Дарья Белова
Просто друзья
– Глеб! – пытаюсь я докричаться до него, упираюсь руками в его грудь, отталкиваю.
Ловлю его взгляд. Черный дьявол, что вселился в него. От этого страх становится еще более безумным. Я больше не стою на сцене, не слышу музыку, не танцую. Я бегу как можно дальше, чтобы спрятаться от всего мира, закрыться на все замки. Это выше меня.
– Мила, – голос грубый, тихий, он вибрирует и я чувствую грудью его вибрацию, – доверься мне, прошу.
– Мне страшно, Глеб.
– Ты боишься меня? Или того, что будет?
– Все вместе, – мой голос настолько тихий, что невозможно разобрать ни звука, но Глеб все слышал.
– Посмотри на меня. Я никогда не сделаю тебе больно. Но именно сейчас надо потерпеть, – Глеб целует меня. Нежно касается моих губ. Он наконец-то понял, как коснуться не только моего тела, но и моей души. Сейчас его поцелуй – это начало нового. То, о чем мы даже не догадываемся.
Резкая боль. Она разрывает пополам. Внутри словно разлилась эта лава, что приносила такое тепло телу.
– Глеб! – я кричу его имя, будто он поможет мне не испытывать то, что сейчас испытываю я.
– Тихо, Милка. Все хорошо. Сейчас все пройдет. Дыши. – Глеб не двигается, нависает надо мной. Я вижу его напряжение, чувствую каждую мышцу. А взгляд… Я чертова грешница, потому что тот дьявол в его глазах, он готов сразиться с самим Богом, только чтобы забрать на себя мою боль. Дьявол, что ставит меня выше себя.
– Черт, это больно. Очень.
– Понимаю, Милка, – целует мои щеки, нос, снова возвращается к щекам. Он едва касается, но его рваные и такие нежные поцелуи будто из другого мира. Они не от Глеба Навицкого.
Плавные поступательные движения. Они больше не причиняют адскую боль. Но еще есть не то жжение, не то щипание. Словно по открытой ране пройтись грубой тканью.
– Расслабься, – слышу я.
Дышу чаще. Это не рай, как говорили девчонки. После него не хочется разбиваться вдребезги, чтобы сложить себя по частям. Сейчас другое. Я вижу Глеба, его эмоции на лице, его движения. Его руки касаются меня, везде. Это правда расслабляет. Даже начинает что-то теплое разливаться по телу.
Боль и правда уходит. На ее место приходит томление внизу живота. Похожее никогда не испытывала. Сладко, тягуче. Глеб ускоряется, как только понял, что можно. Прочел это в моих глазах. Я закатила их от удовольствия. Снова та волна, накрывает меня своим оделось. Раз за разом.
– Милка, потерпи еще немного.
– Я в порядке, – мой голос такой же низкий, как и у Глеба.
Слышу свой первый стон. Он от одной из волн, что мягко укрывает. Стон Глеба похож на рычание, оно утробное, грубое, но тихое. Несколько быстрых толчков, глубоких и жадных. Неприятно самую малость, боль ноющая, потягивающая и почти не ощущается. Я только чувствую, как Глеб напрягся на последних движения, крепче обнял меня, сжал. Его шумный вдох я слышу рядом со своей шеей – он втягивает не воздух, а мой запах, мой аромат.
Глеб укладывается рядом, сняв уже не нужный презерватив и кинув его в сторону. Утягивает меня за собой. Слышу биение его сердца. Такое быстрое, словно оно мотор его машины, нарезает очередной круг по трассе.
– Бл*ть, я сожрал плитку шоколада.
– Интересное сравнение, – я улыбаюсь, – может, тебе принести его? Есть кусочек в холодильнике.
– Нет, Милка, у меня аллергия на шоколад. Был один единственный раз, когда я его пробовал. И потом оказался в больнице. С тех пор не ел. Но помню до сих пор его вкус, его запах. Ммм… Прям как ты. Ты – мой шоколад.
Глава 22.
Воспоминания из дневника Милы.
Я не видела Глеба несколько недель. Он просто исчез из моей жизни. Вот так легко и непринужденно: открываю глаза после той единственной ночи, когда мы стали ближе на несколько световых лет, а осталась я одна. Только след на подушке, где он спал, и смятые простыни. Еще аромат его туалетной воды. Ей будто пропитались стены, потому что я слышу ее повсюду, даже на кухне после того, как приготовила ужин.
Сначала я была гордой. Запрещала себе думать о нем. Но это оказалось бесполезно. Наивно. Его уже не вытравить, не изгнать из себя.
“Абонент вне зоны действия сети” – моя подружка, с которой даже не пообщаешься, она твердит одно и тоже, стоит мне набрать его номер. Мне хотя бы узнать, что с ним все хорошо. И только темная Мила, которую он вскормил, грызет изнутри: с кем он? Уехал из твоей постели к другой? Кто она? Могу ли я с ней сравниться? Парадокс: во всех сферах своей жизни мне приходиться с кем-то конкурировать. В балете за право быть лучшей, в личной жизни за право быть с Глебом, быть близкой ему.
– Да, Зойка?
– Ну что? Объявилась твоя пропажа?
– Ты про Глеба?
– Нет, про девственность твою! Про Глеба, конечно.
– Еще нет. Слушай, может, мне в полицию заявление написать?
– Ага, но лучше в ЗАГС, на развод подать. Кобелина, – ругается Зойка.
– Не говори так. Он не ожидал, что мы с ним… Договаривались же на свадьбе быть просто друзьями, а вышло…
– А вышел секс. Вы как маленькие. Два взрослых человека, муж и жена. И дружба? Вы больные? Или мазохисты? Рано или поздно… Не бывает дружбы, особенно между мужчиной и женщиной.
– Зойка, он никогда не проявлял ко мне интереса. Я же для него маленькая девочка Мила, что молчаливое продолжение своих родителей. Я уверена, имя мое запомнил только после того, как поженились, несмотря на то, что знакомы с ним долгие годы. В этом весь Глеб.
– А ты? Он тебе нравится?
– Зойка…
– Ну что Зойка? Я тоже знаю тебя не первый год.
Наш недолгий разговор. После него стало еще противней на душе. Зойка – моя подружка. Но вместо поддержки сейчас ощущение ненужного мне давления с ее стороны. И мне бы сказать ей об этом, но не могу. Внутренний тормоз. Включается, когда не надо. Поговорить бы с Глебом, когда нужно нажимать на педаль тормоза? А когда нажму, что меня ждет? Резкое торможение?
В зале суматоха. Идет распределение ролей. Ирина Григорьевна громко что-то говорит, даже ругается, вижу слезы на глазах девчонок. Парни тоже поникшие.
Соня… С Соней тоже все сложно. Она стоит в углу и смотрит в одну точку. Никогда раньше такого не было. Это же Соня, что считает себя лучше, талантливей других. И за все время нашей учебы я решаю подойти к ней. Может, мне стоит поздороваться?
– Соня? С тобой все хорошо? Выглядишь неважно, – решаюсь я.
– У меня лучше некуда. А вот ты опять отстающая, Мила, – оскал опасной хищницы.
– Не поняла.
– Я остаюсь танцевать с Никитой. Я – Спящая красавица, поняла? Думала, что несколько раз тебе позволили играть мою партию и все? Сразу в лидеры выбилась? Нет, Мила. Эта роль моя, ясна?
Гнев растет внутри меня. Такой жгучий комок. Он поднимается вверх и застревает противной тошнотой в желудке. И накрывает отчаяние. Потому что все, что я держала у себя в руках, высыпалось. Бусинки, что так хотелось нацепить на прочную леску. Оказалось, одного желания мало.
– Ирина Григорьевна, это правда, что роль Авроры снова будет исполнять Соня?
– Да. И это не обсуждается. Возвращаешься к Зое.
– Нет. Это моя роль. Вы же видите, что у меня получается лучше. Мы с Никитой уже хорошо все отрепетировали. Наш дует более гармоничен.
– Ты меня учить будешь? Ты, что не добилась ничего? Какую ценность ты представляешь? Что значит твое слово? Лучше говоришь, чем Соня? Ты девочка, что думает, что талантлива. На деле же безэмоциональная и деревянная кукла. Еще учить и учить тебя, поняла?
Мне очень сильно хочется плакать. Тот противный тошнотворный ком застрял в горле. Это уже не злость. Это обида. Но такая сильная, она ошпаривает меня изнутри.
Врываюсь в раздевалку, все эмоции у меня написаны на лице. Кулаки сжаты, дышу часто. Если не успокоиться, можно наломать дров.
Зойка сидит на скамейке. Она тоже зла. Смотрит на меня исподлобья. Скрещиваемся с ней взглядами, как в поединке. Только кто против кого сражается? А главное, какова наша цель?
– Ты слышала? Иринка эта снова ставит меня на Конька Горбунка. Ведь я должна быть Авророй. Не Соня, – бью кулаком по шкафчику. Больно, но немного отрезвляет.
Не узнаю себя. Та Мила, что раньше радовалась бы тому, что танцует такой прекрасный отрывок из другой сказки. Она бы улыбалась. Трудилась и танцевала. Кем я становлюсь? Или правильней будет сказать, кем я стала?
– То есть не хочешь танцевать со мной? Низко для тебя, да? Миле Апраксиной нужно быть выше? Или вернее будет спросить Миле Навицкой?
– Я просто не хочу танцевать ту вариацию, мне нужно па де де из Спящей красавицы. Мне нужна Аврора.
– А я, думаешь, хочу, что мне дали? Думаешь, я не хочу Аврору?
– Видимо не хочешь, раз так спокойно рассуждаешь?
– Да что с тобой такое? – Зойка не выдерживает, подскакивает с лавочки и смотрит на меня зло, даже надменно. – Твой Навицкий на тебя так повлиял?
– Может он, наконец, меня раскрыл? Настоящую Милу?
Кипящая вода, что бурлит и плюется такими огненными и обжигающими каплями. Да, пожалуй, это то, что творится у меня в душе. Она словно кипяток, выплескивается за края, травмирует всех, кто рядом.
Забегаю домой. С шумом открываю дверь. Еще чуть-чуть, и она громко ударится о соседнюю стену. Позор. Если в этом состоянии меня увидит мама, будет разочарована. Нет, не на то, что злюсь, а то, что даю волю этому чувству, не могу его контролировать. Так нельзя.
Но знаешь что, мама, мне все равно. Когда это чувство, эти эмоции сильнее меня самой, кто я буду такая, если проглотить все, подавить в себе, раздавить в зародыше.
Испытывала ли я нечто подобное раньше? Нет. Сейчас будто прохожу испытание на прочность. Кто меня испытывает? Балет? Мир Искусства, что не терпит равнодушия и слепого поклонения? Или Глеб, который таким образом вытаскивает темную Милу, но убивая светлую и чистую мою сторону.
Выдохнув, сажусь на пуфик в коридоре, закрываю глаза, считаю до десяти в попытке как-то успокоить себя, утихомирить.
Вижу обувь. А еще верхнюю одежду, она висит на вешалке, на его вешалке. Будто и не было этих недель. Те же кроссовки, та же куртка.
Медленными, я бы добавила еще тихими, шагами прохожу в зал. Крадусь.
Глеб сидит на диване, на коленях ноутбук. Взгляд сосредоточен. Вокруг него какие-то бумаги, документы. Телефон иногда издает звуки – входящие сообщения. Он бегло их просматривает. Ни улыбки, никакой эмоции после прочтения. Шустрая мысль закрепляется в моей голове – не от любимой женщины сообщения.
Он работал. Все это время он работал. Глупая Мила. Я ни разу не подумала о том, что стоило позвонить ему в офис. Позорно прикрываю глаза. Делаю глубокий вдох, с ним набираюсь сил.
Дохожу до Глеба и встаю перед ним, ногами касаясь его колен.
– Пришел… – тихий, но уверенный голос.
– Угу, – не отрывается от экрана, что-то изредка печатает.
– И где ты был? – быстрый взгляд, в его глазах ярость.
Что ж Глеб, настало время, когда мы равные соперники. Тебе нравится темная Мила? Добро пожаловать домой, сука!
– Мила, не начинай, а! Иначе превратишься в типичную бабу, – снова ярость в глазах, секунда – и взгляд направлен на экран.
– Типичная баба, значит.
Ненавижу тебя, Глеб Навицкий! Сколько мне еще записей в дневнике надо сделать, чтобы эта мысль укрепилась? Чтобы она мигала красным, как только увижу тебя. Будь ты проклят!
Подхожу еще ближе, наклоняюсь и смотрю сверху вниз.
Моя суть сейчас – это Богиня Кали. Пугаю и не напрасно. Ярая и гневная, представляющая собой разрушительное проявление космической энергии.
Для него меня сейчас нет. Это и задевает за живое, и придает сил. Даю себе несколько секунд перед тем, как разрушительная энергия внутри меня выплеснется наружу.
Беру его ноутбуку и со всей силы кидаю об стену. Он разлетается на две равные части. С грохотом приземлились они на пол. Из них вылетают какие-то детали, возможно, важные. Но не для меня и не сейчас. Это мусор, мишура, пыль, что мешает творить. Телефон, в очередной раз издав противный писк входящего сообщения, летит также в стену. Моя ярость опасна, мой гнев разрушающий. Вот она – другая сторона женской души. Возможно, потом я буду жалеть, а сейчас, я выпускаю на волю всю боль, что копилась, весь гнев, что прятала, всю обиду, что копила. Всех демонов выпускаю, никого и ничего не оставляю. Ваза, кружка с недопитым чаем, книги, лампа на столике…
Глеб смотрит. Глаза широко раскрыты, губы сжаты в тонкую линию. Он встает с дивана, Глеб намного выше меня и сильнее. Понимаю, что в его власти скрутить меня в два счета. И хочу, жажду, чтобы он так сделал. Чтобы взял меня, поцеловал. Как тех, с кем он был все это время. После меня.
– Ты дура? Совсем мозги вытекли в своем балете? – зло цедит он сквозь зубы.
– Что ты сказал? – двигаюсь в его сторону.
Сейчас Глеб Бог войны – Арес. Такой же жестокий и дикий, что ему не сразу нашлось место в Пантеоне. Глупый Зевс, так и не понял, что он – сила и мощь, что не боится ни гроз, ни ветров. Но мне он не страшен, и я его не боюсь.
Глеб в считанные секунды оказывается рядом, от него исходит запах мужчины. Сейчас это опасность. Желанная. Он заламывает мне руки, что невольно нагибаюсь, прислоняюсь грудью к дивану. Глеб сзади, прижимается ко мне. Чувствую его пах. Он напряжен, будто его заводит эта игра.
Пытаюсь выкрутиться и понимаю, что эти попытки бесполезны. Я обездвижена.
– Пусти! Ты… Я ждала тебя! Все эти недели я ждала тебя, Глеб. Ночами не спала. Из-за тебя. Не могла без тебя уснуть. Ненавижу! Где ты был? С кем ты был? – выплевываю слова, как пули, не задумываясь.
– Ты забываешься, Мила. Мы… друзья! Не больше! С кем я был тебя волновать не должно. Поняла меня? – голос повышает. Злится, уже не на меня, на себя.
Понимаю, что мой гнев сейчас сменится слезами. Они душат меня.
Хватка слабеет, Глеб отпускает меня, а сам валится на диван, закрывая глаза и откидывая голову назад.
Первый всхлип, такой густой, звонкий. Он – начало катастрофы, что разразилась бы в любом случае после случившегося. Слезы горькие, я чувствую их вкус. Крупные капли скатываются сначала по щекам, потом чертят свой путь по уголку губ и капают вниз. Скрывать я не хочу. Пусть видит меня такую: и злую, и в отчаянии, и в горе, и в слезах. Не темная Мила и не светлая. Я просто Мила, что запуталась в себе и своих чувствах.
Глеб встает и уходит. Вот так молча. Как и в прошлый раз. Оставляет.
– Ты куда?
– Трахаться! С кем-нибудь! – не удостоил меня даже взглядом.
– Нет! – я вскакиваю и бегу за ним в коридор, потому что больше не позволю бросать меня. Со мной так нельзя.
Пытаюсь забрать его куртку. Движения резкие, как в борьбе. Впрочем, это и есть борьба. Вещь падает на пол. Но это меня не останавливает. Глотаю слезы, ругаю, кричу, бью его своими кулаками, только ему это нипочем. Глеб пытается поймать мои руки, попытка удачная, он снова меня обездвижил. Но не хочу так просто сдаваться. Я вырываюсь, выкручиваюсь, пока силы еще есть. В этой борьбе живой я не сдамся.
Он вжимает меня в себя, что я становлюсь как кукла, что связали по рукам и ногам, остался только взгляд, он гневно выжигает Глеба, его красивое лицо, его красивые губы, которые мне так нравилось целовать. Хочу сжечь его всего, на обломках своих же чувств, бросив спичку и подлив бензина из его же малышки. Эпичная концовка. Но все, что мне удается сделать, это плюнуть в него, в его лицо, на котором я уже вижу улыбку победителя. Плюю с удовольствием, прыскаю ядом.
– Сука!
Момент, когда ты застываешь в воздухе. Эта секунда, не больше. Но она как кульминация танца, его вершина. Такая сложная и интересная одновременно. Сейчас этот момент – его поцелуй. Губы, что накрывают мои. Влажно и страстно. Наши чувства – оголенные провода, слишком беззащитны и открыты. Непозволительно для нас, для друзей. Если их соединить, будет разряд, он убьет нас. Этот поцелуй – он разряд, током проносится по всем венам, по всем косточкам моего тела. Глеба кроет так же, его потряхивает. Он целует не так как раньше. Сдался. Мой Глеб Навицкий сдался мне.
Глава 23.
Воспоминания из дневника Милы.
Глеб отстранился от меня так же резко, как и начал. Словно опомнился. А потом прижал меня грудью к стене, дышит часто, я чувствую его дыхание. Рукой задирает свитер, сжимает грудь. Сейчас не страшно. Руками обхватываю его шею. Царапаю.
– Бл*дская балеринка! – выдыхает он в меня.
Слышу звук пряжки ремня. Такой звонкий, что разрезает пространство. Предвкушение чего-то колючего, что заставляет кожу покрыться мурашками. Долгожданные касания. Они жадные, нетерпеливые, жесткие. Я ощущаю их на своем теле.
Глеб не церемонится, будто чувствует, что сейчас нежность, легкость – лишние. Они как ненужные элементы всей нашей конструкции, что мы сами построили.
Где-то отдаленно слышу свой стон. Пошлый, но хочется его повторить. Теперь мой голос не кажется каким-то чуждым и странным. Сейчас это музыка, вступление перед основным актом. Я скрипка, тонкий звук, что исходит от аккуратного, но верного касания смычка.
Можно ли сейчас хотеть своего мужчину больше, чем я сейчас? Такого близкого, но вместе с тем очень далекого.
В какой-то спешке, боязни не успеть, задеваем вещи вокруг. Что-то бьется, что-то просто падает. Шум, звон, стоны, мат Глеба – как маячки. Они закрепляются внутри, заставляют идти дальше, помечают нашу тропку. Мы идем по ней вместе. Дико, в чем-то даже по-животному низко.
Моя шея в его власти. Хищник оставляет на ней свои укусы, не смертельные, но чувствительную кожу слегка саднит от них. Боль, которая воспринимается как награда. Он ведет своим горячим языком вдоль шеи, ключицы, с каким-то утробным рычанием сжимает, вдавливает в стену. А потом расстегивает пуговицу на моих джинсах и расстегивает молнию. Еще один маячок.
Рука горячая, как капли того кипятка, что бурлил во мне несколькими минутами ранее. Он ведет ее вниз, задевает чувствительные точки, и мне хочется стонать громче.
– Бл*ть, только не сдерживайся! – шипит мне ушко. Хочется большего, чтобы прикусил мочку, как в прошлый раз, чтобы говорил, шептал. Только мне.
– Глеб…
– Если скажешь, чтобы прекратил, то не выйдет, шоколадка. Я тебя сейчас здесь трахну.
– Тогда трахни уже.
Голоса чужие, они не принадлежат Глебу и Миле. Это два человека, чьи желания низменные. Но от них стреляет, на поражение. Два безумных, умалишенных, их цель – касаться друг друга, еще не исследовать – сейчас на это нет времени. Томление – чувство, что неуместно, ласка – для нее уже поздно. Просто жесткое дыхание, частые стоны, влажные звуки и взрывы самой мощной бомбы перед глазами.
Я не вижу Глеба, только чувствую. Передо мной стена в жуткий, как мне теперь кажется, цветочек.
Глеб уже успел приспустить свои джинсы, я чувствую его напряженный пах, как тогда в зале. Он правда возбужден, его эрекция упирается мне в ягодицы. Когда он толкается в меня, кажется, мир рушится, стены падают. Моя опора – только его руки.
– Если будет больно…
– …терпи? – неудачно заканчиваю я его фразу.
– Дура, бл*ть. Говори!
– Ни за что!
Только микросекунда страха, когда почувствовала горячую головку между ног. А потом снова боль, что отрезвляет. Глеб вошел резко. Глотаю воздух большими жадными глотками, пытаюсь выжить, выбраться через эту густую боль, что концентрируется внизу, как тиски, как горячая колючая проволока, обматывающая меня.
– Глеб, – кричу я.
Ни одного лишнего движения. Он стоит, ждет, пока привыкну. Только целует, немного грубо и очень влажно. След его губ, мокрый след от слюны – на шее, на плече, предплечье. Мучение, такое сладкое, что та самая колючая проволока кажется чертовым спасением в этом мире. Ее уже не хочется разматывать, только скрутить в узел и удерживать.
– Все хорошо…
Глеб двигается сначала медленно, давая мне еще немного времени привыкнуть. Растягивает меня под себя. Каждая венка, каждая неровность – я чувствую все. И это мне нравится. Как кошка, которую взяли за холку и грубо имеют, но остается только мурчать, даря себя другому.
Он сжимает грудь, ставшие чувствительными соски, перекатывает их. Стрела с самым опасным ядом простреливает меня снизу. Слышу свой стон, теперь он сладкий. Его рука спускается ниже, накрывает лобок. Горячий поток струится по моим венам, яд, что впрыснули в кровь. Жарко. Воздуха мало, я дышу часто. Движения не рваные, они быстрые, словно мигающая картинка. Но каждое такое движение, каждый толчок – и ты ныряешь в бездну, где эти картинки разбиваются на мелкие осколки.
Что я знала о страсти прежде? Ничего, абсолютно. Это было просто слово, синоним любви, не такой невинной, как пишут в романах. Страсть, когда любая жгучая боль – радость. Она исходит от него, человека, что рядом, чьи руки – награда, чьи поцелуи – желанная победа, чьи движения внутри тебя – маленькая смерть, после которой мир уже не тот, ты не та. Другая Мила.
Его ладони накрывают мои. Две пары рук, что сплелись как виноградная лоза. Глеб продолжает двигаться во мне так яро, глубоко.
А потом я чувствую, как горячую кожу ягодиц обжигает не менее горячие следы нашего безумия. Он кончает грубо, сжав бедра своими руками, прорычав. Затем разворачивает наконец к себе и вихрем обрушивается на мои губы. Уже искусанные мной, когда я пыталась сдерживать стоны, что рвались изнутри. Глеб не любит, когда женщина в постели молчит. Так он однажды признался. Но мы еще не в постели, Глеб.
Поцелуй, который забирает последние силы. Это уже не страсть, это одержимость. Как он меня называет? Шоколадкой? Он одержим этим лакомством. Он одержим мной.
А я … я просто разрываюсь.
– Все хорошо? – ведет он носом вдоль моей щеки.
– Вполне, Глеб Навицкий, – улыбаюсь как довольная и обласканная кошка. Почти. Ласки сейчас между нами не было.
Он помогает мне салфеткой убрать следы спермы, потом поправить одежду, застегнуть джинсы. Все это делает с ухмылкой, часто заглядывая в глаза. Возможно, он думает, что я ему что-то недоговариваю. А может, вру. Ошибаешься, Глеб. Я тебе никогда не врала. И если присмотришься, то увидишь, что сейчас перед тобой не та Мила, что понравилась тебе. Не темная Мила. Да и не светлая уже. Этот диссонанс порядком меня утомил. Перед тобой Мила, Людмила Навицкая, твоя жена.
Долгожданный глоток воды, заботливо налитый в мою любимую кружку, протянутую Глебом. Улыбаюсь в ответ. Никто из нас не ожидал такого исхода нашей встречи. Именно сейчас мне не терпится узнать, что чувствует Глеб.
Но спрашивать я не спешу, этот момент ценен своей тишиной. Глеб шумно глотает воду, словно не пил все это время. Безумная жажда.
– Может, все-таки скажешь где ты был?
– Мила! – Строго смотрит на меня.
– Глеб, пожалуйста, – смотрю на него умоляюще, потому что ответ мне важен, очень.
– … нет. Тебе знать не надо, да и неинтересно.
Хочется запустить в него еще чем-нибудь. На этот раз, чтобы точно задело. Желательно сердце. И оставить там рану.
– Что теперь будет? Между нами?
Только не говори про друзей. Это уже будет подло. Даже для тебя, Глеб Навицкий. Он смотрит на меня. Взгляд прямой, цепкий. Отвести свой получается с трудом. Он вытягивает ответы на свои вопросы, которые никогда не решится задать.
– Секс по дружбе? А что? Очень даже современно, – взгляд искрит, цепкость сменяется смешинками.
– Ага, еще скажи свободные отношения, – решаю съязвить я.
– Милка, мне с тобой хорошо. Даже забываю, как и почему ты оказалась рядом со мной.
– Влюбился?
– Нет, – жесткий его ответ сбивает с ног. Безусловно, рассчитывать на влюбленность и открытость Глеба Навицкого было верхом глупости, но его тон оставляет гнилые следы внутри, – а ты?
Мой глоток воды, такой же жадный, попал не в то горло, я поперхнулась.
– Вот еще. Я люблю только себя.
Мы еще немного так простояли и общались взглядами, а может убивали ими же.
– Прости, – указываю я на разбитый ноутбук и телефон, – не знаю, что на меня нашло. Навалилось все как-то.
– Да ничего. Мне понравилось, – его черед указывать на коридор, где тоже валяются какие-то разбитые и сломанные вещи.
– Ты давно был на гонках?
– А что? – взгляд снова цепкий. Глеб думает, что я знаю больше, чем он позволяет это мне.
– Хочу.
– Собирайся.
– Правда?
– Шустрее, Мила.
