Черт. Может, недооценил ее. Мне показалось, она хотела быть со мной вместе. Ее глаза просили об этом.
– Мила? – чуть громче ее зову, – машину окружают люди, просят выйти, уже все машины зашли за черту финиша, готовится следующий заезд.
– Боже, ты каждый раз так быстро ездишь? Мне показалось, я видела свет, – голос тихий, с хриплыми нотками.
– Свет? – ну твою мать…
– Ну, скорость света.
– А, вот ты о чем, – стучат в стекло громче, – Я уж было подумал.
Она снимает шлем и, наконец-то, смотрит на меня. Вижу отражение огней в ее глазах. Но они также полны восторга. Передо мной Мила, что выпустила свою темную сторону на волю – погулять и подышать свежим воздухом. Улыбаюсь этим мыслям. Захотелось прикоснуться к ней. А еще странное желание, чтобы она мне в этом отказала. Хочу увидеть ее зубки. А то, что они у нее есть, я теперь не сомневаюсь.
Мы смотрим друг на друга, как в замедленной съемке. Откат. Сначала мы мчались на запредельной скорости, а теперь для баланса все вокруг должно замедлить свой ход.
Шоколадные глаза полны тепла. Оно так и искрит им.
Хочется ее поцеловать. Адреналин еще в крови. Бешеный поток никак не успокоится. Все из-за него, определенно. Других объяснений нет.
Дыхание Милы тоже еще частит. Она приоткрыла губы, вбирает в себя с шумом воздух, будто начинает задыхаться. Глаза бегают. Понять бы о чем думает, что хочет.
Сочная картина. А потом я притягиваю ее ближе и целую. Мила уперлась маленькими кулачками мне в грудь, но даже не пытается оттолкнуть. Губы у нее сладкие, правда как шоколадка. Провожу языком по нижней губе, на них следы ее страха. Но он вкусный. Хочется втянуть его в себя, забрать у нее. Губы приоткрыты, я без труда и капли ее сопротивления проникаю языком. Долгожданная эйфория. Это не победа, не скорость и не гонки. Может, все вместе взятое, а может, в корне отличается от всего этого. Просто все по-другому, но накрывает так же, с головой. Адреналин, что в крови начал утихать, вернулся снова. Такой же дикий и безбашенный. Я будто снова резко вхожу в поворот, но на сей раз дрейфуя, оставляя черные следы шин и дым из-под колес.
Отстраняюсь от нее. Невообразимо сложно было это сделать. Это вырванная у меня победа, она ускользнула из рук, хитро. Я показал свою слабость сопернику, и он этим воспользовался. Бред. Полнейший бред. В голове сумбур.
Ее глаза закрыты, губы влажные от слюны. Они цвета спелой вишни, но со вкусом шоколада.
А потом она открывает глаза. Удар сердца. Громко, что закладывает уши. Но слышу это только я. Остро и беспощадно меня накрывает. Всему виной эта гребаная трасса и скорость.
– Прости, – резко обрываю я.
– Зачем ты это сделал? – голос ровный, сказываются годы тренировок. Мила себя пытается контролировать, но выдают ее бешеные глаза.
– Чтобы привести тебя в чувства, – вру я. – Ты вышла из берегов.
– Привести в чувства, значит. Я так и подумала, – она касается подушечками своих пальцев губ. Черт, хочу быть ее пальцами. Мне понравилось ее целовать.
– Да, мы же просто друзья, забыла? – ее глаза вспыхнули черным пламенем, что полосует меня и жжет нестерпимо. Я задумался, а что, если мы перейдем черту, дойдем до края? Как она будет кончать в моих руках? И снова запрещаю себе думать об этом.
– Друзей так не целуют, – отворачивается от меня и выходит из машины, оставляя меня одного.
Я выхожу следом. Делаю вдох, чтобы усмирить колотящееся сердце.
– Твой выигрыш, Нава, – Кощей протягивает мне конверт.
– Сколько?
– Тридцать.
Выигрывал больше, но деньги мне не важны.
– Сколько? – в наш разговор вклинивается Мила.
– В машину сядь, мы уезжаем, – довольно грубо говорю я.
– Это все? – она не унимается, мечет в меня огненными шарами, – ты рискуешь жизнью за тридцать тысяч? Ты рисковал моей жизнью за эти гроши? Боже… – она закрывает лицо руками и, мне кажется, я слышу, как она плачет.
Домой едем молча, в какой-то густой тишине. Она давит не только на меня. На Милу тоже, я уверен. Глаза прячет, но и так я знаю, что они красные, слегка опухшие. Она все-таки плакала. Из-за меня? Из-за денег? Из-за чего, бл*ть? Чувствую себя виноватым. Такого не было никогда. А еще неудовлетворение. Оно пропитало мое тело насквозь. Хотел, чтобы она отказала мне? Получай, Нава. Понимаю, что дико хочу ее.
Дома мы расходимся по комнатам. Раньше могли выпить вместе чай с какими-то сладостями, что Мила обожает. За эти недели даже привык к этому. Навевает мысли о семье, о том, какими мы были, когда все еще было хорошо. Мила мне напоминает об этом. А сегодня пусто.
На кухне так никто и не появился.
Глава 15.
Воспоминания из дневника Милы.
Губы до сих пор покалывает. Смотрю на свое отражение в зеркале и не вижу себя. До сих пор не вижу.
Дорогой дневник, девушки все-таки глупы. И я не исключение. Его поцелуй был особенным. Для меня он был особенным. Тебе скажу: мне хотелось, чтобы он продолжался, чтобы Глеб не отстранялся от меня. Глупая была идея соглашаться с ним ехать на гонки и садиться в машину. Его “друзья” полосуют хлыстом по моему и так раненому сердцу.
Снова всматриваюсь в свое отражение: губы те же, но хочется постоянно их касаться, словно они хранят тепло его губ, глаза широко раскрыты, неестественно блестят, щеки пылают. Где Мила? Ее нет.
Рукой провожу вдоль шеи, там, где вчера касался он. Обжигает, мне кажется я вижу эти следы. Только я и вижу. Опускаю руку ниже, пальцами прохожу по ключице, спускаюсь к груди, слегка сжимаю. Представляю, что это его руки. Теплая ладонь, даже горячая. Пальцами провожу по соску – простреливает внизу. Возбуждающе, лишь от одного еще невинного касания. Закрываю глаза и представляю Глеба: как бы он смотрел на меня, как касался, как целовал, что бы сказал? Дышать начинаю чаще. Распахиваю глаза – передо мной совсем безумная девушка, в ее глазах искры, они горят как бенгальские огни, на щеках густой румянец.
Отворачиваюсь. Это стыдно. То, что я хочу сейчас – стыдно. Если об этом кто-то узнает, боюсь представить, что будет со мной.
Только напряжение, что появилось внутри, будто комок чего-то противного, жгучего. Хочется избавиться от него, распустить как клубок ниток. Самое ужасное, я знаю, что помогло бы мне это сделать. Нужна разрядка.
Но не могу, я просто не могу.
От злости и от беспомощности бью кулаком по зеркалу. Порочное изображением не меня никак не исчезает, напротив, улыбается, облизывает сухие губы, увлажняет их. Вижу, как рука опускается вниз за резинку трусов. Девушка в отражении склоняет голову вниз и шире расставляет ноги. Томный вздох, практически стон. Он эхом разносится по ванной комнате, отражается от стен. У нее ужасный голос, проникает внутрь и закрепляется там.
Клубок внизу живота, он такой горячей, разматывает свои нити, а потом заворачивает их в какую-то пружину. Внизу влажно, я чувствую это своими пальцами. Движения медленные, но заставляют желать большего, чтобы он касался меня, он трогал. Стоит только представить, что вместо моей ладони окажется его, вместо моих пальцев его – снова простреливает, на этот раз сильнее. Пальцами чувствую пульсацию, от нее исходит тепло, по длинным нитям клубка оно разносится по телу. Приятно. Очень приятно. Я будто взлетела и зависла в пируэте. Высоко-высоко.
Осознание произошедшего накрывает с новой силой, более мощной. Смотреть на себя сил нет. Чувствую на себе грязь. Это грязное дело – заниматься мастурбацией. Как мне теперь смотреть в глаза Глеба, зная, что именно его представляла на пике перед своим падением?
На кухне тишина. Это хорошо. Не хотелось бы встречаться с Глебом, по крайней мере, не после того, что было.
Быстро одеваюсь и еду на занятия. Внутри раздрай. Меня раздирает чувство вины и удовольствия. Очень полярно. Когда ты смеешься, а в глазах стоят слезы отчаяния. Хочется танцевать, но для себя. Чтобы никто больше не видел. Стряхнуть всю грязь, что налипла.
На классе сажусь в самый угол, чтобы никто не заметил. Глупо, я боюсь, что по моему лицу можно все понять. На нем будто мигает красная лампочка. Вижу спины девчонок, они что-то шепчут, иногда оборачиваются и смотрят в мою сторону. Нет, этого не может быть, это не правда. Они не могут понять, что я своим руками довела себя до оргазма.
Зойка сидит рядом, ничего не спрашивает и не говорит. Благодарна ей за это. Ответов все равно у меня нет.
Я дошла до той грани, когда готова выпустить темную Милу, чтобы получить ту разрядку, о которой мечтала. А потом наказать ее, что посмела вырасти во мне. Откуда она взялась? И кто ее вскормил? Глеб. Вот ответ на мой вопрос. Но на него зла нет. Только на себя, что позволила мечтам осуществиться, а мыслям выйти наружу.
– Мила, выходи в центр, – Ирина Григорьевна, ее голос далекий, будто из прошлой моей жизни.
– Я?
– Живей давай.
В центре зала Никита с Соней. Они танцуют па де де из Спящей красавицы.
– Пробуй ты.
– Что именно?
– Мила, ты смеешься надо мной? Танцуй. Пробуй Аврору. Сонечка, посиди пока, отдохни.
Именно сейчас, когда я пытаюсь разобраться в себе, мне придется играть и танцевать. Еще одна мечта, что решила исполниться не вовремя.
Стараюсь взять себя в руки, отстраниться. В такие моменты вспоминаю, как танцевали балерины на сцене. Я представляла себя вместо них, чувствовала каждое их движение, ловила каждую эмоцию. Закрываю глаза. Отгоняю от себя воспоминания своего отражения в зеркале. Не сейчас, пожалуйста.
Никита улыбается мне, как и всегда. Стараюсь ответить взаимностью. Выходит скверно, даже очень.
Считаю.
Музыка начинает играть. С каждой нотой, что врывается в клетку, становлюсь той Авторой, которая любит своего принца. Я не Мила, я принцесса по имени Аврора, единственная и любимая дочь своих родителей.
– Хорошо, Никита. Мила, ниже арабеск! Ногу выворачивай! Вот. Помни, ты влюблена в него! Лицо, следи за эмоциями. Улыбка, Мила! Смотри на кисть!
В балете ты со временем привыкаешь, что тебя могут касаться чужие руки. Твое голое тело: руки, ноги, бедра, талия, даже грудь. Поначалу противилась, мне казалось это нарушением моих границ, но это верный путь в никуда.
Никита бережно меня трогает, словно я правда фарфоровая, хрупкая. У него теплые руки, и у меня нет чувства чего-то чужеродного, непонятного мне. Это же Никита. Тот, с кем я была знакома с семи лет.
– Мила, вот здесь у тебя ниточка, она натягивает тебя, понимаешь? Если ты отклоняешься от своей оси, то Никита не сможет тебя поддержать так, как надо! – громко говорит Ирина Григорьевна.
Снова повторяем поддержку, его руки у меня на талии, потом пируэт. Чувствую, что его потряхивает. Он волнуется. Это меня сбивает, и я чуть не падаю.
– Мила!
– Это я виноват, – защищает меня Никита.
Мы останавливаемся, чувствую, как пот струится по спине. Хочется почесать эти места, кожа немного щиплет. Мучает жажда. Все вместе взятое на время заставляет меня забыться.
– Никит, с тобой все в порядке? – подхожу к нему.
– Да. А что такое? Такое ощущение, что тебе некомфортно со мной танцевать. Я права? – он отводит глаза, правду говорить не хочет, но и врать тоже не спешит.
– Мила, я просто устал.
– Ты же прекрасно знаешь, что это не оправдание. Если хочешь, мы может задержаться и еще потренироваться?
– Посмотрим… – Никита уходит и оставляет меня одну стоять в пустом помещении. Я слышу свое дыхание, оборачиваюсь и вижу отражение. Снова в той ванне, где на меня смотрит темная Мила.
Плачу. Я поступила плохо, но от этого сладко. Такая вот горькая сладость.
У нас с Зойкой есть свое место, оно на последнем этаже здания, за углом после крайнего кабинета. Его не сразу можно увидеть, только если знать, что этот закуток там имеется.
Мы прячемся там, если нужно побыть одному. Или вдвоем, когда нужна поддержка.
Быстро поднимаюсь по лестнице. Хорошо, что на пути никто не встретился. Глаза красные, носом шмыгаю очень громко. Преподаватель по этике наверняка отчитал бы меня. Сейчас все не имеет смысла. Я, возможно, первый раз в своей жизни поняла, что то, что важное – оно не вписывается в правила приличия, которыми меня пичкали с рождения. Важное – внутри, его надо разбудить, растормошить, показать его ценность.
Зойка сидит уже там. Ждет меня? Или у самой что-то случилось? Сидит на полу, так же, как в тот день, когда мы с ней познакомились. Уткнулась лицом в колени, спина поднимается от глубокого дыхания. Она, очевидно, слышит мои шаги и поднимает на меня свой взгляд. Зойка точно не плакала, в отличие от меня. В этом мы разные. За все время я видела ее слезы только один раз. О причине она мне так и не сказала. Сегодня мне показалось, что она на что-то зла, но будто надела на себя очередную маску. Улыбается мне, думает, ничего не заметила. Впрочем, если ей удобно, то пусть будет так, как она хочет.
– Ты чего сегодня такая, Мила? Рассказывай.
– Да так, – у меня от Зойки секретов нет, но сейчас отчетливо понимаю, что наши отношения с Глебом – только наши.
– Ну ты чего, Мил? С Глебом какие-то проблемы? – прозорливо отмечает она. – Говори, станет легче.
– С Глебом все прекрасно, Зойка, – она из сумки достает упаковку M&M’s и озирается по сторонам. – Мы тут одни. Ты чего?
– Вдруг, – берет в рот одно драже и закатывает глаза от наслаждения.
С семи лет Зойка ограничивает себя в сладком. Важен не столько вес, сколько правильная комплекция. Мне повезло, Зойка же склонная к полноте, как она сама говорит. Я же могу есть все. Вру, опять. Только то, что одобрено мамой.
Но помню, Глеб через неделю после нашей свадьбы позвал меня перекусить, как он выразился. Я думала, он пригласит меня в ресторан, даже подобрала платье, придумала образ. К нему бы подошли жемчужные сережки, что мне подарил Павел Навицкий – сувенир из Вьетнама. Но Глеб привез меня в бургерную. Сейчас снова вспоминаю, и мне хорошо от этих воспоминаний. Поначалу был шок, за которым я скрывала свою радость, боясь показать ее.
Он заказал мне самый сочный и вредный бургер и картошку фри с ужасным сырным соусом. Но было так вкусно и снова запретно. Все, что касается Глеба окутано запретом. Мы ели эту неправильную еду и смотрели друг на друга, улыбались. Он сказал, что рад нашей дружбе. В нашем с ним положении – это лучший выход. Бургер был вкусным, картошка была бесподобной, даже ярко-желтый соус тоже вызывал восхищение. Но потом Глеб меня отвез домой, а сам уехал, “по делам”, как он выразился.
– Что думаешь на счет прослушивания? – Зойка опустила глаза, она мечтает попасть во Францию, просто бредит ей. Хочет, чтобы ее выбрали из сотни претенденток.
– А что тут думать? Здорово. У нас появился шанс.
Зойка еще какое-то время сидит, понурив голову, бросая в рот разноцветные орешки. Хочется подойти и обнять, спросить, что же все-таки ее тревожит. В этом теперь я уверена. И тем не менее не лезу.
– Наблюдай за Соней, – тихо произносит она, – не нравится мне, как она загорелась. Эта сука точно что-то может подстроить, особенно, когда ты пытаешься у нее увести роль Авроры.
– Боже, Зойка, ты о чем сейчас? Соня, конечно, та еще, мадемуазель, но не опустится же она до такого?
– Как знать, Мила, как знать. Помнишь, как тебе пачку испачкали перед выступлением? Какой был класс? Второй? Третий?
– Третий, – не верю я своим ушам, краска отхлынула от лица, выгляжу как тень самой себя. – Я даже маме ничего не рассказывала. Она бы очень расстроилась.
– Конкуренция, Мила. Я о ней тебе говорила.
– Даже в таком возрасте?
– Всегда, Мила. А будет не просто выступление. Это шанс поехать во Францию. Мечта? Больше, Мила. Это мечта каждой из нас.
– Ты меня пугаешь…
– Ладно, не бойся, может, я говорю все это из-за своего настроения. Прости.
– А что с ним?
Зойка долго не решалась мне сказать правду, ее взгляд бродил то по моему лицу, то по стенам вокруг нас.
– Я расстроилась, что ты будешь Авророй в паре с Никитой танцевать. Мы же с тобой должны были исполнять вариацию из “Конек-Горбунок”, а теперь…
Домой возвращаюсь с двумя билетами на руках. Щелкунчик – одна из моих любимых постановок. Мне хочется показать ее Глебу. Он пригласил меня в свой мир, может, пора ему показать мой? Кто знает, какой мостик будет следующим между нами.
Ложусь спать, сегодня был тяжелый день. Мной написано пять листов: чувства, мысли, ожидания, переживания. Но пора переворачивать страницу и идти дальше.
