Дарья Белова
Просто друзья
Глава 19.
Глеб.
Мили сидит рядом. На губах загадочная улыбка, огни города отражаются в ее глазах. Ножкой отбивает ритм песни, что звучит по радио. Какая-то новогодняя и веселая. Частенько поглядываю на нее такую. Сейчас Мила чувствует себя более свободной.
– И куда мы едем? – не выдержала Мила.
– Увидишь. Нетерпеливая, – хитро ей улыбаюсь.
– Ой, Глеб, – широко открывает глаза и хватает меня за руку, что ненадолго потерял управление, чуть не выехал на встречку, – надо маме позвонить. Она же будет переживать. Мы вечером всегда созваниваемся.
– Мила, вот ты как скажешь какую-нибудь х*йню, так потом хоть убейся, – смеюсь.
– А что я такого сказала?
– Ничего. Смотри, до первого пункта мы уже доехали.
Я ничего лучше не придумал, чем отвезти ее за бургером. Она хотела – я исполнил. Ну разве не идеально?
Стоим в очереди, она в это вечернее время длинная. Стою, теперь моя очередь нервно отбивать ритм правой ногой в нетерпении. Мила спокойна, изучает, что же можно заказать. Глаза бегают по строчкам, а губы забавно шевелятся – она читает.
Мы вообще с ней забавно смотримся. Оба в вечерних нарядах, выбираем, какой из бургеров заказать. И мне нравится то, что сейчас происходит.
С несколькими крафтовыми пакетами садимся обратно. Довольные.
– И..все? – с какой-то грустью в голосе спросила Мила.
– Нет. Пристегнись. Нас ждет пункт номер два.
Мы едем по вечерней Москве. Потоки машин делят все пространство на равные геометрические фигуры. Весь город вообще сплошная геометрия: прямоугольные дома, такие же прямоугольные тротуары, трапецевидные крыши.
Мы подъехали к старому дому в самом центре. Высокая сталинская постройка. Многие выстроятся в очередь, чтобы поймать возможность купить замызганную однушку в этом доме.
– Мы где? И что это за дом?
– Здесь раньше жила моя бабушка. Вон видишь красивый балкон на предпоследнем этаже? – я показываю рукой, – вон там она и жила.
– А сейчас? Она…
– Да, умерла несколько лет назад. Я тогда был в очередной раз в Англии. Мне сообщили, когда я уже вернулся домой. Спустя несколько месяцев. Даже не успел попрощаться, – тема до сих пор болезненная для меня. Вообще все, что касается моей семьи вызывает противоречивые чувства: я не хочу ни с кем делиться, что творится внутри, но и скрывать и таить все в себе уже невыносимо.
– У тебя с ней были хорошие отношения? – Мила никак не дает знать, что она жалеет меня. Меньше всего я нуждаюсь в жалости.
– Да. Думаю, можно сказать и так. Я с ней не так часто общался, потому что меня всю мою жизнь куда-то отправляли, в какие-то ненужные пансионы, интернаты. А бабушка… Она единственная, кто мог меня просто обнять при встрече. Как-то она подарила мне модель гоночной машины. Тойота Супра. Любимая моя игрушка была.
– А что с ней стало?
– Ее сломали. С тех пор я не могу найти ее, чтобы заново собрать.
– А я вот не помню ни дедушек, ни бабушек. Меня окружали только родители, а потом еще и гувернантка. Я даже не ходила в школу. Помню Зойка, это моя подружка, очень долго этому удивлялась.
– Мы никогда не сможем быть своими в их мире, Милка. У нас изначально другие вводные данные.
– Но ты же отличаешься. Ты другой.
– Тебе так кажется.
Мы смотрим друг на друга. У каждого из нас своя история за плечами. Ощущение, что мы прожили уже несколько десятков лет, будто знаем столько мудрости, что хватит на целую жизнь вперед. Только это не так.
– Пойдем. Покажу кое-что.
Я беру Милу за руку и веду к подъезду. Открываю дверь магнитным ключом, и мы поднимаемся по лестнице на самый верх.
Есть одно место, о котором знают только жители этого дома. Сняв хлипкий замок на двери, которая ведет на чердак, можно пройти на крышу. Оттуда открывается потрясающий вид на город.
Я узнал о нем еще когда бабушка была жива. Помню, приехал на очередные свои каникула и, даже не заезжая домой, попросил отвезти меня к бабушке. А когда настало время возвращаться к родителям, я убежал. И каким-то чудом узнал про этот замок. Прятался на крыше до утра. Пока вконец не замерз и не проголодался. Даже не мог вообразить, что пережила бабушка. А родители… О них я не думал в принципе.
– Глеб, здесь… У меня просто нет слов. Это… будто смотришь Лебединое озеро в первом ряду, когда умирающий лебедь – Майя Плисецкая. Проникает в самое сердце, – вижу как пара слез скатывается по ее щеке.
– Нет. Это похоже на то, когда до финиша остается несколько сотен метров. Чувствуешь, как по венам с бешеной скоростью течет кровь. Скорость машины и скорость моей крови одинакова. Выжимаешь газ до упора. Триста, двести, сто. Финиш. Тормоз. Финал. Я победитель. И душа ликует. Вот так, – киваю головой в сторону открывающегося вида.
– Кровь по венам… Я перед выходом на сцену чувствую нечто похожее. Пять. Четыре. Три… – она встает на носочки и делает какие-то красивые и плавные движения. Не знаю названия их, но они прекрасны. В ее исполнении особенно, – и я сливаюсь с музыкой, мы одно целое. И танец. Каждая мышца, каждое движение – все под контролем. Такое ликование внутри и ..
– …драйв, – заканчиваю я ее мысль.
– Да, – улыбается Мила и смотрит, наконец, в мою сторону, – драйв.
– Вены – провода. По ним – ток. С каждой секундой он искрит.
– Пока последний аккорд не ударит, – она опускается в реверансе. Запомнил это движение еще на представлении, а потом уточнил у Милки.
– Финиш.
– Конец первого акта.
Ее глаза кажутся темнее, чем они есть на самом деле. Может, причина в скудном освещении. Но не хочется думать так, ведь это банально. Мне хочется придумать другую причину. Например, что я ей нравлюсь.
– Да, Мила. Оказывается, не такие уж мы и разные, – подхожу к ней ближе.
– Думаешь, у нас получится? – отводит она от меня свои темные глаза.
– Что именно?
– Быть друзьями? – бл*ть, опять это слово. Оно жжет. Противный скрип для моих ушей. Мы – и друзья? Да я трахнуть тебя хочу!
Мой взгляд блуждает по ее лицу. Ищу там ответы на свои вопросы, которые сам себе боюсь и задать. Понимаю свои желания, но озвучить даже мысленно их опасаюсь. Как только они, эти мысли, примут форму, то пути назад может не быть. Скользкая и опасная тропа. А напрасно я не рискую.
Наклоняюсь ближе, хочу вдохнуть ее аромат глубже. А может, почувствовать ее дыхание.
– Картошка остынет и будет невкусной.
Сучка. Темная Мила та еще сучка. Но ее хочется приручить. Ты будешь моей, Мила Апраксина-Навицкая. Друзья, бл*ть.
Не глядя на пакет, достаю оттуда картошку в упаковке и вынимаю тонкую соломку. Продолжаем смотреть друг на друга, провоцировать. Мила поджимает губы и прячет свою улыбку.
– С соусом вкуснее, – комментирует она.
– Ну так открой!
Она не смотрит на пакет и вслепую находит маленькую коробочку ярко-желтого сырного соуса. Открывает фольгу, берет одну соломку, макает ее в соус.
Не выдерживаю и краду ломтик картошки из ее рук, облизав уголок своих губ, который испачкал в соусе.
– Это было…
– Нагло? Знаю.
– Это было мое.
– Что мое – твое. И наоборот. Забыла, жена?
Между нами искрит. И чувствуем это оба. Мила заигрывает со мной, ходит по краю. Темная ее сторона опять на прогулке. Чем чаще я с ней, тем больше она любит выходить наружу. Вопрос: что делать со светлой?
– Я был сегодня у отца, – решил я продолжить разговор.
– И что он сказал?
– Ну, перед тобой новый сотрудник Навицкий холдинг, – развожу я руками в стороны.
– Тогда с первой зарплаты жду приглашения в кино, – хитро щурит глаза.
– Я уж думал колье какое попросишь.
– Идея неплохая. Советом воспользуюсь, но позже. А пока я хочу в кино. Чтобы мы были одни в зале. Сели в середине, у каждого по ведру попкорна, – она мечтательно закрыла глаза. Еще немного, и я сам буду желать этого наравне с победой в гонке, – у тебя уже было что-то похожее?
– Нет. Я вообще никогда не заморачивался, как бы затащить девчонку в постель.
– А в кино ходят только для этого? – даже в темноте я вижу ее румянец на щеках.
– А зачем же еще? Фильм я и дома посмотрю. Зачем мне тусить с непонятными там людьми, слышать хруст кукурузы за соседним креслом?
– А я вот ни разу не была, – она опустила глаза, – в кино просто такое видела.
Черт. Хочется теперь исполнить это ее желание. Снять зал и выкупить весь попкорн. Пусть сидит рядом, ест его и смеется над фильмом.
– И какое кино хочешь посмотреть? Умоляю, только не классику и ничего про балет, – Мила отошла от меня, повернулась спиной. Только не закрывайся, если я вдруг сказал что-то не то.
Целую минуту она молчит, пауза затягивается. Становится неловко. Потому что виной всему я со своими дурацкими вопросами.
– А что ты хотел бы посмотреть? – Мила поворачивается ко мне лицом, обнимает себя руками. Кажется такой хрупкой и беззащитной. Я беру плед, что забрал из машины (как он оказался у меня в машине, понятия не имею), накидываю ей на плечи.
– Я люблю про гонки. Но с тобой бы посмотрел Остров сокровищ.
– Твоя любимая книга?
– Да.
– А почему ты загибал те страницы?
– Там мои самые любимые моменты, – подхожу к ней близко. Мила чувствует меня, но не поворачивается. Если она это сделает, то наши лица окажутся еще ближе.
– Замерзла? – вижу, как Милу потряхивает.
– Да.
– Тогда домой?
– Спасибо за вечер, Глеб Навицкий.
– Спасибо за компанию, Мила Навицкая.
Мы спускаемся вниз в тишине. Совру, если скажу, что хочу, чтобы этот вечер закончился. Нет, я бы его продолжил. Но я открываю дверь перед Милой и помогаю сесть на пассажирское сиденье, а потом обхожу машину, чтобы сесть на водительское.
До дома мы доехали за какие-то десять минут. Здесь тихо. Мы проходим в коридор. Наше молчание нарушает только тихое тиканье часов.
Невыносимо хочется шоколада. И велик соблазн, когда стоит та, что может подарить этот запретный вкус.
Я подхожу к ней со спины, помогаю снять куртку и кидаю в ноги. Разворачиваю ее к себе и не встречаю ни доли сопротивления. Слышу частое дыхание. Не только свое. Грудь Милы часто вздымается.
Очертания еще нечеткие – слишком темно. Действую практически наугад, по интуиции. Но верно нахожу ее губы. Кровь закипает, мозг получает долгожданную дозу, уровень моего серотонина и дофомина повышается, мой организм счастлив.
Глава 20.
Воспоминания из дневника Милы.
Смотрю в окно. Снег, что так волшебно падал на Новый год, превратился в лужи, которые замерзли через несколько дней. Январь, что плавно перетек в март. Волшебство, что сменилось банальной историей.
– Разминаемся, девочки, – голос Ирины Григорьевны отражается от стен.
Внутри пустота. Так нельзя не только танцевать, даже подходить к станку. Я не чувствую свое тело.
Помню однажды такое уже случалось. Ровно три года назад. В тот вечер мы были у Навицких. И было Рождество.
Я долго выбирала платье. Остановила свой выбор на красивом серебристом коктейльного типа. Никогда не знала, какой цвет ему больше нравится. Ведь у меня не было времени, чтобы это узнать. Внутри ликование и ожидание чего-то нового, необычного. Сегодня к нам на празднике присоединится Глеб.
Напрасные ожидания вытягивают все силы. А потом наступает такая противная пустота. Глеб был с девушкой. Ее звали Алина. Красивая. У нее были светлые волосы и голубые глаза. Она ассоциировалась у меня с ангелом, таким чистым, почти невинным. К сожалению, это только внешняя оболочка.
Весь вечер они шептались и переговаривались. Он дарил ей свою улыбку, рассказывал свои шутки. Мне же – ничего. Только один взгляд, что мазнул по мне, задержавшись только на платье. Они ушли спустя час. Но за это время я поняла, что он любит запеченное мясо, баранину в данном случае. Глеб пил только сок, что говорит о том, что даже слегка выпившим он не сядет за руль: я подсмотрела, они уехали на его машине. А еще он не ест торт. Не прикоснулся даже к маленькому кусочку. А он был очень вкусным, с прослойкой из шоколада, все как люблю я.
А главное, ему не понравилось мое платье. По возвращению домой я избавилась от него. Новое, сверкающее, модное, но не привлекающее внимание Глеба Навицкого.
Тогда вечером меня накрыла та же пустота. Глухая.
– Мила, Никита, сегодня снова пробуем дуэтный танец. Вперед, – Соня выбежала из зала, ее ярость еще долго витала в воздухе. А мне первый раз в жизни хотелось последовать за ней, прочь из зала.
Сейчас я не влюбленная принцесса, а пустой сосуд, что двигается как по учебнику, не вкладывая в свои движения и толику чувств. Самая страшная ошибка балерины.
– Мила, ты не дышишь! – Ирина Григорьевна прерывает наше подобие танца, – ноги твои не дышат, руки тоже. Где твои глаза? Улыбка? Соберись! Ты капелька, помни.
Я не дышу. Но когда внутри пустота, зачем дышать?
Я не видела Глеба несколько дней. Остались только смятые простыни в его спальне, подушка, что еще хранила его аромат и мое одиночество. Я не ждала от него цветов, не ждала каких-то высокопарных слов и признаний. Нет. Я прекрасно знала и понимала, что мой муж – Глеб Навицкий. Но не учла главного – знать и понимать это одно, а чувствовать – другое.
А я чувствую безумную обиду брошенного человека.
– Мила, у тебя что-то случилось? – заинтересованно спрашивает Никита.
– У меня все в порядке.
– Ты сегодня другая. Не такая как обычно.
– А какая я обычно?
– Улыбаешься ты обычно, даже если что-то не получается. Тебе очень идет эта улыбка.
– Никита, я тебе нравлюсь?
– Прошу прощения?
– Я тебе нравлюсь? Как девушка?
– Мила, – он смущенно опускает свой взгляд, – да, ты мне нравишься. – Никита, такой застенчивый мальчик, что часто на меня посматривал, я не могла этого не замечать. Только сейчас он уже не мальчик, он молодой парень, симпатичный. У него теплые руки, добрый глаза и красивое тело. В балете по-другому быть и не может.
– А почему я тебе нравлюсь? Что во мне тебе нравится? – мой голос звучит твердо, уверенно, хотя ее то мне и не хватает.
– Хм… ты милая, очаровательная, добрая, – Никита поднимает руку, проводит по моим волосам. Обычно они забраны в пучок, чтобы никакая прядь не мешала, но я уже успела их расплести. Когда волосы стянуты на затылке, через некоторое время начнет болеть голова.
– Ты бы трахнулся со мной?
Он резко убирает от меня свою руку, будто ее ошпарили кипятком. Я сама не понимаю, что я спрашиваю и главное зачем. Потому вопрос этот сам сорвался с губ.
Теперь пустота внутри принимает очертания гнева и ярости. В первую очередь на себя. Я позволила вытащить на поверхность то, что было скрыто, покоилось под тоннами пыли. И было от этого хорошо и правильно. Но не для Глеба.
А когда все это вскрылось, он бросил меня и ушел. Мы больше не друзья. Да и никогда ими не были. Тогда кто мы теперь друг другу?
– Прости, Никита. Я не знаю, что на меня нашло… – в глупой попытке извиняюсь я.
– Все в порядке, – возвращает он улыбку, – и… я бы ответил да. Но ты замужем, Мила.
Он подмигивает мне в неком подобии невинного флирта и уходит в мужскую раздевалку. А я остаюсь стоять посреди зала, одна. Как и все последние дни.
В нашей раздевалке шумно, после занятий всегда так. А в душевую стоит очередь.
Я слышу голос Сони. Она говорит громко, специально, для того, чтобы было слышно всем.
– Представляешь, Апраксина-Навицкая, видела на днях твоего Глеба в клубе. Он веселился с какой-то блондинкой. Красивой, надо признать, – провоцирует она меня.
Держу удар.
– Завидуешь, что не с тобой? – мы находимся по разные стороны, между нами стена душевой кабины. И я не вижу ее глаз, не вижу ее наглую ухмылку. Но чувствую ее превосходство сейчас над собой. Мерзкое чувство проигравшего, хотя мы с ней и не играли.
– Чему завидовать, Мила? Что он свой член сует и тебе, и еще какой-то левой девчонке? Увольте!
Нервы натянуты. А я на пределе своих возможностей. Обычно так бывает в конце занятий, когда думаешь, что силы тебя покинули, что лучше сделать уже невозможно. Вот твоя черта, через которую уже не перепрыгнуть. Но открывается второе дыхание, ты берешь себя в руки.
Больше всего меня напрягает другое: мне неприятно из-за слов Сони или из-за Глеба, что так просто ушел к другой после того, что было между нами?
– Да, жалко мне тебя, – не останавливается Соня, – так и будешь следить за его членом, чтобы он всю Москву им не перетрахал, пока делаешь свой неудачный арабеск.
Приближаюсь к ней. Мне все равно, что стали центром, все вокруг притихли и смотрят на нас. Ведь сейчас главные герои спектакля – мы.
– Что-то ты часто упоминаешь член моего мужа в своей речи. Поверь, Соня, я прослежу, чтобы он никогда не трахнул тебя. Пусть трахает всю Москву, но не тебя.
Выбегаю из душевой. У меня желание глотнуть свежего воздуха. Там, где я сейчас была, душно, зеркала запотели, а вокруг стоял смрад.
Наспех завязанное полотенце чуть не срывается с меня. Я даже не заметила этого.
– Мила, – Зойка оказывается рядом. Мы все в той же раздевалке, в нашем с ней уголке, – ты сказала слово… член, – она понизила голос до шепота, – и трах…трахаться, – улыбается, пытается не сорваться на смех.
– Боже, молчи, Зойка. Господи, прости меня, – отчего-то я вспоминаю эти слова молитвы, что часто произносит моя мама.
– Скажи это еще раз, – просит она меня.
– Что? Молитву?
– Нет же! Слово… член, – хихикает.
– Член, – теперь мы смеемся с ней вдвоем.
Глава 21.
Воспоминания из дневника Милы.
За Глебом плавно закрылась дверь. Приятный звук от щелчка замка будто ставит точку в том, что было до.
В коридоре темно. Невозможно что-то разглядеть, только спустя какое-то время я различаю очертания крупных предметов. Напротив меня зеркало. Теперь вижу свое отражение. А еще Глеба. Он подходит ко мне со спины и помогает снять куртку, чтобы кинуть ее в ноги.
Дома открыто окно, и должно быть прохладно. Но мне жарко, безумно. Чувствую, как потеют ладони. Дышу часто, грудная клетка как в тисках.
Глеб кладет руки мне на плечи и слегка их сжимает. Между нами еще слой одежды, но его касания безумно горячие, они обжигают мою кожу. А жар от ладоней бежит от плечей вниз быстрым потоком.
Разворачиваюсь к нему лицом. Тиски еще жестче сдавливают, а я силюсь вдохнуть глубоко. Его аромат низкий, грубый, но мне нравится. Сладкие ноты сандала, их я узнала сразу. Делаю еще глубокий вдох, чтобы впитать в себя больше его аромата. Пропитаться им. Глупая, этого недостаточно.
Глаз его не вижу и боюсь посмотреть на него. Боюсь увидеть в них то, что разбудит меня. И страх, что он все поймет, как он мне нужен, как хочется, чтобы именно Глеб разбудил меня, вытащил эту темную Милу на поверхность. Ведь она только для него. Никому не позволено быть с ней, разговаривать с ней, трогать ее, целовать.
Губы у Глеба жесткие, как и сам он. А поцелуй грубый. В нем нет ни капли мягкости и нежности. Но это самое желанное для меня. Чувствовать его вкус на своих губах.
Неумело поддаюсь ему навстречу. О таком поцелуе мечтает каждая девушка? Нет, нисколько. Он должен быть сказочным. Я видела такое, читала о таком. Когда паришь, отрываешься от земли на крыльях, что выросли от одного лишь касания нежной кожи губ. Сейчас ощущения диаметрально противоположные. Хочется упасть. Очень сильно, его напор меня пугает. Но и возбуждает одновременно. Две Милы внутри меня сражаются за право быть первой. Одна жаждет чуда и любви, другая же желает, чтобы Глеб не останавливался, а целовал дальше, глубже.
Несмело открываюсь ему. Он проникает в мой рот языком. И мне это нравится, как он осваивается на чужой территории. Истинный захватчик, заводит там свои порядки, подчиняет.
Вкусно, мне очень вкусно.
А потом все закончилось. Так же внезапно, как и началось. Глеб смотрит на меня темными глазами, в которых я читаю дикое возбуждение. Возможно ли такое от одного поцелуя, пусть и грубого? Да, я права, я вижу это, знаю. Стоит мне просто податься навстречу, разрешить чуть больше – и я буду его. Как и всегда хотела, как и думала, планировала, мечтала.
Девочка, которая решила, что будет вместе с ним уже тогда, когда только услышала его имя.
Но вместо этого он отступает на шаг от меня, улыбается и прикусывает нижнюю губу.
– Гребаная ты шоколадка! – не дожидаясь ответа, поднимается к себе в комнату и оставляет меня одну, в полном замешательстве и смятении.
Я слышу его шаги. Он медленно, я бы сказала с неохотой, идет по лестнице. Хлопок – закрылась дверь в спальню Глеба.
Темная Мила осталась стоять одна посреди коридора. Как в той шутливой детской истории про черную кошку в черной комнате. Она должна быть смешной, а мне далеко не смешно. Мне страшно от мыслей, что проносятся в моей голове с бешеной скоростью. Возможно, она же была у Глеба во время гонок. Скорость света – не иначе.
Куртка в моих ногах. Я беру ее и вешаю в гардероб. Бессмысленные действия. Но так мозгу поступают импульсы о моих движениях, а значит, мысли разбавляются такими обыденными вещами, как убрать за собой. Потом пройти на кухню и выпить стакан воды. Ледяной, из холодильника. Может быть так мне удастся унять пожар, что полыхает внутри. К такому я точно не была готова. Мое тело не было готово. Так странно. Я ведь думала об этом, опять же планировала. Но в действительности все оказалось настолько острым и жгучим, что сама же могу и пострадать.
Поднимаюсь по лестнице и прислушиваюсь. В доме тихо, будто никого нет. Я словно опять тот воришка, что пробрался в дом старших Навицких, также иду по лестнице и озираюсь. Только она больше не мраморная. Она деревянная. Этот материал ассоциируется с теплом. И мне сейчас тепло внутри. Беспокойно, но тепло.
Помню экзамен. Я стою еще за кулисами, считаю про себя. А потом молюсь. Не сказать, что я глубоко верующая, но, когда ты стоишь на пороге чего-то важного, нужного, хочется помолиться. Что это, если не перекладывание ответственности на некое бестелесное существо, именуемое Богом. А если его нет? Кого будешь благодарить в случае победы? А кого винить, если проиграешь? Глупо и бездарно. Но тогда я молилась. Шептала какие-то слова, просила о помощи, о поддержке.
Я слышала свое сердце. Внутри – страх. Сначала сковывает по рукам и ногам. Но слова моей молитвы распутывают эти веревки. Ирина Григорьевна как то раз сказала, что страх самый недобрый спутник балерины. Надо его побороть, чтобы перед выходом на сцену внутри было только легкое волнение, трепет. Но никак не разрушающий все и всех бездушный страх. И вот уже с первыми аккордами я слышу эту музыку, слышу свое тело. А еще я будто та, кто проживает некую маленькую жизнь, что показывает своему зрителю. Кто я? Лебедь? Да, я маленький белый лебедь, что рассказывает свою историю. Кто я? Девочка, что получила в подарок игрушку? Да, я она. Юная, доверчивая, верящая в чудо. На сцене не Мила. На сцене та, кто расскажет вам сказку, а может быть грустную историю. Это неважно. Важно то, что страшно сделать первый шаг. Всегда. Но как только ты его сделаешь – тебе открывается то, что именуется мечтой.
Дорогой дневник, так какова же моя реальная мечта?
Захожу к себе в комнату. Здесь такой порядок, что становится тошно. Меня саму от себя начинает тошнить.
Быстро принимаю душ и надеваю халат. Наверное, единственная вещь, которой можно дать определение как женственная. Черный атлас с кружевом по краям. Под ним ничего. Дрожащими руками завязываю пояс. Безумие, это просто безумие. Страх. Только перед тем как сделать первый шаг уже не хочется молиться. Потому что “к черту”! Ему нравится темная Мила? Так вот она я!
Девчонки в раздевалки часто говорят про секс. Что это взрыв, он сначала расщепляет тебя на мелкие кусочки, а потом заново собирает. Тебя. Новую. Но перед этим боль. А разве я не привыкла к боли? Она синоним балета.
Я стою перед его дверью. Вслушиваюсь. Но за ней тишина. В голове промелькнула позорная мысль сбежать и закрыться в своей комнате. Только сразу от нее отказываюсь. Нельзя уйти со сцены посреди выступления.
Два робких стука и, не дожидаясь ответа, открываю дверь. Глеб уже лежит в кровати. Перед ним ноутбук. Он что-то смотрит. Взгляд был сосредоточен на том, что он видит на экране. Деловая сексуальность. Он был без футболки, и я второй раз в жизни вижу его в таком виде. Эстетическое удовольствие. Боже, это даже не статуя Давида. Она, по сравнению с Глебом, жалкое древнеримское подобие, чье искусство просто копия истинного древнегреческого творения. Шумно сглатываю, это не остается незамеченным. Он поднимает свой взгляд и прожигает им насквозь. Смотрит нехорошо, даже зло. По позвоночнику прошел холодок.
– Уау! Не ожидал! – его брови на доли секунды взлетают вверх. Наигранно.
Глеб откладывает компьютер в сторону и скрещивает руки на груди. Я вижу, как напрягаются его мышцы. Хочется обвести каждую из них, увидеть мурашки от моих ноготков.
– Глеб…
Подхожу к нему ближе. Пытаюсь понять, о чем он думает, что у него на уме. Ведь не может же ничего не чувствовать. Не может он просто так лежать и смотреть на меня. Только слепой не заметит, как дрожат мои руки. И несмотря на это, пальцами подхватываю хвостики пояса, чтобы развязать. Отчаянно и бесповоротно. Делаю первый шаг на сцену. И в этом действии я не лебедь, не маленькая девочка с новогодней игрушкой. Я Мила. Темная Мила, что жаждет Его. Глеба.
– Мила…к друзьям в спальню так не заходят.
– Друзей так не целуют, – даже голос выдает мое волнение. Но сегодня я позволяю это себе.
– Ты понимаешь, что сейчас хочешь? И что просишь?
– Того же, что и ты.
– Пути назад больше не будет.
– Ты трусишь, Глеб Навицкий? – смелею я.
Он засмеялся. В глазах пляшут чертята. Мои же.
Подхожу вплотную к кровати и дергаю пояс халата, что его полы расходятся немного в стороны, открывая меня ему.
От его взгляда я хочу съежиться в маленький комочек. Мне и стыдно, и горячо одновременно. Как тогда в ванной. Знаю, что в моих глазах темнота и возбуждение от того, что он рядом. Я слышу, чувствую его возбуждение.
Он обводит меня глазами, останавливается там, где грудь, лобок, потом поднимается к губам. Долго на них смотрит и шумно вбирает в себя воздух. Уверена, грубо ругается про себя, но отчего-то сдерживается.
– Посмотри на меня и ответь теперь честно.
Молча киваю, как болванчик.
– У тебя был секс?
Теперь отрицательно машу головой, глядя ему в глаза. Чтобы знал, что он первый, во всем. Первый и единственный, с первого его взгляда, с первого слова, с произнесенного когда-то давно его имени.
Глеб медленным, но уверенным движением перекладывает ноутбук на прикроватную тумбочку. Я слежу за ним. Но не заметила, как он взял мою руку. Сейчас Глеб почувствует, какая моя кожа холодная. Это от волнения. Но его это нисколько не смущает, он даже слегка улыбается, будто теперь знает все мои тайны. Впрочем, это так и есть. Лишь парочку приберегу для себя.
Тянет меня на себя, а я не удерживаюсь и падаю на него. За доли секунды оказываюсь под ним. Глеб всего лишь подмял меня под себя.
Я жду поцелуя, жду, чтобы снова испытать это чувство блаженства, когда губы сминают в порыве страсти, что этот вкус проникает в клетки. Но его нет. Только черные дьявольские глаза, что высасывают из меня жизнь. Они примагничивают меня к себе, повелевают теперь не только телом, но и душой. Будто до этого я и не принадлежала ему.
Пошло проводит языком по губам, заставляет напрячься. Уже не от страха, а чтобы проглотить свой же стон.
Глеб дышит часто, будто сдерживает себя, чтобы не наброситься на меня, как на добычу, за которой он давно вел охоту. Проводит большим пальцем по нижней губе, что теперь влажная от его слюны. Порочность, в которую хочется нырнуть с головой. Только с ним. Стать его темной Милой.
В его движениях снова нет нежности, что так ждет девушка в первый раз. Но, наверно, я не такая как все. Потому что она мне не нужна. Глеб сильно меня сжимает в своих руках и вдыхает мой аромат. Хотелось бы спросить, чем я пахну? Нравится ли ему? Но это были бы глупые вопросы. Ответ очевиден. Он слегка кусает меня за шею. Там, где бьется жилка, жизненно важная артерия. Будь он одержимым зверем, то прокусил бы ее, высосав всю кровь из меня, а заодно и жизнь. Глеб хищный, безумный. А я становлюсь безумной рядом с ним.
Глеб, наконец, целует меня. Или правильней было бы сказать завладевает моими губами, ртом, языком. А я отвечаю. Все, что копила все эти годы, все невысказанное ему, все вкладываю. Поймет ли он? Вряд ли. Но это и не нужно.
Свободной рукой снимает мой халат, оголяет меня. Теперь я перед ним беззащитная. Это новое для меня чувство, когда на обнаженную меня смотрит мужчина. И не просто мужчина, а мой, мой Глеб.
– Бл*дская шоколадка!
Снова целует. Теперь языком проводит по моим зубам, а затем касается моего языка. Так влажно, я слышу звук нашего поцелую. Какое-то странное причмокивание, что хочется рассмеяться. А еще, продолжить. Чтобы не останавливался, целовал дольше, глубже.
Чувствую его руку на груди, слегка сжимает ее, что слышу глухой стон прямо мне в губы. Хочется повторить за ним. Спускается ниже, чертит линию внизу, оставляя горячие следы своих пальцев. Он касается меня уверенно, будто делал это не раз.
Когда его рука оказывается у меня на лобке, широко распахиваю глаза. Потому что то, что я представляла там в душе, когда была сама с собой и мечтала об этом, не идет ни в какое сравнение. Другое, все другое и все по-другому. Меня пронзает даже не ток, смертельный в своем изначальном понимании. Это стрелы. Убийственные стрелы, они протыкают насквозь. Но это не больно, это сладко. Приятно.
Мое тело горит в его руках. Уже нет холода, моя кожа пылает. Это костер, в котором мы сгораем. Потому что его кожа такая же огненная. Но огонь этот не несет опасности. Он скорее сжигает все наши запреты, все установки. Все, чтобы было до. А из пепла рождаются новые Мила и новый Глеб.
Его руки… они другие. В моих мечтах все было не так. Сейчас это острее, более чувственно. Он рисует свои рисунки там, где я боялась даже коснуться, чтобы не казаться порочной и грязной. С ним же я желаю такой быть. Достичь того пика, с которого я упаду, – награда. Но я возьму все, чтобы как можно дольше вспоминать, как в каждую мою клеточку, в каждый мой вдох врывается сладкий порок под именем Глеб Навицкий.
Первый оргазм, который он мне дарит, сбивает с ног. Это волна, сравнимая по силе только с цунами. Можно захлебнуться. Жадно глотаю воздух, будто он последний, больше его не будет. Мое тело покрыто испариной. Мне жарко, а внутри меня вулкан. Горячая лава извергается потоком. Это удовольствие. Чистое и запретное.
Пытаюсь сфокусировать свой взгляд. Непосильная сейчас задача. Я Глеба чувствую, его руки, тело, даже его обжигающее дыхание. Сначала у меня на щеке, потом на шее, опускается вниз и берет в рот один сосок. Снова искры, снова жар. Он не прекращается.
Глеб разводит мои ноги, и я чувствую как твердая и горячая головка упирается между ними. В эту секунду я вернулась к тому, с чего все и начиналось. Страх, холод и легкое оцепенение. Мне уже не жарко. Мое тело сотрясает. Не посторгазменная судорога, это страх закрепляется в мышцах.
